Тяжелая депрессия

Джон. А что скажете о тяжелой депрессии? Мне часто приходилось слышать, что она—результат скорее биохимических причин, чем психологических, и, следовательно, поддается только лекарственному воздействию.

Робин. Ну, мы все построены из химических продуктов. Любой наш "поворот" сопровождается химической «перестройкой». Увидели хо-

рошеныкую девушку, испугались автобуса, не снижая скорости мчащего на нас, когда переходим улицу, повздорили с кем-то — химический состав крови каждый раз меняется. Конечно, такие реакции поддаются воздействию химии. И, разумеется, некото-рые формы депрессии можно снять химией. Фактически лекар-ственные препараты незаменимы как временное средство про-рвать порочный круг химических превращений, идущих в орга-низме при тяжелой депрессии и нарушающих у пациента ясность мысли и способность к взаимодействию, так что психотерапия оказывается бессильной и даже жизнь пациента—в опасности. Но лекарственными препаратами не изменить склад личности глубо-

ко заложенные в ней модели поведения, о которых ведем речь. И эти модели будут по-прежнему провоцировать организм все так же... "химичить", вырабатывать все те же вещества, которые ле-карства должны блокировать. Надо воздействовать на автома-тизм моделями спровоцированных реакций, изменить сами моде-ли, тогда человек избежит очередной депрессии, ему совсем не понадобятся лекарства.

Джон. Даже в тяжелейших случаях депрессии?

Робин. Трудно сказать... Со многими случаями, которые раньше лечились только медикаментозно, теперь можно справиться получившими распространение во всем мире методами семейной психотерапии. Постоянно разрабатываются все более эффектив-ные методы, поэтому случаи, сейчас не поддающиеся психотера- пии, возможно, через год будут успешно лечиться. Впрочем, в настоящее время и, вероятно, еще долго лекарственные препара-ты, помощь психиатра и госпитализация, предполагающая электрошоковую терапию, когда другие средства бессильны, - единственные практические меры борьбы с тяжелой депрессией.

Джон. Почему одни пациенты в состоянии депрессии "хуже" других и хуже поддаются лечению?

Робин. Есть разные мнения. Вот, по-моему, наиболее убедитель-

ное, проверенное практикой: тяжесть депрессии зависит от того, где именно "застрял" человек в фазе отделения, отсчитываемой от шестимесячного возраста. Тот, кто "ушел" недалеко, будет больше отставать и труднее поддаваться лечению.

Джон. Значит, если ребенок "застрял", только начав различать "границы", только изредка и нечетко представляя мать цельной и стоящей в отдельности, он будет... уязвимей?

Робин. Да, если "границы" непроясненные и легко стираются, "застрявший" быстрее утратит связь с реальностью в состоянии стресса. Большой удар — потеря любимого человека, крушение честолюбивых планов, крах самосознания, точнее, высокой само-оценки —даст боли, страдания больше, чем он сможет вынести. Он отстал, не добрался до способности ухватиться за воспомина-ния о любимыхлюдях и счастливых временах, чтобы нейтрализовать боль и удержать равновесие. Боль нависнет чудовищной тенью, и порою единственное от нее спасение—устремиться вниз по "лестнице совершенства" к примитивному уровню с "предохранительным клапаном", позволяющим спроецировать болезненные чувства на внешний мир, на других. Или человек скатится еще ниже, на уровень, где будет воображать, что властвует миром.

Джон. Он регрессирует до паранойи и даже до шизофрении?

Робин. Да, в каком-то смысле вновь окажется на этих самых ранних ступеньках человекоподобия, в безумии будет жить бредом, галлюцинациями.

Джон. Но если он успел "уйти" чуточку дальше в фазе отделения?..

Робин. Тогда он сможет ухватиться за счастливые воспоминания и, несмотря на то, что вначале пошатнется под ударом из-за утра-ты — удержится в депрессии, не отступит назад. Если человек "продвинутый", в нем больше взрослости, чтобы решать проблемы и, обратившись за помощью, взаимодействовать с психотерапевтом.

Джон. Имеются ли данные, доказывающие, что тяжелые депрес- сивные заболевания — наследственные?

Робин. Да. Думаю, многие сегодня согласятся, что хотя бы отчасти уязвимость— наследственная черта и по-разному проявляется в разных формах депрессии. Из-за уязвимости определенные семьи или члены семьи скорее окажутся жертвами стресса и задействуют модели поведения, о которых мы говорили.

Джон. Значит, маниакально-депрессивные заболевания - наслед- ственные?

Робин. Специалисты, как правило, считают их наследственными заболеваниями, но есть много доказалельслв влияния среды. На сегодня еще не выяснено соотношение факторов.

Джон. А где их положение относительно полюсов душевного здоровья и нездоровья?

Робин. Я бы поместил маниакально депрессивную личность на нижнем полюсе сразу же за страдающей паранойей - исходя из меры проясненности "границ" и достигнутой степени отделенности. Как и большинство психоаналитиков, я считаю, что мания еще дальше, чем депрессия, отстоит от образа действий, присущего зрелой личности, фактически — "защита" от него.

Джон. Значит, мания оказывается посередине между паранойей и депрессией?

