|
Читайте также: |
Бывало, соберёмся в круг,
И запоёт мой нежный друг –
Гитара шестиструнная,
По-детски весело звеня.
За сердце трогая убийц,
Я видел слёзы кровопийц.
Знать, есть душа у всех людей.
Но кто б помог проснуться ей?
Даже конвойные из охраны не запретили мне петь в тот вечер. Я был молод. Казалось, мой голос доносился до всех камер рязанской тюрьмы. Естественно, мои песни посвящались встретившейся в поезде незнакомке, с приютившимся в стихах наболевшим отчаяньем, печалью, душевностью и зарождающейся любовью. Такие песни не могли не очаровать, и тем более не коснуться даже самых озлобленных сердец. Наверняка девушка услышала крик моей души, (я пел сидя у окна). Но поняла ли она, что исполнял их для неё тот, кому она передала письмо со стихами? От сокамерников мне достались тёплые одобряющие аплодисменты. Со многими из них я почти до утра долго сердечно общался. Немало мною написанных стихов разошлось через осужденных по многим лагерям России.
Светотень – золотая плясунья,
Ты проникла в темницу мою.
Ворожбой опьянила, колдунья-
Пред тобой в умиленье стою.
Ты трепещешь, как белая роза.
Теплым взглядом ласкаешь меня.
Привлекательна каждая поза-
Душу радует танец огня.
Ни плеч, ни бедер не скрывая,
Танцуй красавица нагая.
Порадуй душу арестанта
Игрою радужной брильянта.
Пленен я чарами твоими,
Увы, делимыми с другими.
Но благодарен я за этот
И мне подаренный луч света.
Я на шконку присел в полумраке.
Угасает в углу Светотень.
За решоткою в темном бараке,
Увядаю, как в вазе сирень.
Сердце ноет от давящей боли,
Петлей шею сжимает тоска.
Навещай меня, радость в неволе,
Ты, чья поступь светла и легка.
Повеял с воли воздух свежий,
Я дремой сам себя разнежил.
Как будто в храме, пред свечами,
Меня с любимой обвенчали.
Я обнял деву за колени-
Глаза слепили свет и тени.
Смахнул слезу - я вновь во мраке,
В холодном зоновском бараке.
Светотень – золотая плясунья
Заглянула в темницу мою.
Всего через пару дней, я вспоминал этот вечер, как самый чудесный в моей жизни, как пир во время чумы. Лишь меня привезли в Жигулёвский лагерь, разверзлись врата ада. Здесь то и начался мой настоящий кошмар. На малолетней зоне всех отбывающих срок заключённых, заставляли вступить в актив, одеть красную повязку. Для «блатного», это обозначало – стать ментом. Если бы я вступил в актив, и потом поднялся во взрослую колонию, до которой мне оставался всего месяц, меня бы там опустили. То есть отправили бы к петухам – попросту изнасиловали. Потому жигулёвский лагерь назывался «ментовским». Мне нужно было продержаться всего месяц. Меня стали избивать каждый день вступившие в актив малолетки. Били в отряде и на улице. Голову покрывали шапкой или книгой и били по голове табуреткой. Потом обливали водой, приводили в чувство и повторяли снова. Каких только форм издевательств не воплощалось на малолетней зоне. На многих вырезали на теле звёзды, заворачивали в матрас и выбрасывали со второго этажа. Много, не желающих вступить в актив «пацанов», было убито. Там нашли свою смерть и трое моих сокамерников из Ростова. Всё моё тело стало сине-коричневым от ежедневных побоев. Началась температура. От мелких кровоизлияний в мозг я стал плохо соображать. Казалось, что всё происходит в страшном сне. Скоро во мне проснулся инстинкт затравленного зверя,- я стал бросаться на обидчиков. Хватал всё, что попадётся под руку и сам нападал на избивающих меня подонков. Это понемногу убавило их пыл. Мне дали кличку «Волчара». Ещё немного и я бы стал перегрызать обидчикам горло. Помню, как в очередной раз огрызнулся кучке напавшей на меня шпане. Мне повезло, у рукомойника стаяла подгнившая труба, которую только что заменили, но не успели вынести на мусор. Вот ею я и разогнал нападающих на меня зеков. Вдруг сзади, в моё бедро воткнулось, что-то острое. Боли я не почувствовал, так как всё тело и без того болело. Это была заточка, длинной с лезвие ножа. Я развернулся и увидел убегающего трусливого заключённого. Хотел его догнать, но температура 40 градусов свалила меня окончательно. Я добрёл до барака и с кровоточащей раной пролежал в постели до утра. Идя утром со всеми на утреннюю зарядку, я потерял сознание. Помню, как весь отряд после зарядки возвратился в барак. Кто-то переступал через меня, кто-то наступал на моё едва живое тело. Так же помню, как ко мне подошёл дворовый лагерный пёс. Он лизнул меня. Я обнял его лохматую голову и мне, в который раз, показалось, что я умираю.
