Фам фаталь

Женева, начало тридцатых, конференция по разоружению, первый зафиксированный нами контакт Литвинова и Уманского – и рядом машинистка, секретарь А.В.Петрова? и завязалось тогда? Я вернулся с порога – а фото? Мы обязательно вернем. Ее фотографии нет, старая женщина не спросила, почему она нас так заинтересовала, ей не казалось это удивительным; Настя Петрова, Цурко, А.В., получавшая все, что хотела, за минусом сына-дебила и девочки Нины, также необыкновенно красивой; когда захотелось окончательно замуж за одного из последних любимых, девочка помешала, девочку так вовремя убили, но не спасло…

Я дал отдышаться и подзабыть и позвонил, расчетливо застав Михаила Максимовича Литвинова дома одного. Что ж он-то смолчал?

Фамилия «Петрова» наркомовского сына не обрадовала:

– Ничего сказать не могу. Не красавица, это преувеличение, – вяло, настороженно, соскальзывая в беспамятство, – просто интересная женщина. А Уманский? Просто милый и симпатичный человек. Он уехал на Кубу, там и произошло несчастье с его дочерью.

– С кем Петрова дружила? Кто может знать ее жизнь?

– Она умерла много десятилетий назад, – и закончил неожиданно молодо и удовлетворенно: – Все, кто ее знал, уже давно на том свете.

Я бешено крутанул ручки настроек: что у нас есть? Почти ничего. По домовой книге прописанные по ул. Серафимовича, 2, кв. 306 ПЕТРОВА Анастасия Владимировна (1902 г. р.), ЦУРКО Ираида Петровна (1928 г. р.), ПЕТРОВ Василий Петрович (1937 г. р.) (больной, получается, сын), переезд в кв. 499 (25-й подъезд)… Музей Дома правительства – «работала доцентом кафедры английского языка Высших курсов иностранных языков при МИДе. Умерла в 1984 году». Ираида Петровна, дочь, жива, телефон не отвечает, опрос соседей: временно за границей… Интернет: оказывается, А.В. Петрова написала «Самоучитель английского языка» (восемь изданий), соавтор Большого англо-русского словаря (в двух и трех томах)… Отсеяны Анастасия Петрова из Москвы, преподаватель английского языка, победитель конкурса «Педагоги XXI века», и Настя Петрова, бывшая сотрудница КГБ, героиня компьютерной игры, за ней охотится Интерпол… Полное собрание сочинений В.И.Ленина: «Перемирие еще не подписано. Положение без перемен. На остальные вопросы вам ответит Петров из Наркоминдела» – февраль 1918 года. Не родственник ли? мертвые не двигаются, не оставляют следов. Дети Цурко, о черт! – пять родных и трое приемных, четыре брата: Дмитрий, Петр, Вадим и Всеволод. Да выберите двоих подходящих по годам, братья-мужья, потом рассчитаем, кто женился первым.

Петр, «самоотверженный и бесстрашный», девушки на танцах гордились таким партнером, в семнадцать лет вступил в партию, охранял Ленина, сильная близорукость (носил очки), в лютой продразверстке участвовал как агитатор (а чем ты, самоотверженный и героический, занимался двадцать лет до войны?). В 1941 году ушел в московское народное ополчение, командовал батареей сорокапяток, ранен в обе ноги у Спас-Деменска, при выходе из окружения попал в плен.

12 апреля 1942 года умер от голода в концлагере в Молодечно. Похоронить отдельно не разрешили. Бросили в братскую могилу, куда свалили еще шестьсот человек, расстрелянных за рытье подкопа.

Другу твердил: «Костя! Костя, если останешься жив, заезжай в Москву, говори моим детям, что я не забыл о них, что скоро вернусь», – зачем он хотел оставить детям надежду? продлить напрасным ожиданием свою жизнь? И почему «детям», множественное число? Дочь Ираида Петровна – одна штука; телефон Ираиды еще молчит (минуло три недели), ждем.

