Введение. Предмет данного исследования — страх перед социально значимыми негативными

Предмет данного исследования — страх перед социально значимыми негативными событиями и процессами, оцениваемыми массовым сознанием как катастрофа. Нас не будут интересовать проблемы типа безработицы, смертельной болезни или гибели близких. В центре внимания — массовые страхи и ожидания катастрофических сдвигов, начиная от угроз местного значения до региональных, национальных и планетарных. Эти темы не получили до сих пор существенной разработки в социологии. Это не вполне понятно, так как здравый смысл, на котором базируется наука, предполагает, что настроение и поведение отдельных людей, групп и нации в целом весьма зависимы от тех чувств — оптимистических, или пессимистических, — которые они питают в отношении будущего. Как ни странно, но даже исследования качества жизни, проводившиеся с 1970-х годов, большей частью игнорировали роль страхов в человеческой жизни (1). Это особенно удивляет потому, что подобные исследования были специально ориентированы на то, чтобы выяснить, как люди воспринимают и оценивают различные элементы своей жизни.

Вдобавок, число социологов, работы которых посвящены катастрофам, очень ограничено. Большинство из них интересуются посткатастрофическими ситуациями. Изучаются, например, реакции общества, организаций и групп на технологические или экологические бедствия, или адаптация к бедствиям личности и населения в целом. Насколько авторам известно, общей социологии катастроф посвящено мало работ. Из работ прежних лет можно назвать монографию Питирима Сорокина (2) и исследование Самуэля Принца (Samuel Prince) (3), а из последних — основательные работы Энрико Карантелли (4). Еще меньшее число специалистов видят в катастрофической ментальности особую социальную проблему. Даже литература, посвященная массовому поведению и социальным движениям, лишь иногда поднимает проблему страхов и массового ожидания катастроф (5), причем это никогда не рассматривается как важный социальный феномен. Только при изучении поведения толпы, включая панику, страх как социальная проблема выходит на первый план. Однако недавние исследования в этой области затрагивают скорее специфические случаи, но не катастрофическую ментальность людей в “нормальных” ситуациях. Даже Эрих Гуд (Erich Good) и Нахман Бен-Иегуда (Nachman Ben-Yehuda) в своей блестящей книге “Моральная паника” (1994) — недавней публикации, наиболее близкой к предмету данного исследования, — описывают только специфические ситуации страхов, которые возникают как результат “моральных крестовых походов” (против алкоголизма, сексуальных домогательств, гомосексуализма и приставания к детям), организованных главным образом “моральными антрепренерами”(6). В целом до сих пор остается верным утверждение Самуэля Принца, заметившего семь десятилетий назад, что изучение катастроф остается “девственной областью в социологии” (7).

В отличие от западной, социальная наука в России более ориентирована на изучение роли негативных тенденций и страхов в социальной жизни. Русские социологи, отражающие жизнь в посткоммунистической России, следят за интенсивностью страхов в российском обществе и регулярно публикуют статьи на эту тему (8). Для нас значимым обстоятельством является фиксация динамической ситуации в российском социальном знании, что, конечно, отражает общую социальную ситуацию в стране. С одной стороны, за последние годы появилось достаточное число изданий, где катастрофы, постигшие страну, и в частности, крушение СССР, рассматриваются в терминах заговора, виновности одного или нескольких политиков, международных кругов в действиях, направленных на разрушение союзного государства. Эти работы не являются результатом научных исследований. Они в духе прежней идеологии пытаются канализировать массовые страхи на “внешних” для населения лицах и проблемах. С другой стороны, нарастает и противоположная тенденция, которую можно оценить с точки зрения постепенного элиминирования идеологических завалов и продвижения в сторону рассмотрения катастроф с научных позиций. Например, появились утверждения, что катастрофа СССР была подготовлена “внешне малозаметными, постепенными сдвигами, происходившими под действием глубинных сил на протяжении десятков лет” (9). Эта позиция идеологически и политически направлена против “конспиративных” и других иррациональных теорий. Ее укрепление в обществе способствует снижению соответствующих иррациональных страхов.

