им самим написанное, и другие его сочинения 10 страница

1 В списках: 40 дней—ГБЛ, собр. Егорова, № 1885, л. 116 об.; № 1898, л. 60; ГБЛ, собр. Общества истории и древностей российских; ф. 188, № 12, л. 127 об.; ГБЛ, собр. Попова, № 2548, л. 78 об., ГИМ, Музейское собр., № 2582, л. 55 об.

Паки Бытия: «и бысть мрачен день и не светел без светил». И в первый день Бог звезду сотворил, ей же имя Аррис*; а во вторый сотворил звезду Ермис; а в третий день Крон; а в четвертый Афродиту, и Артемида* она же словет, и положил их на тверди небесной в нощи светити по земли; в четвертый же день солнце сотворил и украсил день яко пресветлым венцем; в пятый' же день месяц сотворил и небо звездами украсил. И положил солнце во область дни, луну же во область нощи*.

...И повеле Господь, да изнесет земля траву, сеющу семенну породу и по подобию, и древа плодовитая, творящая плод*. Гранограф толкует: во второй день землю красил Господь, а Златоуст в Маргарите глухо пишет. И израстиша былия прекрасная, травы цветныя разными процветении*: червонный, лазоревыя, зеленыя, белыя, голубыя и иныя многие цветы пестры и пепелесы, по Господню глаголу, яко ни Соломан премудрый возмог себе таковыя цветныя одежды устроить; оне же и благоуханием благовонным облагоухают. Такоже и древеса израстоша: кипариси, и

певги, и кедри, мирьсины и черничие, смокви и финики, и виноградие, и иное садовие,— множество много различные плодовитые древа из земли изыдоша. И реки посреде гор протекоша, и источники водныя. Таже от земли сотворил Бог скоты и зверие дубравнии, а от воды птицы небесныя, парящая по аеру; от воды же и вся летающая по аеру: мухи и прочая гады, пресмыкающиеся по земле. Посем насадил рай во Едеме, на востоце, древа и крины райския, по 12 плодов в году приносят; древа не гниющая, травы не ветшающия, цветы не увядаемыя, плоды неистлеваемыя; аще и на земле рай, но посреде платнаго и духов-наго жития устроен.

...И сотвори человека, сиречь яко скуделник скуделу, еже есть горшешник горшок. И положил пред собою. Он же бездушен пред ним лежит, недвижим. И виде Бог, яко добро; дуну на него. И дадеся ему душа, яко ангел некий чистейший; дух же возвратися ко Господеви, а персть отъиде в землю. И бысть человек в душу живу. Зри, всю тварь Господь сотворил словом, а человека боголепными руками*.

...И нарече имя ему Адам. Посем введе его в рай и заповеда ему, да не вкусит от древа, еже разумети добро и зло, и вложи в него сон, и успе Адам. И взят Господь от ребра его. И сотвори ему жену, помощницу по нем, и нарече имя ей Евва.

...Паки Бытию рцем: «и приведе Господь ко Адаму звери, и скоти, и птицы небесныя, и поклонишася ему видя его во славне образе сияюща, Адам же нарече им всем имена». И поживе Адам в раю, по Филону*, сто лет, а инии глаголют три годы*, а инии шесть часов*, яко царь над всею тварию. Вся ему покорна, вся повинна, лютые звери пред ним трепетаху и бояхуся Адама. И сам Бог бседоваше с Адамом. И позавиде диавол чести и славе Адамли, восхоте у Бога украсти, Вниде во змию, лучшаго зверя*, и оболга Бога ко Адаму, рече: «завистлив Бог, Адаме, не хощет вас быти таковых, яко же сам. Аще вкусите от древа, от него же вам заповеда, будете яко бози». Адам же отказал, помня заповедь зиждителеву. Змия же, отклоняся от Адама, прииде ко Евве: ноги у нее были и крылье было. Хороший зверь была, красной, докаместь не своровала. И рече Евве те же глаголы, что и Адаму. Она же, послушав змии, приступи ко древу: взем грезнь и озоба его, и Адаму даде, понеже древо красно видением и добро в снедь, смоковь красная, ягоды сладкие, слова междо собою льстивые: оне упиваются, а дьявол смеется в то время. Увы, невоздержания, увы небрежения Господни заповеди! Оттоле и доднесь торится так же лесть в слабоумных человеках. Потчивают друг друга зелием нерастворенным, сиречь зеленым вином процеженным и прочими питии и сладкими брашны. А опосле и посмехают друг друга, упившагося до пьяна,— слово в слово, что в раю бывает при дьяволе и при Адаме.

