7 страница. А Кисота, что это с ней случилось?

А Кисота, что это с ней случилось? — гордая, что ли, стала совсем? Ишь ты, противоречить вздумала! Это кому же она поперек сделать собралась, а? Нет, придется, наверное, и ее маленько поучить. Не кнутом, разумеется, а денежками, денежками, так вернее… Или Андрею предложить маленько с ней поиграть? Нет, пожалуй, не стоит, может переусердствовать, а баба нужная.

Побурчала Алевтина, поломалась, видать, для собственного успокоения или очистки совести — и согласилась. То-то…

Сказала, что на пару суток может обеспечить безопасность молодого человека, если, конечно… не какая-нибудь форс-мажорная ситуация.

Посмеялись они над ее предположением и, довольные друг другом, повесили трубки одновременно.

Вадим гнал машину быстро, но и внимательно. Пристроишься за кем-нибудь, станешь тянуться — вмиг засекут. А того хуже — лихачить, меняя ряды. Но все-таки профессионализм, чай, не первую пятилетку за рулем, а также пол-«лимона», покоящиеся в кейсе, лежащем на сиденье справа, придавали поездке некую праздничность, несмотря на то что настроение по-прежнему оставалось гнетущим. Ужасным. Противным. Гнусным. И причин тому было немало. Но Вадим заставлял себя не думать и не вспоминать того, что произошло за последние сутки. Переключился на то, что предстояло.

А предстояло еще немало, и самое главное, наиболее сложная часть задуманного зависела исключительно от его умения, его способностей, настроения, настойчивости, обаяния, короче, только от него самого. Что сделает — то и получится в результате.

Ему предстояло заставить мадам не первой молодости, крупную и сознающую свою значительность чиновницу, а на самом-то деле дурищу с повышенными претензиями и веснушчатой, остроносой физиономией поверить в то, что она единственная и неподражаемая, ну прямо принцесса Греза. А когда она наконец усвоит это и поверит в собственную исключительность, употребить ее, точнее использовать, напрямую именно в том качестве, за которое ее и ценят особо в родном Министерстве культуры. Времени на все это отпущено в обрез, до первой утренней звезды, ибо самолет взмоет в синее небо в шесть утра с минутами. Значит, и эта ночь, по существу, должна пройти без сна. Это, конечно, плохо, но другого выхода все равно нет.

Алевтина Филимоновна — вот такое предлинное, как и ее худощавое и нервное тело, было у нее имечко. Этакое «але-или»… Не то чтоб уж вовсе постаревшей и нескладной барышней она казалась, но особым обаянием, прямо надо заметить, не обладала. Когда-то, после истфака МГУ, начинала она в качестве искусствоведа, музейного работника, бегала по мастерским художников. Парочке из них даже, говорят, сочувствовала и охотно позировала, изображая нечто наподобие Иды Рубинштейн у знаменитого Валентина Серова. Позировала, как и положено, «безо всякого неглиже», как модно выражались отдельные творческие личности. Возможно, в ту пору она кому-то нравилась, на что-то и сама могла рассчитывать. Но время шло, ее девичьей еще беззащитностью и доверчивостью пользовались как могли, но постепенно все отошло — и молодость, и развеселые компании художников. А когда жизнь в стране вообще пошла наперекосяк, и в искусстве — особенно, осталась у Алевтины лишь ее служба. И вот тут пригодились ей наконец невостребованные прежде способности. И возможности вместе с ними. Отдел международных выставок, в который она пришла в. середине семидесятых, а в восьмидесятых даже его возглавила, оказался поистине золотым дном. Алевтина Филимоновна, впрочем, скоро поняла это и сама.

