Сцена четвертая

Приказы комиссара.

Ночь. ПАВЕЛ, все еще голый и грязный, сидит, завернувшись в одеяло. Он совершенно измучен и разговаривает сам с собой в отчаянной попытке не заснуть. В темноте, как обычно, повизгивают и хрюкают свиньи.

ПАВЕЛ: Направо! Шагом марш! Налево! Шагом марш! Выше голову, рядовой! Ну же! Открыть глаза.

(Отвечает сам себе) Есть…

Шире! Не спать!

Я не сплю.

Но засыпаешь.

Потому что я устал. Господи, как я устал!

Нет, Павел. Если ты заснешь и проспишь еще одну ночь в этом месте, это будет конец всему.

Тогда сделайте что-нибудь, помогите мне.

Я расскажу тебе одну историю, Павел. Ты слушаешь? Давным-давно в одной маленькой деревушке жил очень глупый человек, который, проснувшись рано утром, решил, что хочет стать свиньей.

Замолчите!

Не хочешь послушать до конца? У этой истории очень смешной конец. Его ноги превратились в копытца, а нос свернулся в свиное рыло.

Я же просил, замолчите!

(Оглядывается) Я не сплю. Слава Богу. Ну что ж… Продолжим. Где мы остановились? Да… Здесь, в этом месте мы столкнулись с критической ситуаций. И мы… И мы… И мы…

Роняет голову, спит несколько секунд.

Павел!!!

Просыпается, терзаемый страхом и чувством вины.

Я не спал, не спал! Клянусь!

(пугающе сладким голосом) Ай, ай, ай, как не стыдно. Все-таки урвал несколько секунд, чтобы вздремнуть. Ай, ай, ай, как нехорошо, Павлик. Думаю, папа должен взять ремень и как следует выдрать тебя!

(в ужасе) Простите! Я больше не буду. Я буду хорошо себя вести.

Мы сыты по горло твоими обещаниями. Сколько раз ты уже обещал, и ни разу не сдержал слово. А знаешь что, Навроцкий? Ты просто неудачник, жалкий неудачник. Прасковья права – все, чему ты здесь научился, это скулить от жалости к самому себе. (Ободряюще кивает) Хорошо, Павел, так держать! Ты, наконец, захотел узнать правду, да? Отлично! Ты трус, дезертир, изменник Родине. И ради чего? Ты можешь вспомнить, ради чего ты предал Родину? Ради пары шлепанец. (С издевкой) Ради пары красивых красных шлепанец, которые твоя дорогая мамочка вышила для своего ненаглядного Павлика.

Оставь мою мать в покое! Можешь говорить, что угодно обо мне, но оставь мою мать в покое!

Что значит «оставь ее в покое»? Эта старая сука родила тебя, и поэтому она соучастница твоего преступления.

ПРЕКРАТИ!

Пауза.

Отлично, Павел. Молодец. Грубо, жестоко, но цель достигнута. Голова ясная? О да. Яснее не бывает. Отлично. Забудь о сне, пока мы не разрешим стоящую перед нами сложнейшую проблему. Для этого нам прежде всего необходимо заглянуть в ее Суть. И пока мы будем докапываться до Сути, не будем забывать о том, что есть еще Соломинка, за которую утопающему никогда не поздно ухватиться. Не будем спешить. В нашем положении глупо упускать любую возможность. В конце концов, этой последней Соломинкой можно выдрать всех этих сраных свиней, как сидоровых коз! (Смеется) Шмяк! Шмяк! Шмяк! Браво! Молодец, Павел! Павел… Павел… Павел… (Теперь в его голосе звучит лишь тихое отчаяние) Павел… Прекрати. Оставь свиней в покое. А если уж они так много для тебя значат, почему бы тебе просто не взять и отпустить их. (Пауза) Какая прекрасная мысль? Чья это мысль?.. Моя…(своему отражению в зеркале) Это твоя мысль. Повтори еще раз.

Эти животные достаточно натерпелись от тебя, Павел. Почему бы тебе просто не взять и отпустить их?

Просто взять и отпустить?

Ну да! Просто открой двери, открой ворота загонов и выпусти их.

ПАВЕЛ сам потрясен этой мыслью.

ПАВЕЛ: Невероятно! Так просто. Так очевидно… Просто взять и отпустить их. Открыть двери, открыть ворота загонов и выпустить их … (своему отражению в зеркале) Отпусти их, Павел.

Прямо сейчас?

Да, прямо сейчас! Чего ждать?