Бытие паки: «и вкусиста Адам и Евва* от древа, от него же Бог заповеда, и обнажистася». О миленькие! одеть стало некому! ввел дьявол в беду, а сам и в сторону. Лукавой хозяин накормил и напоил, да и с двора спехнул. Пьяной валяется на улице, ограблен, а никто не помилует. Увы безумия и тогдашнева и нынешнева!

Паки Библея: «Адам же и Евва сшиста себе листвие смоковничное от древа», от него же вкусиста, прикры-ста срамоту свою и скрыстася, под древо возлегоста. Проспалися бедные с похмелья, ано и самим себя сором: борода и ус в блевотине, а от гузна весь и до ног в говнех, со здоровных чаш голова кругом идет.

Паки Бытия: и ходящу Богу в рай, глаголющу: «Адаме, Адаме, где бе?» Он же отвеща: «Господи, гласа твоего слышу, а видете тя не могу». Господь же наруга ему, рече: «се Адам, яко един от нас». И паки рече Господь: «что се сотворил еси?» Он же отвеща: «жена, ежи ми сотворил еси». Просто молыть: на што-де мне дуру такую сделал. Сам неправ, да на Бога же пеняет. И ныне похмельные, тоже шпыняя, говорят: «на что Бог и сотворил хмель-ет, весь-де до нага пропился и есть нечева, да меня ж-де избили всево», а иной говорит: «Бог-де его судит, упоил до пьяна»; правится бедной, бытто от неволи так сделалось. А беспрестанно тово ищет и желает; на людей переводит, а сам где был? Что, Адам, на Евву переводишь? А сам от дьявола и прежде поущение слышал. Ино было, уразумев навет дьявольской, и жена укрепить к соблюдению заповеди. Так в те поры не так было: небрежем о заповеди зиждителеве: ешь да пей, да веселися. А топеря: «жена, еже ми даде». Чем было рещи: «согрешил Господи, прости мя». Ино стыдно так молыть, лукавая совесть не велит, коварством хощет грех загладить, да на людей переводит. «Жена, еже ми даде». Господь же рече ко Евве: «Евва, что се сотворила еси?» Она же отвеща: «змия прельсти мя». Вот хорошо: каков муж, такова жена; оба бражники, а у детей и давно добра нечева спрашивать, волочатся ни сыты, ни голодны.

Бытия: змия же отвеща: «дьявол научил мя». Бедные! все правы и виноватова нет. А то и корень воровству сыскал. Чем еще поправитеся? И все за одно, с вором стакався, воровали: чем дело вершить? Да нечем переменить. Кнутом бить, да впредь не воруют.

Бытия паки: «и повеле Господь херувиму всех изгнати из рая». Изгнан бысть Адам и запечатлен бысть рай. И осудил Бог Адама делати землю, от нея же взят бысть; жене же в печалех родити чада; а змии на чреслех ползать и ясти землю, а дьявола проклять.

ЧЕЛОБИТНЫЕ, ПИСЬМА, ПОСЛАНИЯ

ЧЕЛОБИТНЫЕ ЦАРЮ АЛЕКСЕЮ МИХАИЛОВИЧУ,

«ПЕРВАЯ» ЧЕЛОБИТНАЯ

От высочайшая устроенному десницы благочестивому государю, царю-свету Алексею Михайловичи, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу, радоватися. Грешник протопоп Аввакум Петров, припадая, глаголю тебе, свету, надежде нашей. Государь наш свет! что ти возглаголю, яко от гроба восстав, от дальняго заключения, от радости великия обливался многими слезами,— свое ли смертоносное житие возвещу тебе, свету, или о церковном раздоре реку тебе, свету?

