Поворот второй 14 страница

- До чего вы там договорились? Я не в состоянии еще неделю появиться перед камерой, - она попыталась вернуться к делам насущным, лишь бы не думать снова и снова о том, как причудливо вильнула ее жизнь, как в мужчинах одной фамилии приходится блуждать, словно в лабиринтах.

- Дядя Боря настаивает на передаче. Отец твердит, что без тебя смысла ее делать нет. Бабуля обзывает Анну гадюкой подколодной, - Вадик пожал плечами. – А фильм мы снимем. Завтра, кстати, съемка запланирована.

- Не говори мне об этом, прошу!

Ксении претила сама мысль о том, что сын будет ходить в вещах Вадима, говорить его словами, попытается думать, как он.

Андрей показал сценарий через препирательства и уговоры. Он боялся тревожить жену, не хотел лишний раз бередить ее душевное спокойствие и трепать нервную систему. Ксения оставалась непреклонной – вместо того, чтобы просто валяться в постели и обдумывать ворох событий, внезапно упавший на семью, лучше заняться делом, познакомиться со сценарием будущей программы.

Перелистывая белые страницы, скрепленные пружинкой, ей всё больше хотелось забросить подальше проклятые бумажки. Женщине делалось дурно. Ключевые моменты учтены, ничего не скажешь! Провальный худсовет, после которого актер неделю не хотел ни с кем общаться. Поездка в Ялту. Темной фигурой рядом с ним будет девушка, лица и имени которой никто так и не узнает. А потом – кульминация – возвращение в предгрозовую столицу, поездка по узким улочкам на автомобиле. Скрежет металла, визг тормозов, звук битого стекла, безвольное тело на водительском кресле.

Вновь кинолентой в проекторе проносились те давние события, погребенные под пеплом перемен. Снова колючки боли впивались в сердце. Она раз за разом возвращалась к Вадиму. Он оживал, наполнялся живым теплом. Становился настоящим. Как будто и не прошло столько лет. Он неистово целовал, забирал за собой в жаркий плен страстных стонов и бессонных ночей. Вновь стирал слезы, вытирал их губами, обещал больше не пугать переменами в настроении. Просил прощения без надрывности и эмоций. Констатировал факт. И сомневаться не было причин…

Ксения опять увидела себя со стороны, как тогда, у белых стен часовни при разговоре со священником. Вот Вадим фотографирует ее среди соленых волн Черного моря. Затем они любуются звездопадом – метеориты сгорают в бархатных небесах Юга, оставляя за собой едва уловимый мерцающий след. А вот и предгрозовой город, утонувший в сумерках среди последнего дня августа. Молнии терзают кривыми разрядами тяжелые тучи, будто умелый хирург вспарывает раковую опухоль. И машина несется вперед по практически пустынному шоссе, въезжает в столицу и…

Уже дождь хлынул с высоты, смывая пыль, убирает духоту. Ветки ив извиваются змеями, танцуют на ветру под косым ливнем. Вода хлещет по обнаженным плечам… А где-то там, в узком переулке остался искореженный автомобиль, а в нем – тело мужчины, ради которого она готова была на всё…

Как бы Ксения не протестовала, но механизм запущен. На фильм выделен бюджет. Назначен график съемок, запланирован выход на экран. Остается быть сторонней наблюдательницей процесса, чтобы потом сказать веское слово перед камерой, стать лицом истории. Именно она донесет в каждый дом необъятной страны правду о Вадиме Метлицком. О том, каком его помнит лишь она одна…

- Мам, ты что, боишься, что я в загул пойду, как только дедов образ на себя примерю? Вот еще глупости! – возмутился сын.

От женщины не укрылись те лукавые чертики, пляшущие в глазах сына, когда он задумывал очередную каверзу. Всегда бросал неприкрытый вызов всему миру. И вот сейчас он хочет стать тем, другим, кто забрал с собой в сырую землю ее покой на долгие годы? Жернова внутри завертелись, измельчая душу в порошок. Слезы ранили веки алмазной крошкой.

