Повесть об острове Мона 4 страница

Над последним уступом храма возвышается квадрат площадки, которую довольно трудно именовать крышей. Туда не всходил никто и никогда, кроме строителей. Да еще, конечно, служителей Иннаун, когда те, приставив лестницы, забираются наверх для починки или уборки, когда в этом есть нужда.

Туда, на крышу, выходят все воздушные люки Храма. Замечено, что там гнездятся ласточки.

Световых люков в Храме нет. В то время, когда Преемник Баори вошел внутрь, и светильников там горело очень мало. До ночной службы оставалось еще столько времени, сколько нужно, чтобы в часах утекло на два пальца воды.

Несмотря на то что двери Храма были открыты, люди почти не заходили туда. Идя по темному проходу, грубо вырубленному в толще стены, настоятель не повстречал никого, да и не мог повстречать.

В дни выноса Огня этот проход тоже был темным. В нем гасили даже те светильники, что обычно были здесь для удобства монахов. Это символ — путь Огня через падение в Темноту. Потом проход резко сворачивал и начинал подниматься — не лестница, а просто медленный подъем по широкому кругу. За поворотом тускло желтели полосы света от лампы на стене. Следующая зажженная лампа была шагов через сорок, и следующие сорок шагов выводили уже на круговую террасу, обводящую главный зал; через ограждение галереи был виден розоватый язычок пламени над алтарем — но чтобы спуститься туда, настоятелю нужно было еще частично обогнуть храм, до лестницы с южной стороны.

Он шел по галерее, мимо исчезающих меж статуями проходов и лестничек, ведущих в комнаты еще более узкие и малоизвестные; он шел, а тень его плясала по лицам царей, и древние владыки загорались вновь своим чуть заметным тяжелым золотым блеском, и черно-алый свет просыпался в их глазах, когда Преемник Баори проходил мимо и не закрывал больше от них свет Чистого Огня.

Прошли столетия, давно сами властители распались в хаосе, никто и не вспомнит теперь, каковы были они лицом и какие в их времена носили одежды. Но изображения, что жертвовали они монастырю, тщась приблизиться к Огню, который вечен, — их изображения все еще здесь… разрушается мир, как стекло, оплывает даже золото, металл Вечности, в огненной сущности своей, все в мире погибает непрерывно, как течение времен, — о чем же вы думали, безумные владыки, на что надеялись, соперничая дарами друг с другом и с предками, ставившими статуи — вот точно такие, каменные только — в святилищах какой-нибудь горы Миоду? Какие тщеславные надежды бродили у вас на уме?

Тончайший туман, витающий в мыслях Модры. Вот единственная вечность, доступная человеку, — но и она не в мире, где ничто не вечно, а за пределами его.

Настоятель был монахом уже не первую сотню лет. Поэтому, когда он обратился существом к своему богу, стоя перед алтарем Огня, в нем не было бессильных слов, и мыслей, и ничтожного трепыхания желаний и чувств.

И его разговор с шумноватым, однако почти не дымным мечущимся Огнем не поддается пересказу.

Он был монахом уже не первую сотню лет. Это неудивительно — в череде Преемников Баори, протянувшейся на две тысячи лет с лишним, нынешний Преемник был четырнадцатым.

Пока он там стоит, взглянем еще раз на галерею, где замерли цари и могущественные князья, и даже несколько тиранов с Иллона. По этой галерее можно было бы писать летопись окрестных островов, перечисляя события и династии. И странное дело: здесь можно было заметить статуи тех, о ком память наиболее недоброю осталась у людей, возвышались и статуи поболее. Монахи принимали и их тоже. В самом деле, что такое это золото? Да, что оно такое? Всего лишь память. Всего лишь труды искусных мастеров, чьими руками сделались лица почти узнаваемы, а доспехи почти грозны. Всего лишь прошлое.

Да, монастырь на острове Мона мог бы заплатить тот выкуп, который назвала сегодня пропевшая над стеною длинная стрела. Мог бы — если бы вынул из галереи вот эти статуи, если бы продал чеканные сосуды для огня и для хима-раоши, песты для обрядов, привезенные еще из Вирунгата, и «лопатки для разгребания огня» итдалангов, и потом еще — ибо этого не хватило бы — сокровища всей библиотеки, и свитки и ширмы с чередами картин, в которых искусные мастера передавали смысл изящных или толкующих Учение книг, — и если бы нашелся кто-то, имеющий средства это купить, ибо ни один пират на свете не станет брать выкуп книгами (разве что драгоценными оправами от них), — и главное, если бы нашелся кто-нибудь на свете, достаточно сведущий, чтобы увидеть в этом сокровища, а не кожаный и шелковый хлам! И если бы этот кто-то нашелся достаточно быстро.

