4 страница. -Она не одна была

-Она не одна была. Их было двое. Мать и сестра. Она должна была родиться в прошлом январе. Они тогда ехали из гостей.

Олег вдруг вскочил.

-Самая большая беда русского человека?!

-Не понимаю…

-Алкоголь! Я не понимаю, как мог он сесть за руль и вести домой беременную жену. Я не понимаю, как она могла сесть с ним, зная, что теперь не только за себя отвечает. Я вообще не понимаю, почему взрослые люди всегда ведут себя как дети, а еще больше я не понимаю, как можно теперь не ненавидеть, потому одно лицо его у меня вызывает отвращение…

-Знаешь, что самое противное? Неопределенность. Безвыходность. Я просто не знаю, как теперь себя вести. Это несчастный случай, понимаешь, нееесчастный. Я вообще правду не должен был знать. Нас всегда учили быть честными. Справедливыми. А на самом деле? Он ведь мой отец. Я молю бога ночами, чтобы все вернулось, и на их месте оказался бы он. А утром улыбаюсь и болтаю черт знает о чем… А лицо у него такое жалкое. Нелепое. Смешное. И я всегда смеюсь. Он думает над его рассказами. А на самом деле над ним самим. Над тем, что ему больно. Мне бы хотелось, чтобы ему всегда было больно. Неужели ты плакать собралась? Ангел!

-Почему ты не рассказывал?! Никогда ничего этого не говорил… Какая же я дура, дура, я бы не подумала, не поняла, не видела… Я все убеждала себя, что ты смеешься, а ты ведь не смеялся… Как это мелочно все. Ты хотел быть на моем месте… Мои проблемы нелепы и пусты? Я странная сегодня, даже готова это признать. Я не хочу, чтобы август кончился. Сентябрь - смешной месяц. Мне так жалко тебя, и даже не из-за этого, просто жалко… Я пыталась найти в тебе все, что может быть плохого, а находила только хорошее. Это бесило меня. До сих пор бесит. Всегда будет бесить. Только я не хочу, чтобы это прекращалось. Мне жить хочется. Так же как тебе. Несмотря ни на что… Ты даже не представляешь, что ты сделал… Не представляешь, что еще можешь сделать. Столько сил… Я кажется искренне… Мы друг друга пусто хвалим и постоянно льстим… Но я действительно… Я по-другому это представляла. Ты ведь не смеешься? Нет?

Он стоял у кровати, будто не у себя дома, молчал, пожимал плечами, и видимо, ему было легко здесь находиться и это слушать. Он улыбался, как обычно, уже давно такой улыбкой не удивляя, спокойно, пусто и печально.

-Мы не увидимся. Я уезжаю завтра. Пожалуйста… Погоди, ты не сказал. Так, что же ты? ТЫ? Ведь это возможно… возможно… Я впервые не хотела и впервые ничего не придумала… Мне страшно, у меня руки дрожат. Ведь возможно?..

-Возможно.

-Так ты тоже…

-Смешно… И я тоже…

Ангелина закрыла лицо руками.

- Перестань. Я приду завтра. В шесть… Перед твоим отъездом, я еще не знаю, когда вернемся мы. 30, наверное. Я позвоню… Почему ты раньше ничего не сказала?..

- Ты смеялся надо мной. Мне было больно. Теперь не больно. Только обязательно приходи. Я столько себе придумывала, столько таких как ты… Но тебя то как раз не заметила. В тайне ждала, когда лето кончится, чтобы потом только хорошее вспоминать. А теперь не хочу, чтоб кончалось. Пожалуйста, приходи… В шесть, а еще лучше в пять, в четыре, только пораньше, я хочу, чтобы ты как можно раньше пришел.

Да. Ей было все равно. Она ощущала какую-то яркую и четкую пустоту этого места, слепую неопределенность, уверенность, непонятно откуда взявшуюся и странную глубокую нежность к этому человеку. Она тосковала по сверчкам, все еще слыша их, тосковала по этой ночной тяжелой тишине, все еще погруженная в нее, это было как-то глупо, трудно, но приятно.