- Или ты боишься, что уйду в рассвете сил? Типа, злой рок семьи Метлицких?

Черный юмор. Тихий смех. Вновь усмешка искажает линию губ, как ветер меняет бархан песка. Вновь в океанских пучинах заблестел вызов, стремление сразиться с самой судьбой и выйти безоговорочным триумфатором. Мальчишеский задор, бесшабашность, уверенность в своей силе. Изменить его невозможно.

С ресниц сорвалась слезинка, за ней по цепной реакции следующая. Соленый поток понесся вперед. Ксения всхлипнула, даваясь разорванными в хлам чувствами. Она ударила сына в грудь. Еще и еще. Вкладывала в удары всю злость и силу, всё ощущение бессилия перед чем-то неизбежным, страшным, как тогда в машине посреди улочек старой Москвы много лет назад…

- Вадим! Не смей шутить с такими вещами, прошу тебя!

- Мам, да ты чего? С каких пор такая суеверная? - сын наклонился к ней, стер пальцами влажные дорожки на лице. – А ну прекращай это мокрое дело. Я дурак, ляпнул, не подумал. Извини. Не плачь из-за меня.

«Ксюха, ведьма моя зеленоглазая! Хорош реветь, дурочка. Не рви мне душу», - промелькнуло в затуманенном разуме. Как она желала все эти годы услышать подобные фраза от мужа. Однако чаяниям не удалось сбыться. Образ Вадима развеялся прахом сразу после свадьбы с Андреем.

Но вот опять перед ней сидел фантом мужчины, ставшего персональным наваждения. Жесты, ухмылки, поступки. Как будто Вадим-старший вселился в ее сына, говорит его устами, толкает на необдуманные и рискованные поступки, тащит вслед за собой. Ему там одиноко, скучно среди колючих звезд-осколков и темно-фиолетовых чернильных небес…

- Мам, а ну тихо. Тебе нервничать нельзя. Я пойду, а ты постарайся заснуть.

Вадик поднялся с кровати, еще раз поправил одеяло и подушку. Наклонился и чмокнул Ксению в висок. Запах сигарет смешанный со свежестью одеколона. Отчитать бы за то, что курит. А смысл? Кивнет пару раз, скажет, что внял наставлениям и демонстративно сожмет уголком губ новую сигарету. Ухмыльнется залихватски, подмигнет. Или буркнет, что достали нотации и головомойки. Сам знает, что делает. Проявит упрямство, помноженное на желание идти наперекор, бросать постоянный вызов, преодолевая себя. Вадим всегда был во внуке, да только Ксения не могла признать очевидного. Прячась от прошлого, накинула шоры себе на глаза, не признавала настоящего…

========== Поворот тринадцатый ==========

<right><i>Я отвечу, правду скрою.

Эта рифма - капля в море.

Мутной бархатной рекою

Утекало мое горе</i> </right>

Который день Ксении казалось, что весь ее привычный мир сжался, будь то шагреневая кожа. Она не видит вокруг себя ничего, кроме белесого тумана. Нет внешней жизни за пределом квартиры. Нет ориентиров. Отсутствуют напрочь планы, стремления, желания. Так случается, когда непредвиденные события сносят всё на своем пути, сминают тебя, тешатся, что кот мышью. И тогда неизвестность – вязкое болото – разливается впереди, делая опасными сами мысли о будущем.

Неделю она валялась в постели. Попытки подняться, привести себя в божеский вид заканчивались неудачей – в глазах темнело, слабость завладевала телом, отправляя его вновь в горизонтальное положение. Никогда ничем серьезным не болевшая женщина ощущала себя древней старухой, пестующей все свои хвори разом. Бессилие дарило ярость, но она вмиг улетучивалась, стояло подняться с кровати, совершить пару несмелых шагов к шкафу с одеждой. Тело протестовало против мыслей о макияже, презентабельном внешнем виде и поездки в «Останкино».

