Кавказские письма М. С. Воронцова к А. П. Ермолову 2 страница

Теперь насчет Аргутинского. Конечно я не так нов в делах и реляциях, чтобы верить числу убитых неприятелей и даже обыкновенно, как ты сам мог видеть, в известиях о делах, где я сам находился, я никаких чисел в этом отношении не назначаю. Никто не обязан верить, что Аргутинский 600 лезгин бросил с круч. Но Аргутинский настоящий генерал, имеет большие способности, большой навык, обыкновенно счастлив на войне и знанием края, языков и общею к нему доверенностью и наших войск, и туземной милиции, он незаменим в том важном месте, где теперь начальствует. Конечно, в этом году, я имел некоторую надежду, что он сделает больше, что может быть возьмет Тилитли и нанесет большой удар Кибит-Магомету. Это не сбылось; но я думаю, что Аргутинский сделал все, что мог, и во всяком случае во все нужное время он занимал и оттянул от нас, вместе с храбрым Шварцом, все общества среднего и южного Дагестана. Представить его в генерал-лейтенанты было две причины: 1 — я, что он более трех лет занимает, во всех отношениях, с успехом и с общею доверенностью, настоящее генерал-лейтенантское место, а после производства Лабинцова и Фрейтага (из которых последний был моложе Аргутинского) Аргутинский бы никак не остался служить, если бы его не произвели; потеря же его была бы для нас слишком чувствительна. Производством теперь трех отличных людей и прибавя к ним Шварца, я имею четырех отрядных командиров, каких лучше желать нельзя; а покаместь они были генерал-майоры, то столкновения по старшинству беспрестанно мешали, к большому вреду здешних военных дел. Конечно награды были сюда посланы в этом году необычайные; но я думаю, что, прося об оных щедрого и милостивого Государя, я сделал полезное для здешних войск. Вся Россия говорила недавно, что войска на Кавказе обескуражены и потеряли прежний блистательный порыв к сражениям и славе; я этого не нашел на деле и, напротив того, видел везде ту же готовность, ту же неустрашимость, которыми прежде отличались полки Кавказские; я счел нужным показать им, что Государь ценит их службу и любит их награждать. Я хотел, кроме того, возвысить их самих в собственном мнении; ибо ежели человек, и еще более, целый полк, уверен, что он хорош и страшен неприятелю, то этим самим он таким и делается, хотя до того он ничем этого не доказал. Мы видели примеры этого в этом году в некоторых батальонах 5-го корпуса; я ручаюсь за то, что после трудного похода, и хотя были и опасности, и потери, эти батальоны теперь могут цениться вдвое более, нежели можно было это делать в прошлом году; они считают себя героями, и это уже почти довольно, чтобы быть героями.

Теперь буду отвечать на обвинение, что мы не признавались в отступлении, хотя действительно отступили; потому что, вошед в горы, мы потом из оных вышли опять на плоскость. Здесь может быть спор только об слове. Оставаться совершенно в горах и там зимовать не предполагалось и было невозможно. Мы вошли с одной стороны и когда нужно было выдти, то из Дарго разделились на две части, эшелоны, поставленные для нашего продовольствия, имев направление на Мичикале и Кирки, по которому мы шли вперед. И поэтому можно сказать, что эта часть войска число отступила; мы же пошли тоже на плоскость, но по другому направлению, только не на те места, по которым шли, но на такие, где наших войск еще никогда не было. Кроме того, чтобы идти таким образом, надо было начать с того, чтобы атаковать самого Шамиля в его позиции у деревни Цонтери. Сзади у нас неприятеля в тот день не было; да и в три следующие, т. е. до того места, где мы после соединились с Фрейтагом, арьергарду почти не было дела: неприятель был всегда впереди нас, и мы должны были каждый день штыками брать его позиции. Уже только 19-го числа, когда впереди у нас был не Шамиль, а Фрейтаг, все силы неприятельские обратились на арьергард, но без успеха, хотя одна рота Кабардинского полка пострадала; 20-го же никакого преследования не было, и мы пришли в Герзель-аул почти без выстрела.