Я чаял, живучи на Востоке в смертях многих, тишину здесь в Москве быти; а я ныне увидял церковь паче и прежняго смущенну. Свет наш государь, благочестивый царь! Златаустый пишет на Послание к ефесеом*: «ничтоже тако раскол творит во церквах, якож во властех любоначалие, и ничтож тако прогневает Бога, якоже раздор церковной». Воистннно, государь, смущенная церковь ныне. Летом, в Преображениев день*, чюдо преславно и ужасу достойно в Тобольске показал Бог: в соборной большой церкви служил литоргию ключарь тоя церкви Иван, Михайлов сын, с протодьяконом Мефодием, и егда возгласиша: «двери, двери мудростию вонмем», тогда у священника со главы взяся воздух и повергло на землю; и егда исповедание веры начали говорить, и в то время звезда на дискосе над агнцем на все четыре постановления преступала* и до возглашения «Победныя песни»; и егда приспе время протодьякону к дискосу притыкати, приподнялася мало и стала на своем месте на дискосе просто, А служба у них в церкви по новым служебни[кам], по приказу архиепископлю*. И мне, государь, мнится, яко и тварь рыдает, своего Владыку видя бесчестна, яко неистинна глаголют Духа витого быти и Христа, Сына Божия, на небеси не царя быти во исповедании своея веры*. Да не одно, государь, то, но и моровое поветрие* не мало нам знамение было от Никоновых затеек, и агарянской меч стоит десять лет беспрестани*, отнележе разадрал он церковь. Добро было при протопопе Стефане, яко все быша тихо и немятежно ради его слез, и рыдания, и негордаго учения; понеже не губил Стефан никого до смерти, якоже Никон, ниже поощрял на убиение. Тебе, свету, самому житие ево вестно. Увы души моей бедной! Лучши бы мне в пустыни даурской, со зверьми живучи, конец прияти, нежели ныне слышу во церквах Христа моего глаголюща невоскресша*.

Вем, яко скорбно тебе, государю, от докуки нашей. Государь-свет, православной царь! Не сладко и нам, егда ребра наша ломают и, розвязав, нас кнутьем мучат и томят на морозе гладом. А все церкви ради Божия стражем. Изволишь, государь, с долотерпением послушать, и я тебе, свету, о своих бедах и напастех возвещу немного. Егда я был в попех в Нижегороцком уезде, ради церкви Божия был удавлен и три часа лежал, яко бездушен, руки мои и ноги были избиты, и имение мое не в одну пору бысть в разграблении, и сие мне яко уметы, да Христа моего приобрящу*. И егда устроил мя Бог протопопом в Юрьевце-Повольском, бит ослопием и топтан злых человек ногами, и дран за власы руками; отнял меня Дионис Крюков еле жива. И о сем молихся, да простит им Бог зде и в будущем веце.

А Никон меня, патриарх бывшей, на Москве по ногам бив, мучил недели с три по вся дни*, от перваго часа до девятаго. И о сих всех благодарю Бога. Да он же, Никон, егда мя взял от всенощнаго с двора протопопа Иоанна Неронова, по ево патриархову веленью, Борис Нелединской со стрельцами ризы на мне изодрали и святое Евангелие, с налоя сбив, затоптали; и посадя на телегу с чепью, по улицам, ростяня мои руки, не в одну пору возили. И уш то, государь, так попустил Бог им.

И потом во Андроньеве монастыре посадил под полату пустую в землю и три дни и три нощи на чепи держал без пищи. И о сих всех благодарю, государь, Бога. Прости, государь,— тут мне пищу принесе ангел за молитв святаго отца протопопа Стефана. Не скучно ли тебе, государю-свету? И сибирския беды хощу воспомянути, колико во одиннатцеть лет на хрепте моем делаша язв беззаконии за имя Христово. Не челобитьем тебе, государю, ниже похвалою глаголю, да не буду, безумен, истинну бо, по апостолу, реку*. Яко ты наш государь, благочестивый царь, а мы твои богомольцы: некому нам возвещать, како строится во твоей державе.