Были и другие способы заплатить, столь же вероятные. Да, кстати, и библиотека Моны теперь не могла похвалиться оправами своих книг и свитков в эмалях и золоте — их увезли недавно корабли — тоже с черными парусами.

— Я очень люблю мир, когда я дома!.. — сказал Сколтис.

А им самим этого мира оставалась всего половина часа — самого короткого часа, какой можно намерять в день зимнего Солнцеворота.

Всего половина часа, всего половина — а потом слова взорвались, как снаряды с горящим земляным маслом, и Дейди Лесовоза держали четверо, держали и боялись не удержать.

— Да вы — Дом Ястреба — войны, что ли, захотели? — крикнул тогда, трепеща от гнева, Ганейг, сын Ганафа, внук Сколтиса Серебряного, и его полумальчишеский голос зазвенел высоко и страшно, как крик хищной птицы. — Здесь — и сейчас?

И вокруг закричали тоже, и одни кричали «Растащите их!» — а другие кричали «Бей!» — и хотя дравшихся уже успели вроде бы развести, вопль Ганейга ударил всех так, словно стычка продолжалась. И тут Сколтен Тавлеи сказал — Сколтен, который появился здесь вовремя, и потому не дошло совсем уж до позора, — но это уже был не тот мирный Сколтен, и не всего полдюжины человек его были у него за спиной:

— Война вам будет завтра! — сказал он обеим сторонам. — Ясно? Завтра! И когда Дом Ястреба или Дом Кормила окажется на стене первым — станет видно, кто в ней победил!

Говорят, что — не будь этого — много меньше горя было бы потом и на Урманном Дворе, и в доме у Ганафов. Но такие слова — неправда. Вы вскоре узнаете почему.

Темно-синяя сгустилась ночь, и смерть — и Черная Ведьма Рингада, и Серебристый Лис, провожающий души мертвых в их сумеречную страну, — собрались вокруг острова в Майском проливе и заскользили среди живых, отмечая своих — тех, кто сужден им на завтрашний день. Может быть, иногда они даже сталкивались между собою и заговаривали.

Им, должно быть, много легче было сейчас договориться, чем людям между собой.

И еще случилось вот что.

С темно-синего неба облачко скользнуло к крепостной стене, — и когда оно рассеялось, оказалось, что величавая женская фигура стоит там, где возле пролома парапет крепостной галереи был разрушен и на самом краю качающихся кирпичей не может никто стоять, кроме Нее.

Никто из монастырян и монахов, работавших там, не осмелился к Ней подойти.

Настоятель, все еще молчащий перед трепетным масляным пламенем на алтаре, услышал в своих мыслях зов.

Никто и никогда не видел вне острова монского итдаланга Лура. Сейчас в монастыре их было двое. Один — тот, кому досталось прозвище и должность Наблюдающий и опека над всем оборонным колдовством; и второй — тот, кого очень многие нынешние лурдаланги называли просто — «учитель».

Его голос и услышал в своих мыслях настоятель сейчас.

Точнее, это был не голос. Но ощущения, рожденные им во вновь появившихся от этого зова мыслях у Преемника Баори, можно было бы перевести в мысли и слова.

«Вернись, Преемник. Вернись, если ты ушел не слишком далеко. Вернись, Преемник. Вернись».

«Я ушел далеко, — ответил настоятель. — Но я слышу».

«Я покажу тебе».

И дальше были уже не голос и слова, но картина. Стена, и свет факелов с ее внутренней стороны, который словно отрезает подъем пролома, и чуть видный белый силуэт.

«Я иду», — сказал настоятель.

На полдороге во дворе, среди северных преддверных алтарей, его нагнали еще одни слова:

«Позволь мне слушать».

Это был тоже итдаланг Свады, но не Растворение в Мудрости — другой.

«Зачем?» — спросил настоятель.

«Я хочу это записать».

«Зачем?» — сказал настоятель еще раз.

Нечего и напоминать, что на самом деле то были совсем не слова. И не фразы. Смыслы фраз — может быть.

«Потому что в хрониках записывают все».

«Зачем?» — повторил настоятель.

«Даже в последний день Последнего Потопа».

Она стояла, выпрямившись и — кажется — глядя туда, где через пар чудовищными туманно-розовыми цветками светились костры. На стене с Ее появлением все притихло, но оттуда, из Долины Длинных Источников, приглушенно и влажно тянулись стуки и удары, точно вальком по полотну.

Настоятель тоже не решился подойти к Ней ближе двух шагов. Словно невидимый круг был очерчен близ Нее на земле, в воздухе, на кирпичной галерее и в небесах.

Он заговорил не сразу.