Вот почему я считал себя в праве сказать в приказе, что мы нигде не отступали, а безпрестанно шли вперед на неприятельские позиции. Это приятно для солдат, и можно и им и себе сделать это удовольствие, когда и факты нас в том поддерживают. Впрочем довольно любопытно, что и из тех войск, которые были на линии продовольствия только сперва один батальон из Андии и потом еще два, присоединившиеся к нему в Бурцукалах или Андийских воротах, были преследуемы до Мичикале; а потом весь отряд князя Бебутова, из 11 батальонов, стоял еще две недели в Мичикале и Кирках, потом спустился к Чиркею, не видя неприятеля и совершенно без выстрела. Ожидая, что его будут атаковать, я из Герзель-аула пошел с двумя свежими батальонами и частью конницы, чтобы им помочь и по обстоятельствам остаться еще на месте, ежели будет неприятель, или с ними же спуститься в Чиркей и Шуру; но еще на дороге получил рапорт, что неприятеля нет и что отряд занимается совершенно безопасно отправлением тяжестей и проч. с малыми конвоями. Оставив мою пехоту на Сулаке, я поехал в Шуру, и 4-го августа, т. е. 16 дней после того как мы расстались с Шамилем, князь Бебутов пришел в Чиркей совершенно в мирном положении.

Теперь два слова о нарекании, что мы были в таком положении, что около самого главнокомандующего убито или ранено четверо из его адъютантов и пр. Ты верно понимаешь, что я не искал лично лишней опасности; это бы было несвойственно ни летам моим, ни месту мною занимаемому, хотя с другой стороны я не могу не чувствовать (как и ты бы почувствовал на моем месте и как ты сам, не один раз, на деле показывал), что офицеру и солдату приятно и ободрительно, когда главный начальник не слишком далеко от них находится. Братское, так сказать, отношение во время огня между начальником и войском, особливо таким, как полки Кавказские, не может не иметь хорошего действия; и потому, хотя я этого не искал, я очень рад, что это так случилось и что во всех отношениях полезно и приятно для моей здесь службы. В Ичкерийском лесу, и именно оттого более, что неприятель был не сзади, а впереди и по бокам, это само от себя сделалось, и я могу это приписать своему счастию. Наш бедный Граббе верно не трусливее меня, он это доказал тысячу раз и в будущее время при каждом случае докажет; но несчастие, которое его преследовало, не дало ему случая натурально и без лишней опрометчивости быть в огне вместе с его подчиненными, особливо в Ичкерийском лесу. Он не мог и не должен был быть со стрелками на флангах или в арьергарде, но это не поправило его здесь моральное положение. Еще до похода в горы я это слышал со всех сторон. Жаль думать, что сей отличный во всех отношениях офицер никого здесь себе не привлек и никакой к себе не внушил доверенности, ни любви. Ежели будет Европейская война, то можно надеяться и даже быть уверенным, что для Граббе опять предстоит блистательное поприще; но здесь служить ему уже невозможно. И не говори, любезный друг, чтобы это было от недостатка громкого имени, вселяющего более или менее доверенность: Фрейтаг и Шварц носят имена нерусские и негромкие; но все офицеры и солдаты на Кавказе любят и уважают их и служат у них охотно и с полною доверенностью. Впрочем бедному Граббе более всего повредили Пулло и Засс: это две чумы, которые нам причинили более несчастья, нежели можно тебе изъяснить, и покровительство, оказанное им от Граббе, никогда ему здесь не простится.

