Интернет-телеканал Russia.ru 44 страница

Человек был высок и худ. Большие зеленые глаза его казались скорее совиными, чем кошачьими. Лицо человека странным образом расплывалось, будто черты его постоянно и с очень большой скоростью менялись. И что самое поразительное – Гитлер мог бы поклясться, что еще несколько мгновений назад этого человека в комнате не было.

– Не надо бояться, – проговорил удивительный незнакомец глубоким голосом, – ты не спишь и не грезишь наяву.

– Кто вы? – еле слышно пробормотал Адольф.

– Высшее существо, – в голосе незнакомца не было ни капли высокомерия. – Твой господин и покровитель.

От него веяло такой несокрушимой уверенностью, что Гитлер и не подумал спорить.

– И что же вам от меня нужно... мой господин?

Лицо незнакомца вдруг обрело четкость. Адольф с ужасом увидел, что его собеседник почти прозрачен – под матовой кожей пульсировали тонкие синие вены, а за ними темно-пурпурным фоном просвечивали портьеры. Призрак? Галлюцинация?

– Ты избран, Адольф, – торжественно произнес прозрачный. – Ты избран правителями Агартхи, чтобы изменить ход человеческой истории. Готов ли ты к тому, чтобы стать орудием богов?

Пораженный Гитлер не знал, что ответить. Что это – какое-то испытание для кандидатов во внутренний круг общества «Туле»?

– «Туле» здесь не при чем, – прозрачный будто прочитал его мысли. – Они всего лишь декораторы, готовящие сцену для нашего появления.

– Декораторы? – переспросил Гитлер.

– Мы живем в другом мире. Появляясь среди вас, мы меняем законы физики. Поэтому нам необходимы верные слуги среди людей. Итак, Адольф, ответь мне – готов ли ты исполнить миссию, которую предлагают тебе Господа Глубин?

За короткое мгновение перед глазами Гитлера промелькнула вся его жизнь – попытки стать художником, праздные скитания по богатой и равнодушной Вене, вши и окопы Фландрии, газовая атака, после которой он потерял зрение, госпиталь в Пазевальке, сеансы гипноза доктора Фостера, вернувшие ему способность видеть... Прозябание в мюнхенских казармах... Ему тридцать один год – половина жизни позади. И чего он добился? Ефрейтор разваливающейся на глазах армии, которого начальник Отдела пропаганды собирается использовать в качестве осведомителя? Об этом ли он мечтал в юные годы? Нет, он мечтал о славе, о признании! Он с самого начала знал, что достоин большего. Но кто виноват, что ему не удалось осуществить свои мечты? Евреи, засевшие в Венской Академии художеств? Союзники, растоптавшие поверженную Германию, лишившие ее права иметь сильную армию? Или он сам, слабый, застенчивый, никогда не умеющий настоять на своем? Может, если бы он был сильным и властным, как вот этот странный посланец неведомой Агартхи, вся жизнь его сложилась бы иначе?

Прозрачный человек терпеливо ждал.

– Да, – хрипло проговорил Гитлер. – Я готов исполнить миссию!

– Ты должен будешь объединить нацию. Немцы разобщены, унижены, их гений почти угас. Но у Германии великое предназначение, и ты, Адольф, станешь тем человеком, который сделает ее могущественнейшей державой мира.

– Я? Но как?

– С нашей помощью, Адольф. Мы заключим договор. Ты получишь в свое распоряжение некий предмет, который даст тебе власть над умами и душами людей. Как Зигфрид с помощью волшебного меча Нотунг сумел победить чудовищного Фафнира, так и ты, используя предмет, повергнешь в прах врагов Германии.

Гитлер весь дрожал от страха и возбуждения.

– Что это за предмет?

Глаза посланца Агартхи раскрылись еще шире.

– Это Орел. Древний символ власти римских императоров над миром.

Комната качалась и плыла перед глазами Адольфа. Кровь тупыми толчками била в виски.

