|
Читайте также: |
Богу и служение людям слились и сплавились воедино, создав нечто цельное.
Когда минули первые скорбные дни, когда повседневные заботы вкупе с
обыденными привычками стали уже понемногу занимать прежнее свое место, с
которого вытеснил их ужас смерти, порою еще напоминавший о себе краткими, но
острыми вспышками боли, пришли к Иисусу Петр и Андрей спросить, что думает
он делать дальше -- разошлет ли их по градам и весям проповедовать, пойдут
ли они снова на Иерусалим,-- ибо ученики уже сетуют и ропщут на затянувшееся
бездействие, твердя, что так более продолжаться не может и не затем оставили
они свои семьи, домы и труды, чтобы предаваться праздности. Иисус глядел на
Петра и на Андрея так, словно не различал их лиц среди образов, теснившихся
пред мысленным его взором, слушал так, словно с усилием выделял голоса
апостолов из звучавшего у него в ушах хора бессвязных криков, и наконец
после долгого молчания велел подождать еще немного -- он должен еще
подумать, ибо чувствует, что должно вскоре произойти такое, что решит
определенно и окончательно судьбу их, жизнь их и смерть. И еще сказал, что
спустя небольшое время присоединится к ним, живущим в окрестностях Вифании,
и уж этого не смог уразуметь ни Петр, ни Андрей: как же это он оставит
осиротевших сестер, и зачем это нужно сейчас, когда ничего еще не решено. Не
надо тебе возвращаться к нам, побудь пока в доме Лазаря, сказал Петр, того
не зная, что душу Иисуса ежеминутно, днем и ночью рвут, и терзают клещи двух
мук -- долга перед людьми, все бросившими, чтобы следовать за ним, и
пребывания в этом доме, рядом с сестрами, похожими друг на друга и
враждебными друг другу, как лицо и его отражение в зеркале. Лазарь оставался
в доме и никуда не уходил -- присутствие его ощущалось и в суровости Марфы,
не простившей сестре, что та вмешалась и не допустила воскрешения, не
простившей и Иисусу, что тот отказался воспользоваться своим богоданным
могуществом; и в потоках слез, проливаемых Марией, которая, не желая, чтобы
когданибудь настигла брата ее вторая смерть, воспротивилась тому, чтобы он
жил, и теперь до гроба была обречена казниться, что не спасла его от первой.
Постоянное присутствие его ощущал и Иисус в виде чегото непомерно огромного,
заполнившего и заполонившего все пространство, все уголки его смятенной
души, уже не раздвоенной, а расчетверенной -- ибо согласен был с тем, что
сказала Мария, но винил ее в этом; ибо понимал мольбу Марфы, но осуждал ее
за это. И ему казалось, будто четверка бешеных коней рвет его душу на четыре
части; будто четыре якорные цепи, накручиваясь на четыре лебедки, по
волоконцу раздирают ее; будто Бог и Дьявол, ухватясь за нее с двух сторон,
божественной и дьявольской забавы ради, перетягивают, как канат,
измочаленные ее остатки. К дверям дома, что был некогда домом Лазаря,
подходили убогие в струпьях и язвах, молили исцелить их страждущую плоть, и
Марфа прогоняла их, как бы говоря: Не было спасения брату моему -- не будет
же и вам исцеления,-- и те уходили, чтобы вернуться погодя, позже, но
вернуться непременно и в конце концов добиться Иисуса, который очищал их и
отсылал прочь излеченными, но никогда не говорил: Покайтесь, ибо излечиться
-- не то ли самое, что родиться заново не умирая, а у новорожденного грехов
нет, и каяться ему в содеянном нет нужды, поскольку ничего сделать он еще не
успел. Но Иисус, побуждаемый милосердием своим к возрождению человеческой
плоти, не во грех ему будь сказано, неизменно чувствовал потом в душе некий
неприятный осадок, горькое и едкое послевкусие, ибо чудесами своими мог лишь
на известный срок отдалить неизбежный упадок и распад и знал, что тот, кто
сегодня ушел от него здоровым и веселым, завтра придет снова, с плачем
жалуясь на новые недуги и хвори, от которых уже не будет спасения. Печаль
его достигла такого предела, что Марфа в сердцах сказала ему однажды: Смотри
только не умри у меня, второго Лазаря мне не пережить, Магдалина же во тьме