Отъезжающие навсегда за кордон художники — что они были бы без нее, поначалу мелкой чиновницы! Какая, к примеру, таможня разрешит к вывозу то, что может легко запретить Алевтина? Но это не главное. Основное же заключалось в том, что ни одна выставка не покидала пределов страны без ее визы. А сам процесс формирования выездной экспозиции — это чаще всего работа в закрытых фондах музеев, которые лишь теперь, в дни ошалелого торжества заморочной демократии, стали изредка и робко открывать, точнее приоткрывать, свои двери и многолетние тайны. В фондах и по сей день все немерено, несчитано. А что массе неизвестно, то удобно подавляющему меньшинству, — старый закон для лиц, относящихся к себе с особым почтением. Но разве к ней, Алевтине, кто-нибудь хоть раз отнесся с почтением? Попросту, без нужды и подхалимажа? Вот то-то и оно…

Вадим это знал. Он все продумал, оставив совсем малую часть для какой-нибудь решительной импровизации.

Он вошел в старое здание в Китайском проезде, поднялся лифтом на нужный ему этаж и пошел но коридору в самый дальний его торец, где под совсем невзрачной вывеской начальника отдела находился кабинет всесильного кандидата искусствоведения А. Ф. Кисоты. Подойдя к двери, Вадим вкрадчиво постучал по филенке, не дожидаясь ответа, вошел в большую комнату, в которой тесно сидели около десятка мужчин и женщин, старательно делавших вид, что они в самом деле разбираются в кипах деловых бумаг, заваливших их письменные столы.

Поклонившись всем сразу, Вадим вопросительным взглядом поинтересовался молчаливо: у себя ли сама?

Одна из ближних дам, с плохо скрываемым любопытством окинув его крупную спортивную фигуру, милостиво кивнула на дверь в противоположном конце комнаты, как бы дозволяя пройти.

И снова вкрадчивый стук в дверь и такое же безразличие к посетителю. Ну а вдруг нельзя? Не-ет, можно. Вадим набрал полную грудь воздуха и шагнул через порог, тщательно прикрыв за спиной дверь.

Алевтина Филимоновна лишь на миг подняла голову от такой же кипы бумаг, что и у остальных, в соседней комнате. Кивком указала на стул. Что-то торопливо дописала, потом прочитала и с недовольным кокетством сморщила нос. Наконец сняла свои большие модные очки-хамелеоны, отчего ее глаза потеряли привлекательность — стали мелкими и невыразительными.

— Ну-у-с? — протянула неопределенно. — С чем на этот раз?

Вадим сейчас же с удивленным огорчением вскинул брови: неужто все забыла? Или продолжает играть в очень большую начальницу? Ну играй, играй. Раз у тебя такое желание, пользуйся привилегией женщины, а мы что? Мы подмогнем, за нами не станется.

— К милости вашей вынужден прибегнуть… — начал Вадим таким тоном, что истолковать его речь можно было двояко: и как самый натуральный подхалимаж, и как намеренное ерничество. Словом, выбирай, что тебе угодно. — К стопам драгоценнейшим припадаю в надежде на понимание и взаимность, как вы изволите лично видеть, возлюбленная моя давняя и тайная…

Он сейчас невольно копировал тот сволочной и ненавидимый им стиль, какого обычно придерживался тесть в разговорах с нужными ему людьми. Но у того это сходило за старческую блажь. Интересно, а как эта рыжеволосая ящерица воспримет?..

Но… Алевтина вдруг улыбнулась. А главное — без всякой насмешки. Попал?

— Почтенный посетитель изволил сказать «тайная»? Так я вас поняла, Вадим Борисович? — Алевтина даже кокетливо поиграла куцыми бровками и слегка покраснела, отчего обильные ее веснушки стали много заметнее. — А почему тогда так долго молчали? Совсем ведь измучили сердце бедной возлюбленной вашей… Нехорошо, молодой человек. Вы, вероятно, законченный ловелас и дамский угодник, и вы пугаете меня. Ну как я вам поверю? Ведь обманете девушку-то, а?

Приняла игру. Что ж, начало положено. А насчет обмана она очень даже права: за тем и примчался. Но ответил совсем противоположное:

— Да пусть Всевышний немедленно, прямо вот на этом конторском стуле, покарает меня, если лгу словом или помыслом! — Выплеснулся и как бы на всякий случай сделал паузу, поглядывая в ожидании на потолок, откуда должен был последовать сокрушающий громовой удар, — Нет, не реагирует, — даже будто пожалел он. — Значит, правда льется из уст моих в золотые ваши ушки, волшебница вы моя.