– Я согласен! Дайте мне этот предмет, прошу!

Едва заметная улыбка тронула бесцветные губы прозрачного.

– Ты получишь его, когда придет время. Сейчас ты еще не готов. Ты лишь прикоснулся к самому краю тайны, но она должна завладеть тобой полностью. В этом тебе поможет твой наставник.

– Эккарт?

Посланец Агартхи не ответил. Он вдруг протянул руку к Гитлеру, и тот, несмотря на разделявшее их расстояние, инстинктивно мотнул головой – ему показалось, что сильные пальцы схватили его за подбородок.

– Но запомни, Адольф: ничто в мире не дается даром.

– Я должен буду заплатить? Чем?

– Ты должен будешь соблюдать договор.

– Я... ну конечно... что от меня потребуется?

– Немногое. Ты не должен переходить пределы необходимой жестокости.

– Что это значит?

Совиные глаза расширились.

– Нельзя сделать нацию единой и могущественной, не пролив ни капли крови. Тебе придется убивать, Адольф, и посылать на смерть тысячи человек. Я вижу в тебе решимость и жестокость. Ты не будешь страдать, если ради великой цели тебе понадобится пожертвовать близкими и друзьями. И это хорошо.

Повисла пауза.

– Но у всего есть оборотная сторона. Ты не должен заходить слишком далеко в своей жестокости. Получив предмет, ты почувствуешь себя сильнейшим правителем в истории. Это чувство подобно наркотику. Ты будешь получать наслаждение, швыряя в топку невинных людей, стирая с лица земли целые народы...

– Нет! С чего вы взяли? Я никогда...

Прозрачный остановил его властным жестом.

– Молчи. В эту ловушку попадали люди сильнее и умнее тебя. Испытание безграничной властью выдерживают единицы. Но ты должен знать – от того, сумеешь ли ты обуздать свою страсть, зависит судьба Германии. Если превысишь меру жестокости, Германия погибнет вместе с тобой, а немцы никогда не станут господствующей расой. Другие народы будут торжествовать победу на развалинах немецких городов. На берегах Рейна и Одера зазвучит чужеземная речь. И сама память о величии Германии будет втоптана в грязь подошвами вражеских сапог.

– А если я... удержусь?

– Тогда Третий Рейх просуществует тысячу лет, а его первый фюрер – Адольф Гитлер – войдет в историю как гениальный политик и полководец, возродивший Германию и объединивший Европу. Поэты будут слагать тебе оды, а твои статуи украсят все европейские города. Память о тебе будет вечной, мой Адольф.

– Конечно же, я сумею сдержать себя, – твердым голосом проговорил Гитлер. – Можете не сомневаться, я исполню свою часть договора.

– Если ты нарушишь договор, – не обращая внимания на его слова, продолжал прозрачный, – мы лишим тебя своего покровительства. А вместе с ним ты потеряешь право использовать орла.

– Это... все? Это вся моя плата?

Тонкие губы прозрачного тронула легкая улыбка.

– Ты полагаешь, этого мало? Да, это все. Не нужно ничего подписывать кровью. Я не Мефистофель, да и ты непохож на Фауста. Мы будем наблюдать за тобой, Адольф. Иногда подсказывать, что надо делать. Иногда предостерегать от ошибок. Тебе достаточно будет помнить, кому ты обязан своим даром подчинять людей. Помни о договоре – и тебя ждет немеркнущая слава.

Тонкая изящная ладонь оказалась перед самым лицом Гитлера, и тот, повинуясь порыву, схватил ее и принялся осыпать поцелуями. Полупрозрачная кожа была холодна, как лед, и у Адольфа заломило зубы.

– Мы дадим тебе все, о чем может только мечтать человек, – проговорил прозрачный, отнимая руку. – От тебя требуется только помнить о нашем договоре.

