Осени /аки/ след.

Заметим, что благодаря такой словесно-образной игре параллелизм «ты» - «ветви» осложняется и утончается введением интенции«я», выступающего медиатором между ними.

Вариацией юкари-котоба является какэкотоба (букв. «поворотное слово»), прием, также основанный на использовании омонимии и расщеплении слова на омофоны. Например, слово «акаси» – топоним, но одновременно оно означает «встречать рассвет»; «яку» – «жечь» (о соли) и «сгорать» (от любви). На этой полисемии строится стихотворение, которое получит совершенно разные смыслы в зависимости от того, какое значение мы примем:

В долгие ночи	В долгие ночи
От соли, что жгут /яку/	Сгораю от любви /яку/ к тебе,
В бухте Акаси,	Встречая рассвет /акаси/,
Дым в небе	Дымом в небе
Стоит, не поднимаясь.	Застыну[41].

О такого типа стихотворениях исследовательница замечает, что они воспринимаются целостно и одновременно, но тем не менее предстают сразу в двух ипостасях. И это не недосказанность, потому что главное здесь материально присутствует в тексте[42]. Можно сказать, что перед нами именно параллелизм в его японском варианте.

В заключение заметим, что описанные традиционные принципы японской поэзии по своей природе ближе к индийским аланкарам, чем к европейским тропам, ибо они являются не отдельными словами или лингвистическими единицами, а способами художественного мышления, оформляющими целое художественного высказывания.

Подведем итог тому, что мы узнали о словесном образе в эйдетической поэтике.

Создатель теории дополнительности Н. Бор утверждал, что нельзя на одном языке описать никакое сложное явление – для этого нужно как минимум два разных языка. На стадии эйдетической поэтики самоопределяется и совершенствуется второй (после мифологических кумуляции и параллелизма) исторический образный язык, исходящий из принципа различения. Слово в нем обретает понятийную ясность и в то же время становится одноголосым и объектным, прямо направленным на свой предмет словом, выражением последней смысловой инстанции говорящего. Это именно предел, никогда не реализуемый до конца в эмпирии художественного развития и к тому же оспоренный к исходу рассматриваемой эпохи – уже у Рабле, Шекспира и Сервантеса.

Однако одноголосое и объектное слово обретает в эйдетической поэтике еще одно качество, без которого отныне литература будет немыслима. В нем рождается тропеичность, способность к тонкой и непрямой образно-понятийной игре, создающей сложную и многоплановую смысловую перспективу.

Одна из самых глубоких составляющих этой перспективы – встреча с другим, архаическим образным языком, заданным традицией синкретической поэтики и дремлющим в памяти культуры. Особенно открыта данной традиции, как мы увидели, восточная литература, которая не порвала с предшествующей стадией развития столь радикально, как европейская, и, не отказавшись от образного языка параллелизма, сумела по-своему рефлексивно углубить и утончить его. Но и европейская литература не оказалась «глуха и нема» к своей исторической подпочве. Одноголосое слово и троп в той или иной степени (что особенно очевидно на примере символа) сохраняют память о мифологической семантике и ее образном языке. И это открывает возможность установления качественно нового отношения между образными языками в следующую эпоху развития поэтики.

[1] Михайлов А.В. Поэтика барокко // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С.331.

[2] Волошинов В.Н. (Бахтин М.М.) Марксизм и философия языка. С.81.

[3] Называя ведийское учение о слове, учение древних греческих мыслителей о Логосе, библейскую философию слова, М.М. Бахтин утверждает: «Если бы какой-нибудь народ знал только свой родной язык, если бы слово для него совпадало с родным словом его жизни, если бы в его кругозор не входило загадочное чужое слово, слово чужого языка, то такой народ никогда не создал бы подобных философем. Поразительная черта: от глубочайшей древности и до сегодняшнего дня философия слова и лингвистическое мышление зиждутся на специфическом ощущении чужого иноязычного слова и на тех задачах, которые ставит именно чужое слово сознанию – разгадать и научить разгаданному» (Там же. С.81).