Алевтина Филимоновна тоже сосредоточенно понаблюдала за потолком и, убедившись, что Господь не покарал немедленно вруна и нечестивца, явно вознамерившегося обвести честную девушку вокруг пальца, согласилась с ним, что и волшебница она, разумеется, поскольку может многое такое, чего иным не под силу, ну а касаемо возлюбленной — так это пока только слова, которые без конкретного подтверждения словами же и остаются.

Обещание мужской ласки — великая вещь. И никакие это не слова, Алевтина наверняка уже поняла, но хочет увериться окончательно. Значит, надо помочь честной девушке. Чем черт не шутит! Говорят же, что рыжие — самые страстные. А если она еще и голодная, то… Ах, Господи, на что не пойдешь, когда нужда заставляет! За «конкретным подтверждением» дело не станет.

Не обращаясь к главному вопросу — всему свое время, он сам всплывет по мере необходимости, хотя именно ради него и приехал Вадим в министерство к самой главной выдре, — он стал обсуждать с Алевтиной, как уже само собой разумеющееся, где бы достойно провести вечер. О продолжении он помалкивал, хотя именно в нем и было решение всех вопросов. В ресторане ей не хотелось — уж больно публика противная. В какой-нибудь клуб? Или в ночное казино типа «Рояль» или «Арлекино»? Нет, там эта чумовая модная молодежь тусуется, «баксами» швыряется, противно. Неохота выглядеть белой вороной…

Ах вон в чем дело! Это она, похоже, о нем заботится! Вернее, о его кармане. Все эти казино предпочитают брать валюту, а без нее себя действительно неполноценным чувствуешь.

— Алевтина Филимоновна, позвольте выразиться словами небезызвестного вам Остапа Ибрагимовича Бендера: пусть вашими сегодня будут только идеи, а заботу о бензине предоставьте мне. Попробуйте выбрать лишь направление, не заботясь о расстоянии. Надо же хотя бы однажды преодолеть барьер официалыцины, а? Не то сказал? Вы помрачнели, увидев в словах моих тонкий подвох?

Она засмеялась и, честное слово, совсем другой стала. Может, именно за эту улыбку и любили ее художники? В свое время.

— А вы не слишком шикуете, юноша?

— Но вы же знаете, зачем черт несет меня в Будапешт! Вот вернусь, обвешанный палитрами и утыканный кистями, с карманами, полными какого-нибудь краплака или умбры! Тогда и стану снова экономить… может быть, даже и на своей возлюбленной, что поделаешь, — вздохнул он трогательно и искренне.

Он мог не рассказывать Алевтине о цели своей поездки, поскольку она же сама командировочные документы ему готовила и всяческие визы. А перед тем, по просьбе Витальки Бая, одного из тех, давних, кого она, казалось ей, искренне любила, пробивала неизвестно почему вот этому сидящему сейчас перед ней молодому бизнесмену, в котором, оказывается, Виталик был по-своему заинтересован, весьма серьезное гарантийное письмо министерства в правительство и Центральный банк.

Как женщина прагматического склада ума, Алевтина

Филимоновна в свое время трезво оценила стоимость оказания этой услуги вполне определенной суммой. Которая и была ей вручена в почтовом конверте увеличенного формата лично президентом фирмы «Доверие» Вадимом Борисовичем Богдановым. Передача платы «за услугу», а попросту — взятки, никаких моральных неудобств у них обоих, естественно, не вызвала: дело есть дело.