– Я все сделаю! – крикнул Гитлер, подавшись вперед. – Я сделаю все, что вы мне велите!

На его глазах призрачный силуэт растаял, будто его и не было.

Адольф в отчаянии огляделся.

Никого. Только легкое колыхание алых портьер.

Он бросился к статуе варвара, откинул тяжелую штору. Сквозь высокое готическое окно в комнату проникал льдистый звездный свет. За стеклами почему-то была зима: белые шапки на окружавших виллу липах, застывший хрустальным цветком фонтан, искрящийся нетронутый снег, засыпавший дорожки старого парка.

– Что со мной? – пробормотал Гитлер, отступая от окна.

В голове завывала снежная буря. Обхватив голову руками, он на ощупь добрался до дивана и рухнул на мягкие подушки, чувствуя, что теряет сознание. Вновь загремела музыка. Ее волны подхватили Адольфа, завертели его, как щепку в водовороте, и повлекли куда-то вперед и вверх, к сияющему источнику чистого белого света.

– Как вы полагаете, Дитрих, он в порядке? – услышал он доносившийся откуда-то издалека озабоченный голос Вагнера.

– Через пять минут будет как огурчик, – фыркнул Эккарт. – Для человека с такой тонкой нервной организацией он удивительно крепок.

– Может, дать ему понюхать нашатырь?

– Попробуйте. Хуже, во всяком случае, ему уже вряд ли станет.

Гитлер почувствовал, как отвратительный, резкий запах проникает ему в ноздри, мотнул головой и открыл глаза. Он лежал на полу, прислонившись спиной к дивану, а бледный, как бумага, Розенберг подсовывал ему под нос пропитанную нашатырным спиртом ватку.

– Уберите... эту гадость, – прохрипел Адольф.

Он по-прежнему находился в багровом кабинете. Вокруг него столпились Вагнер, Эккарт и Розенберг – и откуда они только взялись? Ведь еще минуту назад кроме них с прозрачным в помещении никого не было!

– Что вы... что вы со мной сделали? – он сам поразился, насколько жалко прозвучали эти слова. – В портвейне был лауданум?

– Разумеется, нет. Мы все пили из одного графина.

Вагнер подал ему руку. После некоторых колебаний Гитлер воспользовался предложенной помощью и, шатаясь, поднялся на ноги.

– Вы, мой дорогой Адольф, прирожденный медиум. Поверьте, я повидал на своем веку немало людей, утверждавших, что они могут общаться с высшими существами. Но ни один из них не входил в транс так быстро и не переживал его так сильно.

Гитлер подозрительно уставился на него – не розыгрыш ли все это?

– Вы хотите сказать, что я был в трансе?

– О да, мой мальчик, – Эккарт обнял его за плечи. – Ты был великолепен! Ты был похож на пифию древней Эллады. Ты говорил с ним, и он говорил с тобой. Мы слышали это, хотя не понимали слов.

– С ним? – переспросил Гитлер. – Кто это был? Такой... как бы не совсем из плоти и крови?

– Мы называем их Высшими Неизвестными, – ответил Вагнер. – Истинные же их имена нам неведомы.

– Предположительно, они обитают где-то под землей, – перебил его Эккарт. – Ходят легенды об огромных пещерах под горными цепями Гималаев и Тибета, где Высшие Неизвестные правят с допотопных времен. Согласись, Адольф, это чертовски поэтично!

– Они редко приходят в наш мир, – добавил Вагнер. – Мой отец когда-то открыл, что их привлекают некоторые виды музыкальных гармоний и воспользовался этим, чтобы установить с ними контакт. Все его оперы, начиная с «Золота Рейна» – это мистические ключи, отворяющие врата между их и нашим мирами...

– Поэтому мы проводим инициации здесь, в Байройте, – Эккарт подошел к роялю и сыграл на нем какую-то бравурную мелодию. – Вы, ребята, конечно, не первые, кто сидел в этом кабинете. Но, черт меня подери, я никогда не видел такого потрясающего зрелища, как то, что продемонстрировал нам сегодня старина Адольф!