В драке не почувствовал я боли,
А теперь шатаюсь взад-вперёд.
Встретить смерть не хочется в неволе,
Мать от горя без меня умрёт.
Ветер аромат доносит с луга,
Опускаюсь, словно в маков цвет.
С кем сейчас ты милая подруга?
Вспомнишь ли когда меня иль нет?
Родником струится кровь из раны –
Вся ладошка в алых лепестках.
Пред очами призрачные страны –
Миражей поплыли караваны
По судьбе затерянной в веках…
Лагерная, старая собака
На моей безжизненной груди
Зализала раны у барака,
И оставил смерть я позади.
Всё что хулиганством называлось,
Млечность поглотила под луной.
Сердце воскрешённое общалось
С Господом, объятым тишиной.
Через какой-то промежуток времени, ко мне подбежал начальник моего отряда с охраной. Расстегнули сорочку и увидели моё тело, имеющее вид сплошного синяка. Тут же меня отправили в Куйбышев, в лагерную больничку. Первые три недели я просто лежал в кровати. Мир обрёл мутные бесцветные очертания. Меня чем то кололи. Давали таблетки. Я впервые задумался, как жить дальше? Да, те холодные, зимние дни стали моим новым рождением. И таких новых рождений в течение моей жизни произошло со мной несколько. Первое, что я осознал, это было то, что зло причинённое другому, рано или поздно тебе же и вернётся. В больничной палате лежали зеки с проломленными головами, с ножевыми ранениями, с переломанными ногами, которые они себе ломали сами, чтоб попасть на больничку. Тут же лежали туберкулёзники и прочие больные. Что творилось с моей еле-еле осознающей окружающее душой, передать невозможно - сплошная боль и невыносимая мука. Кое-как возвратившемуся к жизни в больнице, мне разрешили свидание с мамой. Она приехала из Ростова, и от моего вида чуть было не умерла от горя. Да и я от жалости к ней, после того когда её увели, завыл в одиночестве, как затравленный волк. Кроме воя не проронил ни одного слова, ни одной слезы. Господи, до какого скотства может довести себя человек. Но, всё же потихоньку, кое-как я стал поправляться.
После исполнившегося совершеннолетия, меня повезли в колонию для взрослых в Ростов. Я еле передвигался. За мной буквально таки присматривал осуждённый ехавший, как и я, с жигулёвской зоны. С ним я сидел в ростовской тюрьме в первое моё взятие под стражу. Это был человек, осужденный к восьми годам лишения свободы за убийство. Он избил товарища до смерти. Звали его Виктор. На малолетней зоне побоев Виктор не выдержал и вступил в актив. Со мной находящиеся заключённые об этом не знали. Но и в этот раз я никому не говорил о случившемся, снова рискуя своим авторитетом. В сызраньской пересылочной тюрьме стали происходить жуткие вещи. Теперь начали зверски избивать и насиловать тех, которые издевались над нами на малолетней зоне. Об них тушили сигареты, плевали и мочились в рот, не разрешали спать.
- Что ж вы творите, - думал я глядя на вершивших суд отмщения сокамерников.
- Так же вчера избивали вас, а сегодня вы бьёте с ещё большим остервенением и зверством.