Поэтому и очередной важный документ, который потребовал от Алевтины Филимоновны опять-таки приложения некоторых усилий, должен быть оплачен. Алевтина пока сумму не назвала, возможно рассчитывая теперь на нечто большее, нежели конверт с купюрами. Вадим тоже на этот счет не беспокоился — кейс стоял на полу, возле ножки стула, на котором он восседал. Но она почему-то тянула с окончательным расчетом, что и убеждало Вадима в присутствии второго плана. Впрочем, это ее заботы. Вот этот, новый, так сказать, дополненный вариант вообще-то его устроил бы больше, поскольку мог иметь очень важное продолжение. Да на него он, собственно, и рассчитывал, ерничая и заигрывая с этой наверняка готовой «низко пасть» тощей рыжеволосой грымзой.

Постоянное обладание действительно раскошной по нынешним временам бабой, каковой являлась его законная супруга, постепенно снизило его интерес к красоте и классическим формам. Так, после обильного, изысканного пиршества нередко безудержно тянет к бутерброду из черной горбушки с соленой, из бочки, килькой. Так и влечет на низшую ступень плебейства. Впрочем, как свидетельствует восточная литература, и высокородных принцесс тоже нередко страсть кидала под низменных говночистов. Что ж, квиты, значит? Вадим стал замечать, что в последнее время ему все реже и реже удавалось утихомиривать ярко выраженный сексуальный пыл Ларисы Георгиевны. Климакс к ней, что ли, подбирался? И первоначальная долгая пряная сладость раскованного и полного обладания этой суперстрастной бабой в конце концов уступила место суровой необходимости вести за собой постоянный контроль, чтобы опа, не дай Бог, не могла почувствовать его холодно-расчетливых, доведенных до автоматизма сексуальных действий. Однако, кажется, он прокололся, и как раз в среду, вечером, на даче. Но стоит ли теперь жалеть об этом?

Может быть, подумывал Вадим, ему и в самом деле давно уже следовало выбрать какой-нибудь чудовищный вариант, вроде шлюхи с трех вокзалов, чтобы снова почувствовать вкус к обладанию достойной женщиной?..

Поглядывая, как гибко ерзает на стуле Алевтина, он мысленно дорисовывал ее фигуру, закрытую от него столом: узкие бедра, угловатые колени, сухие икры и крупные ступни, вероятно, сорокового, мужского размера, вбитые в разнесчастные лаковые лодочки. И вместе с тем ему казалось, что, если у него с ней что-нибудь и вправду получится, может совершенно неожиданно сложиться и необычайная ситуация. Да и вообще, дурнушки наиболее охочи до любви. Алевтина к тому же еще и немолода, так и на это, простите, имеется старый, но мудрый анекдот, где опытный ловелас всегда выбирает себе для утех именно пожилую даму: она думает, что в последний раз, и такое вытворяет!

В следующий момент он понял, что их мысли двигались исключительно в одном направлении. Но первой взяла быка за рога все-таки Алевтина. Вздохнув, она с легкой грустью, даже некоторой ностальгией, поведала, что стала, видимо, стареть для бурных общественных свершений, а когда Вадим ринулся со всем пылом протестовать против подобного несправедливого самоуничижения, она в буквальном смысле запечатала ему рот своей узкой и прохладной ладонью, после чего предложила отметить удачу попросту, по-домашнему.

Новое дело! Лихорадочно шевеля мозгами, Вадим начал обдумывать совсем не устраивавший его вариант. Можно было отвезти эту дурищу к себе в офис, в Чертаново, на самый край света, где на первом этаже жилого дома он уже второй год снимал однокомнатную квартиру с телефоном, называя ее штаб-квартирой своего «Доверия». Но об этом офисе практически никто не знал. Нужды не было афишировать, разве что на деловых бумагах, где положено указывать все реквизиты. Что там у него? Стол, стулья, тахта для неожиданных ночевок, пустой холодильник и ванная. Правда, в этих спартанских условиях ничего особо утонченного ей ждать не придется. Впрочем, может, она тоже как раз и мечтает о горбушке с килькой? В антисанитарных условиях… Черт их разберет, этих высокопоставленных искусствоведш с чекистскими наклонностями. Во всяком случае, к себе домой он бы ее не повез ни за какие коврижки.