– А что же я? – недовольно спросил Розенберг. – Я ведь тоже кого-то видел! Какие-то размытые тени...

– Увы, мой друг, – Эккарт хлопнул молодого архитектора по плечу, – с тобой у них ничего не получилось. Брось, не расстраивайся – я тоже вижу их, только когда как следует напьюсь!

– Я и не думал расстраиваться, – сухо ответил Розенберг. – Просто странно: почему того, кто вдруг начинает биться в конвульсиях, как кликуша, вы называете медиумом, а человека, спокойно и взвешенно анализирующего обстановку, объявляете ни на что не годным...

«Кликушу я тебе запомню», – подумал Гитлер.

– Послушай, парень, – сказал Эккарт строго, – тут не мы решаем, кто способен контактировать с ними, а кто нет. Все равно они тебя не отвергли и ты теперь принят во внутренний круг общества «Туле».

– А были те, кого они отвергали? – прищурился Розенберг.

– Разумеется. Эти бедолаги потом маялись, как с жуткого похмелья, и ничего не могли вспомнить. Так что тебе еще повезло, парень!

– Дитрих, – сказал Гитлер, – так вы не слышали, о чем был разговор?

– Нет, – пожал плечами поэт, – так что, если ты нам не расскажешь, это навсегда останется твоей тайной.

– Мы говорили о будущем Германии, – ответил Адольф. – И о том, что мне поручено создать из нынешнего хаоса незыблемый Тысячелетний Рейх. Он сказал мне, что я должен получить некий предмет, с помощью которого...

– Тш-ш! – Эккарт приложил палец к губам. – Ни слова больше!

Он выразительно посмотрел на Вагнера.

– Ты полагаешь? – неуверенно спросил хозяин дома.

– Это было бы потрясающе, – прорычал Эккарт. Глаза его возбужденно блестели. – Это означало бы, что мы наконец нашли его!

Он схватил Гитлера за руку и потряс так сильно, как будто хотел оторвать.

– Мы нашли его! Не просто оратора. Не просто прирожденного медиума. Мы нашли того, чей приход был предсказан вашим отцом, Зигфрид! Вот он, будущий спаситель Германии, наш вождь, наш фюрер!

Розенберг открыл было рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но Вагнер предупреждающе покачал головой.

– Что ж, это великолепно, господа! С сегодняшнего дня вы, Альфред, и вы, Адольф – желанные гости этого дома. Можете приезжать к нам запросто, без приглашения, как это делает Дитрих. И я, и моя супруга будем искренне рады вашим визитам. Кстати, мы совсем забыли о Винифред, а она, между тем, уже давно ждет нас к ужину. Предлагаю отметить начало нашей дружбы парой бутылок мозельского!

– Промочить горло было бы неплохо, – проворчал расстроенный Розенберг.

– Ну, тогда вперед! – Вагнер посторонился, пропуская архитектора вперед, и сам последовал за ним. – Друзья, не отставайте!

Но Эккарт не спешил выходить из кабинета. Он внимательно смотрел на Гитлера, словно искал в нем какой-то скрытый изъян.

– Стало быть, разговор зашел о предмете? – спросил он, наконец. Адольф понял, что Вагнер не зря увел Розенберга ужинать.

– Да, об орле. Вы знаете, что это такое, Дитрих?

Поэт ответил не сразу.

– Знаю ли я? Конечно, мой мальчик. Орел – это высшее воплощение поэзии, это квинтэссенция того искусства, которым владел Орфей. Орфей, заставлявший деревья плясать, а камни плакать. Это очищенное ото всех примесей Слово, то самое, которое было в начале всего, как сказано в Книге Бытия.

Гитлер нетерпеливо кивнул.

– Да, да. Но все же – что это за предмет? Он у вас? Вы мне его передадите?

