Часть 2 5 страница. – Мы все давно сошли с ума

– Мы все давно сошли с ума. Иди сюда. Сядь рядом. Тебе надо поспать.

Савелий рассмеялся:

– Спать? Ты с ума сошла. Я не смогу заснуть. Я их видел. Они маленькие. Живые. И зеленые…

Он выбежал на балкон. Вытер слезы. В лицо ударил осенний ветер. Радужная сфера с рекламой воды «Байкал» дрейфовала с севера на юг, задевая облака. Савелий зажмурился. Даже взрослому, пятидесятилетнему, начинающему черстветь мужчине иногда хочется закрыть глаза, потом открыть – и обнаружить, что все изменилось к лучшему, само собой, волшебным образом.

Он разлепил веки. Нет. Черно-зеленые стебли никуда не делись. Мир был виден, как будто сквозь расческу. Сейчас Герцу стало ясно, что этот мир доживает считанные часы. Этот вот желто-серебристо-лиловый, пестрый, расцвеченный улыбками, до блеска отполированный, готовый обеспечить всем желающим бесконечное количество психологического комфорта. Этому благодушному, упорядоченному, невыносимо безопасному, всеядному, до мелочей продуманному, устроенному ловко и просто – скоро придет конец.

Сверху сочилась музыка, классическое диско. Кто-то что-то праздновал. Конец празднику, подумал Герц. Ведь если вокруг только радость в чистом виде – это праздник, правильно? Еще вчера мы полагали, что праздник – наше повседневное обыкновенное состояние. Жаловались друг другу на рутину, проблемы, недостаток времени, недостаток денег, недостаток сил. А еще на недостаточно удобную одежду, недостаточно понятливое окружение, недостаточно красивых жен и недостаточно просторное жилье. Теперь оказалось, что вчерашняя жизнь, со всеми ее недостатками, была подарком судьбы. Белой полосой. Сегодня праздник кончился, вчерашние проблемы смешны, вчерашние заботы достойны в лучшем случае кривой грустной усмешки. Бархатное вчера сменилось шершавым сегодня.

Странно. Это можно понять умом, но нельзя понять сердцем. Ведь мы не были глупцами, не жили одним днем. Мы работали. Прилагали усилия. Думали о себе как о дальновидных и умных существах. Мы были убеждены, что наше завтра в любом случае комфортабельнее нашего сегодня, – а иначе зачем мы тогда прилагаем усилия? Затем, чтобы завтра было чище, легче, спокойнее. Мы создавали. Мы уставали. Мы пытались подстелить соломку. И вот результат: кубарем летим с высоты, мимо соломки, мимо всего. Прогнозы ошибочны, расчеты неверны. Вчера мы были сверхчеловеками, сегодня завидуем насекомым.

Мы сотни раз поднимались вверх и столько же раз скользили вниз. Всякий раз, поднимаясь к свету, мы клялись себе, что это навсегда. Что войны, голод и нужда навсегда остались за спиной.

А они не за спиной.

Тяжело дыша, Савелий смотрел из-под руки, как со стороны центра города движется вереница милицейских вертолетов. Их было необычно много. Он вообще не предполагал, что в Москве есть столько милицейских вертолетов. Вид гудящей винтокрылой армады вызывал уважение и страх – именно так обычно реагирует русский человек, наблюдая могущество ревущей, слепящей прожекторами, огнедышащей правоохранительной техники. Герц зачем-то стал считать, но сбился на пятом десятке.

Доктор Смирнов не соврал. Москва всерьез готовилась к новой жизни. К арестам и репрессиям. Все вот-вот начнется. Или уже началось. В гиперполисе двадцать пять милиций и полиций, они жестко конкурируют меж собой и оснащены по последнему слову техники. Если дать им полномочия и невзначай закрыть глаза на то, что двести лет назад называлось «перегибы», – все травоядные будут вычислены в несколько суток.