.и тишине ночи, прячась под простыню, как прячется в нору раненый зверь,
чтобы там, втайне ото всех, скулить и стонать без помехи, шептала, лежа
рядом с Иисусом: Я нужна тебе сегодня, как никогда прежде, но ты, теперь
там, куда мне не дотянуться, ты затворился за дверью, открыть которую
превыше сил человеческих, а Иисус, который отвечал Марфе: В смерти моей
заключены будут все смерти Лазаря, он вечно будет умирать и никогда не
воскреснет,-- просил и молил Марию: Даже если не в силах ты войти в те
двери, не отходи от меня, протягивай ко мне руку, даже если не будешь видеть
меня, а иначе я забуду о жизни или она меня забудет. Минуло еще несколько
дней, Иисус ушел к ученикам, и Магдалина с ним. Я буду смотреть на твою
тень, если не хочешь, чтобы смотрела на тебя, сказала она. Я хочу быть там,
где будет моя тень, раз на нее будешь смотреть ты, отвечал ей Иисус. Они
любили друг друга, и по дороге звучали слова, подобные этим, и не только
потому, что они были искренни и красивы -- если могут быть слова разом и
красивы и искренни,-- но еще и потому, что уже приближалось время теней и
нужно было, пока они еще вместе, начинать привыкать ко тьме окончательной
разлуки.
Вскоре достигла Вифании весть о том, что схвачен Иоанн Креститель.
Ничего, кроме того, что он взят, и взят по приказу самого Ирода Антипы,
известно не было, причину же этого, не в силах отыскать другой, усматривали
Иисус и его ученики в том лишь, что Иоанн всюду и везде и постоянно, между
пророчествами: Идет другой, тот, кто будет крестить вас огнем,-- и
проклятьями: Порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева?--
возвещал о пришествии Мессии. Иисус же сказал своим -- следует приготовиться
к тому, что будут их гнать и преследовать, и, поскольку уже давно всю страну
облетела весть о том, что они делают и что говорят, Ироду нетрудно будет
сделать вывод, что два да два -- четыре, и приказать взять под стражу
Плотникова сына, похваляющегося, будто он -- Сын Божий, и присных его, чтобы
отсечь вторую и главную голову дракона, грозящего лишить его престола. Нет
ни малейших сомнений в правоте поговорки, гласящей, что отсутствие новостей
лучше, чем плохие новости, но, к чести слушавших Иисуса, следует отметить,
что приняли они дурную весть с душевным спокойствием тех, кто, с тревогой и
душевным же трепетом ожидая чего угодно, оказывался в последнее время перед
ничем. Они спрашивали друг друга и Иисуса, как быть им в этих
обстоятельствах -- держаться ли попрежнему вместе и сообща встретить
грозящую опасность, разойтись ли по городам и деревням или удалиться в
пустыню, питаясь сушеной саранчой и диким медом, как поступал Иоанн в свое
время, перед тем как вышел оттуда -- для вящей славы Иисуса и, как показал
ход событий, себе на горе. Но пока не двинулись в Вифанию Иродовы воины
избивать новых младенцев, Иисус и ученики его могли спокойно рассмотреть все
возможные варианты, чем и занимались в ту минуту, когда разом пришли вторая
и третья новости -- о том, что Иоанн Креститель обезглавлен, и о том, что
арест его и, последующая казнь не имеют никакого отношения к пророчествам о
пришествии Мессии или наступлении Царства Божьего и объясняются
исключительно громогласными обличениями кровосмесительного брака,
свершенного Иродом, который при живом муже женился на Иродиаде, своей
племяннице и невестке. Весть о гибели Иоанна вызвала плач и стенания равно у
мужчин и у женщин, скорбевших одинаково безутешно и одинаково эту скорбь
выражавших, однако разумению всех, сколько ни было их там, людей недоступна
оказалась причина гибели Иоанна, вернее ничтожность ее, ибо, без сомнения,
должна была иметься иная, более существенная причина, а она между тем словно
бы и не существовала вовсе сейчас и завтра не будет иметь ни малейшего
значения. Кричал в ярости Иуда Искариот, которого, как мы помним, Иоанн
окрестил: Как же это, обращался он ко всем, не исключая и женщин, как такое
