Внутреннее состояние адвокатуры в императорский период

Обращаясь к изложению нравственного состояния римской адвокатуры в императорский период, мы должны заметить, что в первое время оно было в высшей степени печально. При общем падении нравов, при растлевающем влиянии цезаризма, адвокаты менее чем какой-либо другой класс общественных деятелей, были в состоянии поддерживать завещанные им патронатом принципы честности и бескорыстности. Всеобщая развращенность окончательно освободила их от всяких сдерживающих уз, и ненасытная жажда наживы стала единственным побуждением к позорной и зачастую просто преступной деятельности.

Две традиции, как справедливо говорит Грелле-Дюмазо, оставил патронат адвокатуре. Первая заключалась в безвозмездности защиты. Она, как мы видели, потеряла свою силу еще в республиканский период. Вторая состояла в том, что адвокаты считали своей обязанностью защищать обвиняемых и только в редких случаях выступали в качестве обвинителей. "Из двух родов судебных речей, защиты и обвинения", говорит Цицерон: "защита славнее, хотя и обвинение нередко оказывается похвальным... Но его следует употреблять редко и вообще только в интересах государства, или чтобы отомстить за какое-нибудь нарушение права, или в чью-либо защиту *(248). Такого же воззрения держится Квинтилиан, доказывая, что честный адвокат "предпочитает защищать подсудимых, чем обвинять их" *(249).

И действительно, в республиканский период мы видим, что адвокаты выступали обвинителями, только руководствуясь теми возвышенными мотивами, которые указывает Цицерон. Совсем не то замечается в первые века империи. Дрожа за собственную безопасность и в то же время, с завистью взирая на богатства знатных граждан, цезари развили в широких размерах преследование за "оскорбление величества", результатом которого почти всегда была казнь подсудимого и конфискация его имущества. Уже Август завел судебное дознание относительно пасквилей, и Тиберий пошел по его следам *(250). Вскоре обвинение в оскорблении величества стало, по словам Тацита, дополнением всяких обвинений *(251). Само понятие его было расширено до nec plus ultra. Не только сочинение пасквиля или произнесение непочтительных слов по адресу цезаря считалось тягчайшим государственным преступлением,- нет, обвиняли за мысли, жесты, даже за сны. Кремуций Корд был подвергнут преследованию за свое сочинение, в котором он похвалил Марка Брута, а Кассия назвал последним римлянином *(252). Одного знатного римлянина осудили за то, что он видел во сне Клавдия с венком из колосьев или, по другому варианту, из винограда, и что он истолковал этот сон, как предвещание смерти императора с наступлением осени *(253). Другой обвинялся в том, что спрашивал оракула о судьбах империи *(254). Считалось даже государственным преступлением переодеваться вблизи статуи императора *(255). Некая Вития была казнена за то, что оплакивала казнь своего сына *(256). При таких обстоятельствах весьма понятно, что обвинение в оскорблении величества равнялось осуждению в нем. Кто подвергался преследованию, тот мог быть уверен в своей погибели, как бы незначителен ни был его проступок, и как бы сомнительны ни были улики. Обвиняемые могли быть, по капризу тирана, лишены всех законных средств защиты. Так, например, процесс Валерия Азиатика происходил не в сенате, а во дворце, в присутствии Клавдия и Мессалины, без участия защитника *(257). Зачастую сами адвокаты отказывались от защиты, боясь навлечь на себя гнев тирана, и помня, что один из товарищей, был, по приказанию Тиверия, которому не понравилась его речь, брошен в реку *(258). Будучи уверены в исходе процесса, обвиняемые зачастую предпочитали до произнесения приговора или даже до начала судебного разбирательства покончить жизнь самоубийством. Так поступили: Либон, Друз, Силий, Кальпурний Пизон, претор Корнут, историк Кремуций Корд, о котором только что было говорено, и многие другие *(259). В обвинениях недостатка не было. Так как по закону четвертая часть конфискованного имущества отдавалась доносчику-обвинителю, то нашлось немало охотников разбогатеть на чужой счет *(260). Квестор Криспин, выступивший обвинителем своего претора Грания Марцелла в оскорблении величества, начал, по словам Тацита, "тот образ жизни, который впоследствии несчастия эпохи и людская дерзость ввели в большую моду". Жадный, неизвестный, беспокойный, втирая посредством доносов в доверие деспота, он вскоре стал опасным для каждого выдающегося человека *(261). Его примеру последовали многие другие и, к стыду римской адвокатуры, в числе этих продажных доносчиков (delatores) были и адвокаты. Позорную славу приобрели такой деятельностью Суилий, клеврет и орудие Клавдия и Мессалины, погубивший, по словам Тацита, целую толпу знатных граждан *(262). Афер, посягавший даже на родственников Цезаря *(263). Регул, едва ли не превзошедший их обоих своей низостью и наглостью *(264) и др.