Нужно немедленно выбросить капсулы, решил Герц. Завтра же сказаться больным, доверить журнал Валентине, найти сговорчивых врачей и лечь под капельницу. Очистить кровь. Надо срочно поговорить с Годуновым – пусть гениальный пьяница научит, как завязать с травоедением. Надо прекратить хлебать воду десятками литров. Надо каким-то образом отвыкать от привычки недовольно морщиться, если кто-то загораживает солнце. Надо набить холодильник жирным мясом и жрать только мясо, и ничего, кроме мяса, пять раз в день… И Варвару заставить…

Его тошнило. Очень хотелось пить. Еще больше хотелось проснуться и радостно понять, что сегодняшний день был всего лишь дурным сном. «А книга? – вспомнил он и задрожал в панике. – Священная Тетрадь, где она? Срочно выбросить. Это, впрочем, не поможет. Если храмы и общины травоедов будут разгромлены, все их электронные архивы попадут в руки властей. Каждого обладателя Тетради возьмут на карандаш. Или даже арестуют. Между тем Тетрадь прочитана. Вся. Хуже того – въелась в память, и я готов цитировать ее страницами». Особенно последнюю главу: «Житие апостолов Гавриила и Глеба, а также их сподвижников».

Особенно финал последней главы.

«И пошли, и шли долго, ибо равнины в этой земле просторны, а дороги плохи. И увидели город, и говорили друг другу:

– Вот город городов, самый чистый город, и огромные богатства сконцентрированы тут. Нет лучше места для того, кто желает очищать и концентрировать.

Потом огляделись и сказали так:

– Вот город городов, здесь один созидает, а десять тратят и расходуют. Примкнуть ли нам к тем, кто созидает, или к тем, кто тратит и расходует?

И ответили друг другу:

– Не примкнем ни к тем, ни к другим, ибо и те, и другие не правы. А особенно не прав тот, кто созидает. Ибо терпит вокруг себя тех, кто тратит и расходует, – и, значит, глупец. А какой из глупца созидатель?

И не примкнули ни к тем, ни к другим, а укоренились отдельно и стали расти.

Иные росли молча, выделяя кислород.

Иные стали искать, чем заняться, и решили очищать и концентрировать. И сказали: вот занятие, достойное нас! И улыбались, и призывали всех: очищай и концентрируй!

Очищай и концентрируй, но будь настороже.

Очищенный и концентрированный опиум превращается в героин.

Очищенный и концентрированный труд превращается в бумажки с водяными знаками.

Очищенная и концентрированная любовь превращается в проституцию.

Очищенная и концентрированная воля превращается в убийство.

Очищенный и концентрированный Бог превращается в дьявола.

Все, что можно очистить, очищай. Все, что можно концентрировать, концентрируй. Но однажды умей остановиться.

Нельзя доверять слишком чистому – слишком чистое и есть самое грязное.

Нельзя бесконечно увеличивать концентрацию, ибо концентрируя все, что угодно, – концентрируешь в первую очередь зло».

Меньше чем через час после скандала Варвара завернулась в простыню и спокойно заснула. Савелий мысленно упрекнул жену в легкомыслии, но чуть позже упрекнул уже себя. В глупости. Жена поступила правильно. Маленькому существу, зреющему в ее животе, не нужны стрессы.

Сам Герц не стал ложиться. За полночь тихо вышел из квартиры, спустился на семь этажей вниз, присел в первом попавшемся баре. Выпил несколько порций виски. Вокруг пересмеивались дружелюбные полуночники. Кто-то рассказывал о Луне, кто-то с апломбом повторял, что никому ничего не должен, кто-то небрежно вставлял в речь китайские слова, путая мандаринское наречие с кантонским, и какая-то немолодая женщина с голыми плечами и едва прикрытыми веснушчатыми сиськами посматривала из дальнего угла сквозь табачный дым. Когда Герц уперся взглядом в ее жирно подведенные глаза, она не спеша отвернулась.