Семейный совет закончился ничем. Друзья и родные разошлись во мнениях. Меркуловы были против передачи от лица Ксении, Боря настаивал на опережении Самохиных, хотел срочный выпуск авторской программы от Метлицкой. Андрей, казалось бы, не переживает. Делает ставки на свой проект. Сын Вадик так и не понял, из-за чего творится весь сыр-бор. Его больше интересовало здоровье матери, так некстати свалившейся с артериальным давлением. Не ожидал от волевой, энергичной женщины простой житейской слабости.

Одна лишь Вера Петровна ухмылялась чему-то своему, одной ей понятному. Первая жена Вадима молча курила, игнорировала запреты врачей и детей, явно что-то обдумывала. Не навязывала невестке свою компанию. Демонстративно не игнорировала, но и участливо не заботилась. Награждала выжидающим, внимательным взглядом, от которого на душе Ксении становилось еще хуже. Будто Вера Петровна пришпиливала ее, уличала во лжи, но при этом и даже виду не показывала, что явно осуждает.

РТВ продолжало массированную атаку рекламой, подогревало интерес публики предстоящему ток-шоу. Интернет уже пестрел заголовками. Блогеры активно строчили статьи и делились размышлениями о личности и судьбе Вадима Метлицкого. Забытый большей частью молодого поколения актер снова стал притчей во языцех. Опять раз за разом Вадим будоражил мысли общественности. Девушки томно вздыхали, признавая – эх, какой был мужчина! Уж мы бы с ним закрутили! Парни обсуждали его попытки выжить в системе, разбирали годы жизни, обосновывали выбор ролей. Кто-то называл Метлицкого «главным диссидентом того периода», а кто-то «дешевым позером» или же «сволочью, не думавшей о жене, сыне и бросившего всё ради красивого ухода».

Снова актер стал возмутителем спокойствия обывателей. Правда, сейчас слухи разносились по домам не из уст в уста, а благодаря бездушной технике и возможности говорить то, что думаешь, отказываясь от мысли – своими словами можешь сделать больно другим. В том числе и родственникам того, кого рьяно осуждаешь, винишь во всех смертных грехах. Передачу на РТВ ждали все, уже предвкушая скабрезные подробности, драки и склоки в прямом эфире.

От Ксении интернет прятали, как могли. Андрей из желания лишний раз не бередить ее раны. Они так и не поговорили после ее обморока и нервного срыва. Муж отговаривался рекомендациями врачей, тем, что ей нужен покой. Вадик лишил мать ноутбука, планшета. Запрети работать, волноваться, всячески препятствовал любой активности. Заботливый сын не сложил «два плюс два». Не связал ее состояние с шумихой вокруг Вадима. Решил, что мать устала, переработалась и исчерпала все мыслимые резервы нервной системы. Это было недалеко от правды.

Ксения усмехнулась. Устройства Вадик хоть и изъял с руганью, а про телефон забыл. Чем женщина и пользовалась без зазрения совести. Всяко лучше, чем валяться в постели и изучать тонкие швы на бежевом натяжном потолке.

После посещения второго сайта и чтения споров о Вадиме, ее лихорадочно трясло. Хотелось закричать. Громко-громко завизжать, дабы остановить весь бессмысленный гомон голосов, который мерещился ей в постах пользователей.

Яд, слишком много яда человеческого. Осуждение, презрение, ненависть, непонимание… При жизни Вадим научился игнорировать недоброжелателей, только и делал, что поддразнивал злопыхателей, подливал масла в огонь выходками, разрывал шаблоны. После его смерти прошло тридцать лет. И вновь петля Мебиуса замкнулась. Траектория движения вернулась на прежнюю орбиту. Его ненавидят просто так. За то, что такой человек жил на свете, дышал, думал, совершал поступки. Его собственные. Не влияющие ни на чью судьбу. Он сам выбирал для себя путь. И его судят, бросают камни, и скоро его последнюю спутницу ждет та же участь. Сожгут ведьму на костре. Не даром же Метлицкий называл ее когда-то «ведьмочка моя».

