Глава первая. Таинственные птицы Роберта Честера 4 страница

"Как девственница-феникс, чудо-птица,
Себя сжигая, восстает из пепла
Наследником, прекрасным, как сама, -
Так и она, вспорхнув из мрака к небу,
Свои заслуги передаст другому,
Который из ее святого пепла
Взойдет в сиянье славы, как звезда..."

Кроме того, безмерное преклонение перед героиней Честера, эпитеты "царственная", "небесная", "величественная" указывали, по мнению Гросарта, на ее не просто высокое, но исключительное, то есть королевское, положение. Зная ревнивый характер королевы, никто бы не осмелился при ее жизни публично обращаться с такими восхвалениями к какой-то другой женщине в Англии, считал Гросарт (заметим это "при жизни"). Идентифицировав Феникс с королевой Елизаветой, ученый стал искать подходящую кандидатуру для Голубя. А кто же мог им быть, как не блистательный и злополучный Роберт Девере, 2-й граф Эссекс (1566-1601), которого многие историки считали, и продолжают считать, не только фаворитом, но и любовником престарелой монархини? К тому же безжалостная казнь графа Эссекса после его нелепого, чуть ли не театрального бунта была наиболее трагическим событием в том самом 1601 году, который указан на титульном листе честеровского сборника. Эссекса при жизни воспевали многие поэты, явную симпатию к нему выразил в "Генрихе V" и Уильям Шекспир.
Такое решение загадки сборника казалось Гросарту единственно возможным, и он без колебаний пускал в ход свой "золотой ключ" для объяснения любых текстов из "Жертвы Любви", не останавливаясь перед явными натяжками. И таких оказалось немало.
Не говоря уже о бездоказательных утверждениях и натяжках, гипотеза во многом прямо противоречила содержанию сборника. Действительно, честеровская Феникс предстает перед Голубем послушной ученицей, которой он передает свои знания мира и людей, - так не могли рисовать отношения старой королевы с ее молодым подданным даже под аллегорическими именами. Да и Госпожа Природа обращается с Феникс с фамильярностью и непочтительностью, недопустимыми для тогдашнего автора, если бы он действительно имел в виду королеву. Например: "Фу, капризная птица, что ты сходишь с ума, что ты запутываешь себя глупыми огорчениями?" Описывая Феникс, поэты говорят о ее свежей, распустившейся красоте - по отношению к старой (пусть даже молодящейся и падкой на лесть) королеве такие комплименты выглядели бы издевательски. Воинственный, храбрый - порой до безрассудства - Эссекс мало похож на болезненного, с трудом передвигающегося честеровского героя. Отрубленная по приказу (по крайней мере - с согласия) королевы голова Эссекса тоже как будто не вписывается в трогательные, идиллические отношения Голубя и Феникс. И наконец, Голубь умирает на глазах у Феникс, после чего она следует за ним, и Шекспир говорит о похоронах их обоих. Но ведь королева Елизавета умерла только в 1603 году! Совершенно непостижимо, каким образом поэты могли за два года до этого, в 1601 году, описывать ее смерть и похороны, оплакивать как мертвую свою здравствующую и правящую страной государыню. Этот пункт является, пожалуй, особенно уязвимым для критики, хотя некоторые сторонники Гросарта и пытались объяснить, что Шекспир и другие поэты предчувствовали, мол, близкую кончину королевы и могли даже за два года писать об этом как о свершившемся факте!
В отношении Создания (Творения), поднявшегося из пепла Голубя и Феникс, сторонникам Гросарта приходилось предполагать, что у престарелой монархини и молодого графа могло быть тайное потомство или же Честер и его коллеги (будучи каким-то путем в курсе дела) этим образом символизировали чистую любовь высоких любовников, так трагически оборвавшуюся. Здесь можно заметить, что не существует абсолютно никаких достоверных свидетельств того, что у Елизаветы когда-либо было потомство, и вообще о характере ее отношений с теми приближенными ко двору аристократами, которых кое-кто из современников, а потом и некоторые историки и романисты считали не только ее фаворитами, но и любовниками, никто никогда ничего определенного не знал. Как далеко заходила она в своих отношениях с фаворитами - остается тайной, унесенной ею в могилу.
