Цитата и аллюзия; пародия — pastiche.

В. ВОЛЬФСОН, преподаватель Санкт-Петербургского института права им. принца П.Г. Ольденбургского

(Санкт-Петербург)

Правообъектность произведения задаётся не только общими положениями авторского права (в России — ст. ст. 6, 8 и 9 Закона «Об авторском праве и смежных правах», далее — Закон), но также рядом специальных норм. Оговоримся: здесь речь идёт о правовом режиме, задающим масштабы охраноспособности именно объекта прав (в том вызывающем полемику значении, в каком этот термин использован в гл. 6 Гражданского Кодекса РФ, далее — ГК РФ), а не о возникающих «в связи» с ними правоотношениях, хотя последние также могут знать специфику и содержания, и субъектного состава. Так, в теории авторского права известны, например, специальные правовообъектные режимы отдельных видов и частей произведений. Среди таковых в Законе находим «составительство», или подбор и составление, представляющие результат творческого труда, — режим, установленный для составного произведения (п. 1 ст.11); «издание в целом» — для периодического издания (п. 2 ст.11); правообъектность производных произведений (ст. 12), возникающая в результате переработки, и только в отношении данной переработки (п.1 ст. 12), при условии соблюдения прав автора (п. 2 ст. 12) оригинального произведения, в случае, если таковое признаётся (абзац 4 п. 3 ст. 7) охраноспоспобным. Содержательная и субъектная характеристика правомочий последнего типа произведений не имеет никакой специфики; напротив, права на «издание в целом» могут принадлежать только издателю периодики и не включают моральные права. В то же время к таким режимам нельзя отнести режимы служебных и аудивизуальных произведений, поскольку они задают не масштабы охраноспособности, а регулируют субъектный и содержательный аспекты соответствующих правоотношений.

Кроме того, модус правообъектности произведения определяется также изъятиями, предусмотренными ст. 18 — 26 Закона. Соответствующие ограничения записаны и в ст. 122-5 французского Кодекса интеллектуальной собственности (далее — CPI), и в гл. 6 Закона об авторском праве ФРГ (далее — Закон ФРГ). Следует иметь в виду, что сфера действия исключительных прав исторически нормируется как правонаделительный режим: так, в изъятие из принципа дозволительности, в России исключительные права на результаты интеллектульной деятельности признаются только в случаях и в порядке, установленных настоящим Кодексом и другими законами (ст. 138 ГК РФ). Правда, ограничительным рвением нашей практики даже самые невинные бланкетные оговорки могут заслужить себе репутацию двусмысленных — хорошо известны усилия судов по искажению воли законодателя, выраженной в п. 2 ст. 797, п. 3 ст. 838, п. 1 ст. 1071 ГК РФ. Но в контексте компаративного толкования (ведь и во Франции, и в Германии авторское право также регулируется правонаделительными нормами) вывод о том, что ограничительные положения ст. 138 относятся и к самим исключительным правам, и к правообъектному режиму, представляется вполне обоснованным. Другими словами, нет видов охраноспособности и случаев её ограничения, кроме тех, что знает авторское законодательство, точнее — Закона, ибо субсидиарное применение ГК РСФСР заблокировано исчерпывающим характером соответствующих положений вышестоящего закона; кроме того, «свободное использование» дополнительно обременено общим запретом шиканы («не наносить неоправданного ущерба нормальному использованию произведения») и необходимостью соблюдения моральных прав, в т. ч. и права на неприкосновенность («не ущемлять необоснованным образом законные интересы автора» — п. 5 ст. 16 ГК РФ).