Закрыв глаза и отбросив мобильник в сторону, Ксения лежала в разобранной постели. За неделю в комнате образовался беспорядок: на прикроватной тумбочке батареей выставлены всевозможные флаконы с лекарствами; на полу скомканной кучей атласа валяется покрывало; всякие вещи лежат не на своих законных местах. Если будущее летит в тартарары, то разве есть дело до прежней аккуратности, граничащей с педантичной манией? В ее существовании возник хаос. Черная дыра в космосе, пожирающая пространство, гасящая звезды. Вот что такое «завтра» для Ксении Метлицкой. Под вопросом замужество, доверительные отношения с сыном, понимание друзей… и теплота, душевная близость от Веры Петровны.

Первая жена ее первого мужчины. Оксюморон. Дурацкий водевиль, разыгранный по сценарию судьбы, искусавшей ее острыми зубами. Ксения во время вынужденного безделья виделась со всеми, а вот с Верой Петровной не могла. Не хотела смотреть ей в глаза, каяться и надеяться на прощение. Спать с ее бывшим мужем – одно, а вот выйти замуж за ее сына, родить внука и при этом скрывать события одного года, изменившего всю ее жизнь; пытаться забыть, вычеркнуть навсегда из всех закоулков мозга Вадима…

- Ксеня, знаю – не спишь!

Свекровь легка на помине. В возрасте уже, а двигается непринужденно, бесшумно, без старческого шарканья. Никогда домашние не слышали от старшей представительницы семейства жалоб на ревматизм, боль в суставах и прочие напасти. Курить запрещали, но своеволием Вера явно не уступала первому мужу.

Ксения с трудом разлепила веки. Полумрак спальни раскрасился золотым светом – заходящее весеннее солнце падало аккурат на задернутые бежевые шторы. В комнате отчетливо пахло духами Immortal. Надо же, она и не обращала внимания, насколько любимый аромат пропитал ее вещи – от нижнего белья до баночек с кремами на столике перед зеркалом-трюмо. Когда несешься вперед кометой, то тебе не до мелочей. Теперь же, она словно начала смотреть под другим углом, будто слепец, внезапно вернувший зрение. Мелочи кажутся существенными; грядущие события даже не страшат, а угнетают, делают безвольной тряпичной куклой. Она готова услышать о себе нелицеприятные вещи. Однако не готова увидеть в глазах близких терновые колючки укоров, осуждений, презрения.

- Ксения! Хватит прятаться. Не будь нашкодившей девчонкой!

Тем временем, Вера Петровна успела сесть в кресло рядом с кроватью. Ее седые волосы уложены в элегантную прическу. На носу очки в тонкой оправе с изящной цепочкой. Лицо хоть и морщинистое, но старость обошлась с первой любовью Вадима бережно, даже благородно. Не испещрила тонкой паутиной морщинок, не иссушила кожу печеным яблоком, а добавила красок мудрости, разбавила гладкость витиеватостью. Не старуха. Отнюдь. Приятная дама без определенного возраста, гордящаяся своим опытом, пройденным путем.

- Вера Петровна, я бы хотела…

- Я бы тоже хотела, дорогая моя, – безапелляционно выдала свекровь. Ксения внутренне содрогнулась, готовя себя к гневной отповеди о прошлом. Однако Вера, который раз, удивила: - Хватит изображать из себя улитку, залезшую в раковину. Или страуса, или черепаху. Метафор много. Умная баба, сама выберешь определение по нраву. Мне надоело смотреть на тебя в состоянии овоща.

- Можно подумать, я в восторге, - хмыкнула телеведущая, на миг ставшая той «Мраморной Дианой», к которой привыкли за последние годы. – Хочу подняться, сделать хоть что-нибудь, а тело назад тянет. Чувствую себя бабочкой пришпиленной. Сил нет ни на что…

- А поговорить? – серые глаза смотрели внимательно, выжидательно.