Митя, Дмитрий, старше на год, в партии с шестнадцати лет. Доброволец Красной гвардии. Громил атамана Дутова. В составе ЧОНа участвовал в подавлении мятежа левых эсеров. В подполье на Украине. Сидел в тюрьме у гайдамаков, воевал с батькой Махно. Закончил курсы краскомов тяжелой артиллерии. Как коммуниста, знающего иностранные языки (откуда же?), мобилизуют в Народный комиссариат иностранных дел (вот где А. В. Петрова могла его зацепить сильнейшей своей сексуальностью), секретарь генконсульства в Финляндии, Японии, Китае – примерно понятно, чем он мог там заниматься после подполья и ЧОНа, но вдруг и здесь необъяснимый поворот: в двадцать семь лет оказывается рядовым кавалерийского батальона, курсантом школы имени ВЦИК – что-то случилось.

Армия, два года в Испании, орден Боевого Красного Знамени, военная академия, командует полком против танков Гудериана на шоссе Минск—Слуцк. При выходе из окружения приказал подчиненным рассредоточиться. Остался вдвоем с товарищем, попросил лодочника переправить на другой берег и довольно символично расплатился именными часами – лодочник доставил командиров прямо к немцам. И молчок – расстреляли, что ли? Откуда, кстати, известно про лодочника?

– Ты прочитал?! – Боря утром не брал телефон, опоздал, и похмельно подванивал, и почти кричал на меня по дороге, в подъезде (опять мы на Серафимовича) и лифте, на лестнице. – Ты смотрел биографии Цурко? Это же чистая оперетта! Дети героя на льдине! Это же мифы малых народностей Севера! Стой! Куда мы идем?!

– Чего ты хочешь? – Я надеялся, что в подъездах бывшего Дома правительства нет видеонаблюдения, я отворачивался от вони. – По делу.

– Я хочу работать по делу! – обиженно взмыл. – Меня начала пугать эта история. Все не так! Нам показывают, а я знаю: все – не так, – рубил ладонью, как разделочная машина. – И все давно умерли. И многих убили. Хотя некоторые мертвые еще ходят. Мы третий год движемся вроде по прямой кратчайшей, а получается вокруг чего-то еще, совсем другого! Не на что опереться – одни открытые двери, а за ними еще одни открытые двери, а там еще двери – ты слушаешь меня!?

– Двери.

– И за каждой дверью убегает тень, очень быстро – прыск! – убежала. Я перестал понимать, что мы ищем. Им, – Миргородский сделал неопределенный жест, – хочется, чтобы мы занимались девчонкой, а нам уже как бы по хрену, кто ее убил, да? Мы идем на прорыв? Так понимаю? Наверное, так нужно, тебе решать, но – я не представляю, как мы все сложим… Но! – Боря вскрикнул, заводя себя. – Я заметил: как только ты вычислил эту бабу, стало в десять раз темнее! Все, чего она коснулась, просто расползается в наших руках. И Уманский, и авиакатастрофа… и эти тридцать три брата с биографиями, и сын дебил, Ираида… и Большой англо-русский… и эта брюнетка на мосту… Заманит и утопит твоя Настя. И ни одного ее фото, заметь, – тебя не настораживает? А меня – очень. Хочешь, я тебе правду одну скажу? Скоро и ты забоишься! И ты ее сперва придумал себе, как игрушку, какую-то сверхскоростную и многоцелевую суперблядь на воздушной подушке, что могла бы все связать, а она вдруг и оказалась там, где ты поставил крестик на карте. Взяла и – оказалась. Именно такая. И даже больше – и ты одурел, ты решил, что наше непонятное что-то на мосту эта баба и есть, то, что кроме убийства, что над убийством и что в убийстве, что на ней все завязано… И только ей Костя сказал, кто убил Нину, сказал и улетел, и взорвался, а она запомнила и пересказала своим…

– Она не могла не запомнить! Нина перевернула ее жизнь!

– А я тебе другое скажу, – Миргородский поозирался, вспоминая, куда собирался вырулить. – Никуда она нас не выведет. Все, чего она коснулась, принимает необратимый вид, зависает навсегда. И мы запутаемся. И пропадем – вот куда!

– Я понял, – я подвел его к двери и ткнул в звонок. Боря сокрушенно качал головой, когда в двери закашлялись замки, я прошептал ему очертания роли: – Цурко, Марианна Александровна. Внучка наркома. Племянница – тех. Братьев. Одинока. Хромает.