Все было четко. Она знала, что делать. Какой-то неописуемый, резкий восторг полной уверенности и спокойствия царил в ее душе. Она смотрела вперед, и что-то видела, она видела будущее, она видела собственную жизнь, она была уверена в ее продолжении, в ее смысле. Какой бы не была цель, Ангелина прекрасно знала, что ее достигнет.

Жалость чаще всего вызывает совершенно другие чувства. Она видела боль и слабость того, кого всегда считала сильным и абсолютно равнодушным. Она видела в нем то, что, к счастью, не испытывала сама, она теперь уважала его, первого из всего этого мира, действительно и не притворно уважала. Вспоминая ту фотографию с чёрной ленточкой, она боялась за него, за его мысли, за эту фотографию с черной ленточкой, за то, что он сейчас один.

В ее душе не было никакой радости, только спокойствие и уверенность. Она хотела уехать отсюда, забыть это место. Хотелось встретиться с ним в городе, уже при других обстоятельствах. Хотелось, чтобы все было нормально… Нормально на фоне этого бешеного чувства, терзающего ее в душе, чувства, которого она желала, чувства уверенности в своих силах и теперь уже действительно искреннего желания помочь.

Она хотела, чтобы наступило утро, хотела солнца, хотела предрассветного холода и озноба, хотела поскорее увидеть этот мир, уже совершенно по-другому его увидеть, хотела будущего, жадно и бешено, словно после долгой жажды глотая воду.

Самым страшным было то, что она проспала. Будильник она выключила, закрыла глаза… а открыла уже в восемь пятьдесят, за час с небольшим до отъезда, а, значит, лишившись возможности в последний раз в деревне увидеться с ним.

Поначалу Ангелина даже чуть не заплакала от досады, перегнулась через кровать, стукнула рукой по стоящему рядом стулу и с силой откинулась обратно на подушку. Ей отчего-то стало тоскливо и пусто, ладони как-то похолодели, и к горлу подступил странный ком раздражения и злости.

Ангелина быстро оделась, выбежала за ворота, прошлась по улице, с особым трепетом взад-вперед у скамейки, будто надеясь, что там кто-то чудесным образом появится и, разумеется, никого не нашла.

Тоска только усилилась в ее душе, став чем-то огромным и непонятно-темным, она хотела бежать к нему, но вовремя одумалась и вернулась домой.

Шли страшные приготовления к отъезду, собранные сумки зачем-то разложили вновь, разбросали по комнатам, и величественно убранный дом, который так торжественно и мрачно смотрелся вчера вечером, выглядел теперь как-то нелепо и обиженно. Нахохлившийся, уже не жилой, еще не оставленный, но уже покинутый. Над ним теперь будто смеялись, мусоря и раскидывая то, что здесь когда-то лежало на своих местах. Комнаты, какие-то опустошенные, залитые утренним светом, горячие от раннего, но теплого солнца полы, заправленные как никогда аккуратно кровати, протертая пыль, которая теперь ляжет гораздо более толстым слоем… Все это казалось еще более жестоким и раздражающим, оттого что здесь все еще находились люди.

Ангелина несколько раз набирала его номер телефона, несколько раз никто не отвечал. Она ходила из угла в угол комнаты, присаживалась на убранную кровать и звонила вновь. Надежды встретиться с ним до отъезда уже точно бы не оправдались, Ангелина хотела просто поговорить. Она написала несколько эсмсок, сама не зная зачем, пересылая одно и то же сообщение по несколько раз.

«Если ты приходил, не обижайся, напиши, как только увидишь, а еще лучше позвони, я хочу знать хотя бы твой адрес в городе».

«Да позвони мне, наконец!»