Но Алевтина Филимоновна оказалась еще менее изобретательной, чем он ожидал. Она предложила поужинать у нее дома. Живет девушка одна… Места вполне хватит— две большие комнаты. «А для чего нам сразу две?» — мысленно пошутил Вадим. Ответ ему был не нужен. Ясно без слов… Правда, как женщина одинокая…

И это было понятно без продолжения. Вадим поднялся, чтобы немедленно приступить к обеспечению: от цветов и шампанского до икорно-балыковых разносолов. Вот как все просто разрешилось. К общему удовольствию. Договорились, что он заедет за ней в министерство не раньше семи вечера. Во-первых, дела не отпустят, а во-вторых, весь министерский народ как раз и разойдется. Незачем ведь пока… «О! — отметил Вадим. — Уже сказано слово «пока». Теперь только не дать девушке раньше времени ощутить нелепое чувство разочарования. Такие посылы необходимо сразу закреплять, делая условные рефлексы, как учили в школе, безусловными.

Выходя уже, он вдруг вернулся к ней, наклонился и крепко, как в былые времена, когда каждый раз был откровением, впечатал ей в губы такой поцелуище, что ее даже задергало. Поделом, не суй под нос свою ладошку. Переживай теперь свежее чувство до семи вечера!..

Он сделал все, что должен был сделать. Пулей примчался домой, где стоял уже подготовленный к дальней дороге, собранный чемодан — очень хитрый, по правде говоря, чемодан. Кейс, оставленный дома, заменила удобная и вместимая сумка. Переодевшись и почистив свои любимые замшевые ботинки, Вадим машинально, как в лучшие дни, присел перед дорожкой и ушел, захлопнув за собой дверь. Уложив вещи в багажник и заперев его на второй, секретный замок, Вадим поехал в валютный супермаркет, где собирался купить сразу все необходимое для вечеринки. Или ночнушки? Вопрос: как получится? — уже не вставал. К тому же вечная Ларкина ненасытность заставляла Вадима держаться в постоянной готовности номер один, как выражаются военные.

Найдя все, что нужно, Вадим стал бесцельно колесить по Москве, размышляя уже ие по поводу даже сегодняшней ночи, а дня завтрашнего, который должен был стать в его биографии переломным. Днем, с которого, по его расчетам, начнется новая жизнь…

Поглядывая в зеркальце над лобовым стеклом, Вадим вдруг заметил такие же, как у него, пятые «Жигули», которые словно бы повисли у него на хвосте. Что это? Пот неожиданно прошиб его, даже спина взмокла. Этого еще не хватало! «Стоп, спокойно, никакой паники!» — приказал он себе и решил проверить свои подозрения. На часах стрелка только подходила к пяти. Значит, в запасе целых два часа. Ну что ж, давай, если ты такой прыткий!

Вадим вырвался на Садовое и помчался в сторону Минского шоссе, якобы к себе на дачу. Он слишком хорошо знал свои места, знал и такие улочки-закоулочки в своем и соседних поселках, где даже опытный следопыт завянет со своими способностями.

«Серый» не отставал. Вадим прижал, оторвался немного, стал размышлять, кто бы это мог быть. Неужели это Бай какую-то свою партию разыгрывает? Вроде бы не должен. Хотя кто его, жирного кота, знает? Так, с переменным успехом, уходил Вадим на своем «жигуленке» — машине, по сути, совсем новой, до самой Баковки. Ну а теперь держись, погоня, кто бы ты ни был!

Когда минут через тридцать Вадим выруливал уже в новый столичный микрорайон «Солнцево», преследователя и дух простыл.

Вадим въехал в один из дворов, втерся между местными машинами, выключил двигатель и, откинув голову на спинку сиденья, стал думать, что же произошло такое, от чего вдруг стало муторно на душе.