– Проходите. Оботрите обувь. Сапоги поставьте на комод, а то щенок достанет, – за ней таскался косматый чау-чау, похожий на мягкую мебель с начесанной проститутской гривой. – Его оставили на улице в корзинке с одеяльцем, флаконом собачьего шампуня и специальными палочками – чтоб было что погрызть, когда начнут резаться зубы. Присядем.

Образ ее совершенно стерся, хотя я почти уверен, что седина гладко зачесана к затылку и заколота, и очки, учительница на пенсии. Мы, как троечники на переэкзаменовке, украдкой переглядываясь и сконфуженно подталкивая друг дружку, подсели к пустому столу.

– Прежде чем мы начнем разговор, – строго улыбнулась она, то есть разговор-то мы обязательно начнем, вы только обманите меня для начала, – я должна понять, с каких позиций вы интересуетесь личностью наркома Цурко… Не собираетесь ли лить воду на мельницу тех писак, кто сомневается, что нарком продовольствия и торговли Цурко падал в голодные обмороки на заседаниях Совнаркома, и предлагают ради очернения опубликовать нормы довольствия жителей Кремля, переименовать обратно в Алешки город Цурковск на Украине и отменить обзорную экскурсию «На теплоходе на родину наркома»?

– Неужели вы думаете, что биография вашего деда, первого председателя Госплана, может дать хоть малейшей повод для сомнений в его высочайшем моральном облике? – горько усмехнулся Боря. – Даже пристрастному взгляду не удастся обнаружить хоть что-то, что может бросить даже крохотную тень… Марианна Александровна! Кружок «Познай свое Отечество», что мы с коллегой, – он брезгливо показал на меня, – создали для школьников Саратова, совсем не просто так начинает свою деятельность с изучения личности А. Д. Цурко, – Миргородский развел руками. – С кого ж тогда еще начинать? Семь топонимических объектов названы его именем!

Она облегченно рассмеялась:

– А то меня пытают журналисты: неужели вам дедушка так ничего и не оставил? А он показал на Конституцию РСФСР: вот мое завещание! В пятьдесят семь лет умер. Наверное, Сталин помог умереть. – И ушла включить чайник. Потянулись часы…

– Семья наша большая… Похоронены на Новодевичьем – восемь человек в одной могиле. Сам Цурко в кремлевской стене. Я долго добивалась, чтобы мать к нему подзахоронить. Дважды Горбачеву писала, платила за хранение урны на Донском – тайно от меня проверили моральный уровень мамы, но, к счастью, институт марксизма-ленинизма дал положительное заключение, вот – смотрите фотографии… – Березы, утянутые дамы, крылечки усадеб, господа в котелках, мальчики в матросках на деревянных конях, лобастые гимназисты в длинных шинелях, лошади, телеги, лысые куклы, на некоторых фото, словно белые ногти, вырезанные лица «врагов народа»; известные фото, лица вырезаны по центру, а все равно вспомнить не могу, кто на этом месте – люди правды добились своего. – Вот мама, – на лавочке, в коротеньком платье, так похожа на мою дочь; а фотографии показывает хромая старуха, отдавшая все силы, чтоб вмуровать маму в кремлевскую стену. – Столько было детей, столько внуков… А вы знаете, у внуков наркома нет ни одного ребенка… Как оборвалось. Только у Ираиды была девочка, Оля.

Я отметил «была», Боря половецки подобрался, залил в себя чай болезненными лекарственными глотками, переждал «Мы жили большой семьей до тридцатого года в Кремле в трехэтажном доме на Коммунистической улице, над нами семья М., ужасно невоспитанные дети – летели игрушки из окон. Улица имела пустынный вид, все больше встречались заслуженные вдовы – Дзержинская, Орджоникидзе, потом переехали в Дом правительства, квартира 311, 16-й подъезд, пятый этаж…» – и мимоходом зашел на цель:

– А Ираида, вы сказали, это дочка… э-э?

– Петра. Вот он.