«Пожалуйста, ответь мне хоть что-нибудь, я не понимаю, зачем этот детский сад, ты уже целый день не берешь трубку. Позвони мне».

Последнюю смску она отправляла, мечась по комнате и собираясь идти гулять с Викой. Это вышло совсем неожиданно, они случайно столкнулись вчера вечером, сразу после приезда Ангелины в город, случайно разговорились и случайно решили пойти гулять этим вечером.

У нее не было друзей. Вика считала ее скучной и неинтересной, а после дня рождения и вовсе злилась на нее и не хотела говорить. Видимо, изменения, произошедшие летом, настолько повлияли на отношения Ангелины с окружающими, что они сами по себе, по инерции потянулись к ее измененному, теперь более терпимому образу мыслей.

В ее душе все еще жила уверенность и спокойствие, она все так же влюбленно витала в облаках и строила планы, несмотря на молчание Олега, на его обиду или, быть может, вовсе нежелание больше общаться. Ангелина не думала об этом, ей казалось все разрешиться само собой, он просто напишет, объяснит, и все снова станет за свои места.

Она была совершенно счастлива в это время.

«Тебе не стыдно? Напиши мне и позвони…Это просто уже глупо…»

«Ты обижен, не знаю, представляешь, я иду гулять с Викой, Только не смейся… и поскорее ответь. Ты мне нужен».

Подруга казалась ей безумно красивой сейчас, солнце безумно ярким, и все каким-то праздничным и светлым, словно не август, а июнь, словно ничего никогда не умирает.

Ангелина рассказала про свое лето, зачем-то умолчав про Олега, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь еще знал об этом, чтобы кто-то посторонний и не понимающий ничего о подобных чувствах, говорил, а, быть может, и смеялся над ними.

Без Олега и тех душевным волнений, все это время терзающих ее, лето казалось пустым и скучным. В какой-то момент Ангелине стало стыдно говорить, и она просто замяла неудавшийся рассказ какой-то нелепой шуткой, от которой стало еще более неловко и тяжело.

-А я…. А я все время в городе провела. Нет, конечно, свежий воздух, деревня… Но я предпочитаю цивилизацию.

Ангелина отчего-то разозлилась на эти слова. Как-то резко дернулась и хотела уже что-то резкое сказать, но Вика довольно грубо и неестественно ее перебила будто, наконец, решилась сказать то, что теперь занимало все ее мысли.

-Ты ведь не знаешь толком никого из моих друзей, правда?..

Она вдруг остановилась и как-то тяжело на нее взглянула.

-Наверное, не стоит тебе рассказывать это. Помнишь, на моем дне рожденья?.. Был такой парень, Олег, я вас даже знакомила.

-Нет, не знакомила...

-Он покончил с собой в пятницу. Это ужасно, так просто, мы с ним практически не общались, но все же… Я все никак не могу прийти в себя. Скажи, вот зачем?.. Я просто не понимаю, зачем?..

Ангелина смотрела на нее, уже не слушая, глядя на ее блестящие пухлые губки и еле сдерживая резкий беспричинный порыв хохота, когда маленький быстрый язычок ее высовывался из-за рта, касался губы и тут же залезал обратно. Она говорила что-то смешное, что-то настолько ненужное и бесполезное, что Ангелина даже не могла понять, как может этот человек, которого прежде она понимала, такие глупости болтать.

Она сказала что-то про антидепрессанты, и Ангелина расхохоталась. Подруга осеклась на полуслове, засунула язычок и взглянула на нее выразительно осуждающе, словно не понимая, чего она смеется. Олег бы понял. Кстати, где он сейчас?

-А где он сейчас?..

Ответил какой-то ошеломленный голос.

-Не знаю…

Они вдруг остановились на середине дороги, и Ангелина напрочь забыв о том, что давно не в деревне даже не удосужилась увести застывшую от страха подругу на тротуар.