Ну, во-первых, этот Бай. Хотя с ним, в общем, все ясно. Своего не упустит. Поэтому и ножку подставлять ему, Вадиму, пока вроде бы нет никакого смысла. Он же еще ничего не знает. Даже когда самолет взлетит — и то узнает с опозданием. Так. Дальше. Хвост откуда взялся? И ведь настырный какой! По идее никто и ничего не должен был пронюхать. Но… могли же Ларкины похитители перестраховаться на всякий случай? Этот их авторитет — суровый мужчина, а все равно дурак, как все остальные преступники, которые только себя за умных людей считают, а остальные для них — мелочь, килька… Ну вот, скажем, приделали они свой глаз, а дальше что? Деньги-то им должны от деда поступить. О Вадимовых же личных делах у них также не может быть никаких сведений. Значит, и этот вариант можно смело отмести как нереальный. В конце концов, сам дед мог по собственной дурной инициативе привязать какой-нибудь милицейский хвост. Ведь остались же у него знакомцы в этой компании от прежней еще жизни! И его можно понять, речь идет не о копейках — о миллионе долларов. Так что с него может действительно статься…

Нет, все-таки папаша Георгий, похоже, тронулся умом. То орет и выгоняет из дома, то тут же снова к себе требует. И ведь не ребенок с игрушками: эту дай, а эту не хочу! Сам собрался полотна к Баю везти, но вдруг все отменил и велел ехать Вадиму. Почему? Одни сплошные недоумения. А теперь и Бай звонит, что деньги доставит завтра сам, после чего дед требует к себе Вадима. Черт знает что такое! Сами не могут между собой разобраться и другим головы морочат. Но это ведь Бай так сказал. А если они просто друг друга за нос водят? А потом свалят все на него…

Может, все-таки позвонить? И никуда не гнать, а просто послать деда к черту. Вот потеха начнется!

Сколько там времени-то осталось? Часа полтора, не больше. Дед же рассудка лишится от такой Димкиной наглости!.. Или все же заехать?.. Но почему Бай звонил не при нем, Вадиме? Как-то подозрительно все это, туфтой пахнет. И Бай тоже почему-то настаивал, чтоб обязательно заехал, обязательно… Уж не ловушку ли какую они задумали?

Однако минуты уже не тянулись, а почему-то мчались. Или это он так задумался, что счет времени потерял… Заеду, решил наконец Вадим как отрезал. Но ровно на три минуты, ни секундой больше. Скажу, чтоб с рэкетирами сам рассчитывался, а потом, в заключение, пошлю его в первый раз и по-настоящему к такой матери, что дед будет изумляться до конца дней своих…

Оставив машину за углом, Вадим вошел медленно, скучающе во двор и огляделся. Не заметив ничего подозрительного или просто непривычного глазу, скользнул в подъезд и стал быстро, без лифта, подниматься по лестнице. А почему он не воспользовался лифтом, подумал, только миновав третий этаж, и удивился сам себе, странной такой конспирации. В дверь Константиниди позвонил привычно: един раз длинно и один — коротко, поставил как бы свой обычный восклицательный знак. И стал ждать. Дед, как правило, минут по пять разглядывал в свой дурацкий перископ, неизвестно каким умельцем выдуманный, кто стоит на площадке, знаком ли, нужен ли, и только потом спрашивал, кто звонит, кого нужно, хотя отлично все видел сам. Идиотская привычка. Тоже мне, чекист дерьмовый! Генерал Богданов ему, видите ли, не по вкусу! А сам готов был сапоги ему лизать, лишь бы к ручке допустил…

Ну что такое? За дверью было по-прежнему тихо. Вадим, уже злясь, позвонил еще и снова стал ждать. Затем совершенно машинально, как случалось не раз у себя дома, потому что Ларка, эта круглая задница, порой забывала не то что закрыть на запоры, просто прикрыть за собой дверь… странно, вот уже больше полдня прошло, а он о ней ни разу не вспомнил, будто с ней все было в порядке и не сидела она в ожидании выкупа на даче у этих армяшек… но что это? К полнейшему изумлению Вадима, дверь беззвучно отворилась…

Абсолютно уже ничего не понимая, Вадим почему-то на цыпочках вошел в прихожую и потянул дверь за собой. Щелкнул замок. Стоп! Значит, дверь была только прикрыта? Но подобного дед не мог бы допустить никогда, ни в коем случае.