– Если такова их воля. Но прежде чем получить орла, тебе следует многому научиться.

– Да, он сказал. Вы же научите меня, Дитрих?

Эккарт усмехнулся.

– Разумеется, Адольф. Я напишу для тебя музыку, но танцевать тебе придется самому.

Дитрих Эккарт умер от чахотки спустя три года. Перед смертью поэт обратился к друзьям, собравшимся у его кровати (Гитлера среди них не было – он сидел в тюрьме Ландсберг, отбывая наказание за организацию Пивного путча).

– Не скорбите обо мне, я повлиял на историю больше, чем кто-либо из немцев...

Это были его последние слова.

Александр Чубарьян

ХАКЕРЫ 1

Книга первая

Basic

Паук спросил: Лиса, зачем

Меня ты предала?

Теперь тебя я просто съем,

Ну, вот и все дела.

(Детская считалка или же просто песенка)

Пролог

Сингапур, 8 августа 2008 года

Парк аттракционов — излюбленное место встреч хакеров, осве­домителей, дилеров и тому подобного сброда. Здесь всегда многолюдно, что удобно: во время облавы можно быстро затеряться в толпе. Кроме того, это просто модное местечко среди продвинутой молодежи. Вот и пестрит толпа дата-панками, кибер-готами, транс-дроидами и прочими фриками. Одни просто тусуются, другие мутят что-то, а третьи с них пример берут, сбривая виски и татуируя подбородки.

Прошло время серых костюмов и аккуратных причесок. Теперь, чтобы слиться с толпой, надо вшить себе в голову пару подшипников или вставить в ноздрю три пера.

Неужели и у нас скоро так будет?

Я в Малайзии. Если быть точнее, в Сингапуре. А если быть совсем точным, — я в парке аттракционов, вместе со своими спутниками подхожу к колесу обозрения под названием «Сингапур Флаер».

Это самое большое «чертово колесо» в этой стране, за тысячи километров от родины. Единственная достопримечательность, которую я здесь знаю.

Я не люблю Сингапур. Мне не за что его любить. Я бывал здесь дважды в прошлом году, и оба раза мои поездки заканчивались неудачно.

Да и чувствую себя я здесь некомфортно.

Все дело в иероглифах, этих странных и непонятных символах. Я их не понимаю, для меня они — лишнее напоминание того, что это не просто чужая страна, а чуждая, совершенно незнакомая культура. И даже если я выучу малайский язык, сделаю азиатскую пластику и куплю здесь дом, все равно я буду чужаком в стране, полной фриков и иероглифов.

Впрочем, жить я тут не собираюсь.

И умирать тоже… Чур меня, чур!

Колесо обозрения. Здесь пройдет встреча, от которой, в конечном итоге, будет зависеть моя дальнейшая судьба. В общем-то, все мои двадцать семь лет после этой встречи останутся «годами до», а жизнь получит новый отсчет времени.

Я называю подобные моменты ключевыми, они навсегда врезаются в память, чтобы потом всплывать в качестве приятных воспоминаний или ночных кошмаров. Поворотные точки судьбы, или, если хотите, железнодорожные стрелки на пути моего поезда.

Эта встреча должна была состояться. Рано или поздно.

Вопрос состоял даже не в том, когда или где, или кто будет гарантом. Вопрос в том, кто пойдет на эту встречу с обеих сторон. Поскольку сказать, что мы не доверяем друг другу, — значит, ничего не сказать.

С нашей стороны иду я, это даже не обсуждалось. В команде я уже ничего единолично не решаю, а по прошлым делам я один в курсе всего, что происходило последние годы.

Ну а с их стороны…

Я ведь не знал, кто придет на встречу. Это на самом деле мог быть кто угодно, и стопроцентной уверенности в том, что я увижу знакомое лицо, не было. Их группировка тоже состояла не из одних русских, и на встрече я мог увидеть немца, индуса или какую-нибудь китаянку.