Хорошо, хорошо, попридержи немного своих коней, а я пока подумаю о моих свиньях. Это простое решение, не спорю, но это не значит, что оно легкое. Ведь я буду должен прервать отношения, которые выдержали десятилетия сосуществования в дерьме. Я не могу вот так просто развернуться и сделать вид, что ничего этого не было и в помине. (Смеется над собой) Бог ты мой, Павел, ты меня умиляешь. Опять за старое? Пытаешься потянуть время? Оттягиваешь момент решения и поступка? Ну так вот, пора положить этому конец. Ты это сделаешь и сделаешь сейчас. Открой двери, открой ворота загонов и выпусти их.

Хорошо, хорошо.

В ужасе от того, что он делает, ПАВЕЛ выполняет приказ. Прежде всего он открывает двери свинарника. Потом принимается будить свиней.

ПАВЕЛ: Вставайте! Просыпайтесь! Пришел час вашего освобождения. Комиссар отдал приказ о вашем немедленном и безоговорочном освобождении.

Свиньи просыпаются, начинают громко хрюкать и визжать.

Все до одной, вставайте на копыта! Неужели вы не слышите запах? Запах свободы! Пошли! Пошли! Пошли!

ПАВЕЛ распахивает ворота загонов. Визг разбегающихся свиней становится оглушительным. Вбегает ПРАСКОВЬЯ в ночной рубашке, с фонарем в руке. Она видит распахнутые ворота, пустые загоны. До нее доходит, что сделал ПАВЕЛ. Визг свиней затихает вдали. Несколько секунд стоит «оглушительная» тишина. ПРАСКОВЬЯ садится рядом с ПАВЛОМ.

ПРАСКОВЬЯ (шепотом): Как в церкви, да? Здесь нельзя разговаривать громко, только шепотом. И мысли должны быть только благостные. Да… Вдруг такая тишина. Такой покой. В это невозможно поверить. Слышишь, Павел? Никогда не думала, что здесь может быть так. Все эти оглушительные годы злобы, жестокости… Они просто миновали… (Качает головой) Нет, мне это снится.

ПАВЕЛ: Это не сон, Прасковья.

ПРАСКОВЬЯ: Все кончено? На самом деле?

ПАВЕЛ: Да.

ПРАСКОВЬЯ: Как ты это сделал?

ПАВЕЛ: Я просто выполнил приказ.

ПРАСКОВЬЯ: Какой приказ? Чей?

ПАВЕЛ (показывает на зеркало): Его. Приказ Комиссара. Не спрашивай, откуда он взялся, и что он здесь делал. Я никогда не был хорошим солдатом. Но в данном случае я поступил именно как хороший солдат: не задавал никаких вопросов. Приказы не обсуждаются. Он приказал мне открыть ворота и выпустить их из загонов.

ПРАСКОВЬЯ: Так просто?

ПАВЕЛ: Да, так просто.

ПРАСКОВЬЯ (тихо смеется, продолжает говорить шепотом): Со мной что-то не так. Мы только что лишились всего, что имели, а мне хочется смеяться. А ты, Павел? Что ты чувствуешь?

ПАВЕЛ: Я ничего не чувствую.

ПРАСКОВЬЯ: Прости, Павел, но я не могу себя сдерживать. Мне хочется смеяться.

ПАВЕЛ: Смейся.

ПРАСКОВЬЯ: Павел! В церкви нельзя смеяться.

Но она все-таки смеется, почти беззвучно, смеется над собой и над ПАВЛОМ, над тем, что теперь оба они нищие. Это можно прочитать по ее жестам: когда она обводит руками свинарник, показывает на распахнутые ворота, на пустые загоны… “All ist kaput” - произносит она… Ее смех заразителен, и, несмотря на полный упадок сил, ПАВЕЛ демонстрирует нечто похожее на слабую эмоциональную реакцию.

ПРАСКОВЬЯ: А теперь мне хочется плакать.

ПАВЕЛ: Ну так плачь. Ведь плакать в церкви можно?

ПРАСКОВЬЯ: Да, и даже очень громко. (Утирает глаза) Павел, я так горжусь тобой. Мне бы ни в жизнь не хватило ни воображения, ни мужества совершить такое.

ПАВЕЛ: Воображение? Мужество? Прасковья, ты это о ком?

ПРАСКОВЬЯ: О тебе.

ПАВЕЛ (качает головой): Это вовсе не то, что ты думаешь. Все дело в изнеможении. Полное изнеможение ума, тела и души. Я должен был сделать что-то, и это единственное, что пришло мне в голову.