- Санёк,- кричали они мне, - бей этих петухов! Но мне становилось всё хуже. Скоро снова поднялась температура. Мой организм ещё не окреп и я в холодных тюремных подвалах подхватил воспаление лёгких. Виктор помогал мне как мог. Таскал за мной мои вещи и выданный мне матрас. Он где то достал чеснок, и я ел его по его просьбе, чтоб убить микробов. Не знаю, как я добрался в ростовский лагерь. Помню, в глазах появилась красная пелена. Мне казалось, что человеческие лица кривляются, раздваиваются. Уже в ростовском лагере в моём отряде находился один сумасшедший. Он всё время во время ходьбы, выбрасывал руку вперёд и говорил –Хай ль Гитлер! Я стал терять сознание. Начался бред. Помню лишь то, что этот сумасшедший во время моего прихода в себя, когда все осуждённые из барака, уходили на рабочую зону, всё время поил меня водой, которую я жаждал, но не было сил попросить. Теперь-то я понимаю, как и через кого, Бог заботился обо мне. В данном случае, сошедший сума заключённый, по вразумлению Создателя стал моим ангелом хранителем. Через какой-то промежуток времени я очнулся в лагерной больничке. Тело болело от уколов. И вены, и ягодицы, и мышцы на ногах всё было исколото. Его иногда сводили судороги. Глаза подёргивались, а зрачка крутились в разные стороны. Врач из банды Толстопятовых отбывающий срок, и заодно работающий в лечебном отделении, сказал мне, что я перенёс вирусный энцефалит. Воспаление лёгких дало осложнение на нервную систему. Потом меня перевели в седьмой отряд, где находились в основном старики и тяжелобольные.
Сколько мне пришлось ещё насмотреться человеческого горя и несчастья. Помню, как в мой отряд ночью, кто-то забежал. Ткнул ножом лежавшего напротив меня заключённого. Кровь фонтаном ударила в потолок. Убитый издал только свистящие хрипы. В отряде отключили свет. За окном были видны искры. Я подумал, что это, наверное, замыкание проводов, но это дрались на стальных заточках-саблях заключённые из города Шахты и Таганрога. Я вышел в рабочую зону, чтоб не видеть происходящего. Лишь я закрыл за собою железную дверь в рабочем кабинете, в окно влетел железный прут. Послышались крики и стоны. За окном несколько заключённых, рубили, резали заточками в виде сабель, одного осужденного. От него разлетались в разные стороны куски отрубленного мяса. Он остался лежать в луже крови. Убившие его бунтари, убежали. Всю ночь я выглядывал в окно и смотрел на окровавленное безжизненное тело. То мочил голову под краном, то вытирал её и снова мочил.
Аввакум, с искрящейся печалью в глазах, спокойно слушал мою исповедь. Я тем временем продолжал рассказывать, как освободившись на поселение в Таганрог, предался пьянству. Жизнь после пережитого мною заключения, казалась невыносимой. Она напоминала одновременно агонию смерти и экстаз рождения. И то, и то ощущалось мучительно, в виде бесконечно разыгрываемой драмы. Были даже попытки к самоубийству.
Тихо, сонно колышется рожь.
Ветер бегать устал, лег в траву.
Вынимаю заточенный нож
И смотрю над собой в синеву.
Ищет трепетно сердце рука,
Чтоб вогнать в него ржавую сталь.
Мотылёк в небо взвился с цветка,
Полетел в невозвратную даль.
Здесь ходил я на речку мальцом
И мечтал о весне юных дней.
Одуванчиковым здесь венцом
Я венчался с любимой моей.
Нет любимой, и юность прошла.
Зной стоит, а по телу – озноб.
Не могу больше жить в мире зла,
Он похож на украшенный гроб.
Ходят люди без чувств, без души,
О любви говорят в суете,
Честь готовы отдать за гроши,
Все друг другу – чужие, не те.
Острие я занес над собой
И весь мир вдруг увидел в слезах.
По сравнению с общей бедой
Стал ничтожен в своих я глазах.
Я увидел, как плачет заря,
Как вздыхает раскатистый гром,
Как волнуются, стонут моря,
И забыл о страданье своем.
Всех людей я увидел одним
Человеком – огромным, больным.
Каждый орган общался с другим,
Словно бы с инородным, чужим.
И стонал, и рыдал великан,
И барахтался в алой крови.
И не знал, как спасти плоть от ран,
Как направить все тело к любви.
Как же мне не болеть, не страдать?
Боль несчастных со мной не убить.
Ох, прости, земля, родная мать,
Что хочу по звериному выть.