Вот, любезный друг, что мне нужно было тебе объяснить на счет дружеского твоего извещения о том, что в Москве о нас говорили. Впрочем я не могу довольно быть признательным почтенной нашей старинной столице и всем вообще нашим соотчичам за участие, которое постоянно все брали в наших действиях и за добрые, благосклонные к нам чувства; дай Бог, чтобы я мог заслужить такое участие и такое доброе мнение. Боюсь теперь одного: в этом году находили вообще, что мы слишком много дрались; теперь, может быть, будут критиковать за противное. Но ты хорошо знаешь мое мнение о системе, которой надобно здесь следовать. В прошедшем году необходимо было идти в горы, идти в Андию и Дарго и показать им, что мы не боимся с ними бороться и между скалами, и в глубине лесов; Бог нам помог это сделать, хотя без блистательного успеха, но и без стыда и без лишней потери. Я говорю: Бог нам помог, потому что без всякой нашей вины могли бы быть большие неприятности. Не приди в самую пору и с неимоверным трудом 13-го к утру лазутчик наш в Андию, мы бы, может быть, потеряли батальон наш, оставленный с храбрым Бельгардом, со всеми тяжестями своими и с частью артиллерии. Я это чувствовал при выступлении из Дарго и ужасно этого боялся; но делать было нечего. С другой стороны, Фрейтаг, отошедший из Большой Чечни для пагубной необходимости сенокошения и снабдив таким образом Шамиля лучшими людьми для действия против нас в лесах, получив после того все мои предписания через лазутчиков и с превосходным распоряжением, с неимоверною скоростию, пришел к нам на встречу с сильным отрядом; мы бы продрались и без него, но, может быть, не без потери некоторой части наших раненых, вьючного обоза и, может быть, артиллерии. За все это надо было благодарить Бога: ибо, вместо того, что мы видим теперь беспрестанно доказательства хороших последствий похода в горы, последствия были бы дурные.

Теперь же следует идти по системе менее наступательной, шагами, может быть, более верными, но тихими. Ты уже видел по газетам действия Фрейтага, в прошедшем месяце, в Гойтинском лесу. Для лучшего объяснения тебе этого дела посылаю тебе карточку, показывающую пространство вырубленного и огнем истребленного леса. Теперь он, вместе с Нестеровым, то же самое делает в Гихинском лесу и к 1-му февраля надеется кончить; а между тем Нестеров, покаместь Фрейтаг был в Гойте, ходил и очищал пролески от Сунжи до реки Артанка, где, близ Ачхоя, мы должны в этом году строить укрепление, которое составит правый фланг передней Чеченской линии. О сию пору чеченцы почти никакого сопротивления не оказывали, хотя эта операция и им и Шамилю весьма не нравится и что в Гойту послано было несколько тысяч горцев с пушками, которые только что перестреливались, съели все, что было провизии и сена в Чеченских деревнях и потом разошлись еще прежде нежели Фрейтаг воротился в Грозную. Можно надеяться, что то же самое будет и в Гихинском лесу, и тогда большое и полезное дело будет сделано с ничтожною потерею.

Ты первый здесь подал мысль и доказал необходимость истреблять леса по путям сообщения и много в этом отношении сделал, но после тебя никто этим не занимался. Между тем у теперешнего нашего неприятеля есть артиллерия; двух ружейных выстрелов, как прежде, уже теперь недостаточно, и мы должны рубить и истреблять на два пушечные выстрелы, по крайней мере картечные. С истреблением и Гихинского леса и с построением укрепления на Фортанге, положение Малой Чечни совершенно изменится, и можно надеяться, что она покорится. Подобные же действия для Большой Чечни начнутся в следующую зиму открытием таковаго же широкого сообщения от Аргуна через Шали к Маюртупу; Лезгинский же отряд в этом году подымется более или менее, смотря по обстоятельствам, на гору к Дидойским обществам, а для сего, еще с Февраля, начнется рубка леса от укрепления Натлис-Мтцемели (что впереди деревни Сабуй) к горе Кодор.

Эти сведения о предстоящих и будущих наших намерениях должны остаться единственно для тебя; но мне нужно было объяснить их тебе и спросить твое мнение. На правом фланге у нас все спокойно, также и на Восточном берегу. Теперь остается мне у тебя просить прощения за столь длинное письмо; я сам ужасаюсь, смотря, сколько намарано листов; каково же будет тебе читать оные? Прощай, любезный друг; остаюсь на всегда преданный тебе М. Воронцов.

(Собственноручно). Представление в пользу царицы Марии послано.

Нальчик, 5 мая 1846 г.