может быть -- Иоанн провозглашает скорое пришествие Мессии, который
освободит народ, а убивают его за то якобы, что обвинил дядю и племянницу в
кровосмесительной связи, в нарушении супружеской верности и в прочих грехах,
будто мы не знаем, что блудодейство у них в роду от первого Ирода до
нынешнего? Как же может быть, восклицал он, что, если Бог послал Иоанна
возвестить пришествие Мессии, а я не сомневаюсь, что это Бог, потому хотя
бы, что без Божьего соизволения ничего на свете не сделается,-- так вот,
если Иоанн выполнял Божью волю, то пусть объяснят мне люди более сведущие,
чем я, как допустил Бог, чтобы собственные его намерения здесь, на земле,
нарушались так бессовестно, но только, пожалуйста, пусть не говорят, что,
мол, пути Господни неисповедимы, что ведомое Ему нам неведомо и ведомо быть
не может, ибо на это я отвечу -- я именно хочу знать, знает ли обо всем этом
Бог?! Холодок страха пробежал по хребту всех слушавших его, словно гнев
Господень уже готов был поразить и дерзеца, и тех, кто не заставил его в тот
же миг, как уста его изрыгнули хулу, расчесться за нее. Но раз уж Бог не
потребовал удовлетворения у Иуды Искариота, вызов пришлось принять Иисусу,
как стоящему ближе всех к верховному ответчику. Будь это другая религия и не
будь так остра ситуация, дело бы, возможно, тем и кончилось -- кончилось бы
загадочной улыбкой Иисуса, которую, сколь ни была она мимолетна, легко было
разложить на три составляющих -- удивление, благосклонность, любопытство,
причем удивление вспыхнуло мгновенно, в благосклонности не было ни грана
снисходительности, а в любопытстве -- усталости. Но улыбка исчезла тут же, и
смертельная бледность покрыла вмиг осунувшееся лицо Иисуса, словно вдруг
воочию вживе и въяве увидевшего собственную судьбу. Пусть уйдут женщины,--
медленно, лишенным всякого выражения голосом проговорил он наконец, и первой
поднялась Мария Магдалина. Потом, дождавшись, когда молчание придавило всех,
кто сидел у костра, низким сводом, стиснуло стенами, замуровало в
глубочайшей из пещер земли, Иисус сказал: Иоанн сам спросит Бога, почему тот
привел ему -- ему, пришедшему возвестить столь великие истины,-- умереть
так, как он умер, изза такой безделицы, и замолчал на миг, но, когда Иуда
собрался чтото произнести, вскинул руку, заграждая ему уста, и договорил: А
мой долг, как я понял только что,-- сказать вам: я знаю то же, что знает
Бог, если только он сам не запретит мне. Послышались измененные волнением
голоса встревожившихся, беспокойно задвигавшихся учеников, которые и
боялись, и жаждали узнать это, и лишь Иуда сохранил прежнее дерзкое и
вызывающее выражение. Сказал Иисус: Я знаю свою судьбу, знаю вашу и тех
многих, кому еще предстоит родиться; мне открыто предначертанное Богом и
ведомо то, зачем он сделает это, и обо всем этом я обязан говорить с вами,
поскольку это всех касается сейчас и еще сильней коснется в будущем. Зачем,
спросил его Петр, зачем знать нам то, что одному тебе поведал Бог, лучше
молчи. Во власти Бога было бы заставить меня молчать. Ты хочешь сказать, что
Богу безразлично, будешь ты хранить молчание или нет, что то и другое ему
равно безразлично и что, если Бог говорит твоими устами, твоими устами будет
Он говорить, даже когда, как сейчас, к примеру, ты идешь наперекор Его воле?
Ты знаешь, Петр, что меня распнут? Да, ты ж сказал мне об этом.
Но я не сказал, что и ты умрешь на кресте, и Андрей, и Филипп, что с
Варфоломея сдерут кожу заживо, а Матфея убьют варвары, что Иакову Зеведееву
отрубят голову, что Иакова Алфеева побьют камнями, Фому пронзят копьем, Иуде
Фаддею размозжат череп дубиной, Симона же распилят пополам,-- ничего этого
ты прежде не знал, а теперь знаешь, и знают все остальные. Слова его были
встречены молчанием: будущее стало известно и страха более не внушало, и все
было, как если бы Иисус предрек им: Вы умрете, а они бы хором ответили:
Подумаешь, новость сказал, а то мы без тебя не знали.
