Куприн – 130 лет со дня рождения

А.В. Воронцов

...Куприн, наученный журналистикой литературному прагматизму, действовал в конкретной издательской обстановке примерно так же, как поступает человек, на ощупь достающий из мешка картошку – выбирает картофелины покрупнее.

Если не считать Суворина, приличные деньги писателям платили тогда только издатели-евреи – стало быть, им и заказывать музыку. Требуется вариация на еврейскую тему? Извольте – «Суламифь». А вот, если угодно, – «Жидовка» или «Гамбринус».

Правда, готовность Куприна «ответить на вызов времени» распространялась, как и у ресторанных музыкантов, только на конкретный заказ. Закажут им петь «Семь сорок», – будут петь «Семь сорок», а закажут «Россию» Талькова – будут петь «Россию». Подобное сравнение в адрес Куприна, конечно, несколько грубовато, да и не получал он заказов «справа», а просто нет-нет да и резал правду-матку.

Именно ему принадлежит один из самых впечатляющих документов того времени: письмо к Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909 г. «Евреи, – пишет Куприн, – создали теперешнюю ужасную по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная со „свистуна“ (словечко Л. Толстого) М. Нордау, и кончая засранным Оскаром Норвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую и ванную к писателям. Мало ли чего они еще не наделали с русским словом. И наделали, и делают не со зла, не нарочно, а из-за тех же естественных глубоких свойств племенной души-презрения, небрежности, торопливости. Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты – куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения. А вы впопыхах его нам вывихнули и даже сами этого не заметили, стремясь в свой Сион... Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем, совсем русскую литературу...».

А язык-то – чувствуете? – свой, незаемный!

Конечно, выражения, к коим прибегает Александр Иванович, не назовешь изящными или там парламентскими... Но Куприн и не выступал никогда в амплуа «изящного писателя».

В сущности, письмо к Батюшкову о евреях есть первое (до 2-й части «Ямы») стилистически оригинальное произведение Куприна. Правда, и в этом, казалось бы, до предела откровенном послании проявилась отмеченная двойственность Куприна.

Мало кто знает, что поводом для написания его явилась просьба Ф.Д. Батюшкова к Куприну вступиться за Чирикова, писателя-еврея, преследуемого соплеменниками за «отступления от принципов» (эта тема глухо звучит в конце письма).

Своим эмоциональным ответом Куприн как бы дает понять Батюшкову: ему что Чириков, что его гонители – все едино. Вот и получается, что, с одной стороны, Куприн в невозможном для «прогрессивного писателя» тоне рассуждал о евреях, а с другой – он как бы подстраховывался тем, что в публичную полемику по поводу Чирикова не вступал, ограничась личным письмом, которое и по сию пору не публикуют в собраниях сочинений.

Даже если бы теневые владыки тогдашнего литературного мира и узнали о нем, то, вероятно, посчитали бы нецелесообразным вслед за Чириковым «долбануть» по Куприну, ибо он, в конечном счете, не нарушил «либеральную дисциплину».

Через несколько дней после написания письма Батюшкову из печати вышла первая часть повести Куприна «Яма».

Поначалу все шло, как и намечалось. Критик А. Измайлов напечатал две восторженных статьи в тогдашних флагманах либеральной печати – «Биржевке» и «Русском слове». Но все прочие рецензии, за малым исключением, были ругательными.

Одна из них, опубликованная в двух номерах (!) кадетской «Речи», принадлежала перу молодого Корнея Чуковского (наш пострел везде поспел!) и называлась на американский манер – «Жеваная резинка». Но раскупалась «Яма» хорошо. Читатели с нетерпением ждали 2-й части, и писатель интенсивно работал над ней.

Но здесь случилось нечто неожиданное и не имеющее аналогов в истории литературы.

Осенью 1909 г. сразу в нескольких изданиях под разными названиями («Красный фонарь», «Навозный жук», «Из мрака к свету») стал печататься роман о проституции Эльзы Иерузалем, еврейской писательницы из Австрии.

Это окончательно выбило Куприна из колеи.

2-я часть «Ямы» не увидела свет ни в 1910-м, ни в 1911-м, ни в 1912-м году. А в 1913-м, когда она в целом была готова для печати, писателя ждал новый сюрприз: некто Ипполит Рапгоф-Амори выпустил под псевдонимом «Граф Амори» окончание «Ямы» в двух изданиях!

Самым поразительным в этом акте литературного бандитизма было то, что Рапгоф использовал сюжетные ходы, героев и эпизоды, действительно имеющиеся у Куприна в еще неопубликованной 2-й части!

Последнее обстоятельство, а также удивительные совпадения по времени выхода книг-конкурентов и циклов работы над «Ямой», убедительно говорили, что за творчеством Куприна кто-то внимательно следил (может быть, в нужник или в ванную к нему не залезали, но в ящик письменного стола – точно) и кому-то выход 2-й части «Ямы» явно был не по душе.