Письмо твое от 13 Апреля, любезнейший Алексей Петрович, я получил в Владикавказе, куда я должен был поспешить из Шемахи по получении известия о вторжении Шамиля в Кабарду. Будучи уверен, что в Москве пойдут всякого рода толки и преувеличения насчет этой экспедиции, я из Владикавказа же написал несколько слов Булгакову, для успокоения на счет предприятия, которое кончилось ничем почти вредным для нас, но совершенною неудачею для нашего неприятеля. Пробыв всего шесть дней в Большой Кабарде, в Черекском ущелье, не успев почти ни в чем с Кабардинцами и не смев ни взять, ни атаковать ни слабого укрепления Черекского, ни одной станицы на Тереке, он обманул тех из Кабардинцев, которые к нему пристали, обещанием идти чрез два дня в Нальчик или на Баксан, и, велев им собрать молодцов к нему на помощь, в ту же ночь, с 25-го на 26-е, ушел поспешно к Тереку; там подрался немного с Миллером, который очутился тут с тремя батальонами, тотчас переправился, шел без остановки целые сутки и 27-го по утру переправился уже через Сунжу, сделав, как ты увидишь по карте, в 36 часов до 150 верст.

26-го числа уже три батальона, пришедшие из Грузии, соединились с Нестеровым, который был на дороге к Ардону, в намерении соединиться с Миллером и с ним вместе идти к Фрейтагу. Если бы Шамиль промедлил еще два дня, то ему было бы почти невозможно спастись, по крайней мере с артиллериею; он это почувствовал и, как скоро узнал, что войска из Грузии перевалились чрез горы и пришли в Владикавказ, и видя, что Кабардинцы только что отчасти колеблются, а вооруженного восстания в его пользу никакого не сделали, он решил уйти как можно скорее. Идучи в Кабарду, он послал наиба Нур-Али-Муллу с большим сборищем с приказанием идти чрез Джираховское ущелье к Ларсу и пересечь все сообщения между Грузиею и Владикавказом; но отчасти по нерешительности и отчасти по наклонности Галачаевцев, а еще более Джираховцев пропустить его чрез свое ущелье, Нул-Али ничего не сделал и остался только несколько дней не ближе 30 верст от большой дороги, между тем как наши войска со всех сторон сбирались.

Конечно жаль и очень жаль, что он мог уйти без большой материальной потери, потому что тогда бы был для него решительный удар; но при таком поспешном уходе трудно было против него более сделать. Впрочем он людей потерял довольно в разных стычках, особливо переправляясь назад через Терек, где половина его отряда была во все время под картечью пушек Миллера; репутация же его и влияние моральное много пострадали, потому что, собрав самое сильное сборище, которого он во все время еще не имел и обещав ему самые блистательные успехи, он не имел ни малейшей удачи. Войска его, собранные из всех частей Дагестана (между пленными есть Аварцы и Унцукульцы) в последние дни совершенно голодали. Кабардинцы не могли или не хотели ему давать хлеба и с большим принуждением только делились рогатым скотом, а на возвратном пути многие умерли от жажды: ибо, чтобы идти скорее и не быть отрезанными Нестеровым, он шел от Терека до Сунжи верст 80 по средней дороге, совершенно безводной. А вместе с тем и он сам, и все прибывшие с ним увидели, что между Черкесскими и другими племенами, ни расположения, ни помощи ему не было, кроме некоторых князей или, лучше сказать, узденей Большой Кабарды, всего 4 человека, которые его вызывали, но потом ничего в его пользу не могли сделать. Народы Правого фланга и Закубанцы на его призывы отвечали, что они будут ждать его успехов, дабы на что-либо решиться и тогда только прекратить мирные с нами сношения; а Карачаевцы ему решительно сказали, что будут драться до последнего и не пустят через их земли.

Все это вместе составляет результат хороший, и мы в этом много обязаны своевременному узнанию чрез лазутчиков о сборе и направлении его и счастливому движению Фрейтага в Казах-Кичу, пред самым моментом переправы Шамиля, несколько верст выше чрез Сунжу, и скорому его преследованию по следам. Это самое поставило Шамиля с самого начала в фальшивое полохсение. Уже на Тереке Фрейтаг, может быть, мог бы действовать решительнее 18 числа; но с одной стороны он счел необходимым видеть Нестерова и обеспечить свое продовольствие, а с другой стороны они оба были обмануты фальшивым известием, что вся Большая Кабарда вооружилась и соединяется с Шамилем у Минарета. Как бы то ни было, все надежды Шамиля на народы Правого фланга и между ними надежды тех, которые ждали его и считали на возможность и последствия его к ним прибытия, все эти надежды пропали; а между Дагестанцами и другими, с ним пришедшими в столь неудачном походе, влияние и власть его более или менее должны уменьшится.