Робин. Да. Она характеризуется некоторыми чертами ступени, дающей шизофрению или паранойю: непроясненностыо "границ", утратой связи с реальностью, разделением эмоций на "хорошие" и "плохие" и проекцией неприятных вовне. Однако маниакально-депрессивная личность несколько сложнее совокупности указанных черт, потому что преодолела эту ступень.

Джон. Спешное отступление к паранойе, но на полпути — стоп!

Робин. Да. Откат назад от утраты, чтобы не угодить под пресс депрессии.

Джон. Но мания—почти противоположность депрессии—так ведь? Охваченный манией человек без-удержно оптимистичен, в депрессии— "безвыходно" пессимистичен.

Робин. Верно. Поведение человека в маниакальном состоянии напоминает наше с Вами, когда возбуждены или ликуем—"вне себя"... Человек теряет почву под ногами, без меры экспансивен, щедро добавляет своему "я" значительности, могущественности, переполняется грандиозными честолюбивыми замыслами.

Джон. И швыряет деньги на ветер – те, которых пока не имеет, но обязательно ни днях заработает.

Робин. Да-да. Он правит жизни пир. И поэтому совершенно неуправляем!

Джон. Немного похож на уже знакомый нам "большущий шар"?

Робин. Да, хотя между манией и шизофренией существует разница. По крайней мере, пока маниа-кальный больной "не дал задний ход". Обыкновенный "человек в маниакале" все-таки понятливее и понятнее шизофреника.

Джон. Где-то ближе к реальности?..

Робин. Да. Шизофреника так никогда и не втиснули в "границы", поэтому он так и считает себя "боль-шущим шаром". "Маниакальный" по прежнему опыту знает, что не может властвовать миром — он усвоил этот урок, но он отчаянно притворяется "большущим шаром". А раз он знает в глубине души, что зря надувается, от шара, в конце концов, останется пшик—и он опять "упадет" в депрессию.

Джон. Маниакальное состояние может длиться месяцы?

Робин. Да. Иногда обнаруживается какая-то ритмичность приступов, но чаще всего схематизировать течение болезни трудно. Впрочем, специалисты, изучавшие состояние, утверждают, что стресс, большая утрата переключают механизм либо в ту, либо в другую сторону.

Джон. Так. И, наконец, что там с легкими случаями? Люди "спихивают" легкую депрессию, основательно, впрочем, повозившись...

Робин. Это больше "продвинутые", не слишком отклоняющиеся от нормы люди. Просто родители чуть перестарались, оберегая чад от «положенных» стрессов. Откуда и стойкая привычка искать у себя ссадины и раны, как только в жизни какие-то трудности. Кроме того, семьи здесь крепче "спаяны", чем идущие верным путем.

Джон. Хорошо, "взвесили" все разновидности депрессии. От самой тяжелой, когда человек мо-жет "уйти» в паранойю и шизофрению, не выдержав нагрузки—жили» скажется ему не по плечу—до случаев, когда остается какой-то контакт с реальностью, и маниакально-депрессивная личность то в безумном порыве сбрасывает груз проблем, то опять придавлена прессом депрессии, и до "самых легких" случаев, когда люда несут бремя жизни, мало ей радуясь.

Робин. Да, суть схватили.

Джон. И как же с облегчением? Как лечить самые тяжелые случаи?

Робин. Чем тяжелее случай, тем больше вы зависимы от химии—от лекарственных препаратов, которые снимут особо острый синдром. Но при этом необходимо наблюдать и семью целиком, чтобы добиться результатов.

Джон. А что касается легких случаев?..

Робин. Что касается легких случаев, психотерапевтическое лечение может оказаться весьма успеш-ным. Только бы человек обратился за помощью. Такие люди, отметьте,— обычно из очень преуспевающих. Потребность в любви, в похвалах делает их редкими тружениками, они всем пожертвуют ради своей фирмы, ради дела.

Джон. И ради семьи.

Робин. Да, и в это отчасти проблема! Ведь они, как Вы помните, не умеют брать себе. Прикипев к семье, к какому-то кругу людей, с которым связала жизнь, они будут преданы им, будут надежны, порой до болезненности усердны. Не умея брать себе, будут все... принимать к сердцу. Поэтому много достигнут, заслужат немало наград.

Джон. И заработают язву. В Вашей группе, помню, все, в том числе все замужние женщины, были высшего профессионального уровня. Закрадывалось подозренние, что никто не мог позволить себе удовольствий, возможно, от чувства ответственности за свою половину (или от чувства зависимости?). В таких семьях очень цепко держатся друг за друга да?

Робин. Да, даже если этого не показывают.

Джон. Но раз никто в такой семье не способен позаботиться о себе, "здоровым" образом взять нужное, значит, как Вы миллион раз повторяли, никто не способен дать. Что же они получают, крепко держась друг за друга?

Робин. От добра добра не ищут. С одинаковыми недостатками, споткнувшиеся на том же, они находят друг у друга понимание, какого у идущих верным путем не нашли бы. Хорошо бы лучшего, но они довольствуются тем, что есть. Семья живет, пока не столкнется с утратой, пока кто-то не выйдет из круга. Смерть, разлука, большие перемены для этой семьи губительнее, чем для здоровой, нормальной, она не так надежна, ее чаще поджидают катастрофы. Вот почему большие разветвленные семьи, ушедшие в прошлое, процветали, вот почему с современной малой "оранжерейной" семьей столько возни.

Дата добавления: 2015-08-27