Чувствуя непонятную, но быстро приближающуюся к нему опасность, Вадим хотел было уже выскочить обратно из квартиры, но, прислушавшись, передумал. Было очень тихо.

Снова на цыпочках прошел он по коридору и, кинув взгляд на стены ближайшей комнаты, буквально обомлел: повсюду висели одни пустые рамы. Маленькая комната, большая, кабинет — везде одна и та же картина: пустота!

Вадим подошел к письменному столу и почувствовал, вернее, услышал, как под ногой что-то хрустнуло, причем звук показался оглушительным.

Глянул на ковер: пенсне, будь оно проклято! Но где же сам-то дед? И снова ахнул: да вот же он — в углу… Лежит навзничь на осколках стекла, а рядом перевернутые и разбитые его часы — напольная дубового дерева махина.

Первая мысль была автоматической: немедленно звонить в милицию. Убийство! И сразу же за первой — вторая: а кто докажет, что это не ты? Что это не твоих рук дело? Значит — бежать? А вдруг он жив?

Вадим, осторожно ступая и стараясь ничего не трогать, приблизился к лежащему старику, наклонился над ним и боязливо тронул лоб пальцами. Почувствовал какой-то необычный холод, не живой, а именно мертвый, бездушный лед. Или это просто от страха так показалось…

Кто же это сделал? И перед глазами вдруг совершенно отчетливо возник улыбающийся Бай. Но ему-то зачем? То есть как это — зачем? Вон же — все стены пустые! И когда только успел?..

И опять потекли перед глазами минуты, проведенные в Переделкине: Бай настойчиво предлагает выпить… задает совершенно ненужные и дурацкие вопросы… говорит, что звонил деду, отсутствуя при этом не меньше пятнадцати минут… приходит, уходит, словно время тянет. Наконец сообщает, что дед немедленно требует его к себе…

А дверь, выходит-то, была открыта. Для кого? Господи, ну надо же быть таким идиотом! Да для него, для Вадима, конечно! Вот для кого разыгрывался весь этот спектакль с незапертой дверью. Трагическая развязка…

Но почему он тогда уж, для полноты, так сказать, картины, еще и милицию не предупредил, что преступник скорее всего в доме? А кто сказал, что не предупредил? Может, как раз в эту минуту оперативники и поднимаются по лестнице…

Вадим тут же метнулся к двери, приник к глазку, прислушался, но на лестнице никого не было.

Так, расписка-то Бая есть… а где же миллион? Димка его украл! Ясно как Божий день. И эта расписка выглядит теперь его собственным обвинительным заключением. Потому что свидетелей передачи денег у Бая окажется ровно столько, сколько ему потребуется.

Вадим тяжело выдохнул застоявшийся в легких воздух и вдруг подумал, что, может, зря он валит на Бая?.. Но тогда кто же? Эти придурки рэкетиры? А впрочем, почему бы и нет? Но дверь-то, дверь! Эти, наоборот, захлопнули бы, да еще на все запоры заперли, чтоб и открыть-то потом не сра^зу.

Вадим провел ладонью по лбу и заметил, что она мокрая, будто под краном держал. Все! Что бы ни произошло, в любом случае здесь он теперь лишний. Нет его здесь, и никогда не было. Утром был, забрал картины, отдал Баю, взял расписку, а денег никаких не брал. А те, что в кейсе, там, в машине, те за совсем другие дела. Если угодно — картина жены. И — никаких!

Глядя под ноги, он вернулся в кабинет. Вынув из кармана носовой платок и накинув его на пальцы, как этот жест демонстрируют в каждом фильме все оперативники, чтобы не оставлять следов, Вадим попробовал открыть дверцы письменного стола — глухо. В этой сейф, значит, не лазали. О нем как-то обмолвилась Ларка. Искать у деда ключи — гиблое дело, у него кругом сплошные секреты… Хотя постой! Ларка говорила… да, точно, есть у деда старый матерчатый чемодан. На антресоли!