Южный ветер свистел вдоль стены, и его холодные сильные порывы закручивались в проломе. И холодно поблескивали ее светлые кудри, едва-едва различимо в темноте. Ближайший свет здесь был от факелов на помосте с внутренней стороны стены.

— Что Ты здесь делаешь?

— Я просто… — проговорила Она не оборачиваясь, - постою здесь и уйду. Я смотрю. Мне нужно видеть.

Помолчав немного, Она сказала еще:

— Я должна знать. Я поспорила.

— Твой спор — кощунство, демон, — сказал настоятель, негромко — и с суровостью, придавливающей к земле.

Но Она ответила сразу, и в словах Ее зазвучала надменность — чуть заметная, оттого что глубока.

— Я не знаю, что такое кощунство. Я, Знающая. В Письменах Мира, которые я читаю, это слово не означает ничего. — Говоря это, Она обернулась. И снова блеснула Ее коса. — Хотя я встречала его в них. — Теперь в Ее словах зазвучала и усмешка, тоже — едва заметно. — Там, где пересказываются речи людей.

— Что Ты здесь делаешь?

— Я смотрю. И отвечаю. Я должна отвечать. Это — условие. — Она помолчала. — Ты спрашиваешь (вот теперь это действительно была усмешка!), а я говорю в ответ… А смотрю я уже для себя, — сказала она еще. — Я должна знать. Я поспорила. Я поспорила, приносят ли людям знания пользу по-настоящему. Наверное, ты слышал, старик. Это спор начался семь тысяч лет назад.

— По-настоящему, — сказал Преемник Баори, — людям приносит пользу Чистота. И это единственная польза, какая нужна. Ты смешна, — добавил он, — если надеешься понять это, демон.

— Я демон, — согласилась она.

— Ты всего лишь демон.

— Я демон.

— Всего лишь демон облаков, позабывшей место свое.

Молчание.

— Что Ты здесь делаешь?

— Я скоро уйду… — сказала она.

— Почему Ты не с ними?! — кивнув вперед на расплывчатые алые пятна в Долине Длинных Источников, как будто бы она могла увидеть его жест глазами на затылке, — сказал настоятель. — Они Т в о й народ. Это Ты привела их к границам Вирунгата. Это Ты говорила с ними в Атльине. Это Ты их руками погубила самую прекрасную страну, какая бывала на земле. Почему Ты здесь?!

— В Вирунгате, — с неожиданно тихой, одинокой печалью откликнулась Она, — меня тоже всегда выгоняли в конце концов.

И казалось, что Она шагнула шаг вперед; и камни не заколыхались у Нее под ногами.

— Мне не нужно то, что Ты можешь мне сказать, демон. Даже если Ты что-то можешь сказать.

— Я могу. И тебе ведь очень хочется, чтобы я сказала.

А потом Она проговорила твердеющим голосом:

— Как странно устроен мир! Вот ведь — ты стоишь рядом; два шага разделяют нас; и тебе хочется узнать, что будет здесь завтра — чем окончится этот завтрашний день! Но тебе не суждено спросить, а мне не суждено ответить. Ты слишком горд, старик; а я… я всего лишь демон.

Помолчав, Она добавила еще:

— Они — не больше мой народ, чем любой из народов этого мира. Но они никогда не останавливаются, когда могут что-то узнать у меня.

И еще последние слова перед тем, как расплыться, закутанной в облаке, и умчать в небосвод:

— Я сейчас уйду. Прости, старик. Но ты ведь знаешь, с кем я поспорила. Прости, что я обременяла собою крепь ваших стен.

— Что Ты запишешь? — спросил настоятель.

— В этот же день, незадолго до ночной службы, в монастыре появлялась Дева-из-Облаков, но не произнесла предсказаний. Она стояла на стене у пролома, и настоятель поднялся туда и разговаривал с ней.

Это было произнесено очень четко, словами, и затем уже добавлена обычная фраза: «Пожалуй, где-то вот так».

Потом настоятель еще разглядывал то, что сейчас делают на стене, и итдаланг Лура, тот, кто позвал его недавно, разъяснял насчет некоторых появившихся у него замыслов, что он собирался здесь осуществить, — разъяснял мысленно, поскольку сам был в другом месте сейчас.

— Ну что ж, — отвечал настоятель. — Возможно, тогда у нас будут не только последние средства, но и предпоследние. По крайней мере, в этом нет кощунства, — добавил он.

— Нет. Но и масла у нас почти нет.

— Но ведь Ты говоришь, что на один раз хватит. Да и мне так кажется.

— На один раз хватит.

— Хорошо, — сказал настоятель.

Он не смел надеяться, что где-то вблизи его головы завтра будет виться ласточка.

Дата добавления: 2015-09-01