К Эссексу это относится, пожалуй, в большей степени, чем к другим, например, к Лейстеру. Ведь Елизавета не только была на 34 года старше Эссекса, но и доводилась ему двоюродной бабкой (его бабка Екатерина Кэри была кузиной королевы). Х. Диксон, биограф философа Фрэнсиса Бэкона, называет само предположение, что шестидесятипятилетняя Елизавета была любовницей внука своей кузины, чудовищной выдумкой, которая могла родиться разве что в воспаленном воображении какого-нибудь монаха. Как видно из их переписки, она всегда считала Эссекса необузданным юнцом, способным на героические глупости. Но она видела в нем потомка Болейнов, чья кровь текла и в ее жилах, и до поры до времени прощала ему его выходки, пока он не замахнулся на святая святых - на ее трон и корону. В письмах Елизаветы к Эссексу нет ни одной строки, которую она не могла бы написать и собственному внуку (если бы он у нее был).
Что касается их "чистой любви" и ее плодов, то изображение окровавленной, обезображенной ударами палаческого топора головы Эссекса подходило бы в качестве их символа гораздо больше, чем марстоновское Совершенство. Почти все авторы и издатель честеровского сборника были известны своими проэссексовскими симпатиями; они никак не выразили скорбь, когда королева действительно умерла в 1603 году, - они, как и многие другие, не сумели простить ей казни их кумира. Трудно представить, чтобы они могли такими розовыми красками рисовать ту, кого считали палачом Эссекса, да еще сразу после его гибели. И какой вообще смысл имело в таком случае издание сборника, несущего на себе явные следы какой-то конспирации? И разве не называли Фениксами других выдающихся личностей эпохи, особенно часто - великого поэта Филипа Сидни?
В общем, гипотеза Гросарта вызвала немало недоуменных вопросов, критическую и даже сатирическую реакцию со стороны многих ученых. Но с нее началась научная дискуссия, начались попытки проникнуть в смысл странного феномена, каким-то непонятным образом связанного с самим Великим Бардом. Эта заслуга преподобного Александра Гросарта не должна быть забыта.
Исследование личности Джона Солсбэри (1566-1612) и его окружения продолжил и углубил Карлтон Браун, издавший в 1913 году работу12, сыгравшую важную роль для дальнейшего постижения честеpовского сборника. Браун изучил хранящиеся в библиотеке в Оксфорде манускрипты на английском и валлийском языках, содержащие стихотворения, подписанные именами Солсбэри и Честера, а также другие относящиеся к ним документы - копии писем, домашние заметки и даже рецепты лекарств. Браун установил и уточнил много интересных фактов о владельце имения Ллевени.
Джон Солсбэри учился в Оксфорде, но неизвестно, закончил ли курс. В 1586 году его старший брат был казнен за участие в заговоре с целью освободить Марию Стюарт, а через три месяца после казни брата Джон Солсбэри женится на Урсуле Стэнли, внебрачной дочери графа Дерби и сводной сестре Уильяма Стэнли, 6-го графа Дерби (один из "кандидатов в Шекспиры"). К 1600 году приходские регистры зафиксировали появление у четы Солсбэри десяти детей. При покровительстве тестя и некоторых других знатных особ, он получил службу при дворе и пытался открыть себе путь к выгодным должностям в своем родном графстве, но нелады с соседями мешали его планам. Судя по всему, Солсбэри был лояльным подданным королевы и не поддерживал Эссекса (Браун считает, что он был противником Эссекса, так как после поражения в 1601 году эссексовского мятежа называл графа изменником); в июне этого же, 1601 года ему было пожаловано рыцарское звание. После воцарения Иакова Стюарта Солсбэри уехал из Лондона в Денбишир, где участвовал в церемонии приведения дворянства этого графства к присяге новому монарху. Он ждал, что ему снова предложат прежнюю службу при дворе, но приглашения не дождался и остался навсегда в своем поместье. Документы свидетельствуют, что в конце жизни он испытывал финансовые затруднения. Солсбэри умер в 1612 году, оставив жену, четырех выживших законных отпрысков, а также внебрачного сына.
Браун обратил внимание на некоторые странные обстоятельства, связанные с уходом Солсбэри из жизни. Конкретная дата его смерти указана в записи нотариуса Робертса - 24 июля 1612 года; нотариус отметил также, что тело было предано земле той же ночью. Однако в приходском регистре нет ни слова о ночных похоронах (как это делалось втаких случаях), а имеется обычная запись о погребении 25 июля. Почему? И почему такая поспешность с захоронением тела владельца имения Ллевени?