Далее, профессиональное преступление, носящее название "вероломной" измены (praevaricatio) стало чрезвычайно распространенным, несмотря на то, что строго наказывалось. Оно имело две формы. В уголовных делах оно состояло в том, что обвинитель отступал во время процесса от обвинения, получив от обвиняемого взятку. Уличенный в таком отступничестве по корыстному побуждению лишался навсегда права быть обвинителем и подвергался тому наказанию, которое следовало за взведенное им преступление. Обвиняемый же, подкупивший обвинителя, признавался совершившим преступление *(265). В гражданских делах вероломная измена заключалась в тайном содействии противной стороны в ущерб интересам клиента *(266). По свидетельству Плиния, адвокаты его времени, побуждаемые корыстолюбием, часто совершали оба указанные вида измены *(267). Продажность адвокатов достигла гигантских размеров. "Ни один из предметов государственной торговли", говорит Тацит: "не был до такой степени продажен, как вероломство адвокатов *(268). Они приобретали таким путем громадные состояния. Эприй Марцелл, например, нажил адвокатурой 200 миллионов сестерциев (10 миллионов рублей), а Вибий Крисп 300 миллионов *(269). "Если хочешь быть богатым", говорит Марциал (I в. по Р. Х.): "сделайся адвокатом" *(270). В другой эпиграмме он замечает, что "если бы он хотел продавать свои слова тяжущимся", он вскоре был бы осыпан золотом *(271). Но чтобы добиться этого, адвокаты должны были пускаться на разные хитрости. Прежде всего, они старались обзавестись роскошной обстановкой, блистать дорогой одеждой и драгоценными каменьями. Ювенал по этому поводу говорит:

"Верим ли мы красноречью? Никто двух сотен сестерциев

Ныне не даст Цицерону, коль он без огромного перстня" *(272).

Далее, они не брезгали прибегать к наемной клаке, которая за вознаграждение аплодировала оратору в суде и расхваливала его на всех перекрестках *(273). Плиний младший в одном из писем рассказывает, что два его раба получили по три динария (по 60 коп.) за то, что отправились однажды в суд в качестве клакеров. "За такую цену", замечает Плиний: "можно прослыть красноречивейшим из ораторов" *(274). Добившись столь дешевого успеха, адвокат брался за какие угодно дела *(275) готов был обращать черное в белое *(276) отрицая самые очевидные и доказанные факты *(277) и уснащая свою речь, как говорит Марциал, по поводу кражи трех коз громкими фразами о битве при Каннах и войне с Митридатом, о Мариие, Сулле и Муцие *(278). Образовался целый разряд бездарных кляузников, у которых, по выражению Марциала, воняло изо рта *(279) и которые получили прозвище "лаятелей" *(280). Не будучи в состоянии связно сказать трех слов *(281) и вызывая смех всей аудитории неумелым изложением дела эти "грабители имуществ и извратители законов" *(282), представляли собой, по выражению Анулея, настоящих "коршунов в тогах" (togati vulturii) *(283), которых, как свидетельствует Сенека, Нерон приказывал выгонять из форума собаками, специально приученными к этой травле *(284) Развращенность адвокатуры достигла высшей степени, по-видимому, в IV веке. По крайней мере, Аммиан Марцеллин рисует ужасающую картину продажности и бесстыдства адвокатов того времени. "Теперь", говорит он: "все окрестности Востока наводнены наглой и хищной породой людей, которая толпится во всех судах и осаждает богатые дома, чутко выискивая следы, подобно спартанским или критским псам, и проникает в самое логовище тяжб. Их можно разделить на четыре разряда.