Но Иоанн Зеведеев и Иуда Искариот, не упомянутые Иисусом, спросили в
один голос: А я?-- и ответил Иисус: Ты, Иоанн, доживешь до старости и умрешь
своей смертью, а ты, Иуда, держись подальше от смоковниц, ибо недалек уже
тот час, когда ты своими руками удавишься на одной из них. Тут раздался
голос когото из учеников, только непонятно было, кого именно: Стало быть, мы
умрем за тебя? Не за меня, а за Бога, отвечал Иисус. А чего же Он, в конце
концов, хочет?-- спросил Иоанн. Он хочет владеть всем миром. Но мир и так
принадлежит ему. Вседержителю и творцу Вселенной, причем не со вчерашнего
дня и с завтрашнего, а от начала времен и до скончания века, сказал Фома.
Этого я не знаю, отвечал Иисус. Но ты так долго таил это в душе, почему же
решил сейчас поведать нам обо всем? Умер Лазарь, исцеленный мною, умер
Иоанн, возвестивший обо мне, и смерть уже среди нас. Всякая тварь земная
смертна, заметил Петр, чем мы лучше других? В будущем многие умрут по воле
Бога и за дело его. Раз по воле Бога, значит, за святое дело. Они умрут
оттого лишь, что выпало им родиться тогда, когда родились они, не раньше и
не позже. Они войдут в жизнь вечную, возразил Матфей. Да, но почему должны
будут претерпевать для этого такие муки?! Если Сын Божий говорит это, он
отрицает самого себя, сказал Петр. Ты ошибаешься: только Сыну Божьему
позволено говорить так, ибо то, что в твоих устах прозвучит богохульством, в
моих пребудет словом Божьим. Так получается, что мы вроде должны выбирать
между тобой и Богом. Выбор ваш должен быть вечно и неизменно лишь между
Богом и Богом, я же стою на полпути от вас до Бога, и от меня до вас как от
вас -- до людей. Что надлежит нам сделать? Помочь смертью моей спасти жизни
тех, кто еще не родился. Но ты не можешь идти наперекор воле Бога. Не могу,
но попытаться должен. Ты -- Сын Божий, тебе ничего не грозит, мы же навсегда
погубим душу свою. Нет, ибо, повинуясь мне, вы все еще будете повиноваться
Богу. На горизонте, там, где обрывалась пустыня, появился краешек красной
луны. Ну говори же, воскликнул Андрей, но Иисус дождался, пока не выплывет
над землей весь целиком огромный кровавый диск, и только тогда продолжал:
Сын Божий должен будет умереть на кресте, чтобы так исполнить волю Отца, но
если вместо него распнут обыкновенного человека, не сможет уже Бог
пожертвовать своим сыном. Ты хочешь вместо себя послать на казнь простого
человека, одного из нас?-- спросил Петр. Нет, я сам займу место Сына.
Ради Бога, объяснись. Да, на крест пойдет простой, обыкновенный
человек, но только он объявит себя царем Иудейским, намеренным свергнуть
Ирода с престола и изгнать римлян из пределов своих, и просить я вас хочу о
том, чтобы ктонибудь из вас без промедления отправился во Храм и сказал там,
что я и есть этот человек, и, если власти окажутся расторопны, Бог не успеет
своим судом заменить земное правосудие, как не отклонил он секиры палача от
головы Иоанна. Все ученики онемели от изумления, но уже вскоре дружным
криком изъявили свое негодование, протест, невозможность поверить в слова
Иисуса. Если ты -- сын Бога, то и умереть должен как сын Бога!-- воскликнул
один. Я преломлял с тобой хлеб, как могу я предать тебя?!-- простонал
другой. Не может быть царем Иудейским тот, кому суждено стать владыкой
мира!-- твердил третий.
На месте прикончу всякого, кто попытается донести на тебя!-- рычал
четвертый. Тут, взлетев над всем этим гвалтом, прозвучал ясный голос Иуды
Искариота, произнесшего раздельно и отчетливо: Я пойду в Храм, если такова
твоя воля. Его тотчас схватили, и уже сверкнули выхваченные изпод плащей
клинки, когда Иисус приказал: Отпустите его, не причиняйте ему зла,-- и,
поднявшись, обнял Иуду и поцеловал его в обе щеки, после чего сказал: Что
делаешь, делай скорей. Тот, не промолвив более ни слова, закинул край плаща
за плечо и исчез в ночи, будто тьма поглотила его.