Теперь посмотрим, что он будет делать. Мы будем хладнокровно продолжать наши прежние предположения, а там что Богу угодно, то и будет. Скажу только еще, что если Шамиль имел большие намерения для будущности, то и тут он сделал большую ошибку в выборе на то времени. В первых известиях, полученных мною еще в Шемахе и на дороге, здешние наши начальники, или из опасения того, что сделают Кабардинцы, или по другим, неизвестным мне причинам, давали всему вид весьма серьезный и говорили о возможности потерять владычество России на Кавказе. Я этому с самого начала не поверил по двум причинам: 1-е по скорому преследованию Фрейтага и по уверенности, что большого восстания в Кабарде не будет, а 2), что если дела пойдут немного вдаль, то мы имели в нашу пользу ту огромную выгоду, что 12 батальонов 5-го корпуса (все тысячные батальоны), долженствующие идти в Россию, кроме одного, все еще были на местах и тотчас задержаны: 4 в Дагестане, а 8 на Линии и близ самого театра происшествий. С таким резервом успех наш не мог быть сомнителен, если бы Кабарда и восстала. Заводовский тотчас остановил и поворотил батальон, который был уже за Ставрополем, прочих придвинул; а один, попавшись в руки Фрейтага, участвовал в его походе, равно как и маршевые батальоны, идущие на комплектование новых полков, Дагестанского и Самурского. Теперь 4 батальона 13-й дивизии уже мною отпущены по прежнему направлению в Россию; прочие же задержаны на несколько недель, пока не везде осмотримся, и маршевые батальоны дойдут до своих новых полков. Все это я сам увижу, ибо отсель отправляюсь после завтра по Тереку на Внезапную, Чир-Юрт, Шуру и в Южный Дагестан.

Здесь в Кабарде все кончено и устроено; главные виновники, писавшие к Шамилю и просившие его прийти сюда, суть Магомет-Мирза Анзоров, Магомет Кожохов, Магомет Тилтеров и Магомет Куденетов; они скрылись в леса или в Чечню. С ними поступлено по твоей прокламации: они объявлены абреками, имение их конфисковано, и все положенные тобою штрафы и наказания объявлены против тех, которые дадут им малейшую помощь или убежище. Кроме этих четырех есть еще один эфенди Гаджи-Берцов, писавший призвание Шамилю и который попал в ту же категорию; главного же эфенди здесь Шаратлука, который хотя был у Шамиля, но его не призывал и потом немедленно явился к кн. Голицыну, мы удалили на время в Россию. Явившиеся ко мне здесь все князья выбрали для нового Кабардинского суда таких, которые не являлись к Шамилю, и все единодушно просили о строгом наказании настоящих виновных. В числе оставшихся у нас вернейшими и показавших более усердия, нельзя не отличить подполковн. князя Мисоста Атажухина, князя Алкаева Мисостова, Батыр-Бек-Тамбиева, подпоручика Мед-Кудепетова, Баты-Гирея Даутокова, Девлет-Гирея Тамбиева, Жашока Агоева, Магомета Намцова и некоторых других. Народ везде остался спокойным, и те только увлечены или вышли сами в горы, которые были на самой дороге Шамиля или как у Магомет-Анзорова, которого владетели к тому принудили. Теперь все до единого уже возвратились в свои аулы и все уже начали пахать и сеять, как будто ни в чем не бывало. Из тех, которые были собраны у Шамиля в Череке, партия была послана вместе с Чеченцами на Баксан, но как скоро встречены были кавалериею Фрейтага, то Кабардинцы отказались от боя, не смотря на увещания Магомет Анзорова; Чеченцам одним досталось от передовых казаков, и они оставили 5 тел. Ненависть между Кабардинцами, Чеченцами и Тавлинцами останется на долго весьма сильно. Голицыну были трудные минуты до прихода Фрейтага к Череку, и он не мог не ждать атаки для самого Нальчика; но решительно Шамиль не смел ничего атаковать и тем еще более показал слабость свою всем здешним народам.

