Происхождение тибетского государства.

На предыдущих лекциях я попытался выделить предпосылки, которые должны сложиться в окружающем мире, чтобы в нем возникло то, что зовется «техникой». Говоря по-другому, техника подразумевает вес перечисленное: во-первых, наличие существа, чье бытие прежде всего состоит в том, чего еще нет, то есть в чистом проекте, замысле, программе собственного бытия; а во-вторых, желание этого существа реализовать себя самого. Но подобное существо способно исполнить свое намерение лишь с помощью каких-то реальных вещей, подобно тому как скульптор может изваять задуманную статую, только располагая каким-нибудь твердым материалом, пригодным для воплощения. Тем материалом, той реальной стихией, в которой и посредством которой человек может стать действительно тем, кто он есть в своем замысле, является мир. Именно мир дает человеку возможность существовать - и вместе с тем всячески препятствует этому. В этих условиях жизнь, по сути, оказывается задачей едва ли не инженерного свойства: как можно, реализуя свою программу, воспользоваться удобствами, которые предлагает мир, и. с их помощью преодолеть воздвигаемые им препятствия на пути этой реализации? Именно при выполнении этого радикального условия нашей жизни возможна техника.

По-видимому, столь абстрактная формула отчасти трудна для понимания. Ибо упомянутая сверхъестественная программа, которой, с нашей точки зрения, является человек, - нечто весьма загадочное и малоконкретное. Но мы прольем некоторый свет на проблему, если из многочисленных программ хотя бы бегло перечислим те, в которых на протяжении истории человек воплощал свое бытие. Примерами могут служить индийский бодисатва, человек-соревнователь аристократической Греции VI века, добрый республиканец Древнего Рима, стоик эпохи Империи, средневековый аскет, испанский идальго XVI века, komme de bonne compagnie Франции XVII века, schone Seele конца XVIII века или же Dichter und Denker начала XIX века в Германии, английский gentleman образца 1950 года и т. д.

Разумеется, было бы непростительной роскошью с моей стороны поддаться здесь искушению обрисовать характерный профиль того мира, который составляет каждый из упомянутых типов человеческого бытия.

Поэтому ограничусь лишь одним замечанием, представляющимся мне совершенно неоспоримым. Народ, в котором преобладает убеждение, будто подлинное бытие человека - бытие бодисатвы, не способен создать технику, равную по своему уровню той, что вызвана к жизни стремлением быть джентльменом. Ведь программа бодисатвы прежде всего основывается на веровании, что существовать в мире чистых видимостей - все равно что вообще не существовать. Ибо подлинное существование бодисатвы - это не отдельное бытие в качестве некой частицы Вселенной, а абсолютное слияние с Целым, растворение в нем. Таким образом, бодисатва стремится не жить - или желает жить в наименьшей мере. Например, еду бодисатва обязательно сведет к минимуму. Тем хуже для техники приготовления пищи! Точно так же бодисатва желает пребывать в максимальной неподвижности с целью отдать все силы медитации - единственному средству передвижения, позволяющему достичь экстаза, иными словами, погрузиться в потустороннюю жизнь. Вероятность того, что человек, абсолютно не желающий двигаться, изобретет автомобиль, безусловно, крайне мала.

Наоборот, он будет неуклонно развивать все виды техники, чуждые нам, европейцам, такие, как техника факиров и йогов, разные способы достижения экстаза, - словом, всевозможные технические приемы, производящие изменения не в материальной природе, а в теле и душе человека. В качестве примера назовем технику, вызывающую состояние каталепсии и бесчувственности, искусство сосредоточения и т. д. Все это подтверждает мысль, что техника - функция переменной человеческой программы. С другой стороны, здесь мы окончательно убеждаемся, что в одном из своих измерений человек имеет сверхъестественное бытие, чего раньше никак не удавалось показать со всей полнотой.