Но пришел тот, кого я и ожидал увидеть. Я не ошибся.

Гарант — малаец из местных. Он устроил так, что в кабинку, рассчитанную на два с лишним десятка пассажиров, несмотря на очередь, вошли только семеро.

Здесь это обычная практика, перед нами такую же кабинку занимает семья европейцев: мужчина, женщина и девочка лет трех-четырех, тоже выкупивших все посадочные места.

Лицо мужчины кажется мне знакомым. Года три как не смотрю зомбоящик, от которого только герпес на глазах выскакивает, но ощущение такое, словно видел мужчину по телевизору. Возможно, актер какой-то или ведущий… может, даже из России…

Когда двери их кабинки закрылись, девочка прильнула к стеклу и уставилась на меня. Взгляд у нее был такой… слишком пристальный что ли.

Наверное, что-то почувствовала. Дети по-другому смотрят на окружающий нас мир и часто видят то, что недоступно взрослым.

Я ловлю ее взгляд и думаю, что этот путь в кабинке вполне может стать для нее последним путешествием. Для нее, для ее родителей, для нас и всех, кому «посчастливилось» в этот момент очутиться на этом чертовом колесе. Никто ведь не знает, чем все закончится.

От каждой стороны не более трех челов. Это было категорическим условием гаранта, который, действуя по всем правилам, в самый последний момент сообщал обеим сторонам инструкции для встречи. Конечно, гораздо проще устроить видеоконфу через сто-пятьсот прокси, или мило пошифроваться, используя одновременно три месседжера, причем по каждому из них отправлять только часть сообщения… Но на этот раз вопрос стоял слишком серьезный, чтобы доверять его безопасность интернету или телефонным линиям.

Поэтому был приглашен гарант, и поэтому только вчера мы узнали, что встреча произойдет в Малайзии.

Со мной — два сербских наемника из Армады. Обычные парни, прошедшие обучение в одной из частных спецшкол, держатся на удивление спокойно, изображают туристов‑бизнесменов, лопочут что-то между собой по-английски, но нарочито неразборчиво. В Армаде работают профессионалы по части маскировки и перевоплощения, да и прикрывают они круто. Их услуги стоят дорого, но, опять же, не дороже денег. К тому же у одного из них опция транслятора, то бишь переводчика. Я с английским не очень дружу, а в серьезных вопросах лучше подстраховаться.

Впрочем, переводчик мне не понадобится — для моего оппонента русский тоже родной язык.

Его охрана не слишком шифруется. Рыжие волосы, горбатые носы, густые брови — западные армяне. И судя по тщательно застегнутым воротничкам, скрывающим татуировки, это дашнаки. Радикалы-наемники, не настолько отмороженные, как, скажем, Красные бригады или Brotherhood of Sky, но все равно мстительные и психованные ублюдки. Можно даже не искать у них в карманах таблы на основе боевых коктейлей, достаточно просто посмотреть им в глаза, вечно скрытым под темными очками: расширенные зрачки и чисто человеческое безумие.

Дашнаки — не охранники. Это идейные фанатики. Их, в отличие от спецов Армады, нанимают на длительный срок. Эффективность дашнаков прямо пропорциональна времени их работы, через пару лет службы они готовы горы сдвигать во имя сюзерена. Глупо брать их на разовую встречу, тем более в качестве охраны. Они не столько защитники, сколько нападающие. И хотя нет причин не доверять гаранту, все равно немного тревожно.

Надеюсь, мои сербы, в случае опасности, не подведут.

Мы рассаживаемся на места друг напротив друга, двери кабинки закрываются, она отрывается от земли. Охрана следит за охраной, а мы рассматриваем друг друга, убеждаясь в том, что наши подозрения, наконец, подтвердились.