[4] См. об этом: Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского (особенно главы: Идея у Достоевского; Слово у Достоевского); См. также: Лучников М.Ю. Литературное произведение как высказывание. Кемерово, 1989. С.33-34.

[5] Лучников М.Ю. Литературное произведение как высказывание. Кемерово, 1989. С.33-34.

[6] Уилрайт Ф. Метафора и реальность // Теория метафоры. М., 1990. С.85.

[7] Там же. С.89.

[8] Кассирер Э. Сила метафоры // Теория метафоры. С.35.

[9] Там же. С.39.

[10] Там же. С.33.

[11] Подробно о соотношении абстрактного и конкретного в разных типах образа см.: Лосев А.Ф. Проблема вариативного функционирования поэтического языка // Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982.

[12] См. об этом и: Лучников М.Ю. Литературное произведение как высказывание. С.46.

[13] Михайлов А.В. Поэтика барокко. С. 364.

[14] См. об этом: Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976.

[15] Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1971. С.179.

[16] Шидфар Б.Я. Поэтическая система арабской классической литературы. М., 1974. С.156.

[17] Лучников М.Ю. Литературное произведение как высказывание. С.50.

[18] См. об этом в нашей статье: К вопросу о субъекто-образной структуре «Слова о полку Игореве» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 44. Л., 1990.

[19] Пумпянский Л.В. Ломоносов и немецкая школа разума // XVIII век. Русская литература XVIII-нач.XIX в. в общественно-культурном контексте. Л., 1983. С.26.

[20] Дандин. Кавьядарша (Зеркало поэзии). Пер. П.А. Гринцера // Восточная поэтика. М., 1996. С. 123.

[21] Гринцер П.А. Основные категории индийской поэтики. М., 1987. С.68-69.

[22] Там же. С.65.

[23] Там же. С.69.

[24] Анандавардхана. Дхваньялока. М., 1974. С.167.

[25] См: Алиханова Ю.И. Комментарий // Анандавардхана. Дхваньялока.

[26] Григорьева Т.П. Даосская и буддийская модели мира (предварительные заметки) // Дао и даосизм в Китае. М., 1982. С.161, и др.

[27] Чжyaнцзы. Пер. Л.Д. Позднеевой // Материалисты и диалектики древнего Китая. М., 1967. С.143.

[28] Там же. С.146.

[29] Хуайнань-цзы. Пер. Л.Е. Померанцевой // Древнекитайская философия. Эпоха Хань. М., 1990. С.39.

[30] Там же.

[31] Чжуанцзы. Указ. соч. С.141.

[32] Монзелер Г.О. Примечания // Ли Бо. Избранная лирика. М., 1957.

[33] Там же. С.161.

[34] Смирнов И. Комментарий // Яшмовые ступени. Из китайской поэзии эпохи Мин (XIV-XVII вв.). М., 1989. С.29.

[35] Ермакова Л.М. Ритуальные и космологические значения в ранней японской поэзии // Архаический ритуал в фольклоре и раннелитературных памятниках. М., 1978. С.64.

[36] Боронина И.А. Поэтика японского классического стиха VIII-XIII вв. М., 1978. С.68.

[37] Мальцев Г.И. Традиционные формулы русской народной необрядовой лирики. М., 1989. С.51-52.

[38] Ермакова Л.М. Ритуальные и космологические значения в ранней японской поэзии // Архаический ритуал в фольклоре и раннелитературных памятниках. М., 1978. С.64.

[39] Цит. по: Боронина И.А. Поэтика японского классического стиха.С.228.

[40] Там же. С.42-43.

[41] Там же.

[42] Ермакова Л.М. Ямато-моногатари как литературный памятник // Ямато-монагатари. М., 1982. С.49-50.

Дата добавления: 2015-09-01