Исследованные Брауном манускрипты - нечто вроде семейного альбома - содержат и стихотворные восхваления в адрес Солсбэри и его семьи, подписанные некоторыми его соседями и друзьями. Есть и акростихи, подписанные Солсбэри и Честером, где первые буквы строк образуют имя Бланш Винн - родственницы хозяина, но больше акростихов, где имя Солсбэри переплетается с именем другой дамы - Дороти Холсол, сестры его жены. Как можно понять, Дороти была объектом нешуточных любовных устремлений Солсбэри. Там, где тексты или документы датированы, они относятся к периоду от 1586 до 1608 года. Среди стихов "домашнего" характера, однако, оказалось и стихотворение Бена Джонсона (собственноручно им переписанное) и Дэниела, а среди документов - копии письма Эссекса лорду Томасу Эгертону и писем поэту Филипу Сидни от его отца и сестры. Письмо Эссекса Эгертону (1598) получило тогда широкую (по тем временам) известность и распространялось в списках. Речь шла об эпизоде ссоры графа с королевой, когда он за свою строптивость публично заработал монаршью пощечину. Письмо дышало благородным гневом и чувством оскорбленного достоинства; чего стоила одна такая фраза: "Я служу Ее Величеству в качестве графа и лорда-маршала Англии, я готов служить Ей даже в качестве простого клерка, но никогда не буду прислуживать ей как низкий раб..." Если появление копии этого (переписывавшегося и друзьями и недругами) письма среди бумаг Солсбэри еще можно как-то объяснить, то проследить пути, которыми туда попали копии личных писем Филипу Сидни от его отца и сестры Мэри (графини Пембрук, поэтессы и переводчицы), труднее, и Браун даже не пытался это сделать; он лишь констатировал, что муж Мэри, граф Пембрук, ходатайствовал за Солсбэри, когда тот домогался для себя должности в Денбишире.
Вслед за Гросартом Браун не обошел вниманием поэтический томик Роберта Парри "Синеты" (Браун называет его загадочным, головоломным, но не высказывает естественно возникающего предположения, что это слово могло быть образовано от английского sins - грехи, грешки) с посвятительным обращением к Джону Солсбэри. В акростихах первой части книги имя автора переплетается с двумя женскими именами - неких Франсис Уиллоуби и Елизаветы Волфрестон. Во второй части эти три имени встречаются в одном акростихе с именами Джона Солсбэри и Дороти Холсол, после чего последняя пара появляется еще несколько раз в других стихотворениях. Браун писал, что более замечательные и хитроумные акростихи могут существовать разве что в воображении самых фанатичных бэконианцев (он имел в виду искателей тайного шифра, которым якобы пользовался Фрэнсис Бэкон). Браун считал, что большинство стихотворений, двусмысленно представленных Робертом Парри как принадлежащие некоему Патрону, написаны Джоном Солсбэри. В том числе и тридцать прекрасных сонетов, на сходство которых с "Песнями Голубя", - а стало быть, и с шекспировскими сонетами - исследователь внимания не обратил, ибо был поглощен утверждением своей идеи, что Голубь в честеровском сборнике - не кто иной, как сам владелец имения Ллевени в графстве Денбишир.
На роль прекрасной Феникс, однако, Браун предложил не Дороти Холсол (как можно было ожидать), а законную супругу Джона Солсбэри - Урсулу, родившую ему десятерых детей и после его смерти дожившую до весьма почтенных лет. Основываясь только на начальных эпизодах честеровской поэмы, Браун решил, что она посвящена их свадьбе в 1586 году; на малоподходящее для такого случая название поэмы - "Жертва (или мученица. - И.Г.) Любви" и на трагическое ее заключение автору этой гипотезы пришлось закрыть глаза. Что касается нового Феникса - Творения, восстающего из праха сгоревших в пламени героев, - то Браун подсчитал, что к 1601 году старшей дочери, Джейн, исполнилось 14 лет - вот вам и новый Феникс, вот вам и не поддающееся описанию Совершенство! Остальных девять детей Джона и Урсулы (или хотя бы четверых, оставшихся в живых) исследователь просто опускает - для них в его гипотезе места нет, как и для многого другого.