К первому принадлежат те, которые сеют разные ссоры, обивая двери вдов и пороги сирот, и чуть только заметят малейшее зерно раздора между спорящими друзьями или родственниками, возбуждают неприязнь и ненависть. Возраст не уменьшает их пороков, как это бывает с другими людьми, а усиливает все больше и больше. Будучи нищими, несмотря на ненасытные грабежи, они употребляют свой ум на то, чтобы ловкими речами опутать честность судей. Их свобода - наглость, их настойчивость - дерзость, их красноречие - многоречивость.

Второй разряд состоит из специалистов в юриспруденции, заглохшей в хаосе противоречивых законов, молчаливых, словно уста их скованы, и похожих по своему беспрерывному молчанию на свои собственные тени. Они, словно предвещая, подобно оракулу, будущую судьбу или истолковывая Сибиллины предсказания, с лицом, серьезным до наглости, дают свои небрежные ответы. Они цитируют Требация и Касцеллия, и Алфена, и давно уже забытые законы Аурунков и Сиканов, и скажи ты, что убил свою мать, они пообещали бы добиться оправдания с помощью никому неизвестных текстов, если б только знали, что ты богат.

К третьему разряду относятся те, которые, чтобы выдвинуться в этой беспокойной профессии, употребляют свои продажные рты для поражения истины и быстро открывают себе доступ, куда хотят, своими медными лбами и презренным лаем. Связывая дела неразрывными узами, они стараются, чтобы всякое спокойствие было нарушено тяжбами, и обращают суды, которые в нормальном состоянии являются святилищами правосудия, в какие-то тайные капканы, откуда нельзя вырваться, пока из тебя не высосут всех соков.

Наконец, четвертый разряд, бесстыдный, наглый и невежественный, состоит из тех, которые, слишком рано вырвавшись из школ, рыщут по всем закоулкам, обдумывая не способы ведения дел, а балаганные фарсы, обивая пороги богачей, гоняясь за изысканными обедами и блюдами. Получив какое-либо дело, что им удается редко, они узнают причину и сущность его на глазах у судей, в самый решительный момент процесса, и щедро рассыпают нескладные разглагольствования, грязный поток которых можно принять за крикливое завывание Терсита. Когда же они дойдут до подкрепления скудных доказательств, они ударяются в необузданно дерзкую ругань... Некоторые из них до того невежественны, что не помнят, чтобы когдалибо держали в руках книгу, и если в кругу образованных лиц будет приведено имя древнего автора, они его сочтут за название какой-нибудь иноземной работы или какого-либо кушанья... Кто раз попал в их сети, тот уже не вырвется" *(285).

Конечно, описанию Аммиана Марцеллина нельзя придавать большой веры. "Трудно допустить, - говорит Форсит, - чтобы это не была карикатура, подобная той, которую нарисовал Свифт в одном месте "Путешествия Гулливера" *(286). Притом же известно, что Марцеллин имел личные счеты с адвокатами, так как он принужден был покинуть город Антиохию вследствие своих ссор с ними *(287). Тем не менее, в основе карикатуры лежала истина, засвидетельствованная, как мы видели, и другими писателями.

После перенесения столицы из Рима в Константинополь, когда правительство стало заботиться об организации адвокатуры, нравственное состояние сословия, насколько можно судить по скудным источникам, значительно поднялось. В законодательных памятниках не раз говорится об адвокатской профессии в самых возвышенных выражениях. Императоры Лев и Антемий в одном законе пишут следующее: "адвокаты, которые решают сомнительную судьбу тяжб и силами своей защиты, как в публичных, так и частных делах поднимают то, что упало, и подкрепляют то, что ослабело, не менее приносят пользы людям, чем если бы они спасали битвами и ранами свое отечество и своих родных. Мы думаем, что нашей империи служат не только те, которые вооружены мечами, щитами и панцирями, но и адвокаты, так как они, полагаясь на славное красноречие, защищают надежды, жизнь и семью несчастных" *(288). Точно также выражается император Анастасей: "славная и необходимая для человечества адвокатская профессия должна быть щедро одаряема самыми большими наградами" *(289). И действительно, правительство осыпало адвокатов многочисленными привилегиями. Они были избавлены от некоторых муниципальных и общегосударственных повинностей, наравне с лицами военного звания; на большинство их были распространены привилегии, которыми пользовались адвокаты казны *(290), выбиравшиеся из числа адвокатов на два года; их имущество было приравнено к имуществу военных (peculium castrense) *(291); они были избавлены от исполнения всяких поручений со стороны судебных и административных властей *(292) по выходе из сословия им присваивался титул светлейших *(293) и т. д. Словом, императоры всячески старались возвысить достоинство и значение адвокатуры. Несомненно, что это стремление было вызвано некоторыми действительными заслугами адвокатуры, и что, таким образом, адвокаты V и VI веков стояли в нравственном отношении выше своих предшественников.