Егда патриарх бывшей Никон послал меня в смертоносное место, в Дауры, тогда на пути постигоша мя вся злая. По лицу грешному воевода бил своими руками, из главы володы мои одрал и по хрепту моему бил чеканом, и седмьдесят два удара кнутом по той же спине, и скована в тюрьме держал пять недель, трит-цеть и седмь недель морозил на морозе, чрез день дая пищу, и два лета против воды заставил меня тянуть лямку. От водяного наводнения и от зноби осенний распух живот мой и ноги, и от пухоты расседалася на; ногах моих кожа, и кровь течаще беспрестанно. А инии твои, государевы-световы, казаки, тружающиися в водах, в то время многие помирали от тоя воеводския налоги и муки. И как мы дошли до места, тамо нас и совершенное зло постигло: ел я с казаками не по естеству пищу: вербу и сосну, и траву, и коренье, и мертвыя мяса зверины, а по напраснству и по прилучаю и кобылие. И тово было ядения шесть лет. А казаки бедные — всякую мертвечину, иные — волки и лисицы, иные — человеческую лайну. И от тоя нужды человек с пятьсот померло; а осталось немного — человек ныне с сорок. А иных он, воевода Афонасей Пашков, пережег огнем и перебил кнутьем до смерти, якоже и меня мучил. А что, государь, у меня было из Енисейска везено с собою в запас хлепца на предидущая лета, и тот хлеб он, Афонасей, у меня отнял после кнутнова биения и продавал мне на платьишко мое и на книги свою рожь немолотую дорогою ценою, по два рубли пуд вещей и болыни. И я из первых лет ел рожь немолотую вареную, покамест чево было. А он, Афонасей, и до съезду жил в покое, потому, государь, что завезено у него всего было много казачьими трудами.

У меня же, грешника, в той нужде умерли два сына, не могли претерпеть тоя гладныя нужды; а прочих, государь, детей моих снабдевала от смерти жена ево, Афонасьева, и другая — сноха ево — втайне; егда от нас кто начнет с голоду умирати, тогда присылали нужную пищу. Понеже жены милостивы быша, яко древняя серафтяныни*. И не то, государь-свет, надежда наша, едино; но в десеть лет много тово было: беды в реках и в мори, и потопление ми многое было. Первое — с челядию своею гладей, потом без обуви и без одежди, яко во иное время берестами вместо одеяния одевался и по тарам великим каменным босы ходящя, нужную пищю соби-раху от травы и корения, яко дивии звери; иногда младенцы мои о острое камение ноги свои до крови розбиваху и сердце мое зле уязвляху, рыдающе горькими слезами; а во иное время сам и подружие мое шесть недель шли по голому льду, убивающеся о лед, волокли на волоченыках малых детей своих в пустых даурских местех, мерзли все на морозе. И о сих всех, государь-свет, благодарим Бога, яко первые мы в тех странах с женою моею и детьми учинились от патриарха в такой пагубной, паче же хорошей, ссылке. Упоил нас чашею вина нерастворенна*. Да не поставит ему Бог в грех здесь

и в будущем веце!

Не прогневайся, государь-свет, на меня, что много глаголю: не тогда мне говорить, как издохну! А близ исход души моей, чаю, понеже время належит. То не отеческой у патриарха вымысл, но древняго отступника Иулияна* и египтенина Феофила*, патриарха Александрова града, и прочих еретик и убийц, яко християн погубляти. Мне мнится, и дух пытливой таков же Никон имать, яко и Феофил, понеже всех устрашает. Многие его боятся, а протопоп Аввакум, уповая на Бога, его не боится. Твоя, государева-светова, воля, аще и паки попустишь ему меня озлобить, за помощию Божиею готов и дух свой предати. Аще не ныне, умрем же всяко и житию должная послужим: смерть мужу покой есть*; смерть греху опона. А душа моя прияти ево новых законов беззаконных не хощет. И во откровении ми от Бога бысть се, яко мерзок он пред Богом, Никон. Аще и льстит тебе, государю-свету, яко Арин древнему Констянтину*, но погубил твои в Руси все государевы люди душею и телом, и хотящий ево законы новыя прияти на страшней суде будут слыть никонияня, яко древний арианя. Христа он, Никон, не исповедует, в плоть пришедша; Христа не исповедует ныне царя быти и воскресение ево, яко июдеи, скрывает; он же глаголет неистинна Духа Святаго, и сложение креста в перстех разрушает, и истинное метание в поклонех отсекает, и многих ересей люди Божия и твоя наполнил; инде напечатано: «духу лукавому молимся»*. Ох души моей и горе! Говорить много не смею, тебя бы, света, не опечалить; а время отложить служебники новые и все ево, Никоновы, затейки дурные! Воистинно, государь, сблудил во всем яко Формос* древней. Потщися, государь исторгнути злое ево и пагубное учение, дондеже конечная погуба на нас не приидет, и огнь с небесе или мор древний и прочая злая нас не постигло. А егда сие злое корение исторгнем, тогда нам будет вся благая: и кротко и тихо все царство твое будет, яко и прежде Никонова патриаршества было; и агарянской меч Бог уставит и сподобит нас получите вечная благая.