Браун не согласился с идентификацией Гросартом Роберта Честера как джентльмена из Ройстона и предложил другую кандидатуру, на наш взгляд, менее убедительную. Но главная слабость гипотезы Брауна не в этом. Для обоснования своей гипотезы, отождествляющей Голубя и Феникс с многодетной четой Солсбэри, исследователю пришлось очень произвольно толковать поэму Честера. Что касается "дополнительных" стихотворений Шекспира, Марстона, Чапмена, Джонсона и анонимов, то здесь не могли помочь никакие натяжки, и Браун был вынужден признать, что согласовать шекспировскую поэму с честеровской аллегорией (разумеется - в его интерпретации) абсолютно невозможно. Единственное объяснение, которое он мог предложить: "Вероятно, Шекспир не был хорошо знаком с Солсбэри".
Как совместить свадебную поэму с рассказом о смерти и похоронах? Реквием в качестве подарка ко дню свадьбы или к совершеннолетию дочери? Многочисленное потомство четы Солсбэри тоже никак не согласуется с неоднократным свидетельством поэтов о чисто духовном характере союза Голубя и Феникс, об отсутствии у них потомства. Не может не бросаться в глаза то насилие, которое Брауну приходится совершать над текстами честеровской книги, чтобы привязать исполненные глубокой скорби и волнения строки к свадьбе и дальнейшим заурядным событиям в жизни обремененного большой семьей провинциального джентльмена. Можно также напомнить, что в лондонском экземпляре, датированном 1611 годом, вместе с прежним титульным листом оказались выброшенными и страницы с обращением к Джону Солсбэри (так же, как и имя самого Честера). Такое бесцеремонное обращение с именем Солсбэри, который в 1611 году был еще жив, показывает, что создатели (и издатели) сборника не очень-то им интересовались, во всяком случае, их не беспокоило впечатление, которое может произвести на него этот акт явного неуважения.
Произведенные Карлтоном Брауном исследования рукописных Материалов из Ллевени представляют большую ценность, позволяя Правильно представить фигуру Джона Солсбэри, его окружение, интересы и заботы. Конечно, нельзя игнорировать тот факт, что кроме нескольких поэтов и издателей Солсбэри - единственный современник, названный в книге по имени, хотя и в довольно двусмысленной форме; для чего-то это имя было создателям сборника нужно, некоторые из них, включая самого Честера, знали Солсбэри и его близких лично, были знакомы с поэтическими упражнениями его друзей и поклонников. И это почти все, что можно определенно - даже после брауновских исследований - сказать о связи Солсбэри с появлением загадочной "Жертвы Любви". Гипотеза же Брауна о смысле этого издания, его торопливая идентификация таинственных Голубя и Феникс с четой Солсбэри противоречит историческим и литературным фактам (в том числе и открытым самим Брауном) и потому совершенно неубедительна.
Однако публикация Брауном оксфордских рукописей, содержащих множество неизвестных ранее текстов и имен, придает его гипотезе, несмотря на ее явную научною несостоятельность, определенный вес в глазах некоторых современных историков английской литературы, и она продолжает присутствовать в той или иной форме, с разными оговорками в их диссертациях и примечаниях к шекспировским переизданиям, в справочниках.

"Наслаждайтесь музыкой стихов..."

Поскольку гипотеза Брауна не получила убедительного подтверждения, поиски Голубя и Феникс продолжались, и не только вокруг Джона Солсбэри. В 1937 году совершенно новую гипотезу предложил Б. Ньюдигейт, который обнаружил в хранящемся в Бодлейанской библиотеке в Оксфорде манускрипте копию "Оды восторженной" Бена Джонсона с надписью "То L:C:of:B", то есть "Люси, графине Бедфорд".