Она также вдруг поняла, что больше не смеется. Что больше нет дороги, только что-то возле нее, что-то такое, чего завтра, а, может быть, даже сегодня уже не будет. Лицо Вики расплылось и вновь вернулось в ясность.

Она снова рассмеялась, а потом серьезно, чересчур серьезно прошептала:

-Не будем об этом говорить, грустно и страшно… А главное, скучно. Пойдем с дороги, а то машины.

Подруга невольно последовала за ней.

-Я мороженого хочу…

Они зашли в ближайший магазин, Ангелина купила себе рожок, подруга стояла рядом, какая-то подавленная, не столько новостью, сколько тем, что сама ее озвучила. Видимо, поняла она ее только после того, как сказала.

-А ты очень изменилась, Ангелина… Я не ожидала. Не правда ли страшно?..

-что страшно?..

-Раз и все…

-Отвратительно. Я летом чуть не умерла от жары. Так тяжело, голова постоянно болела, и я даже ходить не могла… Ол… Мне, пожалуй, иногда кажутся люди, которых нет…

Их взгляды на секунду встретились. Ангелинин – пустой и взволнованный, испуганный подруги. Через пять минут они говорили совершенно о другом.

Высотки, высотки, высотки… Вот то, что казалось когда-то жутким, зловещим сном. Ночным кошмаром.

Мысль материальна!

Она пыталась понять и не могла. Не могла, все равно не могла. Она закрывала глаз, видела перед собою его, его, живого, здорового, настоящего, его улыбку, голос, уверения, насмешки, то, с помощью чего он столько надежды внушал… и не понимала.

Могла понять многое. Он поразил себя собственным оружием, причем ранений было много и все они - мелкие, противные, но попадающие в самые больные, незащищенные места.

Он говорил, но не верил. Он убеждал ее и сам не мог убедиться. Как трудно доказать себе то, что только что с легкостью доказал другим. Говорил и все более убеждался, что ошибается. Слушал ее, так же как и она его. Даже не мог представить, насколько близок к истине и насколько далеко от нее уйдет. Старше, сильнее, увереннее?! Он так говорил. В чем была эта уверенность? В умении лгать? В чем была сила? В то, что имел преимущества, в том, что хотел играться, в том, что изначально слишком интересно и красиво себя повел.

Это отчаянье. Тоже понятно. Безвыходность. Безысходность. Неверие в будущее. В настоящее. Так много знакомых, уже давно избитых фраз! Все ясно, все старо, как день, все можно объяснить. И эти странные всплески, и их нелепое знакомство, и улыбку печальную…

Объяснить. Доказать. Увидеть.

«А я?! Как же я?! понять, понять, как?!»

Простить? К черту прощения. Как можно прощать того, кто пред тобой не виноват? Как можно брать на себя так много?

Плакать? Страдать?

Как, как можно понять то, что никогда ни за что не признается, что не признается и не объяснится даже ей, как понять то, что вызывает отвращение и страх, только страх и отвращение.

Самый лучший способ.

Метод от противного.

Единственное дело, которое он довел до конца.

Какие мысли! Шаг и все… Один шаг и свобода. Одно движение, Олег!

А самоубийц не отпевают...

Ей снился пустой дом, бесформенная кухня, стол с цветастой выпуклой скатертью, множество цветов, пахнущих весной, летом, августом, цветов, посаженных не женскими руками, цветов, заполнивших все, все… Лицо этого человека, невыразительное и обычное, обычное…

Несчастное. Жалкое. …

Она просыпалась, плакала, потом засыпала вновь, потому что не спать уже просто не могла.

Деревня, все та же жара, душно, пыльно, не тепло, а просто уже невыносимо душно. Солнце, лето, июнь, июль, август… Август. Наступила осень, но лето не кончилось. Белая рубашка, аристократическая поза. И то, что она за всем этим так и не заметила. А почему не заметила?..