Мы вцепились в фотографию размером с социалистическую поздравительную открытку – в кремлевской квартире наркома гости в три ряда, человек тридцать, я осматривал женские лица – что-то особенное должно быть, я сразу узнаю ее…

– Петр слева внизу, в очках. Рыжеватый. Какой-то чужой ребенок у него на руках. Делегацию принимают.

– А был еще брат… э-э, Дмитрий, что ли?

– Вот, справа внизу, – что-то подтаяло в ней, – блондин с серыми глазами – это Дмитрий. На певца Лемешева похож. Фамильная черта – припухлость возле глаз. – И добавила: – Сыновья имели сильные натуры и нежные души.

– А как сложилась судьба Дмитрия? – быстро спросил Боря, решив копать там, где помягче.

– Дослужился до полковника. Из Испании привез куклу, щеголял в испанском костюме. А в тридцать восемь лет, перед самой войной, вдруг женился на двадцатидвухлетней, – она с омерзением выговорила, – бабе. Оказалась стервой. И разменяла фамильную квартиру. Мы ее ненавидим.

– А до этой женщины Дмитрий… не был женат? – с обреченностью наспех обученного сапера попробовал почву Миргородский и брякнул: – На Петровой.

– На Петровой? Да, успел жениться и на Петровой. Откуда он ее взял, неизвестно. Вроде бы привез из Китая. Интеллигентная такая женщина. Тетя Тася. На похоронах ее столько послов собралось. Нет, фотографии ее у меня не сохранились. Хотя много было… Куда-то подевались. Она стала потом женой Петра, и они продолжали жить в одной квартире, но уже все было так спокойно, что никто неловкости не замечал.

Как заметил видный русский педагог Симон Соловейчик, если ученик заканчивает отвечать, а учитель молчит, в шестидесяти случаях из ста ученик находит кое-что добавить.

– А перед войной у тети Таси и Петра что-то произошло. У него родилась внебрачная дочь Маша. Он ушел на фронт и погиб. У нее от какого-то немца из Коминтерна, Вендта, родился внебрачный сын, дебил. Немца репрессировали. Она уехала в Америку, Ираиду с братом отправила к нянюшке в Рязань. Судьба Дмитрия осталась неизвестной. Какой-то человек прислал письмо, что они попали в окружение. Мы пытались узнать, но будто ктото, – она закатила глаза на руководство, – посоветовал: лучше не пытайтесь. И вот квартира осталась в руках этой стервы, его молодой жены. – И повторила: – Мы ее ненавидим.

Мы заметали следы еще полчаса, и, только втыкаясь в обувь, Боря еще раз шагнул туда:

– А тот мальчик, сын Петровой и немца, где он теперь?

– В интернате. И, конечно, никого не помнит, не узнает.

– Спасибо, – и я тоже решил наудачу: – А вы ничего не слышали про дипломата Уманского, он жил в вашем доме, на первом этаже…

– Да, он был вхож в семью. Знаком с тетей Тасей. – Ей казалось, что мы уходили, она ослабела и продолжила, сама не понимая зачем. – Знаком. И даже очень.

Я чуял себя полуторатонной авиабомбой, летящей точно в пароходную трубу. Немец Вендт, Венд? Вент? – переспрашивать неудобно.

В пятницу утром я промчался по красной линии от «Университета» до «Красных Ворот» и с добрыми предчувствиями поднялся на второй этаж объединенного архива ЗАГСа г. Москвы; накатал заявление заведующей кратко и сильно: «дипломат Анастасия Владимировна Петрова, автор словарей и самоучителей английского языка», «сохранить память незаслуженно забытого ветерана МИДа».

У девушки на приеме населения еще мерцало в глазах что-то человеческое, девушка с розовыми щеками и нежными губами пошевелила этими губами и открыла шкаф за своей спиной – я увидел полки, забитые папками «Рождение», папками «Смерти» и папками «Браки», – по стрелочке «Регистрация браков» – по коридору направо порхали самые дружные парочки на свете, не нашла и отвела меня в недра, где за кодовым замком сидело существо заведующей по фамилии Козляник (в заявлении я написал «Козлец») – из тех, что ненавидит мужчин, детей, свое бесплодие, службу, целый свет из-за того, что подчиненная пришла в такой же серой кофте.