Я здесь сижу у стола, на котором пишет обыкновенно Голицын и на котором лежат два закона, которые служат ему руководством: Кора во Французском переводе и твоя прокламация, и положение насчет Кабардинского народа. Я это письмо начал в Нальчике, продолжал сегодня 12 числа в Внезапной, а кончу, надеюсь, в Шуре. Вчера я осматривал и решил местность для построения укрепления на Эрак-Су, на половине дороги отсюда до Герзель-аула и в ровной дистанции 11 верст от сих двух укреплений и Таш-Кичу. Эта мера и постановление драгунского полка в Чир-Юрте, куда я сегодня иду, много успокоят и утвердят всю здешнюю плоскость. Из Шуры постараюсь отвечать на разные пункты письма твоего; между тем скажу теперь о причине, по которой отдан под суд полковник Копьев.

Он обвиняется в трех пунктах: 1) Жестокое наказание в 1844 г. одного мастерового слесаря за какой-то ключик, дурно сделанный для его шкатулки, и от которого он исчах и скоро умер в госпитале; смерть его показана иначе, и наказание даже не записано в штрафной книге. 2) За фальшивое донесение вот по какому случаю. В прошлую осень рядовой, также мастеровой команды, повесился; в полку делали следствие о сем и донесли бригадному командиру, «что никакой причины на это не открылось, кроме той, что тот рядовой был пьяница». Время было выбрано, когда бригадный командир генерал Врангель был в отсутствии. Тот же полковой командир Копьев вышел и бригадным, дело велел предоставить воле Божьей и донес в Главный Штаб, что никаких причин не открылось. По дошедшему до меня сведению послано исследовать, и вышло, что рядовой повесился после наказания, также жестокого, за то, что он будто без позволения делал для какого-то генерала мебель и что по вскрытии тела медиком найдены сильные знаки наказания, которые медик скрыл, равно как и офицер при вскрытии бывший, и что фельдшера даже показали, что в ранах были остатки палок или розог. 3) Он был, по прежнему еще утверждению Нейдгардтом, поставщиком провианта в своем полку и давал солдатам такую муку, что они теряли 10 % на очистку, которых он им не вознаграждал. Два раза на этот счет были жалобы и ему замечания; наконец, при последнем следствии найден в той же несчастной мастеровой команде, которая не имела способов как в ротах очищать муку, такой хлеб, который, по сделанному формальному акту, назван отвратительным и вредным. Вот, любезный Алексей Петрович, за что Копьев отдан под суд. По моему мнению и по моей совести причины более нежели достаточны. О прежней его службе, которую ты называешь блистательною, я ничего не знаю; знаю только, что в последние годы здесь он нигде не был, никуда не просился; а теперь, — когда два батальона его полка назначены в экспедицию, он не только не просился с ними идти, но беспрестанно ходатайствовал, чтобы первый батальон оставался на месте… Он опять просил об этом бывшего начальника штаба, даже после того, когда я ему сказал, что с такими правилами он не будет находить благородных людей, чтобы служить офицерами в уважаемом Грузинском гренадерском полку. Все его занятия были по провиантской части и формировании мастеровых, которых я с самого начала прогнал несколько десятков из Тифлиса, между прочим одного парикмахера, прекрасного гренадера, который учился сей благородной науке у Французского парикмахера в Тифлисе, взамен другого, который у того же парикмахера учился и в прошлом году, купаясь в Куре, утонул. Правда, что на это была причина; ибо Копьев сам носил парик и для того желал иметь настоящего для сего артиста. Впрочем, я сначала донес чрез военного министра, что конфирмации по делу Копьева я здесь не положу, а все дело отправлю с одним только моим мнением на рассмотрение генерал-аудиториата и высочайшее разрешение Государя Императора.