А почему не отпевают? А разве не суть в том, чтобы прощать? Просто прощать. А что он собственно мог? Если не было ответов… если не было выхода, маленький мальчик, маленький-маленький, если он не видел выхода… Как можно обвинять, так легко не понимать, так легко обвинять и как больно…

Как можно обвинять того, кто так и не успел понять, что поняла она? Как можно спрашивать с того, кто не знал уверенности и спокойствия, как она в тот вечер, что вместо этого сплошная пустота, бездна!

Бездна?.. Так близко находиться к ней, заглядывать в глаза того, кого она уже заразила и не заметить… Равнодушие, асфальт, цветы, высотки… Все то, что было так противно и все, чему поверила она. Отравилась, стала такой же.

Безразличие, толкнуть и наступить, использовать и бросить, вылечить себя, заразив другого, а так хочется жить… Как хотелось тебе.

Ах, просто, легко, один шаг… сложнее, гораздо сложнее вернуться назад, чем его сделать… А здоров, жив ли вообще тот человек, который смотрит в лицо этой бездне и так же идет вперед… по собственной воле, не насильно… Когда так много тех, кто хочет жить…

Детство, сказки, любопытство, упорное, упрямое сопротивление тому, что особенно сложно. Фанатизм, как всегда. Неумение рассказать… Незначительность искренности. Мать, сестра, отец… То, что она никогда не узнает… То, что никогда не поймет, и то, чего никогда не сможет осуждать.

-«Ну прости, прости его, пожалуйста… Я ничего не знаю и ни во что не верю, но неужели нельзя просто простить… Я не знаю, но это страшно, я здесь, я думала и представляла, я хотела чужой боли и никогда не могла себе представить, что окажусь на месте того кого-то, кому еще непонятно, но уже страшно. Больно… А я не понимаю по какой причине я здесь, а его нет, я люблю, а он нет. Ни болезнь, ни авария, ни несчастный случай. Сам захотел, такой причины нет, ее невозможно признать, она просто не существует…Все равно, какое дело, я не хочу… не хочу его мучить… я не понимаю, зачем делать больно тем, кто тебя любит и для кого ты один остался, его отец теперь наедине с цветами… Но боже, все равно, прости его… прости!»

Они вернулись на другой неделе, в мрачный тоскливый покинутый дачниками поселок. Было холодно, и шли дожди.

Они приехали, как сказал отец, чтобы повесить табличку: «Продается».

Обошли комнаты, уже давно не залитые светом и солнцем, забрали забытые вещи, которых оказалось немыслимое количество, неловко помолчали, попили чай на кухне и уехали обратно домой.

Маме здесь не понравилось летом. Ангелине было плевать, где гробить свои будущие каникулы, один отец упорно и слезно защищал старый дом своего детства, безуспешно пытаясь доказать полезность свежего воздуха и нетронутой природы.

Его, конечно же, никто слушать не стал.

Дом был безжалостно продан, они шли на станцию по нетронутой природе, заваленной мусором и всяческой дрянью оставленной людьми, топя свои вычищенные сапоги в грязи и тонких вязких ручейках: всего того, что осталось от знаменательной пыльной дороги.

К тому времени Ангелина уже не плакала. Расстаться с этим домом ей не стоило ничего, ровно, как и со всем этим летом, которое все же не кончилось по приходе сентября.

С Викой они больше не общались ни разу и, как ни странно, перестали сталкиваться на улице. Они однажды увиделись в столице, спустя двадцать лет, с семьями и детьми, даже тогда не нашли общего языка и расстались крайне недовольными.

Ангелина научилась смеяться незадолго до дня ее 16-летия, на котором собралось около пятнадцати человек САМЫХ близких друзей, практически никого из старых знакомых и несколько еще новых, застенчивых и испуганных гостей.

Ее любили за прямоту и искренность, спокойствие, непоколебимость, а главное, твердую уверенность в собственном будущем. Она была из тех, кто всегда в любой ситуации мог найти выход.

Дата добавления: 2015-08-20