Жил-был телефильм

В начале марта 1995 г. мне позвонил режиссер-теледокументалист Игорь Беляев и попросил не пропустить в эфире его новое произведение. Лента была готова еще в августе 1994 г., но однажды «слетела» и теперь вот поставлена в программу снова.

Я знаком с И. Беляевым почти полвека, мы когда-то вместе учились в МГУ, он собирался стать юристом, а потом вдруг пошел работать на ТВ. Делал передачи – сначала в качестве редактора, затем как автор. Потом дерзнул заняться съемкой документальных лент. Получилось, да так здорово, что вскоре он заставил обратить на себя внимание. А еще позже вошел в число «самых-самых» в телепублицистике. Фильмы его становились событием не только в творческой кинотележизни, но и в общественном сознании. Не столько фиксировали, сколько проникали вглубь. Не развлекали, а заставляли думать. Ставили важные проблемы существования. Тревожили. Побуждали к действию.

Внешне Беляев не обделен почестями и славой. Народный артист. Лауреат Государственной премии и премий многих престижных телефестивалей. Академик телеакадемии (где всего дюжина членов). Профессор института, готовящего телепрофессионалов. И все же его нынешняя судьба типична не столько для удачливого телевизионщика, сколько для переживающего затяжной кризис телекинематографиста. Замечательная его ветвь – документальное телекино – оказалась в небывало трудном положении. Творческое объединение «Экран», в котором были сосредоточены все лучшие силы теледокументалистов, агонизирует. Производство фильмов стало непомерно дорогим. Спонсоров, готовых вкладывать средства в документальное телекино, как говорится, днем с огнем не сыскать. Ничтожные бюджетные деньги телевизионное начальство предпочитает тратить не на фильмы, а на передачи: быстрее, дешевле, а разница на невнимательный взгляд никакой.

Но даже когда какими-то непонятными путями удается достать деньги для съемок фильма и когда он готов, начинаются его приключения, которые нередко приводят к тому, что ленту зрители не видят (или видит ничтожное их число, имеющее обыкновение включать свой телеприемник рано утром или поздно заполночь).

Возвращаясь к нашему герою, хочу вкратце проследить историю последнего фильма Беляева «Жил-был фарцовщик». Снятый по сценарию журналиста Юрия Зерчанинова, он рассказывает об уникальной жизненной истории Юрия Захарова, коренного москвича, выросшего в музыкальной семье. С юных лет он «заболел» любовью к американскому джазу, немного сам играл на трубе. А затем увлекся гораздо менее благородным делом: стал скупать у иностранцев доллары. В ту пору это считалось страшным преступлением. Был арестован, вернулся из лагеря, продолжал заниматься там же. Да еще стал пить и употреблять наркотиками.

Мать Ю. Захарова, помогавшая прихожанам баптистской церкви наладить хор, рассказала там о своем горе. Верующие обещали молиться Богу за ее сына. И молились. Да так истово, что свершилось чудо. Юра перестал пить, колоться, заниматься валютными делами. Женился, завел сынишку. Стал регентом хора в Немчиновской церкви, под Москвой. Бескорыстно служит Богу, зарабатывая на хлеб насущный продажей проездных билетов в вестибюле одной из станций столичного метро.

Из этой истории режиссер меньшего, нежели Беляев, масштаба сделал бы ленту о сверхъестественных явлениях, вроде тех программ, которые показывают в «Третьем глазе». Массовый зритель любит, когда ему рассказывают о «летающих тарелках», «снежном человеке» или о чем-нибудь подобном. В биографии Ю. Захарова было где разгуляться фантазии любителю такого тележанра. У него, например, не было «ломки», которая случается со всяким, кто резко «сходит с иглы». Его, не раз лежавшего в «психушках» по части алкоголизма и наркомании, как-то, в связи с поездкой за рубеж, всесторонне обследовали врачи-психиатры и не верили, что это – их недавний пациент.