Рассказал я Аввакуму и о том, как после освобождения работал в театре. Рассказал о первой жене, о подрастающем сыне. Рассказал, как при поездке на гастроли в город Горький (Нижний Новгород) в театре со мной случился сердечный приступ. В этот раз меня подвела смена климата. Сосудистая система дала сбой. Меня привезли в больницу, и я лежал безжизненно на кушетке. Вызвали реаниматоров. Палата наполнилась золотистым светом. Потом я увидел колесницу, запряжённую тремя рыжими конями. Управлял ею страшный рыжий бородатый старик. Колесница с огромной скоростью и с грохотом неслась на меня. Я прочитал Иисусову молитву – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного! В тот же момент я ощутил, будто кто-то заслонил меня. Лица заступника разглядеть мне не удалось, оно напоминало слепящее солнце. Колесница пронеслась надо мной. Ветер сорвал простыню с моего тела. Я огляделся вокруг, но кроме сидевшего чуть поодаль от меня врача, никого не было. Простыня лежала на полу.
Сердце гимн жизни отпело.
Капельки слез на щеках.
Зябнет увядшее тело,
Спазмы в ногах и руках.
Губы в предсмертных мурашках.
Тихо молитву шепчу.
Ангелы в черных рубашках
Крыльями гасят свечу.
Страхи размытые, дико
Корчась, ползут по стене.
Холодно, жутко, безлико
Смерть наклонилась ко мне.
Чувствуюсь рваными снами
В сумрачном царстве теней.
Призраки бродят кругами.
Скалится демон-злодей.
Робко сжимаюсь в клубочек.
Кровь подступает к вискам…
Множеством радужных точек
Дух мой летит к небесам.
Боли прошли и печали.
Сладостный свет впереди.
Вечности зримые дали
Сердцем забились в груди.
Ангелы в белых одеждах,
Будто давно мне родня,
С Верой, Любовью, Надеждой
С Богом знакомят меня.
Поведал я Аввакуму и о своей нереализованной любви. И в завершении поделился тем, что открылось мне, когда я начал искать Истину. Любовь, исходящая от старца, успокоила мою душу. Мои прошлые невзгоды покрылись забвением, а раны и боли забылись. Даже, если бы мне ни пришлось поговорить с Аввакумом, всё равно побыв с ним рядом, я почувствовал счастье. В нём ощущалось мягкое, родственное духовное присутствие. Он дал мне кое-какие советы. Прощались мы, обоюдно понятыми, и удовлетворёнными нашей встречей. Старец объяснил, что живёт в лесу, в келье рядом с горой Гейман. Я попросил разрешение посетить его. Он дал согласие и подробно пояснил, как до него добраться. - Только не заблудись по пути, - сказал Аввакум при прощании. Он снова сел в кузов мотороллера на установленную в нём лавочку, и бородатый улыбчивый мужчина повёз его обратно в горы.
После нашего знакомства, я много раз посещал отшельника. Некоторое время жил рядом с ним, в специально построенной для путников келье. Бывал у него и со своими друзьями, приезжающими ко мне на отдых из Ростова.
Едва заря взобралась на вершины,
Лучами тронув дремлющий туман,
Открылся взору дивный вид низины –
Простертой красоты манящий стан.
О, Господи! – коснулось чувств блаженство.
Ну как Творца не вспомнишь в этот миг!
Куда ни глянешь – всюду совершенство!
Мир полон тайн, прекрасен и велик!
В горах другое жизни ощущенье,
Как на ладони виден быт людской,
Над пропастью дух жаждет пробужденья,
Здесь чувствуешь, что ты еще живой.
Что ты еще не до конца растлился,
Что есть в тебе и Вера, и Любовь!
Ты, словно птица, над землею взвился,
Зарей прозренья проливая кровь.
Высь отрезвляет путника простором,
Чтобы свободным прожил он свой век.
Природа – это Божий Храм, в котором
Способен видеть Бога человек.
Исполнившись духовного порыва,
Ликующей внимая тишине,
Друзья взбирались в гору вдоль обрыва,
Шли словно по натянутой струне.
И – вот она! Над бездною избушка -
Как солнце, засиявшее в ночи!
На подоконнике с вареньем кружка,
А под иконкой огонек свечи.
Друзья у входа в келью оробели.
Молитву Александр произнес,
Хотел стучать - все члены онемели
И стал он восклицать с наплывом слез:
- Приветствую тебя, забытая сторожка,
Покой хранящая в зеленой глубине,
Где тень от ангела, смотрящего в окошко,
Лучом скользит по ветхим стенам в тишине,
Где мир чудес, где все звенит, поет, порхает,
Где Херувимов слышен легкий шелест крыл,
Где Божий Дух в цветах у речки почивает,
Земные тайны светлой дымкою прикрыв.