– Что вы хотели?

– Мне нужно знать, регистрировала ли брак Анастасия Владимировна Петрова в 1937 году, чтобы установить личность мужа. И свидетельство о рождении ее сына Петрова Василия Петровича.

– Эти сведения составляют личную тайну. Их охраняет закон. Мы не можем вам их открыть.

– Только вы можете помочь, все родственники умерли…

– Принесите нам справки, что все они умерли. Обращайтесь в дирекцию единого заказчика по месту жительства…

– Разрешите мне сказать? С безмерным равнодушием:

– Да.

– Может кто-то посмотреть свидетельство о рождении мальчика, не показывая его мне, и сказать лишь одно: записан ли там отец или стоит прочерк. Только это. Вы очень поможете.

– Нет. Сегодня вы придете, завтра сосед придет. Мы таких сведений не предоставляем.

Мразь, равнодушная скотина, каких таких сведений?! Записан ли отец в свидетельство о рождении олигофрена, которому шестьдесят пять лет, если он жив! Надо было сразу предложить деньги, думает, мне нужна квартира душевнобольного, шептал я, отступая мимо дворца бракосочетаний, – к подъезду подкатывали старые «мерседесы», на передних сиденьях сидели свидетели с алой лентой через плечо, такие серьезные, словно на них ленты пулеметные. Я позвонил Гольцману: что там?

– В картотеке Коминтерна Вендта, Венда и похожих… не значится. Среди нелегалов – тоже. Из репрессированных установлен Вендт Владимир Владимирович, 1892 года рождения, уроженец Латвии, механик. Арестован в июне 1938-го, расстрелян по приговору тройки УНКВД, статья 58, части 10, 11.

– Думаете, он?

– Еще Бруно Вендт, радист, член Коммунистической партии Германии. Окончил в Москве курсы радистов, Петрова могла преподавать ему английский. Член разведгруппы Зорге в Японии. В 1936 году отозван в Союз. Дальнейшая судьба неизвестна.

Еще и радист группы Зорге. Человек в наушниках в токийском подвале. Мы смотрим во тьму. И как это всегда бывает, сразу появляются Вендты, Венты, Фенды, весь мир состоит из них, и все подходящие – все проживали в Москве в тридцать шестом – тридцать восьмом, репрессировались и могли…

Значит, Ираида Цурко сдала брата-дебила в интернат, расчистила место для жизни, мамы нет, водить по музеям некому, в данную минуту проживает за границей – вот же он, важнейший вопрос, словно кто-то окликнул и показал глазами: туда! ТУДА – я сорвался к дочери Штейна, посла в Италии, рыдавшего, когда умер император: «Я оплакиваю свои идеалы».

– Петрова? Я помню. Нет, это не девичья ее фамилия. О Петровой говорили взахлеб: какая женщина! У нее было столько мужчин… Ой, сколько у нас с вами пальцев!

Двадцать.

– И Гнедин был в нее влюблен. И Штейн. И Рубинин! Но она мне показалась совершенно неинтересной. Невысокая, с очень тонким лицом. Широкие бедра – я этого не люблю, но умница, ничего не скажешь. Сын от немецкого коммуниста, красоты необыкновенной. Дебил. За связь с немцем ее исключили из партии прямо во время беременности.

– Литвинов, когда они уезжали в США, знал, что Уманский влюблен в Петрову?

– Да, и очень подсмеивался над Константином Александровичем.

– Такой странный, может быть, вопрос… Почему Петрова жила… вот так: от брата к брату, дальше… Она что-то искала? Какой-то материальный уровень?

– Она не искала власти и богатства, – дочь посла взглянула на меня с бессильным сочувствием. – Просто бывают такие женщины.

Остался тот самый вопрос.

– Инна Борисовна, я прочитал биографию Литвинова…

– Шейнис написал.

– Да. В книге есть два места, где зачем-то появляется Уманский, и так… довольно подробно описано. Но Шейнис не застал ни Уманского, ни Литвинова…

– Только Петрова могла рассказать. Я знаю, они встречались, Шейнис записал ее воспоминания.

Дата добавления: 2015-08-17