Гарант тем временем садится в сторону, на линию между нами. Надевает наушники, неподвижно смотрит перед собой. Он не услышит ни слова из нашего разговора, но будет видеть все. На случай, если кто-то из нас решит пустить в ход что-нибудь кроме слов, гарант — единственный, у кого есть оружие.

Кабинка поднимается вверх, гарант дает отмашку: теперь мы можем начинать разговор. Я молчу, поскольку не моя сторона инициатор встречи.

— А я так надеялся, что ты уже сдох… — с сожалением произносит мой оппонент, глядя мне в глаза. — Или гниешь в тюряге.

Он смотрит на меня с такой ненавистью, словно пытается уничтожить мыслью или взглядом.

Десять лет назад он был моим кровным братом. Теперь, как говорят нохчи, он мой кровник.

Как время-то бежит.

Глава 1

Братья по крови

СПб, 1997–98 годы

Все надо с чего-то начинать. Сказку — с «Жили-были…», стихотворение — с «Однажды в студеную зимнюю пору…», боевик с перестрелки, фильм ужасов с жестокого убийства. А биографию следует начинать с детства.

Ну, не с самого, конечно, раннего. Подробности вроде первого звука или первого шага смело опустить, а начать с первых осмысленных поступков. Игрушку забрал у кого-то в песочнице или конфетой поделился.

Хотя какие песочницы? Какие конфеты? Какое детство?

Ладно, черт с ним, детством. Изобилие сладостей, реализованное право попасть из песочницы в лабиринты заводов — эта песня имела место быть где-то на задворках памяти, но давно забылась и растворилась в сознании. Вместо заводов, правда, оказалась паутина веба, но по сути разницы никакой.

Детство, так и не начавшись, закончилось в подвале.

В сыром и темном подвале специального интерната номер 47, под светом грязной сорокаваттной лампочки. Здесь начинались самые ранние воспоминания о прошлом. Все, что было до этого момента, более не существовало.

Итак, подвал и грязная сорокаваттная лампочка, включенная около получаса назад — единственный здесь источник света и тепла.

Ржавые трубы, стекловата и два отбрасывающих на стены бесформенные тени пятнадцатилетних пацанов, которые живут своей жизнью среди неуклюжих рисунков‑граффити.

Два больших пальца, перемазанные в крови, уткнулись друг в друга и застыли неподвижно на мгновение, запечатывая в памяти ритуал братания.

— Все. Теперь мы одна семья.

— Братья навек. По любому.

Они, как в сериале, которому суждено выйти через несколько лет — с первого класса вместе. С первого класса спецшколы при интернате 47 города на Неве. Оба детдомовские и оба не питерские: Ника из Краснодарского приюта привезли, а Лекса аж из Владивостока. Интернат образцово‑показательный, самых смирных и самых способных сирот по всей России собирали, чтобы иностранцам да журналистам показывать. Ник с Лексом вроде как счастливые билеты вытянули, когда их сюда направили. Хотя, по сути, детдом он и в Африке детдом, и в Питере. Разве что кормят получше, и компьютеры, хоть и старые, но работают.

Через полгода после братания им исполнится по шестнадцать. Сначала Лексу, а через два месяца — Нику. Старшинство в их тандеме никакой роли не играет, поскольку мыслят они одинаково, просто в разных направлениях.

Два бурных дня рождения, две первые пьянки, два похмелья и окончательный вердикт: синька — тупое зло.

Из радостей жизни оставались девушки. Но девушек в любые времена не очень интересуют нищеброды, не способные оплатить хотя бы билет в обычный театр культурной столицы.

А откуда взяться деньгам у двух детдомовцев, у которых нет ни единого родственника, кроме них самих. Гоп-стопом промышлять? Так время беспредела прошло вместе с переделом. Теперь деньги зарабатывались иначе.

— Scientia est potentia, что означает: технологии управляют миром, пацаны. Будущее за Ай-Ти, это факт, — так говорил Эд Макарыч по прозвищу Магарыч, работавший в интернате преподавателем информатики.