О патриархе престану, государь, тебе, свету, изве-щати, но молю тебя, государя, о воеводе, которой был с нами в Даурах, Афонасей Пашков,— спаси ево душю, якож ты, государь, веси. А время ему и пострищись, да же впредь не губит, на воеводствах живучи, христианства. Ей, государь, не помнит Бога: или поп, наш брат, или инок — всех равно губит и мучит, огнем жжет и погубляет. Токмо, государь, за мою досаду не вели ему мстити! А паки тебе, государю, припадая, глаголю, слезы от очию моею испущая: не вели ему мстити! Не должни суть чада родителем имения снискати, но собирают родители чадом. Аще и стропотное, но мое он чадо, Афонасей Пашков, и чадо мое и брат мне по благодати: едина купель всех нас породила, едина мати всем нам церковь, един покров — небо, едино светило — солнце, Аще и досаждают, но любовию их нам приимати. Помилуй, государь, царь православной, не оскорби бедную мою душу: не вели, государь, ему, Афонасью, мстити своим праведным гневом царским, но взыщи ево, яко Христос заблуждшее овча, Адама. Твое бо, света, миловати и спасати всегда, и ныне, и присно, и до кончины.

Свет-государь! Пред человеки не могу тебе ничтож проговорите, но желаю наедине светлоносное лице твое зрети и священнолепных уст твоих глагол некий слышати мне на пользу, как мне житии.

[ЗАПИСКА О ЖЕСТОКОСТЯХ ВОЕВОДЫ ПАШКОВА,

ПРИЛОЖЕННАЯ К «ПЕРВОЙ» ЧЕЛОБИТНОЙ

АЛЕКСЕЮ МИХАИЛОВИЧУ]

В 169* Афонасей Пашков* увез из Даур Никанские земли два иноземца, Данилка да Ваську, а те люди вышли на государево имя в даурской земле в полк к казакам. Да другие два перевотчика, Ивашко Тимофеев Жючерской да Илюшка Тунгусской, жили у тех же даурских казаков многие лета. И Ивашковым да Плюшкиным толмачеством государю сбирали казаки государские ево казны многие лета. А после розгрому Богдойскова пришли достальные казаки снизу ко Офонасью Пашкову на Иргень озеро. А те четыре человека: «Данилко, да Васька, да Ивашко, да Илюшка, пришли с ними же, казаками, служить великому государю. А воевода Афонасей Пашков у казаков их отнял и взял к себе во двор сильно, и оне и по се время плачучи, живут, мучася у него во дворе, пособить себе не могут. А бьют челом великому государю, чтоб их свободил от порабощения и пожаловал в свой чин государев. Да он же, Афонасей, увез из Острошкоа от Лариона Толбозина троих аманатов: Гаврилка, Алешку, Андрюшку. Да он же увез 19 человек ясырю у казаков: Бакулайко да две ево дочери, имен их не помню, Марьица, Анютка, две Овдотьицы, четыре Маринки, две Палашки, и третьяя Овдотьица ж, три Анютки ж, Офроська с братом с Ивашком. И те все люди у него.

А та землица без аманатов и досталь запустела, государевым людям быть не у чево, лише государеве казне напрасная проворь. Да он же, Офонасей, государевых служилых двух человек взял во двор к себе сильно: Олешку Брацкова да Юшку Иванова. А те все люди, кроме государя, помощника себе не имеют. Да он же, Афонасей, живучи в даурской земли, служивых государевых людей не отпущаючи на промысл, чем им, бедным, питатися, переморил больши пяти сот человек голодною смертию. А которые, не претерпев гладу, ходили промышлять нужные пищи, и он, Афонасей, их пытал, бил кнутьем, и ребра ломал, и огнем жег. Таковых ради вин Ивашко Сватеныш да Климко Шамандрухин с товарищи, осмь человек, свою казачью лошедь [съели]1, и он их, пытав, в тюрьме и уморил. Ияков Красноярской молыл: «Только бы-де воевода по государеву указу ехал прямою дорогою, и мы бы-де нужи такие не терпели». И он, Афонасей, ево, Иякова, за то, бив кнутом, жжег до смерти. И к моему Протопопову зимовью мертваго кинул под окошко, что он, Ияков, на пытке творил Исусову молитву.