«С сегодняшнего дня, – решил Савелий, – буду напиваться ежедневно. И не просто крепко выпивать, а – до бессознательного состояния. И не дома, а обязательно в заведениях. Садясь лицом к ближайшему полицейскому объективу. Травоеды не пьют. Если человек пьянствует – значит, он не жрет мякоть. Начнем создавать себе алиби. Больше меня никто никогда не увидит трезвым и веселым. Если какой-либо собеседник спросит, не загораживает ли он мне солнце, – отвечать буду грубо, с презрением. В гробу я видел ваше солнце. Мне плевать на солнце. Засуньте ваше солнце себе в…

Зеленый человечек – это беда, но не катастрофа. Жизнь продолжается. Гарри Годунов выбрался – и я выберусь. И Варвару вытащу. Мы родим еще одного ребенка. Здорового. Я еще не старый. Китайцы перестанут платить за аренду сибирских территорий – пусть. Я профессионал и хорошо зарабатываю, я не пропаду. Не будем преувеличивать значение китайцев в жизни граждан России. Граждане России тоже кое-что умеют. Граждане России разучились работать – ничего страшного, вспомнят. История знает периоды, когда граждане России неплохо работали и сами себя кормили».

Бармен-андроид осведомился, не долить ли в стакан, – Герц коротко послал его к черту. Штраф за оскорбление человекоподобного механизма будет включен в счет (есть особый закон, запрещающий грубое обращение с ресторанными андроидами) – но теперь это даже хорошо. Теперь Савелий Герц, шеф-редактор журнала «Самый-Самый», прославится как незаурядный скандалист. Шеф-редактор станет хамить, дерзить и безжалостно разрушать персональный психологический комфорт ближних.

А вы сосите воду, грейтесь под лучами желтой звезды, тянитесь к свету прозрачному. Очищайте и концентрируйте.

К рассвету он оставил попытки привести нервы в порядок. Алкоголь подействовал странно: убрал страх, но добавил досады, слюнявой детской обиды на миропорядок. Герц мрачно расплатился и решил ехать на работу. Четыре утра – замечательное время для начала рабочего дня. До гаража добрался без проблем; однако машина не подчинилась – объявила хозяина пьяным и предупредила, что при следующей попытке запустить двигатель хозяин будет оштрафован и вдобавок оповещена милиция. Савелий расхохотался. Дура, отныне у милиции есть дела поважнее. Теперь милицию интересуют не угрюмые пьянчуги, а трезвые и бодрые травоядные.

Вызвал такси. Подкатил робот: крошечный электромобильчик. В салоне пахло сладкими женскими духами и потом. Сексом пахло. Молодежь XXII века любит уединиться в беспилотных такси, это весело и романтично. Давайте, ребята, давайте. Совокупляйтесь. Рожайте зеленых младенцев, которые не хотят ни на что смотреть, даже если бодрствуют. И сосут по двенадцать литров воды в день.

Предутренняя Москва удивила шумом, обилием машин. В больших городах никогда не проходит мода на бессонницу, усмехнулся нетрезвый шеф-редактор. Открыл окно и сплюнул. Смотрел, как выступают из молочно-серой полумглы стебли.

«А ведь мы ими едва не гордились, – сказал себе он. – Еще бы. Уникальная достопримечательность. Невиданная диковина. Москва – единственный на планете город, сплошь заросший гигантским бурьяном. А нам, местным, все едино. Мы как жили тут, так и живем, и будем жить. Стебли, глобальное потепление – нам плевать. «Хоть трава не расти» – так мы сами про себя говорим».

И вот – она выросла.

Устроился поудобнее, вытянул ноги. Когда доехали – не захотел выходить, почти было решил назвать любой другой адрес, в противоположном конце гиперполиса, просто для того, чтобы еще четверть часа побыть в уюте, в положении полулежа. Потом сообразил: все с ним происходящее называется «отходняк».

Шепотом выругался и вылез на холодный тротуар.