Магарычу было слегка за тридцать, он любил латынь, много курил, по выходным мог крепко выпить, но в целом был хорошим мужиком и, наверное, хорошим программистом. Во всяком случае, про индустрию компьютерных технологий, развивавшуюся в геометрической прогрессии, он мог рассказывать часами.

Ник с Лексом ходили у него в любимчиках, поскольку были едва ли не единственными в интернате, для кого компьютеры — это не только бродилки и стрелялки.

Инпут А, иф А больше либо равно пяти, тзен гоу ту… Бейсик такой бейсик. На нем писались программы, от которых не было никакой практической пользы, но которые забавляли своей примитивностью. Хотя поначалу даже бейсик не казался примитивным, надо это признать. Да, были коды в наше время, не то, что нынешнее племя…

Магарыч стал первым учителем Ника и Лекса, рассказывая им все, что знал сам — от бейсика до перла. Кажется, его вштыривало, когда он видел, что его ученики стараются, что им это действительно интересно. В конце концов, у парней появился особый статус: они могли беспрепятственно приходить в компьютерный класс и даже сидеть за личным компьютером Магарыча — самым настоящим пентиумом, на котором все летало, от программ до игрушек.

Само собой, эти преференции не могли оставаться незамеченными для остальных воспитанников. И пусть алгоритмы бейсика для них были учебной и крайне непонятной обязанностью, сверстники Ника и Лекса тоже тянулись к компьютерным знаниям, только по-своему.

— Слышь, пацаны, а вы можете втихаря от Магарыча игруху поставить? Чтобы я и мои кореша могли демонов пострелять.

— Можем. А ты можешь немного денег занять без несчастья?

— Без несчастья — это как?

— Ну, это когда если вдруг чо — мы тебе ничего не должны. А мы твоим корешам демонов подгоним.

Интернет в то время уже не был редкостью. Компьютерные клубы появлялись, словно грибы после дождя, предлагая, кроме игр, также и услуги по приобщению к вебу. Недостатка в посетителях не было, среди них вскоре появились и братья по крови. Им тоже было интересно, что такое интернет и с чем его едят.

Паутина. С невидимыми нитями, которые соединяли компьютеры по всему миру, с принципом работы, при котором время и пространство не имели никакого значения.

С того момента, когда Лекс и Ник впервые увидели, как работает Yahoo, их мировоззрение в корне изменилось. Пришло понимание того, в каком направлении двигаться дальше. И даже если они не всегда знали, что нужно делать — они все равно делали. Лишь бы не стоять на месте.

В конце осени девяносто восьмого, когда Питер стал холодным, мокрым, серым и неуютным, словно интернатский подвал, произошло знаменательное событие, определившее будущее пацанов.

Началось все с того, что Лекс раздобыл логин и пароль администратора, работавшего в «Максисе» — заведении, находящемся на соседней с детдомом улице. Два этажа отданы под интернет-кафе, на первом сорок машин и на втором тридцать, в соседнем здании бар, по выходным превращающийся в ночной клуб. В сумме скромный такой молодежно-развлекательный комплекс. И Лекс получил к нему админский доступ.

Если не вдаваться в подробности, то пароль был записан на бумажке, которая случайно оказалась на расстоянии вытянутой руки от Лекса. Бумажку можно было взять и положить в карман, но парень не стал этого делать. Вместо этого он незаметно переписал пароль в свою записную книжку, даже не подозревая о том, насколько символично выглядело это действие.

Впрочем, символизм Лекса не интересовал. С админским паролем можно приходить в клуб, садиться за любую тачку и юзать бесплатный интернет — вот что было главным. Это было бесплатно, следовательно — хорошо.

Но Ник сказал, что это тупо.

— Лекс, у нас есть рыба, но нам нужна удочка, понимаешь?

— Не-а.

Дата добавления: 2015-09-01