Но все эти и подобные им истории я узнал не из фильма, а от самого Ю. Захарова, с которым меня познакомили авторы ленты. В ней же взят не столько «чудесный», сколько социальный и исторический срез Юриной биографии. Поначалу Ю. Зерчанинов и И. Беляев хотели было рассказать на экране о нашумевшей в хрущевские времена истории двух валютчиков – Яна Рокотова («Косого») и Владислава Файбишенко. Потом поняли, что поразившая цивилизованный мир бесцеремонность обращения советского лидера с законами (к ним задним числом применили расстрельную статью, которой в момент совершения преступления не было в Уголовном кодексе страны) сегодня, три десятилетия спустя, когда с законами вообще мало кто считается, вряд ли произведет сильное впечатление. Решили остановиться на конкретной судьбе кого-то из «рядовых» валютчиков. Так вышли на Ю. Захарова.

От этого вся история, лишившись, может быть, политической хлесткости и социологической шири, обрела личностное, человеческое измерение. Нынешний Ю. Захаров не спеша, с множеством красочных и достоверных подробностей, рассказывает о своей жизни рубежа 50–60-х, причем, делает это на тех самых местах, где проходила «злачная» жизнь столицы – на «плешке», на «бродвее». Говорит, понятно, и о себе, причем ничуть не стремясь обелить свое прошлое. Его новое состояние не позволяет избежать покаяния, хотя оно проходит без надрыва, в живой и по-философски мудрой форме.

Ю. Захаров привлекателен тем, что не пытается сделать из себя эдакого борца с режимом, диссидента. Специально говорит об этом. Признается, что в ту уже далекую пору его интересовали самые что ни на есть бытовые радости: сходить с «барухой» в ресторан, «кирнуть» там, потом поехать с нею на «хату». Эти три слова – «кир», «бар» и «хата» – стали ключевыми в раскрытии Ю. Захаровым не только своей жизни, но и жизни той молодежи, частью которой он был.

Впрочем, о жизни советской молодежи этой поры в фильме рассказывает и идеологически выверенная кинохроника, сопровождающая рассказ фарцовщика и откровенно контрастирующая с ним. Она вводит зрителей в ту духовную атмосферу, которая царила в стране в конце 50-х. В отличие от расхожего мнения, будто после XX съезда партии, заклеймившего культ личности и связанные с ним явления, наступил период либерализации в стране, тут показаны незыблемыми все идейные основы советского образа жизни. «Крутые», разоблачительные по отношению к подверженной «тлетворному влиянию буржуазного Запада» молодежи формулировки говорящего от имени народа кинодиктора. Иронический рассказ об американской выставке в Сокольниках, где советские люди с отвращением пробуют напиток толстых – «Пепси-колу». Беспощадные сентенции по отношению к отбросам общества – валютчикам, оказавшимся на скамье подсудимых.

При внешней простоте построения фильма-монолога, фильма-воспоминания о годах молодости героя, его реальное содержание оказывается намного шире. Он становится зеркалом того недавнего прошлого, о котором почему-то еще не написаны исторические труды и мемуары. Так случилось, что активной обработке были подвержены события второй половины 30-х гг. (репрессии 1937–1938 гг.), а также ситуация с политзаключенными («лагерная литература», которая, по странной иронии истории достигла у нас наивысшего взлета и распространения как раз в те годы, когда шла всенародная борьба с фарцовщиками и валютчиками). Хрущевские идеологи, решительно отмежевывающиеся от совершенных при Сталине беззаконий, с легким сердцем творили новые, которые они оправдывали для себя необходимостью для общества борьбы с капиталистической заразой.