В лифте ощутил слабость, присел на пол. Спать не хотелось, но и бодрствовать тоже. Не хотелось ничего. Кое-как добрался до знакомых дверей, отомкнул. В пустых темных залах пахло нагретой пластмассой и свежеотпечатанными фотографиями. Однако распознавать запахи было лень. Прошелся вдоль столов. Задержался возле рабочего места Филиппка. Здесь царил беспорядок. Мальчишка работал много и хорошо, статьи у него выходили бодрые, ироничные, но не злобные, пропитанные юношеским максимализмом. Филиппок тоже травоед, сказал себе Герц. Всегда легок и доброжелателен.

Вот стол Валентины. Здесь чистота, ничего лишнего, в рамочке портрет сына, но в углу маячит полупустая бутылка воды, – значит, Валентина тоже жрет мякоть. А может, и не жрет. Это уже не важно. Какая разница, кто и что жрет? Важен только рост. Важно укорениться внизу, и чтоб наверху был свет прозрачный.

Вот незаурядный стол незаурядного мужчины Пружинова. Стерильная поверхность: Пружинов чистит ее особой салфеткой несколько раз в день. А раз любит очищенное – значит, уважает и концентрированное. Давеча орал на Филиппка, белый от ярости. Нервишки подвели. С травоедами такое бывает, если девятую возгонку чередовать, допустим, с дешевой четвертой…

Чуть позже обнаружил себя укорененным у входа, в знаменитом кресле, где фотографировались почетные гости.

«Сколько лет я не переживал полноценный отходняк? – спросил себя Герц. – Оказывается, я совсем забыл, что это такое. Завораживающая безмятежность. Радость в чистом виде. Зеленые детишки правильно делают: они ни на что не смотрят, потому что нет и не будет под солнцем ничего нового. Каждый день одно и то же – хоть все глаза прогляди, а черное не станет белым. Зеленые младенчики не двигаются – это бессмысленно. Глупо дергаться из стороны в сторону, если есть только одно настоящее направление движения: снизу вверх. К центру неба. Туда, где желтая звезда».

«Отходняк лучше, чем движняк», – говорила Илона. Она с детства не ест ничего, кроме мякоти стебля, она не может ошибаться. Она права. Растение движется только на самой ранней ступени своего развития. Когда пребывает в виде семени. В виде малого зернышка. Будучи семенем, оно падает в землю, его несет ветром, его крадут птицы и животные. Кстати, и люди. Но когда зерно достигло почвы – оно уже неподвижно. Оно растет и радуется.

Кое-как выбрался из полузабытья, посмотрел на часы. Оставаться в редакции глупо. Скоро придут люди. Нельзя, чтобы они видели своего босса в столь постыдном полужидком виде. Надо найти экспресс-отель. Полежать в ванне. Может быть, подремать. Вернуться в нормальное состояние. Хотя бы попробовать вспомнить, что это такое: нормальное состояние.

«Я ведь не зеленый одуванчик. Я не растение. Я хищник, я людоед, я человек. Я создан, чтобы рвать зубами горячую плоть. Я выберусь. Годунов выбрался – я ничем не хуже Годунова…»

Возникший в памяти образ старого товарища сильно помог Савелию. Усилием воли он представил, что именно долговязый грубый Гарри ведет его по коридорам и лестницам, поддерживая, подбадривая и подшучивая; именно Гарри втаскивает вялого шеф-редактора в искомое заведение, заказывает одиночный номер с полной звукоизоляцией, доводит до бокса, где освещено мягким лимонным светом только изголовье кровати.

Тишина, покой. Слабо нагретый пол. Радость в чистом виде. «Отдыхай, Савелий. Расти большой».

Проснувшись, он долго лежал не шевелясь. Открыл глаза, увидел подсвеченную солнцем штору. Доковылял, отдернул – и захлебнулся в потоках света, твердого и одновременно нежного. Мысль о том, чтобы выйти из-под теплых желтых лучей, казалась глупостью. Но и оставаться было опасно: Савелий плохо соображал, но все же помнил, что он вовсе не стебель зеленый, а шеф-редактор солидного журнала.