Важными проявлениями сдвигов, происходящих в российской социальной науке, представляется нам не только усиление влияния научного этоса, прежде всего ценности объективного и обоснованного знания, отвечающего критериям научности. Особенно важно, что складывается категориально-понятийный аппарат, необходимый для описания опасностей, негативных состояний, угроз, в том числе катастрофических. Так, осмысляется роль дезорганизации и деструкции в социальной жизни общества. Проблемы катастроф, дезорганизации, деструкции рассматриваются там в контексте проблем выживания и развития российского общества, поиска социальных сил, которые могли бы способствовать укреплению позитивных процессов. Этот, определенно прагматический, подход побуждает исследователей обращаться к теме социальной функции страха. Например, оказывается, что если “люди не испытывают должного страха перед реальной возможностью дезорганизации”, мирятся с разрухой, то появляется возможность говорить о том, что в данной группе страха недостает и в результате люди не получают необходимого для их выживания сигнала. Подобный “недостаток страха” имеет социологическое измерение. В частности, он связывается с процессами социальной демобилизации, с так называемой культурой бедности, с сознанием и поведением исторически уходящих, разрушенных социальных слоев.

Важен также репертуар массовых страхов. Хотя в обществе всегда существует некий общий подсознательный “базальт” — используя термин Карла Юнга — или экзистенциальный страх, большая часть массовых страхов имеет специфический характер, обычно ясно указывая на источник опасности. К подобным страхам в современном мире можно отнести, в частности, технологические катастрофы, крупномасштабные терракты, ядерную войну, тотальную войну или вторжение соседей. Существуют такие страхи, как боязнь различных международных кризисов, гражданских и межэтнических конфликтов; страх перед регионализацией и дезинтеграцией национального государства, глобализацией мира и утратой национальной идентичности, геноцидом, оккупацией страны иностранной властью; захватом власти некоторой агрессивной группой, типа коммунистов, или “звероподобных экстремистов”, или же собственным правительством, предавшим национальные интересы и превратившимся в проводника чужеродных иноземных влияний. Люди также испытывают страх перед диктатурой и массовыми репрессиями; они опасаются внезапных экономических кризисов, плохого урожая, природных бедствий, типа наводнений, ураганов или засух, вспышек эпидемий. Не исключены также страхи перед катастрофами глобального характера, такими как массовое вымирание человечества и наконец Армагеддон или конец мира.

Характер каждой из угроз настолько своеобразен и всеобъемлющ, что это фактически делает невозможным создание общесоциологической теории страха, феномена, в котором сильно переплетены эмоциональный и когнитивный компоненты. Возможно, однако, разработать теоретическую структуру, способную помочь нам понять место страха в социальной жизни.

Задачи данного исследования, какими они видятся ее авторам, не ограничиваются рассмотрением функций страхов и их динамики в социальной жизни. Они включают также осмысление ряда других проблем, имеющих, на наш взгляд, важное значение для углубления научных знаний о роли страхов в жизни современных обществ.

Первая из них носит методологический характер.

Мы утверждаем, что в обществе может возникать и в определенных условиях распространяться в широких масштабах особый тип мышления и сознания, который мы называем катастрофическим. Доказательство, что подобный феномен существует и заслуживает специального внимания, приоритетная задача исследования.

Вторая проблема — научно-теоретическая и прикладная одновременно. Мы утверждаем, что в современной России наблюдается опасно высокий уровень катастрофического сознания в определенных группах и высокий уровень массовых страхов в обществе в целом. Наша задача — попытаться осмыслить роль этих феноменов в контексте российских реформ, российского кризиса, катастрофы Союзной государственности.

Цель этой работы — привлечь внимание к теме, которая большей частью заброшена социологами и даже социальными психологами, но не теологами, философами, психологами и особенно психиатрами. Не все гипотезы и идеи, представленные здесь, могут быть обоснованы строгими эмпирическими данными. Большая часть необходимых данных просто недоступна. Исходной единицей для анализа остается “обычный человек”. Любая группа вплоть до национального сообщества рассматривается как совокупность индивидуумов. Эмпирические данные, приводимые в этом исследовании, получены в России. В дальнейшем мы рассчитываем расширить тему за счет сравнения российских страхов с социальными страхами в других странах. Однако уже в этой книге там, где это возможно, мы стараемся включить американский материал. Учитывая весьма различные нормативные представления об оптимизме и пессимизме в русской и американской культурах, сравнение роли страхов в обеих странах кажется нам интересным объектом исследования.

Дата добавления: 2015-08-20