- Нужно? – безучастно спросила Ксения, понимая, что пришпиленной бабочкой она стала именно сейчас, под пристальным и проницательным взглядом мудрой, опытной, довольно-таки резкой в суждениях женщины. Вера всегда ратовала за справедливость. Даже в ерундовых вопросах.

- Не мне, тебе, дурочка, нужно!

Во рту сделалось сухо. Язык внезапно сделался ватным. Хотелось вымолвить хотя бы слово. Попросить свекровь удалиться. Можно же прикрыться усталостью, болезнью, слабостью… Да чем угодно, лишь бы не плавится под изучающим, колющим, что тонкий и острый стилет взглядом, давящим на безысходное чувство вины.

- Ксеня, выслушай. Я не люблю, когда ко мне в душу лезут сочувствующие. После развода с Вадимом их были сотни. Люди не могли понять одного: мне от них не это нужно! Вот и к тебе я не лезла. Подумала, сама расскажешь, как созреешь. Крепкий ты орешек, милая моя! Зрела годы! Думаешь, я такая недальновидная тетка, которой лапшу на уши навешать можно. Да, Вера Петровна, наслышана о папе Андрюши, о вашем муже. Что вы, такой актер, мужчина-красавец! Ой, не довелось мне с ним свидится… Ох, Ксюша! Да я глаза твои бегающие, блеск лихорадочный сразу просекла. Застынет у плаката Вадима в офицерском мундире. Да-да, том, где взгляд у него вдаль направлен, на смерть он там идет… И стоит столпом соляным. В глазах боль адская, как душа твоя воет волком внутри. В молчанку играть – дело неблагодарное. Не для других. Для себя самой.

Ксения воззрилась на свекровь с каким-то суеверным ужасом. Мысли скакали блохами в голове – из угла в угол, из одного в другое; кружились вихрем, подбирая за собой слова. В горле стоял ком. Говорить совершенно не хотелось. Не верилось.

Судорожно всхлипнув, она смогла выдавить:

- Все всё видели, знали, догадывались… Кроме Андрея… Вера Петровна, простите меня. Я испортила жизнь вашему сыну… Я…

- Ксень, как думаешь, Вадим мне жизнь испортил? – резко спросила свекровь. Выжидательно смотрела, не моргая. Не сбежать от ответа.

- Не знаю, - тихо прошептала Ксения. – Вам виднее. У вас же есть общее – сын.

- Вот и я о том же! У вас с Андреем тоже общее - сын. Да, я видела, что ты не сгораешь от страсти рядом с моим Андрюшкой. Но так это и не тот сорт мужика, который за собой на край света уведет. По большей части его воспитанием занималась моя мать – училка на пенсии. Кого мы с ней на пару могли вырастить? Две бабы псевдо-интеллигентки. Хорошо хоть я «умных советов» не послушалась, когда с Вадимом развелась. Не препятствовала встречам с сыном. Не отказывалась от помощи. В том числе материальной. Заметь: не алименты выжимала, а именно брала то, что он давал. Сам. Без лишних напоминаний. И не чуралась напомнить: «Вадик, у Андрюшки сильная аллергия. Нужны лекарства импортные, достать не можем». Или: «Вадик, в школу бы сына собрать». И Вадим всегда был рядом. Прибегал, помогал, участвовал в жизни нашей, хоть кому-то это и не нравилось. Я никогда не ругала бывшего мужа. Это мне он «бывший», а сыну – отец родной, единственный. Ты можешь сказать теперь, что ты сломала жизнь Андрею? Ты его держала, встряхивала. Он ориентир увидел, стремился. В облаках перестал витать, романтик наш недобитый. Нет, Ксюш, ты появилась в нужном месте, в нужное время.