С Дадьяном поступлено может быть и слишком строго, и может быть от того самого и последствия не были совершенно удовлетворительны; злоупотребления в том же роде продолжались и теперь еще не вовсе искоренились. Из Тифлиса я выслал осенью к ближним своим полкам 630 человек, т. е. сильный батальон, которые были там без пользы и в противность закона. Всего труднее справиться с сенокосами, которые почти везде сделались спекуляциею полковых командиров; привести это в совершенный порядок очень трудно, почти невозможно, но буду стараться сколько сил будет. За прошедшее не взыскиваю; стараюсь только, чтобы на будущее время всего этого было менее.

Я оканчиваю это письмо в Шуре; но при первом досуге и не позже как из Тифлиса, где и надеюсь быть к 1 июня, буду отвечать на другие статьи письма твоего и распоряжусь насчет карт для тебя и сведений. О Кучине я справлялся и сегодня его увижу; он не был представлен в прошлом году полковым командиром в офицеры, потому что слишком недавно был произведен в унтер-офицеры, но при первом случае это будет сделано. Его очень хвалят, и он заведывает школою колонистов; но как скоро какой-либо батальон пойдет туда, где могут быть случаи отличиться, то он будет туда откомандирован, а школа отдастся другому. Пожалуйста, скажи все это почтенному его отцу.

Едучи сюда, я назначил прекрасное место для укрепления на Эрик-Су, между Герзель-аулом и Внезапной, а третьего дня имел удовольствие видеть отличное укрепление в Чир-Юрте на Сулаке, которое Лабинцов успел построить прошлого осенью после экспедиции; это укрепление, перевод драгунского полка на Сулак и расположение нового Дагестанского полка выше Шуры в Ишкартах, совершенно обеспечат Шамхальскую плоскость и сильно помогут, вместе с укреплением на Эрик-Су, для успокоения и Кумыхской плоскости.

Прощай, любезный друг. Стыжусь многословия сего письма; но мне нужно было тебе объяснить дело Копьева. Известия из гор все благоприятные на счет впечатления от огромной и неудачной экспедиции Шамиля. Обнимаю тебя душевно и остаюсь навсегда преданным тебе М. Воронцов.

Темир-Хан-Шура, 15 мая 1846 г.

Любезный Алексей Петрович. Я сегодня отправил по почте длинное письмо к тебе, а теперь пишу два слова с едущим в Петербург одним из отличившихся здесь людей, Дукай-Кадий Ауховский. Сделай милость, будь к нему милостив. Он привык тебя уважать, как все здешнее народонаселение; он несколько раз показал отличную храбрость и совершенную к нам преданность. Прошлого года в деле у Анди он был со мною, когда я спешил к делу кн. Барятинского и по такой дороге в гору, что ни одна лошадь под бывшими со мною не могла подниматься, и мы с ним проехали почти вдвоем. Прощай, любезный Алексей Петрович. Дукай может много тебе рассказать про здешние дела. Преданный тебе М. Воронцов.

Владикавказ, 1 июля 1846 г.

Я получил третьего дня, любезный Алексей Петрович письмо твое от июня и надеюсь сегодня иметь свободное время, чтобы ответить и на оное, и по некоторым статьям на прежнее от 13 апреля; потому что из Шуры я только мог написать о получении оного. Я просил о назначении губернатором двоюродного твоего брата < Сергея Николаевича Ермолова^ потому что от всех хороших людей здесь слышал о нем лестные отзывы и конечно не могу скрыть, что, при таких отзывах и при ровных правах, мне приятнее иметь дело с Ермоловым, нежели с Трандафиловым или даже Кампен-гаузеном. Я теперь душевно радуюсь сему назначению, видя, что ты его любишь, так его хвалишь, и что он сам рад сюда ехать и здесь служить.

О снятии запрещения с имения сына почтенного барона Розена я точно отнесся куда следует вследствие письма твоего, но не знал и очень теперь радуюсь, что это сделано. Что же касается до царицы Марии, то, также вследствие твоего уведомления, я писал и сильно писал в ее пользу. Ладинский мне в этом хорошо помог, и мы, кажется, сильно доказали умеренность ее просьбы и справедливость и пристойность удовлетворить оную; но это дело еще не решено. Великий наш министр внутренних дел, кажется, обиделся тем, что я должен был сказать о прежних по этому делу действиях; а Государю, я думаю, напомнили, что она убила Лазарева. Впрочем, если будет возможность и долго не будет разрешения, то я опять попробую напомнить.