Графиня Бедфорд, урожденная Харрингтон (1581-1627), сестра поэта Джона Харрингтона, известна историкам и литературоведам как очень образованная дама, близкая ко двору короля Иакова, друг и патронесса многих известных поэтов, в том числе Джонсона, Донна, Чапмена, Дрейтона, Дэниела. "Блестящая Люси", как ее звали поэты, была постоянной участницей дворцовых театрализированных увеселений. Основываясь на этих надписанных от руки инициалах и на джонсоновском стихотворении "Феникс постигнутый" (где поэт прямо говорит, что Феникс - реальная женщина), Ньюдигейт отождествляет честеровскую героиню с графиней Бедфорд, а ее мужа Эдуарда - с Голубем. Однако отношения супругов Бедфорд, вступивших в брак в декабре 1594 года, не были платоническими - у них рождались дети, и оба они здравствовали долго и после 1601-го, и после 1611 года - дат, отпечатанных на титульных листах "Жертвы Любви", - что никак нельзя согласовать с честеровской историей Голубя и Феникс. Ньюдигейт, в сущности, и не пытался это сделать, надеясь, что дальнейшие исследования в данном направлении смогут прояснить картину. Гипотеза Ньюдигейта остается недоказанной, но обнаруженная им надпись очень важна: она свидетельствует о какой-то причастности "Блестящей Люси" к появлению честеровского сборника (и к его героям). По крайней мере графиня Бедфорд, как и пославший ей (или написавший в альбом) свою "Оду" Бен Джонсон, знала, о какой хорошо знакомой ей женщине идет речь. Но о какой же?
Делались попытки найти решение в комбинации отдельных элементов этих гипотез. Так, Т. Гаррисон, соглашаясь с Гросартом в отождествлении Феникс с королевой Елизаветой, следовал за Брауном в вопросе о Голубе, считая этот образ аллегорическим изображением Джона Солсбэри. Но в исторических источниках - письмах, дневниках современников - нет ни слова о каких-то отношениях Солсбэри с королевой, которую он к тому же пережил почти на десять лет, тогда как честеровский Голубь умирает на глазах у Феникс. Бедная "королева-девственница", кого только не пытались записать ей в любовники историки следующих веков... Создаваемые таким образом интерпретации сборника легко уязвимы для критики, их натянутость и внутренняя противоречивость часто не отрицаются и самими авторами.
Подробный и объективный обзор работ о шекспировской поэме и честеровском сборнике, появившихся в первой трети нашего века, содержится в Новом вариоруме - комментированном издании поэтических произведений Шекспира, выпущенном Х.Э. Роллинзом в 1938 году13. Работы последующих десятилетий проанализированы P.A. Андервудом в 1974 году в серии научных исследований елизаветинско-якобианского периода истории английской литературы, издаваемой Зальцбургским университетом (Австрия)14.
Наиболее обстоятельное исследование шекспировской поэмы и честеровского сборника, а также всех попыток объяснить их смысл принадлежит перу американского ученого У. Мэтчета (1965)15. Мэтчет критически относится к гипотезе Брауна, приписывавшего Джону Солсбэри и его семейству роль, которой они не играли и не могли играть в высокой трагедии, потрясшей лучших поэтов шекспировской Англии. Мэтчет, соглашаясь, что гипотеза Гросарта в ряде важных пунктов неудовлетворительна, все же пытается вернуться к предположению, что сборник посвящен памяти казненного Эссекса, хотя начал создаваться еще при его жизни, и лишь потом, в целях конспирации, в адресованные ему обращения было вставлено имя Солсбэри. Возможно, полагает ученый, первоначально издатель Э.Блаунт, известный своими проэссексовскими симпатиями (именно его Мэтчет считает главной фигурой в издании), и его друзья хотели способствовать примирению королевы со строптивым графом, но после его казни решили все-таки довести предприятие до конца, удалив или тщательно замаскировав наиболее откровенные аллюзии. Только таким сложным образом Мэтчет может объяснить головоломные методы маскировки, к которым прибегли авторы и издатели книги, а также полное отсутствие каких-либо откликов современников на ее появление. Однако удовлетворительно объяснить, почему поэты оплакивали смерть королевы при ее жизни, ему не удалось, как и многое другое. Но то, что честеровский сборник скрывает в себе некую важную тайну, после исследования Мэтчета, казалось, могло стать ясным всем шекспироведам...