Да он же, Афонасей Пашков, двух человек, Галахтиона и Михаила, бил кнутом за то, что один у него попросил есть, а другой молыл: «краше бы сего житья смерть!» И он, бив за то кнутом, послал нагих за реку мухам на сведение и, держав сутки, взял назад. И потом Михаиле умер, а Галахтиона Матюшке Заряну велел Пашков в пустой бане прибить палкою. А преж тово ево же, Галахтиона, и Стефана Подхолюгу, и Харпегу, и иных многих бил кнутьем за то, что оне с голоду кобыльи кишки немытые с калом и кровь с снегом хватали и ели от нужи великия.

Березовскаго казака Акишу бил кнутом за то, что он ево, Афонасьевы, три щуки распластал нехорошо, не умеючи. Такова ево милость. Афонасьева, была к государевым служивым людям. Кожи, и ноги, и головы давал есть казакам, а мяса своим дворовым людям. А иных двух человек повесил, ей, безвинно. Прочих же ево ругательств и муки к государевым служивым людям не достанет ми повествовати лето*. А иные ево, Афонасьевы, ругательства сказать странно и страшно: при смерти их и причащать мне не давал, и пречистыя тайны у меня отнял и держал у себя в коробке. Да приходили в Нерчинской острог из Енисейска служилые люди, пятидесятник Иван Елисеев с товарыщи, с грамотами государевыми, как Бог дал государыню царевну и великую княжну Софью Алексеевну*. И он, Афонасей, для вести, чтоб про него на Руси неведомо было, не отпустил их назад и уморил в дощенике двух человек, прикащика самова Ивана да толмача Констянтина.

1 В рукописи это слово отсутствует; введено по изд. Памятники, стб. 702.

«ТРЕТЬЯ» ЧЕЛОБИТНАЯ

Христолюбивому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичю, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодер[жцу], бьет челом богомолец твой, в Даурех мученой прото[поп], Аввакум Петров.

Прогневал, грешной, благоутроби[е] твое от болезни серца неудержанием моим; а иное тебе, свету-государю, и солгали на меня, им же да не вменит Господь во грех.

Помилуй мя, равноапостольный государь-царь, робятишек ради моих умилосердися ко мне! С великою нуждею доволокся до Колмогор; а в Пустоозерский острог до Христова Рождества не возможно стало ехать, потому что путь нужной, на оленях ездят. И смущаюся, грешник, чтоб робятишка на пути не примерли с нужи. Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец! Пожалуй меня, богомольца своего, хотя зде, на Колмогорах, изволь мне быть, или как твоя государева воля, потому что безответен пред царским твоим величеством.

Свет-государь, православной царь! Умилися к странству моему, помилуй изнемогшаго в напастех и всячески уже сокрушена: болезнь бо чад моих на всяк час слез душу мою исполняет. И в даурской стране у меня два сына от нужи умерли. Царь-государь, смилуйся.

«ЧЕТВЕРТАЯ» ЧЕЛОБИТНАЯ «СПИСОК С ГРАМОТКИ»

Государь-царь, державный свет!— протопоп Аввакум, не стужаю ти много, но токмо глаголю ти: радоватися и здравствовати о Христе хощу, и благоволит душа моя, да благословит тя Господь, и света мою государыню-царицу, и детушек ваших, и всех твоих да благословит их дух и душа моя во веки. Помню твой приказ с Дементьем: приказывал памятовати о себе,— нет, государь, не забуду. Якож зрит Господь, сердце мое не притворяя, говорю: аще получю дерзновение и в будущем веце, и там о тебе хощу припасти ко всех Владыце, не токмо зде, в темнице. Протопоп Аввакум не помнит тово ничево, благодатию Божиею, что над ним делается. Одново желаю — пред Богом стати вам непостыдным. Да и много столько мне, грешному,— забыти ваше благородие! Один ты у нас царь на сем свете. Да и надеюся, яко силен Бог спасти нас с вами. Ну, государь, моли ж ся и за мя, грешнаго, и в чем перед тобою погрешил, прости мя; а тебя тако ж да простит Господь Бог и да помянет любовь твою ко мне нищему, во царствии своем, егда приидет воздати комуждо по делом его.