Дай Бог, чтобы твое предсказание насчет Шамиля сбылось; но оно основано и на рассудке, и на знании края и дел. Положение его конечно затруднительно. Горцы мало по малу теряют к нему доверенность, видя, что несмотря на его действия и обещания, мы всякий год ближе к ним подходим и все наши предположения приводим не торопясь, но постоянно, в действие. Недавно еще приходил к нам к цепи, в лесу около Фортанги, один известный эфенди, часто употребляемый Шамилем, говоря, что он и некоторые другие из самых почетных лиц в горах и из числа духовных, намереваются, если в этом году Шамиль не будет иметь успехов против нас, не только от него отклонится, но и провозгласить везде, что он недостоин владеть над народом и отступник законов Корана, ибо употребляет зверскую деспотическую власть против настоящей пользы племен, которые теперь ему послушны. Конечно нельзя давать веры подобным словам; но из них и многих других фактов можно надеяться, что влияние его уменьшается. Чеченцы Малой Чечни единогласно говорят, что если Шамиль не может помешать нам выстроить начатую теперь крепость, им не остается другого средства, как покориться. Шамиль это знает и не смеет идти на Лабинцова, который строит крепость, и не смеет также оставаться без действия, приказывает сбираться и наибам действовать против нас; но наибов не слушаются: он один по твердости характера и по страху, который все к нему чувствуют, может к чему-либо принудить и что-либо предпринять. По возвращении из Малой Чечни я был здесь около недели и собирался вчера ехать на левый фланг Лезгинской линии разрешить один важный вопрос насчет мер, принятых ген. Горским и позиции части его отряда на горе Кодор, как вдруг рано поутру Нестеров принес мне известие довольно положительное о сильном сборе в Шалях, в Большой Чечне и что Шамиль сам туда отправился с пушками. Разумеется, что я остался здесь и очень рад, что, полагая доехать вчера только до Казбека, я не отправился рано поутру и теперь подожду, чем все это объяснится. А Владикавказ в теперешних обстоятельствах есть пункт самый центральный; будучи на большой почтовой дороге, я получаю скоро со всех сторон известия и могу легко управлять всеми распоряжениями, получая кроме того всякий день, через наших азиатцев, известия от Лабинцова. Не знаю, что Шамиль может и хочет предпринять. Если у нас есть пункт слабый на время, то это Кумыкская плоскость; но и тут я надеюсь на благость Божию, что он ни в чем важном не успеет. Они, месяц тому назад, не могли помешать Козловскому начать строить укрепление на Ярык-Су. Фрейтаг на днях должен получить целый Донской полк с Правого фланга, а драгунский полк подходит к переправе через Терек в Амираджи-Юрте, чтобы идти на Сулак-Тавлинцов. Шамиль не может иметь с собою много: они боятся и за свои пределы с тех пор, как мы укрепились в прошлом году в Чир-Юрте, а теперь заняли Ишкарты для штаба нового Дагестанского полка. С южного Дагестана никто или мало кто придет, ибо Аргутинский с 7 батальонами около Кумыха и горы Турчидага. Они ходили с Шамилем в Кабарду, потому что Аргутинский тогда был на зимних квартирах на Самуре, и эта экспедиция немного им прибавила охоты служить Шамилю; сбор же, какой есть в Большой Чечне, должен на что либо решиться немедленно, ибо долго их держать вместе невозможно, особливо теперь, что сенокосы начались и жатва скоро начнется. Надобно полагать, что Шамиль хочет держать чеченцев в нерешительности между страхом и надеждою в самое то время, когда они входят более и более в сношения с нами о покорности; может быть также, он надеется всеми этими движениями и угрозами расстроить и отвлечь нас от построения новой крепости; но я надеюсь, что в этом он ошибается. Конечно, надо бдительно смотреть за его действиями и принять по оным нужные меры, но мы между тем будем спокойно и хладнокровно продолжать наше дело и ожидать, что Богу будет угодно. Место для нового укрепления прекрасно.

Дата добавления: 2015-09-05