А при первом свете дня пришли взять Иисуса храмовая стража и воины
Ирода. Они незаметно подобрались к тому месту, где разбиты были шатры, и
потом некоторые, вооруженные мечами и копьями, ворвались туда, и старший над
ними крикнул: Где тот, что называет себя "Царь Иудейский"?-- а потом еще
раз: Пусть выйдет человек, именующий себя "Царь Иудейский",-- и тогда вышел
из шатра Иисус и с ним плачущая Мария Магдалина. Воин, подошедший, чтобы
связать ему руки, шепнул ему: Если все же, несмотря на то что сегодня пришли
мы взять тебя, станешь ты когданибудь царем над нами, вспомни, что я
исполнял приказ, и, если ты прикажешь взять того, кто ныне приказал взять
тебя, я подчинюсь тебе, как ныне подчинился ему. Иисус же ответил:
Один царь не схватит другого царя, и бог не убьет бога, ибо на то и
существуют такие, как ты. Покуда опутывали веревкой и ноги его, чтобы он не
мог убежать, промолвил Иисус как бы про себя: Поздно спохватились, я уже
убежал. В этот миг испустила Магдалина душераздирающий вопль, и сказал ей
Иисус: Ты не так еще заплачешь по мне,-- и другим женщинам: И вы все, когда
придет такой же час для всех, кто стоит здесь, и для вас самих, восплачете
горько, но знайте, что в тысячи раз больше пролилось бы слез в будущем, если
бы я по воле своей не решился принять смерть. И потом, повернувшись к
старшему над воинами, сказал ему: Отпусти людей, что были со мной, я -- Царь
Иудейский, я, а не они,-- и, уж более не прибавив ни слова, пошел вперед,
воины же окружали его. Тем временем взошло и поднялось над Вифанией солнце,
и все они двинулись по дороге на Иерусалим -- впереди Иисус, по бокам его --
воины, державшие концы веревки, которой связаны были его руки, следом
ученики и женщины, причем первые пылали гневом, вторые же плакали, но от
слез одних проку и толку было столько же, сколько от ярости других. Что
делать нам?-- переговаривались они между собой вполголоса,-- напасть ли на
воинов и попытаться отбить Иисуса и погибнуть в бою или же разбежаться,
покуда не вышел приказ схватить и нас всех?-- и, как не в силах они были
сделать выбор, то не сделали ничего, следуя за стражниками в некотором
отдалении. Спустя небольшое время заметили ученики, что отряд остановился, и
не могли понять почему, и даже мелькнула у них мысль, что пришел другой
приказ и воины сейчас развязывают Иисуса, однако для того, чтобы поверить в
такое, недостаточно буйным были они наделены воображением. Никакие узлы не
развязались, а один, по крайней мере, затянулся еще крепче, намертво
затянулся под тяжестью тела,-- на ветви придорожной смоковницы, которую
никак не могли миновать Иисус и ведшие его, висел в петле Иуда Искариот, по
доброй воле вызвавшийся донести на учителя, чтобы исполнена была последняя
воля его. По знаку командира конвоя двое стражников перерезали веревку и
опустили наземь бездыханное тело. Не остыл еще, сказал один из них, и ничего
удивительного в этом не было, потому что Иуда, загодя взобравшись на
смоковницу, привязал веревку к ветви ее, сунул голову в петлю и принялся
терпеливо ждать, когда вдалеке изза поворота дороги покажется Иисус, чтобы в
тот же миг со спокойной совестью, ибо выполнил он все, что надо, и так, как
надо, кинуться вниз. Иисус подошел к телу -- стража не препятствовала ему --
и долго глядел в искаженное недолгой предсмертной мукой лицо. Теплый еще,
повторил конвойный, и Иисус подумал, что сейчас мог бы, если бы захотел,
сделать то, чего не сделал с Лазарем,-- воскресить Иуду, чтобы в другом
месте и в другое -- быть может; весьма отдаленное -- время обрел тот тихую и
естественную смерть, а не помеченное клеймом предательства бессмертие. Но
всем известно, что воскрешать людей по силам только Сыну Божьему, а никак не
Царю Иудейскому, чей дух безмолвствует, а руки и ноги связаны.