Осторожно ступая по ковру, чтобы, не дай Бог, не раздавить еще чего-нибудь, хватит уже, и без того придется эти замечательные ботинки выбросить где-нибудь, стекла ж наверняка на подошвах следы оставили, Вадим прошел по комнатам с пустыми стенами, вышел на кухню. Придвинул табуретку к антресоли. Кинул на нее газету и забрался. За дверцами была такая пылища, что и не хочешь, а наследишь. Вадим внимательно оглядел свалку из сумок и чемоданов, мешков и свертков и заметил наконец в самом углу неприметный такой клетчатый рулон — свернутый в трубку мягкий матерчатый чемодан. Осторожно, благо ростом природа не обидела, вытащил его, закрыл дверцы, табуретку поставил на место, а на газете развернул матерчатый сверток.

Вот оно! Батюшки святы! Ай да дед! Ведь и в голову не придет искать в таком зачуханном мешке, внутри рванья, Малевича, Кандинского, Шагала… Самое-самое, за чем так страстно охотился Бай, подлюка. И все расспрашивал, а что еще, а нет ли того-этого, да быть того не может, чтоб не было…

Да, вот уж этого вполне достаточно даже на краю света…

Вадим осторожно свернул все обратно, обернул газетой, осторожно открыл дверь, еще раз огляделся, теперь-то уж точно в последний раз, и, мысленно попросив у деда прощения, аккуратно и почти бесшумно защелкнул за собой входную дверь. После чего платком вытер дверную ручку…

…Именно теперь, понял он, следовало быть предельно осторожным и внимательным, не терять бдительности ни на секунду. И так до самых последних секунд в этом городе, точнее, в этой стране.

Из телефона-автомата на Садовом кольце бы позвонил Кисоте. Та немедленно, будто с нетерпением ожидала его звонка, сняла трубку — голос был у нее приятно мелодичный и чуточку загадочный. Его же заметную одышку она, конечно, приняла за естественное волнение по поводу предстоящего свидания. Предстартовое волнение.

Справившись о ее настроении и служебных делах, с которыми пора бы уже и кончать, Вадим предложил Алевтине Филимоновне слегка изменить условия встречи, чем, возможно, насторожил ее. Но он не стал томить душу одинокой и голодной девушки и сказал, что около половины седьмого будет ждать ее на Солянке, возле института с колоннами, кажется, чего-то медицинского, а ей надо будет пройти всего два шага, зато не надо светиться у подъезда ее министерства. Алевтина сразу же согласилась. Вадим так и понял, что время она выбрала не из-за работы, а чтобы сплетен избежать. А кроме того, ей и самой уже не терпелось продолжить так удачно начавшуюся игру.

Жила Алевтина в удобном месте, в Филях, в доме розового, или, как его еще недавно называли, цековского кирпича. И двухкомнатная квартира представляла собою нечто!

Вадим прошелся по комнатам и вполне оценил вкус хозяйки. О чем не преминул немедленно доложить, за что был вознагражден искренней благодарной улыбкой, а следом — несколько робким, однако для начала очень даже впечатляющим, хотя и беглым, поцелуем в щеку, около кончика усов. Отлично!

Хозяйка пожелала принять душ после работы. Вадим был послушен, как ребенок. Но пока журчала вода, выдернул обе вилки из телефонных розеток. Она вышла свежая, хорошо пахнущая, в тяжелом, как у Ларки, парчовом халате. Черт побери, никуда от аналогий не денешься, помешались они на этих царских одеяниях, что ли? Вадим ворчать-то ворчал про себя, а на самом деле нравился ему этот Ларкин халат — твердый, будто из дерева. А как он распахивался навстречу ожидаемой ласке! Нет, ничего. Возбуждает. И это то, что сейчас надо.

Дата добавления: 2015-09-02