Был полдень. Герц отказался от идеи принять душ, выпил воды, побрел на работу. С изумлением понял, что до сих пор пьян. В редакции было непривычно тихо, половина сотрудников находилась вне рабочих мест. Впрочем, при появлении босса засуетились, как минимум сменили позы. Герц заметил чужаков, двоих – скромные пиджаки, сырые невыразительные физиономии.

Подбежала Валентина, упрекнула напряженным голосом:

– Где ты пропадаешь второй день? Мы тебя везде ищем. А ты отключил связь.

– В задницу связь, – проскрипел Герц. – Что происходит?

– У нас обыск. Полиция нравов.

– В задницу полицию нравов.

– Скажи им это сам.

Невыразительные выступили из толпы.

– Зачем же так грубо, господин Герц?

Предъявили значки.

– Мы можем поговорить у вас в кабинете?

– Не можем. – Савелий засунул руки глубоко в карманы. – У меня нет секретов от моих людей.

– Зато у них от вас – есть, – веско возразил один из невыразительных – сутулый, в дешевых пластиковых брюках – и спародировал Герца: тоже сунул руки в карманы, причем это получилось у него гораздо более грозно, чем у шеф-редактора.

Валентина из-за спин незваных гостей сделала страшные глаза. Прочие – мальчики, девочки, секретарши, фотографы – смотрели на Савелия как на отца родного.

– Что же, – произнес он, – пойдемте.

В кабинете сутулый с любопытством огляделся и присел на край стула. Второй остался возле двери. При внимательном рассмотрении оказалось, что оба мента едва не валятся с ног от усталости, оба были плохо выбриты, пахли носками, смотрели диковато, в подглазьях залегла синева. Впрочем, это им шло. Усталого борца с преступностью всегда приятно видеть: устал – значит, борется, а не бездельничает.

– У вас все в порядке? – озабоченно спросил сутулый. – Вы неважно выглядите…

– Вы тоже, – буркнул Савелий.

– Мы работали. Всю ночь.

– А я – пил.

– Понятно, – протянул сутулый. – Собственно… Ваша сотрудница несколько погорячилась. Мы не делали обыск. В данном конкретном случае всего лишь проведено изъятие запрещенных субстанций. К сожалению, нам пришлось задержать двоих… Гарри Годунова и Филиппа Миронова. К остальным гражданам претензий нет.

– Хорошо работаете, – на автомате отозвался Герц.

Сутулый пожевал губами. Он сидел точно между Савелием и окном, загораживая все солнце.

– Хорошо или плохо – это не важно. В данном конкретном случае мы получили сигнал и были обязаны отреагировать.

– Ага. – Герц усмехнулся. – Сигнал. Вот оно что. Надеюсь, анонимный?

– Теперь это не имеет значения. В данном конкретном случае налицо факты. Субстанция, известная как мякоть стебля, обнаружена в ящике рабочего стола Филиппа Миронова. Второй ваш сотрудник, Гарри Годунов…

– Он не сотрудник, – перебил Герц. – Он мой товарищ и известный писатель. Он работал в моем журнале временно. На добровольных началах. И кстати, бесплатно.

Сутулый сильно удивился:

– Бесплатно? Добровольно? Но… зачем?

– А вы спросите у него.

– Уже спросили. – Сутулый переглянулся со своим спутником. – Но ваш товарищ… С ним трудно беседовать. Он говорит очень много, но… э-э… в общем, из того, что он сказал, мы мало что поняли.

Герц мрачно усмехнулся:

– Еще бы.

Сутулый опять спародировал Герца: повторил его мрачную усмешку, но добавил мрачности.

– Однако этот… э-э… как вы сказали, писатель… Он заявил, что найденные капсулы так называемой мякоти принадлежат лично ему, а вовсе не Филиппу Миронову.

Разумеется, подумал Савелий, ощущая тоску и головную боль. Иначе и быть не могло.

– Что вы хотите от меня? – морщась, осведомился он.

Полицейский сменил позу, борта его пиджака разошлись, и Савелий увидел торчащую из наплечной кобуры потертую рукоять пистолета.