Интеллигенты, духовные лидеры общественного мнения, находившиеся под громадным впечатлением от доклада Н. Хрущева на закрытом заседании XX съезда и от начавшихся реабилитаций политзаключенных, попросту не обратили внимания на то, что происходило уже через год после съезда, во время прошедшего в Москве Всемирного фестиваля молодежи. Активные комсомольские патрули боролись с западной модой: узкими брюками и длинными «хвостами» девичьих причесок. Они отлавливали молодых людей, не соответствующих их представлениям о внешнем виде советского человека, и тут же, на месте, разрезали штанины, брили девушек наголо и т. д. Все это делалось, понятно, без суда и следствия. И – удивительно! – не вызывало протестов со стороны «прогрессивной» интеллигенции. Мало того, средства массовой информации немало потрудились для того, чтобы приклеить к этим парням и девушкам ярлыки: «плесень», «стиляги», «фарцовщики»...

Думаю, будущие историки общественной жизни нашего отечества наряду с неплохо исследованным движением диссидентства 70-х гг. обратят внимание на преддиссидентский этап, связанный с теми, кого называли «фарцовщиками»: среди них было, как показывает фильм, немало таких, кто достоин всяческого внимания.

Я, пожалуй, хватил здесь лишнего, занявшись анализом проблематики фильма. Он, действительно, оказался хорош и серьезен. Недаром на его телевизионную премьеру (а она состоялась лишь в конце июля 1995 г.) отозвались рецензиями очень многие газеты. Фактически, после нашумевшей телепремьеры трехсерийной ленты о Дмитрии Якубовском, ни об одном произведении эфира не было написано так много, как о ленте Беляева.

Но меня «Жил-был фарцовщик» интересует с несколько иной стороны. Хочется понять, почему достойное произведение знаменитого автора встретило такое сопротивление по пути к эфиру. Почему, вместо того, чтобы немедленно поставить его в программу и как можно более торжественно подать, телевизионное начальство тянуло почти год, а затем выпустило в глухую отпускную пору, да еще в «мертвое» послеобеденное время, отдав предпочтение пошловато бессодержательной передаче «Теплый дом», где без всякого смысла и плана рассказывается о жизни столичного Дома актера.

Скажу сразу: я не знаю полного ответа на этот вопрос. Для того, чтобы понять случившееся, мы встретились с создателями ленты: сценаристом, режиссером и главным героем. Я мучил их недоуменными вопросами, они, по мере сил, пытались удовлетворить мое любопытство. Кое-что из того довольно долгого разговора я хотел бы представить на этих страницах.

Почему для меня ситуация с «Фарцовщиком» оказалась неожиданной и новой? Дело в том, что в прежнюю пору запрет или затяжка с выпуском в эфир телефильма, постановка его в «мертвое» время связано было с тем, что у начальства появлялись какие-то недовольства или возражения по поводу пафоса или содержания произведения. В таких случаях во время сдачи ленты возникали какие-то замечания или вопросы, звучали претензии и просьбы что-то доделать или переснять. Становилось ясно, что произведению уготована нелегкая жизнь. А тут все оказалось по-другому: никаких замечаний, все нормально. Картину приняли, а затем... Затем положили в долгий ящик и забыли о ней. Никого не интересовала дальнейшая ее судьба. Лишь через одиннадцать месяцев, с третьего «захода» она вышла в эфир. Можно подумать, что наше ТВ настолько богато шедеврами, что хорошему, глубокому, проблемному фильму невозможно протолкнуться среди них.

– Телевидение в принципе, – говорит И. Беляев, – не способно воспринимать «штучную» продукцию. Сегодня оно перешло к блочному, сборному, стандартному строительству, когда всякая «архитектура», всякая «живопись» в ТВ не лезет. Мы знали об этом. И когда начинали картину, мы, фактически, делали «пилот», имея в виду вслед за этой лентой сделать еще несколько про людей необычной судьбы. Мы намеревались раз в два месяца «выдавать» по такой ленте. Если, мы думали, этот фильм вызовет яркий отклик и нас попросят о продолжении.

К сожалению, в последнее время, вслед за идеей, что нам армия нужна без идеологии, появилась сходная: нам ТВ нужно без идеологии. На самом деле у нынешнего ТВ идеология есть. Это – идеология «неразумного эгоизма»: каждый за себя и хватай, сколько можешь. Кайфуй, как это делал наш герой Юра в свои молодые годы, не задумываясь, ради чего стоит жить. Но, дойдя до маразма, Юра все-таки остановился. Наше ТВ, к сожалению, пока что не способно на это.