Старший конвоя приказал: Бросьте его здесь, местные похоронят, а нет --
будет воронью пожива, только сперва посмотрите, нет ли при нем чего ценного.
Ничего, ни гроша, доложили стражники, обшарив труп, да и не могло быть,
поскольку деньгами общины распоряжался Матфей, поднаторевший в этом деле еще
с той поры, когда был мытарем при таможне и звался Левий.
Ему не заплатили за донос, пробормотал Иисус, и стражник, слышавший его
слова, ответил: Хотели было, да он сказал, что привык платить свои долги
сам, ну да, видно, он расчелся сполна. Процессия двинулась дальше: иные
ученики с жалостью взирали на тело былого своего сотоварища, но Иоанн
сказал: Оставим его, он не из наших, а другой Иуда, Иуда Фаддей, возразил:
Хотим мы того или нет, но он всегда будет из наших, другое дело, что мы
не будем знать, что с ним делать, но это не важно -- он наш. Идем, сказал
Петр, нечего нам делать рядом с Иудой Искариотом. Верно, сказал на это Фома,
место наше -- рядом с Иисусом, да только пустует оно.
Пришли наконец в Иерусалим, и Иисуса привели в Синедрион, состоящий из
старейшин, первосвященников и книжников. Глава же его обрадовался, увидев
Иисуса, и сказал ему: Я предупреждал тебя, но ты не внял моим словам, а
теперь гордыня твоя не защитит тебя, а ложь, которую ты изрекаешь,--
погубит. О чем ты?-- спросил Иисус. О том, вопервых, что ты будто бы Царь
Иудейский. Я -- Царь Иудейский. А вовторых, о том, что ты -- Сын Божий. Кто
сказал тебе, что я называл себя "Сын Божий"? Все твердят об этом. Не верь
им, я -- Царь Иудейский. Значит, ты признаешь, что ты -- не сын Бога?
Повторяю тебе, я -- Царь Иудейский. Берегись, одного этого достаточно, чтобы
приговорить тебя к смерти. Я сказал то, что сказал. Что ж, в таком случае я
отправлю тебя к римскому прокуратору, ему любопытно будет поглядеть на
человека, который собирается изгнать его из страны, а страну отнять у
кесаря.
Стража повела Иисуса во дворец Пилата, и, поскольку уже разнеслась
весть о том, что схвачен человек, называющий себя Царем Иудейским, изгнавший
из Храма торгующих и меновщиков, поджегший их лотки и палатки, толпами
сбегались люди посмотреть, как выглядит царь, когда при всем честном народе
ведут его со скрученными за спиной руками по улицам, точно обычного
преступника, и любопытным было очень мало дела до того, из истинных ли он
царей или из тех, кто сам лишь таковым себя считает. И, как всегда случается
в нашем разнообразном мире, одни сострадали ему, другие -- нет, одни
говорили: Отпустите беднягу, он же явно не в себе, другие, напротив,
считали, что преступление должно быть примерно наказано, чтоб неповадно
было, и что если преступлений много, то и наказаний должно быть уж никак не
меньше. Замешавшись в гущу толпы, брели в ней как потерянные ученики Иисуса
и пришедшие с ними женщины, и вот ихто легко было узнать по тому, как горько
они рыдали, и лишь одна из них, Магдалина, не плакала, и невыплаканные слезы
жгли ее изнутри.
От дома первосвященника до дворца прокуратора было недалеко, но путь
этот показался Иисусу нескончаемым, и не потому, что к этому моменту толпа,
окончательно разуверившаяся, что жалкий человек под стражей годится ей в
цари, доняла его насмешками и бранью,-- нет, все никак не могли они добрести
до суда, который по его, Иисусовой воле должен обречь его на смерть, а ведь
в любую минуту могло случиться так, что Бог, глянув ненароком в эту сторону,
скажет: Этто еще что такое?! Мы так не договаривались. Храмовая стража,
передав Иисуса римским солдатам, осталась снаружи у ворот дожидаться решения
прокуратора, во дворец же допущены были только немногие члены Синедриона.