– Завтра, – объявил он, – вы должны прибыть к нам. Где-нибудь часиков в шесть вечера. Адрес и официальную повестку вам пришлют. В данном конкретном случае мы имеем уголовное преступление. Хранение мякоти стебля. Мы допросим вас как свидетеля.

– Буду рад помочь, – сказал Савелий. – Я, знаете ли, не люблю травоедов. Насколько мне известно, в моем коллективе никто никогда не играл в эти игры. Если вы читали наш журнал, вы знаете, что мы выступаем за здоровый образ жизни.

– Не читал, – спокойно произнес сутулый. – Я вижу, вам совсем плохо. Вам надо похмелиться.

– Закончу с вами – сразу похмелюсь.

Сутулый подавил зевок и спросил:

– Кстати, я не загораживаю вам солнце?

– В задницу солнце, – с наслаждением ответил Герц. – Что у вас еще?

– Собственно, пока – все. Только один вопрос… Ваше… э-э… субъективное мнение… Как вы думаете, эти капсулы… чьи они все-таки? В данном конкретном случае?

– Не знаю, – с сожалением ответил Савелий. – Честное слово. Слушайте, травоеда можно вычислить. Следы мякоти остаются в организме. Сделаете анализ крови или что там – и все будет ясно.

Сутулый встал.

– Разумеется. Более того… Боюсь, нам придется взять анализ у всех сотрудников вашего журнала. Включая вас. Конечно, такая проверка – дело сугубо добровольное. Сами понимаете, в нашем государстве никто никому ничего не должен. Но в данном конкретном случае мы возьмем на карандаш каждого, кто откажется…

– Понимаю. – Герц кивнул. – Я готов сдать кровь немедленно. Запишите меня первым в очередь.

Сутулый посмотрел почти с симпатией, однако на прощание руки не подал.

– Подождите, – остановил «гостей» Савелий. – У меня просьба. Услуга за услугу. Скажите, куда увезли моих людей, и я помогу вам. Я сам выясню, кто из двоих – травоед. Мне надо только поговорить с обоими наедине. А вы за это… – шеф-редактор подмигнул, что называется, по-свойски и вдруг стал сам себе противен, – не станете предавать огласке историю с обыском. Иначе коллеги из желтой прессы сотрут нас в порошок… Будет скандал, репутация журнала пострадает…

– Сожалею, – ответил сутулый без малейшего сожаления. – Но у полиции нравов контракт с одиннадцатым кабельным каналом. В данном конкретном случае наша беседа транслируется в прямом эфире. И потом… – Сутулый спародировал Савелия: подмигнул по-свойски. Это выглядело отвратительно. – Поверьте, господин Герц… Не пройдет и недели, как всем будет наплевать на чью-либо репутацию. За последние сутки мы провели семнадцать изъятий. Семнадцать репутаций уже… – Полицейский начертил пальцем в воздухе крест. – Одной больше, одной меньше… Расслабьтесь. Задержанные сотрудники вашего журнала пока сидят в отделении. Вечером мы переведем их в изолятор. Разумеется, вы не сможете с ними пообщаться. Да и зачем? Мальчишку мы отпустим, а ваш товарищ, который писатель… В данном конкретном случае он предстанет перед судом. До скорого свидания. У вас есть претензии, замечания по существу беседы либо к поведению и внешнему виду сотрудников нашей полиции? Жалобы? Пожелания?

– Нет.

Едва полицейские ушли, Герц вызвал Валентину. Она держалась спокойно. Савелий вспомнил жену и вздохнул. Поразительное самообладание. Вот вам и слабый пол.

– Я сейчас исчезну, – объявил он. – Мне надо срочно похмелиться. И кое-кому позвонить. А ты узнай, куда увезли ребят.

Валентина опустила глаза и тихо попросила:

– Савелий, не лезь в это.

– С какой стати?

– Сам пропадешь.

– Пропаду не пропаду – это не главное.

– А что для тебя главное, Савелий?

– Главное? – бодро переспросил Герц. – Ха! Это очень просто, Валентина. Главное – во что бы то ни стало сохранять персональный психологический комфорт.