Да и заплутаев тех Бог простит, кои меня проклинали и стригли: рабу Господню не подобает сварится, но кротку быти ко всем*. Не оне меня томят и мучат, но диявол наветом своим строит; а оне тово не знают и сами, что творят. Да уж, государь, пускай, быти тому так! Положь то дело за игрушку! Мне то не досадно. Посем паки да благословит тя третицею Господь и дух мои здесь и в будущем веце.

Прости ж, государе, уже рыдаю и сотерзаюся страхом, и недоумением содержим семь; помышляю моя деяния и будущаго судища ужас. Брат наш, синбирской протопоп Никифор, сего суетнаго света отъиде*; посем та же чаша и меня ждет. Ох, увы мне, окаянному, и горе! Како отвещаю бессмертному судии, Царю всех и Богу! Токмо надеюся на Его праведный щедрости, понеж любящим его вся поспешествуют во благое. Подобает, государь, и всем нам помышлятн смерть, ад, небо, и отца нашего, протопопа Стефана, учение помнить. Паки тя, государь, благословляю и, опрятне став, поклоняюся тебе, самодержавному, честне.

А корму твоего, государева, дают нам в вес — муки по одному пуду на месяц, да и о том слава Богу. Хорошо бы, государь, и побольши для нищие братии за ваше спасение. Изволь, самодержавие, с Москвы отпустить двух сынов моих* к матери их на Мезень, да тут, живучи вместе, за ваше спасение Бога молят; и не умори их с голоду, Господа ради. А обо мне, якож Богу и тебе годе: достоин я, окаянный, грехов ради своих, темнице пустозерской. Умилися, святая душа, о жене моей и о детех.

«ПЯТАЯ» ЧЕЛОБИТНАЯ

Царь-государь и великий князь Алексей Михайлович! Мнагажды писахо[м] тебе прежде и молихом тя, да примиришися Богу и умилишися в разделении твоем от церковн[а]го тела. И ныне последнее тебе плачевное моление приношу, из темницы, яко из гроба, тебе глаголю: помилуй единородную душу свою и вниди паки в первое свое благочестие, в нем же ты порожден еси с прежде бывшими тебе благочестивыми цари, родители твоими и прародители; и с нами, богомольцы своими, во единой святой купели ты освящен еси; единыя же Сионския церкви святых сосец ея нелесным млеком воспитен еси с нами, сиречь единой православной вере и здравым догматом с нами от юности научен еси.

Почто по духу братию свою тако оскорбляеши? Единаго бо мы себе Отца имамы вси, иже есть на небесех, по святому Христову Евангелию. И не покручинься, царю, что тако глаголю ти: ей, истинна так. Господин убо есть над всеми царь, раб же со всеми есть Божий. Тогда же наипаче наречется господин, егда сам себе владеет и безместным страстей не работает, но споборника имея благочестива помысла, непобедимаго самодержца бессловесных страстей, иже всех матеря похоти всеоружием целомудрия низлагает. «Честь царева суд любит»*, по пророку. Что есть ересь наша или кий раскол внесохом мы во церковь, якож блядссловят о нас никонияня, нарицают раскольниками и еритиками в лукавом и богомерском Жезле*, а инде и предотечами антихристовыми? Не постави им Господь греха сего, не ведят бо беднии, что творят. Ты самодержче, суд подымеши о сих всех, иже таково им дерзновение подавый на ны. Не вемы в себе ни следу ересей, коих пощади нас Сын Божий от такова нечестия и впредь, ниж раскольства: Бог сведетель и пречистая Богородица и вси святии! Аще мы раскольники и еретики, то и вси святии отцы наши и прежний цари благочестивии, и святейшия патриархи такови суть.