Многолетние безуспешные поиски подходящих прототипов, чьи биографии более или менее согласовывались бы со свидетельствами Честера и его коллег, подтолкнули некоторых западных литературоведов к тенденции рассматривать шекспировскую поэму (а вместе с ней, обычно, и весь сборник) как изощренные поэтические упражнения с философскими абстракциями, где Голубь, например, олицетворяет Верность, Феникс - Любовь, а появившееся после них Творение - метафизическую гармонию платонической любви. У этих авторов много рассуждений о неоплатонизме Ренессанса, которым, однако, трудно объяснить, как и с какой целью крупнейшие писатели Англии в один прекрасный день сговорились прославить идеальную метафизическую Любовь и с помощью виднейших лондонских издателей и печатников тайком, без регистрации, издали свои посвященные этой невинной теме стихотворения, поместив их в странном сборнике, вышедшем с явно фальшивыми обращениями, с сомнительными титульными листами, со множеством намеков на какие-то чрезвычайно значительные, но аллегорически замаскированные неведомые нам личности и события. Поэты, как видно из их произведений, были близко знакомы с этими "абстракциями", панихиду по которым они описывают и о смерти которых так глубоко скорбят. Надо сказать, что подобные "метафизические" тенденции разделяют не все западные шекспироведы, но изучением конкретных обстоятельств появления честеровского сборника мало кто занимается.
Явная натянутость, неубедительность "чисто неоплатонических" интерпретаций заставляет их авторов обычно все-таки оговаривать возможность существования каких-то реальных личностей, чьи необычные отношения и почти одновременная смерть послужили поводом для такого группового обращения поэтов к прославлению и оплакиванию идеальной любви и верности. В таких работах эклектически, в разных сочетаниях излагаются элементы основных гипотез - Гросарта, Брауна, Ньюдигейта, но завершается все призывом сосредоточить внимание не на поисках ускользающего сегодня, но актуального для своего времени смысла шекспировской поэмы, а на ее поэтике, художественных достоинствах и особенно на пресловутых "мотивах ренессансного неоплатонизма"*.
_________________
*Строго говоря, сколько-нибудь законченную и ясную в своих основных положениях - и тем более в деталях - "неоплатоническую" или другую метафизически-поэтическую интерпретацию честеровского сборника никто еше сформулировать не смог. Речь идет лишь об отдельных высказываниях достаточно неконкретного характера, чаше всего только в связи с шекспировской поэмой.

Авторитетнейший шекспировед первой половины нашего столетия сэр Эдмунд Чемберс, сам честеровского сборника специально не изучавший, характеризовал его, следуя брауновской гипотезе, как "плохо подобранное собрание поэтических произведений, прославляющих любовь сэра Джона Солсбэри и его жены Урсулы, символизированных в образах Феникс (Любовь) и Голубя (Постоянство), и плод их союза - дочь Джейн. В стихотворениях Шекспира, Джонсона, Чапмена, Марстона и анонимов развивается тема Феникса. Поэма Шекспира не свидетельствует о глубоком изучении им работы Честера, ибо она оплакивает смерть бездетных Голубя и Феникс"16. Это было написано в 1930 году, и с тех пор несколько поколений западных ученых формировали свои представления о проблеме честеровского сборника под влиянием этого краткого и не претендующего на оригинальность замечания патриарха британского шекспироведения.
Неудивительно, что через четыре десятилетия читатели оксфордской "Антологии литературы английского Ренессанса" (1973) получали такие сведения о честеровском сборнике:
"К путаной поэме Честера Бен Джонсон, Шекспир и другие по неизвестным причинам согласились добавить небольшие поэтические произведения. Честер прославляет своего патрона Солсбэри как Голубя (Постоянство), его жену как Феникс (Любовь) и дочь от этого союза. Другие поэты, включая Шекспира, отнеслись к созданному Честером мифу с большой свободой. Шекспир находит в нем случай сочетать образ Феникс с описанием похорон птиц по типу, известному в фольклоре... но при этом он написал свою наиболее темную и метафизическую поэму. Шекспировские птицы не оставили потомства, также и Феникс в это время не восстал из пепла. Возможно, были актуальные события, которые могли бы объяснить все это, - казнь Эссекса, ускорившая смерть Феникс - королевы Елизаветы, но этому нет удовлетворительных доказательств. Лучшим выходом является поэтому принимать поэму как она есть - с ее ритмом, движением мысли, богатством поэтического языка; великолепная работа сама по себе является Фениксом"17.