Там, где страны континентальной семьи нормируют изъятия правовых (и не только правобъектных) режимов, в странах общего права применяется конструкция fair use, добросовестности нарушителя. То же и в авторском праве. Исходя из ст. 107 американского, например, Закона «Об авторском праве», судья квалифицирует действия ответчика как fair use при удовлетворельном исходе изучения четырёх групп фактических обстоятельств: характер использования (может быть признан transformative, т.е. имеющим признаки переработки; суд учтёт и некоммерческий характер); сущность охраняемого произведения (в случае если она информационная скорее чем творческая, хотя американский закон, в отличие от российского, и не связывает с этим различением образование правообъектности); объём и существенность использования; воздействие его на рынок и ценность охраняемого произведения (будет принята во внимание различная, хотя бы и в обоих случаях коммерческая, адресация использования). Насколько велик скептицизм американских юристов в вопросе о надёжности подобной верификации, говорит следующий афоризм: «если в начале научной работы цитируют судью, сетующего на принципиальную невозможность построения теории fair use, значит, впереди у читателя — знакомство с очередной такой теорией» [1]. Судьи одной коллегии часто расходятся в оценке указанных обстоятельств, так что решение по делу приходится принимать большинством от состава суда[1]. Сокрушительный удар по доктрине fair use нанесла родина общего права, частично отказавшись от неё в пользу статутификации целей добросовестного использования (ст. 29 и 30 Закона «Об авторском праве, дизайне и патентах» Соединённого Королевства 1988 г.), каковое использование ограничительно нормируется как предпринятое: а) в целях учебных или частного характера; б) критики или обзора; в) сообщения о текущих событиях; правда, добросовестность как предикат использования (fair dealing) в регламентированных (в отличие от США) целях всё равно отнесена к судебному усмотрению. Можно не сомневаться, что американское авторское право и далее будет оставаться заложником политической установки на повышение стандартов международной охраноспособности как отвечающее глубоко, с некоторых пор, осознанному США статусу ‘net producer’ интеллектуальной собственности[2]: задача скорейшего подписания TRIPS, а значит, и присоединения к Бернской Конвенции об охране литературных и художественных произведений уже востребовала имплантации во внутреннее законодательство инородного последнему института моральных прав[3], так что ужесточение нормирования случаев свободного использования легко прогнозируется.

В этой статье мы рассмотрим такие виды использования чужого творчества, которые воспринимаются как самостоятельные уникальные произведения, или по крайней мере как их часть или элемент, а между тем не получили регламентацию, как таковые, ни в качестве специальных правообъектных режимов, ни в качестве дозволенных случаев свободного использования. Речь пойдёт об аллюзиях, пародиях и подражаниях (pastiche). Мы попытаемся выяснить их правообъектный статус. С учётом приведённых положений об ограничительном режиме авторского права наша задача должна структурироваться так: поддаются ли эти произведения (части произведений), с позиций российского закона, квалификации по общему правообъектному режиму? Являются ли, напротив, частными случаями «производного произведения» и потому находятся в сфере действия исключительного права на переработку? Могут ли, наконец, быть истолкованы как род или подвид перечисленных в ст.ст. 18 — 26 Закона изъятий из авторского права?

Кратко об «актуальности» этой задачи. В литературе по авторскому праву, в том числе зарубежной, произведения названных видов исследуются крайне скупо. А ведь упоминание о том, что пародирование, цитирование, аллюзорность составляет, так сказать, парадигмальное кредо современного искусства, так давно стало трюизмом, что даёт веские поводы заподозрить это искусство в несовременности. С другой стороны, настоящая инфляция пародийности в парадигматике постмодерна привела к девальвации исходной осевой оппозиции пародийного жанра: «нормативное, метанарративное — профанное, неправильное». Эпоха «заката метанарраций» (по Лиотару), даже если она сменилась их новым восходом, успела очистить себя от языкового нормативизма. Получается, что за то время, что юристы пытались приглядеться к проблеме, она успела устареть дважды. Теоретики постмодерна, правда, полагают, что на смену пародии в тесном смысле пришёл pastiche, — подражание, лишённое энергии отрицания, пародии имманентно присущей [4, с. 559]. Отсюда, если угодно, уже можно артикулировать аллюзорность или цитатничество как общий модус постмодернистской культуры: тяготея к чужому тексту или отталкиваясь от него, абсорбируя или только адсорбируя его, произведение погружено в интертекстуальную среду и т. д., и т. п. Так (или примерно так) может формулироваться кредо «актуальности» юридического исследования в названной области, если, как это нормально и бывает, для правового анализа требуется соответствующая мотивация. Но пародия, подражание и аллюзия есть имманентные составляющие культуры и, кажется, этим уже взыскуют пристального внимания со стороны науки авторского права. Требуется построить теорию, способную дать юридическое понятие пародии, аллюзии и подражания как правообъектных феноменов авторского права, без чего невозможно составить представление о возможности их легального функционирования.

Дата добавления: 2015-09-05