– Прекрати, – сказала женщина. – Прекрати немедленно. Неужели ты не чувствуешь? Что-то происходит! Не раздувай щеки, Савелий. Не изображай сверхчеловека. Подумай о других. О Варваре. О нас. Мы должны уцелеть и сохранить журнал.

– Я никому ничего не должен.

– Еще как должен! – выкрикнула Валентина, бледнея. – Тебе доверили дело! Не ты его создал! Ты получил его в готовом виде! И теперь оно принадлежит тебе, но и ты принадлежишь ему!..

Герц подпер рукой щеку, смотрел, как напряглась и стала старой ее шея.

– Слушай, – тихо спросил он, – какую возгонку ты употребляешь?

– Что?

– Я говорю, какой номер жрешь?

– Я?!

– Да. Ты. Какой номер?

Валентина криво усмехнулась. Некоторые из них, подумал Герц, умеют криво усмехаться, не теряя при этом привлекательности.

– Я пробовала, когда была студенткой. Два или три раза. Не знаю, какой номер. Меня угощал ухажер… В общем, это было давно. И мне не понравилось.

– Почему?

– Мне было неприятно. Казалось, что со стороны я выгляжу дурой. А я не люблю выглядеть дурой.

Савелий кивнул:

– Есть мнение, что дурой быть выгодно.

– Наверное. Но только среди дураков. А меня всегда тянуло к умным людям.

– К Годунову?

– А что Годунов?

– К нему тебя тянет?

– Не твое дело.

– Согласен. Извини. Это не мое дело. Иди и срочно узнай, куда увезли Годунова. И еще… – Он вздохнул. – Приготовь приказ. О твоем назначении на должность шеф-редактора. Принесешь мне, я подпишу. Если что – возьмешь бразды в свои руки. Валентина Мертваго, железная леди, шеф-редактор журнала «Самый-Самый» – это будет сильно.

– А ты? – новым, тихим и твердым, голосом спросила женщина.

Савелий опустил глаза.

– Что «я»? Я – конченый травоед с большим стажем. Я много лет жру мякоть высокой концентрации. Ты переживаешь о нашем деле – молодец. Чтобы наше дело не пострадало, я обязан подать в отставку.

Он ждал, что Валентина кивнет или взглядом одобрит его. Не дождался.

Добавил:

– Но это будет не сегодня.

Встал. Пора было звонить «другу».

– Сегодня я попробую выкрутиться. И вытащить наших мужиков.

Муса уверенно управлял скромным китайским «фордом»: ускорялся резко, в повороты входил лихо – и все равно, сидя за рулем, выглядел как типичный малоимущий пенсионер. Такова была его маскировка. «Друг» Савелия был богат – возможно, очень богат – и умел нажимать на самые разные тайные пружины, однако роль потертого старичка с седенькой головенкой исполнял даже не талантливо – гениально. Он нарядился в обвисшую вязаную кофту и бесформенные туфли без каблука, весело посматривал поверх очков, шаркал при ходьбе, из ушей у него торчали волосы – безобидный кавказский дедушка, кефирно-клистирный вариант, валидольчик в нагрудном карманчике. На самом деле – практически всесильный и самый опасный человек из всех, с кем сводила Герца судьба.

Они дважды объехали по кругу дом «Свобода» – сначала внизу, по земле, потом по эстакаде, на сороковом уровне, – пока не отыскали вход в участок. В Москве милицейские конторы были самыми незаметными учреждениями – правоохранительная деятельность велась очень активно и одновременно скрытно и бесшумно, чтобы не раздражать граждан, не разрушать их психологический комфорт.

При входе в отделение дежурил андроид, электронный мент в штатском. Подпирал стену, маскируясь под бездельника. Муса проехал мимо, свернул за угол. Резко затормозил.

– Я договорюсь. Потом вернусь за тобой.

– Там везде объективы, – предупредил Герц. – Все отделения милиции подключены к проекту «Соседи».