- На свежей могиле Вадима появилась. Осенью. Дрожала на лавочке. Вещей теплых не было. В чем из Ялты вернулась, в том на кладбище и поехала. Тихо себе скулила. И тут из темноты силуэт вырисовался: куртка, запах, сигареты. Думала, что Вадим вернулся. Не его похоронили. Это всё бред, вранье. Вот он – руку протянуть. Прижаться всем телом. Целовать лицо. Реветь в три ручья от радости – живой! А когда поняла, что ошиблась, то… То не смогла отпустить! Решила, пусть другой, пусть младше, но есть в нем частичка Вадима, хоть что-нибудь, но я себе оставлю. Привыкла тайком у других воровать. Ни одна душа живая о нас с Вадимом не знала, кроме бабули моей. Андрей тоже не знал. Мне так страшно было. Осудит, не поймет, уйдет… И я опять одна. Совсем одна! До Вадима было проще, а после него – хоть следом, с крыши камнем вниз! Смалодушничала, не призналась. Когда Андрюша мне предложение делал, то я у Вадима внутренне благословение спросила. Как будто он стоял рядом с нами. С укором смотрел: «Что же ты, ведьма моя, делаешь. Пацана моего за собой в топи уводишь, губишь, как себя рядом со мной». Я слышала его голос. Знала его слова. Но не могла отказать себе в ощущении – теперь Вадик всегда рядом. Хотя бы в его, вашем, сыне. Я его заранее уже любила. По рассказам. По разговорам. Знала о существовании. Вадим так всегда о нем с гордостью говорил…

Слова слетали с губ сами по себе. Приглушенные всхлипы парализовали горло. Слезы прожигали веки. Ранили изнутри алмазными шипами. Лились по щекам ручьями, что талый снег с пригорка. А внутри делалось легко. Тревожные мысли, копившиеся годы, точно камни, обрывались с утеса, срывались в бездонную пропасть. Страх растаял туманной дымкой, уступил место надежде на облегчение. Оказалось – так просто сказать о том, что таилось в закромах души долгие годы. Есть рядом человек понимающий. Он не осудит. Примет и поймет. Сначала случайный собеседник – молодой батюшка около часовни. Он разворошил ее память, смог разговорить. Страх откровения исчез, словно дым в ясном небе. Теперь же свекровь – единственная близкая женщина, что осталась в ее семье. Она поймет. Она всё всегда понимала…

- Плачь, девочка, плачь. Давно пора, - сухая и прохладная ладонь коснулась лба, погладила волосы. – Ксюша, дурочка. Надо было раньше сказать. Снять груз. Мы бы придумали вместе что-нибудь. Думаешь, я осудила бы? Клеймо на тебе поставила? Вадим в последние годы для меня стал близким, братом, другом. Мы вместе взрослели, учились быть парой. Не вышло. У меня никого нет из братьев-сестер. У него тоже. Мы стали друзьями. Родители непутевые, а друзья хорошие.

Вера засмеялась совсем не старческим дребезжащим смехом. Легко, игриво, мелодично.

- Вы давно в курсе? – тихо спросила Ксения, понимая – сейчас внутри ее обжигает стыд.

- С самого начала. Андрей воодушевленно рассказывал о девушке, которую на могиле отца встретил. Не чокнутая поклонница, а вполне милая, спокойная, горюющая по-настоящему. Костя пару раз обмолвился о том, что Анька в пролете, у Вадима зазноба есть, с которой «всё серьезно». Сам он ко мне приходил, размышлениями делился. Имен не называл. Ничего конкретного, но было видно – есть та, кем я не стала.

Взгляды женщин пересеклись. Ксения судорожно всхлипнула, замотала головой. Как можно поверить в то, о чем запрещала думать себе и тогда, и последующие годы? Вадим четко дал понять – между ними лишь «секс». Странное слово, для человека из той страны, означающее нечто порочное, пагубное, нехорошее априори. А теперь ей утверждают обратное. Рушат все установки, барьеры. Убирают стены, коими она оградила себя много-много лет назад.