Согрей, изба! Согрей меня своей душою!
В печь сердца твоего отброшу грезы я.
Скрипя дверьми, поговори о Вечности со мною,
Собрав к столу друзей иного бытия.
Из кельи вышел старец синеокий,
Обнял пришельцев крыльями души.
Вместивший небо взгляд его глубокий
Обворожил друзей в лесной тиши.
Молчание о вечном говорило
Бессчетным трепетанием сердец.
Отшельник кроткий улыбнулся мило,
Как будто был он путникам отец.
Навек запечатлелась встреча эта!
За ужином молчали, но потом,
Со старцем говорили до рассвета.
Свеча в окне горела маяком.
А под горой бурлила жизнь людская,
Как море перед страшною грозой.
Богатствами корабль нагружая,
Народ не видит тучи за кормой.
Но вернусь к моему первому посещению отца Аввакума. Это произошло после того, как я познакомился с приехавшим с Камчатки после армии христианином киргизом Искандером. Он работал при церкви. Помогал батюшке Олегу, проводить службу. Искандер знал, где находится келья старца. Ему, не раз, приходилось посещать отшельника в затворе. Старец переехал в эти края из Абхазии, после того, как там началась война с Грузией. В книге «В горах Кавказа» описываются дни жизни христианских подвижников, среди которых есть герой отшельник, проживавший в дупле огромного дерева. Им и является нынешний старец Аввакум. С ним жил и отец Мардарий, которого через много лет после того, как он ослеп, перевезли в Воронежскую область. С Искандером мы выбрали день для посещения старца, и вышли в назначенное время. Дорога вела всё время в гору вдоль обрывистых склонов. Мы поднимались всё выше и выше. Пока Искандер по пути молился, я с упоением внимал языку картин и красочных эмоций. Всё что я мыслил, видел, слышал, все звуки, запахи, цвета, воспринимались, как оформленные откровения вселенского разума. То, что казалось мёртвым и бездушным, вдруг, начинало оживать и говорить. Окружающую нас природу, будь то камень, роса, цветок, облако, осознавалось, как творческое духовное проявление, благодаря которому включается восприятие человеческого мозга. Бог является в проявленной и не проявленной форме, надо лишь, научиться, это подмечать. Тем временем мы поднялись на приличную высоту в обширно впечатляющее пространство. Нагорный мир дымился очагами небесных святилищ, в которых простирались залы для зарождения жизни и залы усыпальниц. Свежий ветерок овеивал меня веером неограниченных возможностей, направлял мои мысли в витиеватость золотистой дали. И вот, у очередного обрывистого поворота, на обзорном воздушном холсте, передо мной простёрлось потрясающее произведение искусства, с высоким уровнем реальности. Ароматный воздух альпийских лугов, сгустился в призрачного ангела, и мирно скользил под нами по залитой солнцем долине. Когда, движущееся к востоку призрачное чудо, увидел Искандер, он вдохновенно перекрестился, а мне сказал, что это нас посетил сам Иисус. На горизонте горная местность вливалось во вселенную. Над этой, уходящей в небо раменью гор и лесов, я скользил пылинкой вдоль скалистого хребта. С отражающих солнечные лучи ледников, журчащим весельем стекал пенистый и игристый хмель кавказских вин. Какое величие пробуждали в душе, шумно выраженные природные тосты. Не раз я опускался на колени перед пьянящими родниками, и пил восстанавливающую силы кровь земли.
Кроме личностной реальности, есть ещё и бес личностная реальность с ощущением тонкой связи души и духа. Красота увиденного, радостно лишила меня рассудка, и я снова стал всё оценивать очами сердца, очами любви. Восхищённый, я лишился всех мыслей, и попал в умудряющее безмолвие. О, какое много значимое чувство – это немыслимое переживание Живого Духа!
Мы вышли в восемь часов утра, и лишь к двум часам дня подошли к келье Аввакума, спрятавшейся в лесной куще напротив горы Гейман. Дорога закончилась. Через густую поросль кустарника и сосняка вела чуть заметная тропинка. Я, довольно таки устал. Увидев на южном склоне келью, сильно обрадовался. Искандер произнёс позывные, служащие паролём - Молитвами святых отцов наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
Из кельи прозвучал спокойный голос Аввакума: - Аминь,- что означало, - скоро выйду.