– Конечно, – продолжал Ю. Беляев, – текстуально такая программа не заявляется. Не скажет ведь впрямую Ирена Лесневская, что ее идеал – это «Клуб „Белый попугай"», А. Ширвиндт с «Теплым домом» и т. д. Она скажет: «Мне нужны смотрибельные передачи, поскольку я – коммерсант и мне нужно то, что у меня покупают». А у нее покупают то, что легко смотрится, не оставляя в душе ни одной царапины. Мы же создавали фильм, который не только что царапину, но шрам должен нанести на тело всего поколения. А, может быть, и – нескольких поколений. Его нужно было поставить с особой тщательностью, с определенным обрамлением, с привлечением, может быть, священнослужителей, людей, схожей с Юриной судьбы и т. д.

– Действительно, – вспоминаю я, – такая практика общественной телепремьеры, которая бы становилась явлением в духовной жизни, вызывала споры и отклики, была характерной для минувших лет. Ею активно пользовались на ТВ, начиная еще с 60-х гг. Но тогда ведь телечиновники по согласованию со Старой площадью решали, какие произведения достойны поддержки и «зеленой улицы», а какие – нет.

– Дело в том, – возражает мне Беляев, – что чиновник был все же лучше лавочника. Сегодня на ТВ господствуют лавочники. Чиновник по определению был обязан думать о государстве. Хотя бы прикрываясь интересами страны из демагогии. Лавочник же не должен прикрываться никакой идеологией. Он абсолютно не заинтересован в идеологическом содержании, в том, какое воздействие на зрителя производит телепроизведение. Его интересует лишь один факт: смотрели или не смотрели передачу, каков ее рейтинг. Потому что от рейтинга зависит количество и стоимость рекламы, на которой зиждется его благополучие. А ведь негодяя С. Лапина интересовало когда-то, каков эффект в обществе от созданного на ТВ произведения. И он бегал в ЦК и к Генсеку с этими данными, хвалился, выбивал для авторов государственные премии...

– Но все-таки и нынешние телепроизводители озабочены возможностью получить награду на каком-нибудь фестивале, – пытаюсь возразить я.

– Ирену Лесневскую не интересуют эти премии. Во всяком случае, возглавляемое ею REN-TV не получило ничего даже на церемонии присуждения наград ТЭФИ. Это и понятно: коли телехозяев не интересует суть создаваемых у них программ, коли барыш оказывается важнее идеологии, то что можно ждать от нашего ТВ?! Та же И. Лесневская, владеющая «Фарцовщиком», не пошла в Главную дирекцию программ и не сказала: «Если мы быстро и на самое лучшее эфирное время поставим этот фильм, то в стране на сто тысяч несчастных людей станет меньше». Она обратилась с лентой как с обычным товаром, который продают, а затем забывают о нем: так он оказался замороженным на целый год, а сейчас выходит в 15.45 субботнего дня, когда большинство зрителей дремлет, переваривая свой сытый обед...

И. Беляев, к счастью, ошибся. Его ленту зрители увидели и по достоинству оценили. Она имела немалый общественный резонанс: во всяком случае, для июльского межсезонья, когда, в основном, идут повторы старых программ, работа маститого телепублициста не осталась незамеченной. Но «хэппи энд» «Фарцовщика» не снимает проблемы, заключенной в его истории. Может быть, даже еще больше обостряет ее. Злоключения ленты, которая достигла экрана только с третьего захода, как нельзя лучше объясняют, почему и критики, и рядовые зрители в последнее время не устают жаловаться на бессодержательность и пустоту телевизионного эфира.

Если так обращаются на ТВ со знаменитым режиссером, то какова же доля рядовых, молодых, начинающих? Всех тех, кто вознамерится сказать людям что-то важное для них?..

Дата добавления: 2015-08-27