Но кому?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно, на мой взгляд, вспомнить первое совпадение, нами уже отмеченное: что 1-я часть «Ямы» появилась примерно в то же время, что и письмо Батюшкову о евреях. Правда, в 1-й части настроения, столь откровенно выраженные в письме, звучат довольно глухо. Кроме того, что хозяева описанного «двухрублевого заведения» – это евреи, и что один из его посетителей, правоверный иудей, влюблен в проститутку-соплеменницу, Соню Руль, и укоряет ее за осквернение субботы и за употребление трефной пищи (но не только не забирает Соню из борделя, а еще и «уединяться» с ней), о евреях в 1-й части нет ничего.

А вот вторая, вышедшая только в середине 1914 года, открывается портретом поистине впечатляющим. Это пассажир поезда Семен Яковлевич Горизонт, он же Шперлинг, он же Розенбаум, он же Натанаэльзон, он же Бакаляр.

Семен Яковлевич едет в купе 2-го класса вместе со своей невестой Сарой без билета, обманув кондуктора, продает в тамбуре соседу-подпоручику порнографические открытки по 25 копеек за штуку, а по приезде в К. Сам позирует для этих карточек, получая 3 рубля за снимок.

Но это лишь одна грань личности г-на Горизонта, выраженная в ветхозаветном стремлении на каждой полушке «наварить» еще одну.

В том же поезде, где Горизонт, как мелкий жулик, едет без билета, он везет в двух вагонах 3-го класса полтора десятка будущих обитательниц публичных домов – и все они с билетами, разумеется.

«...Он был одним из главных спекулянтов женским телом на всем юге России. Он имел дела с Константинополем и Аргентиной, он переправлял целыми партиями девушек из публичных домов в Киев, киевских перевозил в Харьков, а харьковских – в Одессу... У него уже скопились порядочные денежные сбережения в „Лионском кредите“... С приездом Горизонта все переменилось на Ямской улице. Пошли громадные перетасовки. От Треппеля девушек переводили к Анне Марковне, от Анны Марковны – в рублевое заведение, а из рублевого – в полтинничное. Повышений не было: только понижения. На каждом перемещении Горизонт зарабатывал от пяти до ста рублей».

Когда же Семену Яковлевичу представилась возможность «заработать» тысячу на невинной девушке, он без тени колебаний «сдал» бандерше свою невесту Сару.

При этом, как и еврей, влюбленный в проститутку Соню, «по-своему он был набожен. Если позволяло время, с усердием посещал по пятницам синагогу. Судный день, Пасха (Пейсах, разумеется. – А.В.) и кущи неизменно и благоговейно справлялись им всюду, куда бы ни забрасывала его судьба».

После знакомства с образом Семена Яковлевича Горизонта становится совершенно ясно, чем вызваны были нетривиальные попытки сорвать выход 2-й части «Ямы». Ведь 1-я была лишь экспозицией, прологом, знакомством с проблемой и основными действующими лицами, а вот в начале 2-й вскрывался механизм торговли женским телом в России и изображались ее организаторы – горизонты и шепшеровичи.

Кстати, Горизонта автор «окончания» «Ямы» Рапгоф-Амори не стал у Куприна «заимствовать» – и это, по сути, является уликой.

Скажи мне, кому выгодно отсутствие Горизонта, и я скажу, кто ты!

Принято считать, что «Яма» заканчивается разгромом «улицы красных фонарей» солдатами-драгунами, мстящими за двух избитых в лупанарии товарищей.Но это результат либо невнимательного чтения, либо заведомо неправильной интерпретации «Ямы».

Разгром срамных заведений продолжался 3 часа, а вот еврейский погром, последовавший сразу за ним, – 3 дня...

Куприн пишет, что погром начался «совсем неожиданно», но это, очевидно, одна из его «отвлекающих» фраз.

Сначала он развернул перед нами ужасающую индустрию разврата, которой заправляют горизонты и шепшеровичи, тойбесы и треппели, показал, что девяносто процентов проституток – дочери бедных русских людей, а потом пишет, что погром перекинулся с борделей на еврейские кварталы «неожиданно»!

Впрочем, точно так же писали тогда в «Речи» и «Биржевых новостях». Имеющий глаза да видит, имеющий уши да услышит...

И как страшно, что пробламатика «Ямы», бывшая такой экзотической еще недавно, в начале 80-х, когда и «Яма»-то почиталась произведением не очень пристойным, снова стала актуальной, да еще усиленной во сто крат, как ночной кошмар, повторяющийся наяву! Что такое купринские шепшеровичи по сравнению с нынешними шендеровичами!

Чем все это закончится? Солдатами, еврейским погромом, как у Куприна?…

Дата добавления: 2015-08-26