Муса презрительно усмехнулся. Савелию стало неловко. Действительно, чему журналист может научить профессионального негодяя?

Профессиональный негодяй вернулся довольно быстро. Приблизился к машине, сделал мгновенный, почти незаметный знак. Герц торопливо выскочил, подбежал.

– Пойдем, – велел Муса. – Только не суетись. Зачем суетишься?

– Извините. – Савелий перешел на шаг.

– Извиняться тоже не надо. Зачем извиняешься? Ты ничего не сделал.

Савелий не нашел, что ответить.

– Всегда, – произнес Муса, глядя в сторону, – веди себя так, будто ты ничего не сделал. Даже если ты пять минут назад кого-то убил – веди себя так, будто ничего не сделал.

– Понял, – деловито кивнул Герц.

Андроид, охраняющий вход, не удостоил их вниманием. Войдя, они оказались в ярко освещенном лобби, где из-за хромированно-никелированной стойки им улыбнулись две девушки, похожие на стюардесс.

– Нам в седьмой кабинет, – вежливо сказал Муса.

Одна из девушек мило предложила:

– Я вас провожу.

Пожилой злодей отечески улыбнулся.

Издалека донесся чей-то вопль. Савелий вздрогнул.

– Сегодня много пьяных, – тут же объяснила девушка.

«Еще бы, – подумал Герц. – Не я один такой умный».

За четверть века журналистской практики он множество раз бывал в правоохранительных учреждениях. Год от года они становились все чище и пахли все лучше. Стало ли меньше преступников? Этого Савелий не знал. Этого никто не знал, даже сами преступники. Официально столица России была провозглашена абсолютно безопасным городом. Однако официальные заявления никогда не отменяли здесь бурной и сложной неофициальной жизни. И чем старше становился Герц, чем больше опыта он накапливал, тем чаще убеждался в том, что Москва – самое неофициальное место на земле.

Преступность мутировала. Кражи ради куска хлеба остались в прошлом, на смену им пришли изощренные махинации. Мальчиков и девочек, склонных к обману и насилию, брали под контроль еще в материнских утробах – но обмана и насилия это не отменило. Победа над бедностью не гарантировала победы над жадностью, завистью и тягой к разрушению.

В седьмом кабинете из-за стола поднялся мрачный малый с сержантскими нашивками и мускулатурой пляжного спасателя. Не глядя на Герца, он коротко кивнул Мусе, вышел и закрыл за собой дверь. Многозначительно зашипев, сработал пневматический замок. «Звуконепроницаемая, – догадался Савелий. – Почти такая же стоит в моей спальне. Бережет покой Варвары. Настоящее китайское качество. Только эта милицейская дверь – в десять раз серьезнее».

– Присядь, – небрежно рекомендовал Муса. – Имей в виду, у нас будет три минуты, не больше.

Герц сел на металлический стул и огляделся.

– Тут они допрашивают, – пояснил Муса. – Эта комната – один большой детектор лжи. В стенах, в потолке, в полу – датчики. Измеряют колебания температуры тела арестованного. Выделение пота. Сужение и расширение зрачков. Анализируют химический состав паров дыхания… В такой комнате трудно соврать.

– Но можно, – сказал Герц почему-то с надеждой.

– Можно, – ровным голосом ответил старый негодяй. – Только зачем? Кто ничего не сделал, тому врать незачем. Кому не в чем сознаваться, тот никогда не сознается.

Савелий кивнул и сделал вид, что понял. Пауза затягивалась. Он кашлянул.

– Я все-таки… Насчет Михаила Евграфовича…

– Замолчи, – раздраженно приказал Муса. – Я тебе говорил: про него у меня не спрашивай. А ты опять спрашиваешь. Зачем?

– Извините.

Пожилой маргинал тяжело вздохнул:

– Опять извиняешься. С тобой тяжело. Ты не понимаешь с первого раза. Вроде бы взрослый человек, начальник журнала… Ты своим людям тоже по два раза повторяешь?

Дата добавления: 2015-08-17