- Не веришь мне? Зря. Я сумела тебя вычислить. Андрюшка… Он видел то, что хотел.

- Я, я… Вера Петровна, я не заслуживаю… Вы зря так со мной, - сквозь слезы прошептала Ксения. – Простите…

- Это что за новости? Ты мне дочь, хоть мы с тобой в одном клубе имени Метлицкого состоим. Сестры то ли по счастью, то ли по беде. Честно скажи: хорошо с ним было?

Ничего не оставалось, как лишь кивнуть головой, сглатывая соленые слезы. По-другому выразить отношение к Вадиму было просто невозможно. Столько слов крутились, столько хотелось сказать, но слезы, приглушенные рыдания мешали.

- То-то! Не знаю, каков Вадим был в последние годы. Мне он еще зеленым, но ретивым достался. Всё на руках носил, стихи читал, охмурял знатно. Да и в быту можно было на него положиться. Я увидела, что мы ему мешаем, когда время пришло. Решила отпустить. Я о разводе ему сказала. Не он от меня удрал, как принято считать. Слышишь? Я его опустила. Прошло чувство первое. Пора была искать что-то новое. Взрослое. Без иллюзий. Единственное, на чем Вадим настоял – никакого официального брака до совершеннолетия Андрея. Отец он один. Никаких мужиков, двойственности, отчимов. И хоть с нами не жил, но помогал так, как у других баб с мужьями не было. Я не особо стремилась снова замуж. Хотя были ухажеры. Романы случались, даже с актерами. Я тогда на «Мосфильме» считалась одной из лучших помощниц по подбору кадров. Мужики через меня хотели роль получить. Помотала я им нервы, Ксюха! Развлечение то еще было.

Ксения недоуменно смотрела на мать Андрея. Не видела еще ее такой. Даже тогда, в советское время, когда она впервые перешагнула порог ее квартиры, где стены были увешаны портретами Метлицкого. Это был его храм. Место, где память о нем хранилась в первозданном виде без утайки, купюр, без «эффекта ореола». Еще тогда, будучи молодой девушкой, она уже хотела поговорить по душам, максимально откровенно с первой женой Вадима. Сказать, что понимает ее, в надежде на взаимность. И не смогла… Задушила порывы, поддалась страхам… А теперь всё оказалось зря. Хрупкий хрусталь иллюзий лопнул, больно поранил осколками, оставил незаживающие рубцы на сердце.

- Хорош реветь. Я вот что подумала. Негоже тебе в таком виде по телевизору мелькать. Чтобы ты не сказала, всё равно будет выглядеть оправданием. Да еще не сдержишься. Майку за патлы оттаскаешь.

Телеведущая хмыкнула, пытаясь утереть слезы тыльной стороной ладони. Представилась картина: она и госпожа Самохина в прямом эфире затеяли настоящую свару, до которой далеко базарным торговкам. Рейтинги взлетят до фантастических отметок. Нет уж, такой радости телезрителям она не доставит. Не потеряет себя. Не ринется в вульгарную драку, хотя, ой, как хочется!

– Ксюша, теперь надо думать, как выпутываться будем. Наши проблемы могут стать всеобщими. Я знаю, каково это. Через развод проходила. А в те годы это считалось первым грехом из множества надуманных. Сколько грязи выслушала, отбивалась, как могла. – Вера вздохнула. Выпалила: - На эту чертову программу пойду я. Не спорь! У меня с Анькой давние счеты. Еще со дня похорон. И книжку ее поганую пора разнести в пух и прах, так сказать, официально. Устрой мне проход на съемки. Как-нибудь договорись, чтобы я в массовке оказалась. А там дальше – дело техники. Потребую микрофон и выдам на-гора им всё. Пусть сами в помоях утонут!

Глядя на довольную Веру Петровну, Ксения и не вздумала возражать. Только на душе защемило от тоски по былому. Как никогда, сидящая перед ней женщина напоминала другую – любимую бабушку, не боящуюся преград, испытаний, кривотолков за спиной.