Когда старец вышел, я снял его на видеокамеру. Эти радостные минуты запечатлелись на плёнке. Старец немного смутился. Себя снимать он не позволял. Об этом я узнал позже. Я оказался одним из первых, кто посмел запечатлеть его рядом с кельей. Аввакум ласково попросил меня отключить камеру. В эти минуты мне показалось, что из перенесённых жизненных ран отшельника, как в прорези небес сияющей основой стал излучаться Животворящий Святой Дух. Вокруг, в лесных зарослях, ощущалось спокойствие и умиротворение. Мы зашли в его бревенчатое жилище обвешенное иконками и крестами. Около двух часов молились. Так он проверял всех приходящих к нему паломников. Были такие, кого во время молитвы начинало ломать и крутить. Они бесновались, выбегали, не дождавшись окончания молитвы. После молитвенного обряда, старец предложил нам пообедать. Не далеко от кельи отшельника находились ещё две кельи. В них жили послушники Юрий, Владимир и двенадцатилетний Бориска. Володя, после нашего знакомства, пошёл по наказу старца в станицу, и мы некоторое время провели в беседах с Юрием, и Борей. Они нас накормили. Я не ожидал, что у послушников столько вкусной еды. Всякие лакомства им несли верующие люди. К старцу они приезжали из всей России. Несли Аввакуму, но он и послушники питались только хлебом и водой, по этому, всё самое лучшее, отдавалось новым прихожанам. Жизнь отшельников для меня была в диковинку. Я, словно, приобщился к очередному таинству. После того, как я прочёл им свои стихи, подвижники меня сразу же окрестили именем «Непушкин». Юрий и Владимир добрались до старца из Петрограда. На вид Юрию было лет около сорока, Владимиру чуть меньше. Борятка приехал из краснодарского края со станицы Полтавской. Его мама благословила сына на житие со старцем. В течение оставшегося дня, мы говорили о вере, об Иисусе, о праведной жизни. Потом, после вкусного ужина, Юрий, Борис, Искандер и я пришли к старцу на вечернюю молитву. Она продлилась от восьми вечера до одиннадцати ночи. С приходом ночи, Искандер ночевал в Юриной келье, я в келье Владимира, в которой жил и Борятка. Какие удивительные чувства нахлынули на меня перед тем, как мною овладела дрёма. Ночной мрак засеребрился от звёзд и летающих светлячков. Мне казалось, что я нахожусь в гостях у детей Бога. Хотя так оно и было.
Пораспучились сердца глаза,
До инфаркта навиделись всякого.
В даль святые зовут образа,
Позовите попа или дьякона.
Рассыпаются звезды из ран.
Неужели собрать их некому?
Жизнь, как будто киноэкран,
Под распухшими гаснет веками.
Что случилось? Из бездны лет
Ощущаю себя мгновением.
Знаю точно, что смерти нет
За немыслимым пробуждением.
Обнимаю душой века.
Светел крест моего страдания.
Заводь Вечности глубока,
Бог – предел моего искания.
Покаяния час настал,
Время тайного посвящения.
Так еще я не умирал
В жажде плотского озарения.
Родный хаос иную явь
Дарит с картою мироздания.
Отче Праведный, не оставь!
Нежен свет Твоего сияния.
Дева-Вечность передо мной
Окропила миров цветение…
Подарила мне смерть покой
И второе – в любви – рождение.
Глава 13
Утро пробудило меня благоговейным покоем, пощекотав мои щёки павлиньим хвостом зари. Я вышел из кельи в туман, расцвеченный нежными солнечными красками, который быстро рассеялся. На листьях деревьев, лепестках цветов, травинках, бескрайней радостью пестрели росинки. Седыми старцами наклонились надо мной горы, словно рассматривая, кто к ним пришёл? Мы собрались в келье Аввакума и, снова, молились до одиннадцати дня. Едят отшельники два раза в сутки. В двенадцать часов и в семь часов вечера. После принятия трапезы, я решил снять на видеокамеру окружающую местность. Аввакум меня благословил. Мне не терпелось взобраться на гору Гейман. Я собирался уже идти, когда старец принёс мне свёрток с едой, бутылочку родниковой воды, фонарик и утеплённую куртку. Я хотел отказаться. Говорил, что, управлюсь быстро, туда да обратно! Зачем брать лишнюю тяжесть? Но старец настоял. – Горы непредсказуемы,- сказал он. – Всё может случиться. По крутому склону я спустился к журчащей речке, извивающейся между камней. На одной из обвалившихся гранитных глыб, лежали два сломанных, скрещённых дерева. – Это мой крест – подумал я, перепрыгнув через ручей. Потом стал взбираться на Гейман. Через некоторые промежутки пути мне приходилось останавливаться.