ПРАСКОВЬЯ: Не скромничай, Павел. Одним этим поступком ты освободил нас. Должна признаться тебе, что потеряв всякую надежду, я стала думать, что только смерть положит конец нашим страданиям. Я хотела смерти. Как раз в тот момент, когда я услышала шум в свинарнике, я стояла на коленях и молила Господа прибрать меня. Но вместо этого мы сидим сейчас здесь с тобой, как самые обыкновенные люди, которым просто больше нечего делать. Я чувствую себя такой дурочкой… Представляешь, мне хочется спеть.

ПАВЕЛ: Спеть? Прекрасно! Ведь петь – это очень по-людски, не так ли?

ПРАСКОВЬЯ: Да. Люди поют, когда им весело. Но иногда они поют, когда им грустно. Я хочу спеть веселую песню.

ПАВЕЛ: Ты помнишь хоть одну?

ПРАСКОВЬЯ: Кажется, помню.

Она поет веселую песенку.

ПРАСКОВЬЯ: Ну, Павел, какой будет твой следующий решительный шаг?

ПАВЕЛ (открывает двери): Разве это не ясно?

ПРАСКОВЬЯ: Собираешься выйти?

ПАВЕЛ (кивает): Но на этот раз я не стану скрываться, не надену твое платье. Я выйду к ним таким, какой я есть. (Беспомощный жест) Я сам не ожидал, что решусь на это. Ведь я всего лишь хотел избавиться от свиней и немного отдохнуть в тишине. Мне хотелось закрыть глаза и спать. Никогда в жизни я не хотел ничего сильнее. Но когда они бросились прочь, навстречу своей свободе… Боже, Прасковья, это был исторический момент. Мне захотелось присоединиться к ним. Будь на мне хоть какая-то одежда, я сам возглавил бы этот бросок на волю, к свободе.

ПРАСКОВЬЯ: Ты хочешь сдаться властям?

ПАВЕЛ: Да. Вот судьба-индейка: чтобы обрести свободу, я должен сдаться. Но у меня нет выбора. (Слабо улыбается) Думаю, это очередной приказ: предстать перед судом и принять кару. Я столько лет был одинок, что уже забыл, что это такое – посмотреть в глаза другому человеку. Что это за чувство, когда смотрят на тебя. Я все еще боюсь. Но сейчас во мне появилось нечто такое, что сильнее страха. Тоска по людям – мужчинам и женщинам. Это как тоска по дому. Даже если меня приговорят к смерти, в расстрельном взводе я буду видеть родных и близких. С ними я почувствую себя дома, чего никогда не чувствовал в этом свинарнике.

ПРАСКОВЬЯ: Ну что ж, быть посему. Я принесу тебе какую-нибудь одежду. Жаль, что мы не можем отправиться в Барабинск. Сейчас я бы сделала это с удовольствием.

ПРАСКОВЬЯ уходит. Сквозь открытые двери внутрь проникают первые лучи утреннего света. ПАВЕЛ берет ведро воды и начинает умываться. Одновременно он обращает внимание на надписи и рисунки на стене. Взяв тряпку, он пытается стереть их, но он слишком изнурен, чтобы довести это дело до конца. Возвращается ПРАСКОВЬЯ, держа в руках черный свадебный костюм ПАВЛА. Она также переоделась.

ПАВЕЛ: Что это?

ПРАСКОВЬЯ: Не узнаешь? Твой свадебный костюм.

ПАВЕЛ: Это же было Бог знает сколько лет назад. Его еще можно носить?

ПРАСКОВЬЯ: Не сомневайся. После того случая с твоей военной формой, я решила, что буду очень тщательно следить за ним. У меня было такое чувство, что в один прекрасный день он тебе понадобится.

ПАВЕЛ начинает переодеваться в костюм.

ПРАСКОВЬЯ: Как мы поступим, Павел? Сегодня не праздничный день. Если ты просто станешь посреди улицы и начнешь заявлять, кто ты есть и что ты совершил, вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное. Тебя никто не станет слушать. Сейчас повсюду полно ненормальных, и никто на них не обращает внимания, разве что милиция. Может, тебе лучше сразу явиться в милицию?

ПАВЕЛ (оскорблен): Я не уголовник, Прасковья. Я военный преступник. Насколько я помню в Уставе сказано, что дезертирство – самое тяжкое военное преступление. Я явлюсь, Прасковья. Но я явлюсь в казарму.

Теперь он одет.

ПАВЕЛ: Идем же…

ПРАСКОВЬЯ: Вчера ты не увидел восход солнца. Если тебя это хоть немного утешит, мы еще можем успеть увидеть восход.

Уходят.

КОНЕЦ

Дата добавления: 2015-09-05