- Поспи, приди в себя. Всё образуется, Ксень. Мы все с тобой.

Свекровь грациозно поднялась с кресла, не спеша покинула комнату, оставив женщину в одиночестве посреди золотистых сумерек, меркнущих с последним лучом заходящего солнца. Спальня погрузилась в темноту. Свет включать абсолютно не хотелось. Наконец-то, ночь не пугала. По углам не мерещились призраки прошлого. Душа словно сбросила железные оковы, держащие ее столько лет в темнице страха. Сон мерно забирал в свои объятия…

***

<right><i>Парой слов капелькой нежности

Я тебя, я тебя…

Одного до бесконечности

Как огня, как огня… </i></right>

<i>Пальцы нежно скользят по обнаженному плечу, ласкают кожу, дарят трепет. Губы касаются прикрытых век. Ее голова покоится на груди мужчины. Он сильный, настоящий, теплый, живой.

Нет и не было той давней грозы в городе, молний, рвущих фиолетовыми всполохами темные небеса. Облака не клубились в выси. Ее душа не разрывалась на части от невыносимой боли. Она не видела, как танцуют на ветру веточки ив, не сидела на скамейке с безучастным видом. Не ощущала косых струй дождя. Не шла в обнимку с молодым парнем по обители мертвых. За ними не следили осенние звезды и ангелы с надгробий. Она еще не знает, что это ЕГО сын.

Снова прикосновение – легкое, бережное, дразнящее. Сердце бьется учащенно, дыхание прерывается. Его объятия. Ощущения сильного тела. Покой окутывает пеленой. Истома накрывает волной. Каждая клеточка тела сейчас нежится в его объятиях.

- Мне так с тобой хорошо. Я чувствую себя в безопасности, - ее голос тих, покорен, нежен.

- Мы сейчас, Ксюха, как никогда, беззащитны. Без одежды. Расслабленные. Измотанные. Счастливые, - его голос окутывает похлеще паутины – бархатной, теплой паутины. – Спасибо.

Она поднимается на локте, заглядывает в его глаза. Там плещется сапфировое море. Пучина затягивает. Хочется смотреть туда вечно, любуясь разными оттенками – реакцией на эмоции обладателя этих глаз. Сейчас синий цвет похож на ягоду индиго. Значит, ему хорошо с ней. Он счастлив, безмятежен. Сбросил маски. Стал собой. С ней он может расслабиться, ничего не доказывать. Просто любить ее тело. Доставлять удовольствие. Брать то малое, что она способна ему дать.

- Это тебе спасибо, - она жарко шепчет ему на ухо. – Мне очень хорошо. С тобой я летаю. Ты мне крылья подарил. И мы с тобой летим над Москвой, над миром. Убегаем от всех.

Её губы целуют его скулы. Пальцы скользят по подбородку с небольшой ямочкой посредине, исследуют очертания лица. Он усмехается. Ловит губами ее пальчик, нежно облизывает. Она понимает – новый виток чувственной игры начинается. Снова она будет извиваться под его телом. Будет чувствовать его резкие движения. Станет просить еще, еще ощущений целостности. Он заполнит ее до конца. И тогда вновь она переживет полет. Они вместе будут парить выше домов, крыш, даже облаков в весеннем небе.

- Я тебя не заслуживаю, ведьма, - тихо бормочет он. – Девчонка глупая, что ж ты делаешь… Мое место на дыбе. Меня скоро казнят прилюдно. И ты себе место рядом со мной пригрела…

Тяжкий вздох. Его руки тянутся к прикроватной тумбочке. Он вытряхивает сигарету из пачки. Берет ее краешком чувственного рта. Вертит в руке зажигалку. Щелчок. Небольшое пламя. Он закуривает. Выпускает терпкий дым ноздрями – хищно, безумно привлекательно. Так умеет только он.

Дата добавления: 2015-09-01