Тем не менее, похвалам, расточаемым деспотическим правительством, нельзя придавать большого значения. Весьма вероятно, что они вызывались не столько профессиональными заслугами адвокатов, сколько их "благонадежностью", угодничеством и льстивым низкопоклонством. Отсутствие литературных источников не позволяет нам привести документальных данных, но если принять во внимание общие условия государственной жизни императорского Рима, то нельзя не прийти к заключению, что состояние адвокатуры ни в каком случае не могло быть блестящим. При деспотическом образе правления, при следствии тайном и письменном процессе, при полном подчинении адвокатов правительственным чиновникам не могло быть и речи о независимости адвокатуры в своей профессиональной деятельности. "Когда исчезло", справедливо говорит г. Стоянов: "древнее правило частного обвинения, адвокатам приходилось отстаивать подсудимых, которых привлекали к ответственности, лично или через своих агентов, губернаторы. Но если обвинение возникало по внушению самовластных расчетов сановника? Если притязание клиента противоречило интересам казны или могущественной личности? Свободное слово было, по меньшей мере, неуместным пред трибуналом, где заседал в качестве судьи обвинитель, наделенный безграничной властью над адвокатами. При подавлении всякой независимости сословия, роль защитников обращалась в пустую формальность, без серьезного смысла для правосудия. Адвокатура теряла истинное значение свое пред юстицией и целым обществом. Политический и административный гнет приводил в немощь юридическую силу защиты. Талант и независимые убеждения оказывались излишними для адвокатской профессии" *(294).

Такое положение вещей не могло благоприятствовать развитию ораторских талантов. "Сколько", жалуется Тацит: "отнимают у оратора сил аудитории и архивы, в которых разбирается чуть ли не большая часть дел. И в самом деле, как благородные кони могут проявить себя в бегах и на известном расстоянии, так и у оратора есть некоторое поле, и если они на нем не носятся свободно и без стеснений, то красноречие приходит в упадок и теряет всякую силу... Часто судья самовольно останавливает изложение доказательств и показания свидетелей. Среди таких обстоятельств присутствует 1 и 2 человека, и дело ведется словно в пустыне" *(295). Это было во времена Тацита, но если еще принять во внимание, что судопроизводство с каждым днем становилось все более и более тайным и письменным, что прения сторон всячески ограничивались, и что неизвестный дотоле канцелярский формализм достиг громадных размеров, то станет вполне понятен тот факт, что адвокаты императорского Рима постепенно утратили прежний характер судебных ораторов и обратились в поверенных, а их профессия из благородного искусства в простое ремесло. И действительно, если в списке адвокатов императорского периода встречается несколько славных имен, то все они относятся к первым векам империи, т. е. к тому периоду, когда новая организация профессии только начиналась и когда еще не заглохли традиции республики. Таковы были: Мессала, превосходивший, по отзывам современников, плавностью речи самого Цицерона, Африкан, пламенный и возвышенный оратор, Вибий Крисп, любимец Веспасиана и вместе с Эприем Марцеллом глава адвокатуры своего времени, Трахалл, богато одаренный всеми ораторскими качествами и обладавший таким громовым голосом, что когда он говорил в одном суде, его слова были слышны в остальных трех судах базилики, к великой досаде других адвокатов *(296). Квинтилиан, знаменитый своим трактатом об ораторском искусстве, и Плиний - тип идеально честного и бескорыстного адвоката *(297). Но адвокатура последующего времени не выставила ни одного знаменитого оратора.

Дата добавления: 2015-08-20