– Зачем Аввакум нагрузил меня всем этим? – думал я, - эта тяжесть, только мешает карабкаться к вершине. Сумка цеплялась за колючки кустарников и за раскидистые ветви пихт, соскальзывала с плеча. Похрапывающие каменные глыбы просыпались, и пялили в небо слепые очи с ярко выраженным романтизмом дремучей безлюдной местности. Всё же мне скоро удалось овладеть монолитным гребнем горы, на котором разросся можжевельник. В преломлённых лучах солнца, казалось, можжевельник стал на колени, как озарённая семья юродивых в крёстном ходу богу моления. Открывшаяся панорама, окрыляла. Трудности показались не значимыми перед представшей взору красотой. Над тёмно-бирюзовой бездной громоздилась скала в белой монашеской накидке, прикрытая зелёными лапами сосняка. Значительнее и восторженнее предстала с пика вершины окружающая природа. В нерастаявших пятнышках снега пестрели разноцветные головки цветов. Подо мной грядой очарования возвышались отроги и хребты в белых и зелёных накидках. Чередование умудряющих лесных хитросплетений, манило всё дальше в глушь.
Я обретал богатство духа
Во внешней роскоши цветов…
Кавказ умеет передавать свои потаённые экзотические чувства, к тому же его высокогорный край стал для меня нервными узлами моей же духовной истории. Знания природы потихоньку проявлялись в моём характере. Как я уже говорил, в божественную обитель я проникал посредством разноцветья трав, а также чередованием возвышенной печали, украшенной лунным светом ночей. Проникал посредством дневного искрящегося юмором покоя и смехотворного безмолвия. Всё чаще моё дыхание сливалось с дыханием небес, и глиняный сосуд моего тела, вот-вот мог лопнуть, от вливающейся в него бесконечности. Как сказал один из мудрецов: «Для чего нужна пустота в форме Бога в наших сердцах и умах, если не для её заполнения». От внешнего, я устремился вглубь себя. При виде окружающей красоты, восторженно говоря – Ах, как чудесно! – я погружался в блаженное бездумное ощущение вечного Духа.
Вдруг чей-то звук, растянутый любя,
Пролился надо мною звучной песней.
Кто сладко так исполнил сам себя?
Я не слыхал мелодии чудесней.
Но нет чудес, здесь есть одна лишь связь,
А мы ее совсем не понимаем.
Мне суть шептал губами листьев вяз.
Я, растворившись, слился с теплым маем.
Вот она флора и фауна в девственном виде. Я огляделся. Чуть поодаль мне приветливо кланялась гора, на которой находилась келья Аввакума. На ней, в кущах леса, отчётливо виднелось светло зелёное пятнышко с бревенчатой постройкой в виде точки. Приподнявшись словно для молитвы, гора гордо смотрела в небо глазами старца. Я вспомнил про свёрток с едой, положенный в мою сумку Аввакумом. Он оказался как раз кстати. Развернув свёрток, я увидел две лепёшки, а между ними овощное рагу. Этот вкусный бутерброд чем-то напоминал пиццу. Так же в свёртке находились свежие огурцы, помидоры и лук. Как я был благодарен Богу в те минуты! Через заботу старца, душа моя, как никогда прежде, ощутила любовь Творца.
Рассыпаны улыбки по земле,
Они, как солнце, брызжут отовсюду.
Стоял спиною к чуду я, во мгле,
Но больше грезить мраком я не буду.
За сотни километров от границ,
Со звуками хард-рока из отелей,
Меня мой взгляд сквозь заросли ресниц
Завел в места скалистых гор и елей.
Я удалился от толпы людской
В созвучие невиданного края,
Чтоб уяснить себе, кто я такой,
И дверь найти в сады земного рая.
В прибежище последних грез своих,
Найдя в тиши страстей успокоенье,
Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| О сокровенном 5 страница | | | О сокровенном 7 страница |