Сидя в своем кресле, прокуратор римский по имени Понтий Пилат видел,
как ввели и поставили пред ним обросшего и босого оборванца, в тунике,
покрытой пятнами давними и свежими -- последние оставлены были соком спелых
и зрелых плодов земных, сотворенных богами вовсе не для того, чтобы люди,
швыряя их, давали выход злобе своей и позорили себе подобных. Арестованный,
стоя перед прокуратором, голову держал высоко, глядел в пространство, но не
вдаль, а в одну близ кую, хоть и неопределимую точку, расположенную гдето на
перекрестье взглядов его и Пилата. Тот до сей поры видел перед собой
подсудимых лишь двух видов -- одни опускали перед ним глаза, другие же,
напротив, посылали ему взгляд прямо в лицо, как посылают вызов на поединок:
первых он презирал, вторых всегда немного побаивался и потому старался
приговорить их поскорее. А этот был словно и здесь, и одновременно еще гдето
и держался с таким отстраненнорассеянным достоинством, как будто и впрямь
был царем по праву рождения, непреложно уверенным в себе и в том, что, когда
в самом скором времени разъяснится досадное недоразумение, тотчас получит
назад свой царский венец, и скипетр, и мантию. В конце концов Пилат, сочтя,
что правильней будет отнести этого подсудимого ко второму виду и в
соответствии с этим судить его, приступил к допросу. Кто ты и откуда? Иисус,
сын Иосифа, я родом из Вифлеема Иудейского, но жил в Назарете Галилейском, и
потому называют меня Иисус Назорей. Кто твой отец?
Я же сказал -- Иосиф. Чем он занимался? Плотничал.
Скажика мне, каким это образом плотник Иосиф родил Иисусацаря? Если
царь может родить плотника, то и плотнику должно быть по силам родить царя.
В этот миг вмешался в допрос один из первосвященников, сказавший так:
Напоминаю тебе, Пилат, что человек этот утверждал также, что он Сын Божий.
Не правда, я говорил всего лишь, что я -- Сын Человеческий, отвечал Иисус, а
первосвященник воскликнул, обращаясь к Пилату: Не дай обмануть себя,
прокуратор: в нашей религии слова "Сын Божий" и "Сын Человеческий" суть два
названия одного и того же. Пилат с равнодушным пренебрежением пожал плечами:
Я бы еще заинтересовался, тверди он повсюду, что приходится, скажем, сыном
Юпитеру, как уж бывало раньше, но какое мне дело до того, сын он вашего бога
или нет. Тогда суди его за то, что он называет себя -- "Царь Иудейский", нам
этого достаточно. Осталось только узнать, достаточно ли этого для меня,
отвечал Пилат весьма неучтиво. Иисус спокойно ждал, когда окончится спор и
возобновится допрос. Так кто ты есть?-- спросил Пилат. Царь Иудейский. И
чего добиваешься? Всего, что подобает и пристало царю. Ну например? Править
своим народом и защищать его. От чего? От всего, что будет угрожать ему.
От кого? От всякого, кто будет угрожать ему. И в первую очередь от
Рима, если я верно тебя понял. Ты понял верно. И чтобы защитить его,
поведешь с нами войну?
Как же иначе? И изгонишь нас из этих пределов? Одно влечет за собой
другое, это очевидно. Очевидно, что ты враг кесаря. Я -- Царь Иудейский.
Сознайся, что ты враг кесаря. Я -- Царь Иудейский, и ничего другого уста мои
не вымолвят. Первосвященник в крайнем возбуждении воздел руки к небу: Ты
видишь, прокуратор, он признался, и ты не можешь даровать жизнь тому, кто
при свидетелях заявил, что он -- враг твой и римского кесаря. Помолчи, со
вздохом сказал ему Пилат и, повернувшись к Иисусу, спросил: Что еще можешь
сказать?
Ничего, ответил тот. Ты принуждаешь меня вынести тебе смертный
приговор. Делай, что должен. Можешь сам выбрать себе казнь. Я уже выбрал.
Какую же? Распятие.
Хорошо, ты умрешь на кресте. Иисус наконец нашел глазами глаза Пилата.
У меня есть просьба. Если она не противоречит твоему приговору, говори, я
исполню.
Пусть над моей головой прибьют к кресту доску, где будет написано, кто
Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Жозе Сарамаго. Евангелие от Иисуса 28 страница | | | Жозе Сарамаго. Евангелие от Иисуса 30 страница |