О, небо и земле, слыши глаголы сия потопныя* и языки велеречивый! Воистинну, царь-государь, глаголем ти: смело дерзаете, но не на пользу себе. Кто бы смел рещи таковыя хульныя глаголы на святых, аще бы не твоя держава попустила тому быти? Вонми, государь, с коею правдою хощеши стати на страшном суде Христове пред т[ьм]ы ангельскими и пред всеми племены]2 язык верных и зловерных. Аще во православии нашем, отеческих святых книгах и в догматех их хотя едина ересь и хула на Христа Бога и церковь его обрящется, ей, ради мы за них прощаться пред всеми православными, паче же за то, аще мы что от себя внесохом — соблазны или раскол — во церковь. Но несть, несть! Вся церковная права суть разумевающим истинну и здрава обретающим разум по Христе Исусе, а не по стихиям сего мира, за ню же мы страждем и умираем и крови своя проливаем. Испытай, царю християнский, писание и виждь, яко в последняя времена исправления веры и обретения истинны нигде же несть и не будет, но везде писано есть, что в последняя времена отступят веры, а не исправят ю, и исказят писания, и превратят, и внесут ереси погибельныя, и многих прельстят. Сице везде суть в писаниих святых узриши. И не дивися, тако истинна. Христос сам рече: «егда приидет Сын Человеческий, обрящет ли веру свою на земли?»* На се богословцы глаголют: не обря[ще]т, кроме малых избранных, забегших в горы, а во градех и селех не обрящется ни единаго православна[го] епископа и попа. Тако будет, царю, по словеси Христову. И помяни дни Ноевы: много ли осталось благочестивых пред потопом? Веси, только осмь душ. И в скончании века тако будет: мало Христово стадо, много же сатанино и антихристово воинство будет. И ты не хвалися. Пался еси велико, а не востал искривлением Никона, богоотметника и еретика, а не исправлением, умер еси по души ево учением, а не воскрес. И не прогневися, что богоотметником ево называю. Аще правдою спросиши, и мы скажем ти о том ясно с очей на очи и усты ко устом возвестим ти велегласно; аще ли же ни, то пустим до Христова суда: там будет и тебе тошно, да тогда не пособишь себе ни мало. Здесь ты нам праведнаго суда со отступниками не дал, и ты тамо отвещати будеши сам всем нам, а льстящий и ласкающий тебе, им же судом судиша нас, тако ж и сами от Христа и святых его осудятся, и в ню же меру мериша нам, возмерится им от Сына Божия. Несть бо уже нам к ним ни едино слово. Все в тебе, царю, дело затворися и о тебе едином стоит. Жаль нам твоея царския души и всего дому твоего, зело болезнуем о тебе, да пособить не можем ти, понеж сам ты пользы ко спасению своему не хощешь.

2 В этом месте рукопись дефектна; слова в скобках восстановлены по изд.

Памятники, стб. 758,

А о греческих властех и вере их нынешной сам ты посылал прежде испытовати у них догматов Арсения Суханова* и ведаешь, что у них иссяче благочестие по пророчеству святых — царя Констянтина и Силивестра* папы, и ангела Божия, явльшагося тогда Филофею Цареград[скому] патри[арху]* и сказавшу о том же. Ведаешь ли, писано се во Истории о белом клаб[уце* и,]3 ведая, почто истинну в неправде содержиши? Сего ради открывается гнев Божий на вас и бысть многажды ты наказан от Бога и все царство твое, да не позналися есте.

А еже нас не велишь, умерших, у церкви погребати, и исповеди и святых тайн лишать в животе сущих еще коих, да Христос нас не лишит благодати своея: той есть присно с нами и будет, надеем бо ся на нь крепко, и никто ж — человек смертной и тленной — отлучити нас от него возможет, с ним бо стражем и умираем. А по смерти нашей грешная телеса наша — добро так, царю, ты придумал со властьми своими, что псом пометати или птицам на растерзание отдати. Вемы бо, да и ты слышишь по вся дни во церкви, яко святым мучеником ни единому честнаго погребения не бысть от убивающих их или в темницах умеряющих, но метаху их в бесчестныя места, и в воду иных, и в ровы, и в кал, овых же и сожигали мощи, да Христос их нигде не забыл. Тако ж и нас негли не забудет надежда наша и купно с первыми соберет кости наша в последний день и оживотворит мертвенная телеса наша Духом Святым. Несть мы лутши древних мученик и исповедник — добро так нам валятися на земли! Земли же есть и добровольне себе святии отцы погребати себе не повелеша, великаго ради смирения, да большую мзду восприимут от Христа Бога, И елико ты нас оскорбляеши больши и мучишь, и томишь, толико мы тебя любим, царя, больши и Бога молим до смерти твоей и своей о тебе и всех кленущих нас: спаси, Господи, и обрати ко истинне своей! Аще ж не обратитеся, то вси погибнете вечно, а не временно.

Дата добавления: 2015-09-01