Американский профессор Д.М. Зезмер в своем "Путеводителе по Шекспиру" (1976) сообщает, что Феникс в поэме Шекспира символизирует красоту, Голубь - честность и постоянство в любви. Бегло упомянув о попытках конкретной идентификации героев поэмы и всего сборника, не исключая возможности того, что поэты писали свои произведения, имея в виду королеву Елизавету и графа Эссекса или под впечатлением таких событий, как свадьба Джона Солсбэри или смерть первого сына графини Бедфорд, Зезмер отмечает, что "все больше ученых склонны концентрировать свое внимание на философских аспектах поэмы, на мотивах ренессансного неоплатонизма"18, на возможности того, что субъектом здесь является поэзия сама по себе. Более того, ученый полагает, что Шекспир в данном случае, подобно Джону Донну в его стихотворении "Канонизация" (о котором мы еще будем говорить), вовсе не так серьезен, как хотелось бы верить многим ученым. "Поэма остается искусным образцом восхитительной лирики". Итак, "восхитительная лирика"...
А вот и совсем свежий комментарий авторитетного английского шекспироведа Стэнли Уэллса в оксфордском собрании сочинений Шекспира (1994): "Поэма Честера написана как поздравление его патрону сэру Солсбэри и его супруге. Нам ничего не известно о каких-то связях между семейством Солсбэри и Шекспиром, возможно, его поэма не была написана для книги, в которой она появилась... Странная элегия вполне может иметь какой-то нераскрываемый аллегорический смысл"19.
В этих суждениях английских и американских университетских профессоров в почти неприкрытой форме выражено стремление уйти от обескураживающих трудностей и загадок честеровского сборника, приписав их туманному неоплатонизму и идеализму Ренессанса и призвав студентов и читателей наслаждаться музыкой шекспировских (и не только шекспировских) стихов, не ломая голову над их конкретным для своего времени смыслом, над проблемами идентификации их героев и обстоятельств. Такой подход постепенно стал не просто привычным, - некоторым сегодняшним составителям справочников и хрестоматий, редакторам западных шекспироведческих журналов он начал казаться безальтернативным.
В 1992 году, будучи в США, я мог убедиться, что за последние два десятилетия западные шекспироведы мало продвинулись в исследовании книги Честера. После Мэтчета никаких фундаментальных работ о сборнике не появилось, он по-прежнему не переиздается, не слышно о попытках критического пересмотра старых, противоречащих многим фактам гипотез. Шекспировский реквием обычно продолжают трактовать - приходилось даже слышать о некоем "консенсусе" на этот счет - как случайно попавший в "свадебный" сборник (о том, что поэма самого Честера тоже заканчивается отнюдь не свадьбой, а смертью и Голубя и Феникс, не знают даже некоторые специалисты по шекспировской поэзии).
Все же, в результате более чем столетних изысканий и дискуссий, мы сегодня знаем о честеровском сборнике и вообще об этой эпохе, о ее людях, о многих сторонах ее художественной культуры несравненно больше, чем те, кто впервые извлек странную книгу из "пыльного забвения". Высказанные в ходе этих исследований гипотезы - этапы на трудном пути, приближающем науку к постижению сложной истины, и в этом качестве они заслуживают объективного к себе отношения. Но именно научная объективность требует признать, что все эти гипотезы - как исторического, так и метафизического толка - в своих основных положениях настолько противоречат содержанию сборника, что не могут ни в какой форме служить ключами к его смыслу. Они лишь фиксируют несколько направлений поисков, доказавших свою бесперспективность. Главный вопрос по-прежнему остается без удовлетворительного ответа: чью смерть оплакивали Шекспир и его товарищи?
Отсюда и давно обозначившийся пессимизм относительно принципиальной возможности решения этой головоломной проблемы. А. Фарчайлд еще в 1904 году сравнивал положение тех, кто пытается проникнуть в смысл поэтических произведений сборника и реальные ситуации, послужившие поводом для их создания, с танталовыми муками путников, искушаемых в пустыне обманчивыми видениями и надеждами. В 1938 году крупнейший американский текстолог Х.Э. Роллинз, завершая в Новом вариоруме обзор работ о шекспировской поэме и констатируя, что разгадка этой поэмы и всего честеровского сборника так и не найдена, высказал серьезное сомнение, что когда-нибудь удастся найти решение, удовлетворяющее всех ученых.

Датировку - под вопрос!

Дата добавления: 2015-09-01