Несомненно, жизнь в медитации и в экстазе, то есть жизнь вне жизни, а по сути, стремление уничтожить и окружающий мир, и само бытие, не может считаться естественным образом существования. Быть бодисатвой - в принципе значит не принимать пищу, не двигаться, не вести половой жизни, не испытывать страданий, наслаждений, иначе говоря, быть живым отрицанием природы. Поэтому бодисатва - это образец сверхъестественности человека, величайшей трудности его самоосуществления в природных рамках. Данное условие требует такого предварительного приспособления природы, такой ее адаптации, которая высвободила бы в ней некое пространство для известного бытийного свойства, столь резко противостоящего самой природе. Сторонники натуралистического истолкования всего человеческого непременно выдвинули бы здесь совершенно обратное отношение между проектом бытия и техникой; я, повторяю, придерживаюсь той точки зрения, что именно данный проект и вызывает к жизни технику, а она в свою очередь изменяет природу. Мне возразят, что все наоборот: в Индии, например, и климат, и необыкновенное плодородие почвы настолько облегчают человеку существование, что ему практически и не нужно передвигаться и добывать пищу, иначе говоря, сам климат и почва предопределяют буддийский тип жизни. Возможно, последние мои слова впервые придутся по душе некоторым ученым, которые здесь присутствуют.

И все же не могу удержаться и не опровергнуть немедленно подобное мнение, тем самым окончательно лишив моих воображаемых оппонентов и столь ничтожного чувства удовлетворения. Разумеется, между климатом, качеством земли, с одной стороны, и человеческой программой - с другой, существует связь, но она в корне отлична от той, которая сформулирована в вышеприведенном примере. Я не стану излагать мои соображения на сей счет и вообще уклоняюсь от каких бы то ни было рассуждений. Мои воображаемые оппоненты просто-напросто ссылаются на некий, по их мнению, несомненный факт, а это дает мне право в свою очередь привести другой факт, не оставляющий камня на камне от выдвинутых аргументов.

Если почва и климат объясняют возникновение индийского буддизма, то совершенно неясно, почему главным центром этой религии стал Тибет. Ибо и почва, и климат Тибета - полная противоположность почве и климату долины Ганга и острова Цейлон. Нагорья, лежащие по ту сторону Гималаев, представляют одну из самых суровых, трудных для проживания областей на планете. На бескрайних плоскогорьях и в глубоких ущельях дуют ураганные ветры. Большую часть года на местность обрушиваются снега и бури. Вот почему там извечно скитались орды жестоких, коварных кочевников, враждующие между собой. Жильем для этих людей служили грубые шатры из шкур алтайских коз. Казалось бы, государство не могло учредиться там никогда. Но вот в один прекрасный день несколько буддийских монахов-миссионеров прошли по опаснейшим гималайским перевалам и вскоре обратили в свою веру одну или две такие кочующие орды. Буддизм - религия, которая, как никакая другая, исповедует именно медитацию. У буддистов нет Бога, озабоченного идеей человеческого спасения. Наоборот, сам человек должен спастись с помощью размышлений и молитв. Но можно ли медитировать в разгар жестоких тибетских бурь? Потому-то и были возведены там монастыри из горных камней и известняка, которые оказались и первыми построенными там домами. Итак, дома в Тибете сооружались не для жилья, а для молитвы. Однако случилось, что в ставших здесь традиционными военных столкновениях буддийские орды использовали как укрытие монастыри, которые, таким образом, приобрели военное значение, дав одним племенам огромное преимущество перед другими, еще не обращенными в буддизм. Словом, монастырь, превратившийся в замок, и заложил тибетское государство. И отнюдь не климат и не почва породили буддизм, а, наоборот, буддизм как потребность чисто человеческая, иначе говоря - бесполезная, изменила б этом краю и климат, и почву с помощью техники зодчества.

Пусть приведенный факт послужит заодно ярким примером теснейшей взаимосвязи между видами техники. Я имею в виду прежде всего легкость, с которой определенное изобретение или устройство, служащее конкретной цели, распространяется на другие сферы, получая новые применения. Мы уже имели шанс убедиться, как простая дуга из дерева - вероятнее всего, музыкальная лира - превратилась в грозное оружие войны и охоты. Приблизительно то же самое можно сказать о Тиртее, смешном старом военачальнике, которого афиняне одолжи ли гражданам Спарты. Хромой, старый, сочинитель элегий в архаическом стиле, он служил постоянным предметом для насмешек и издевательств со стороны «авангарда» афинской молодежи. Но стоило ему лишь прибыть в Спарту, как павшие духом граждане стали одерживать одну победу за другой. Почему? Да потому, что спартанцы прибегли к использованию в боевой тактике одного небольшого технического усовершенствования. Элегии Тиртея были написаны в определенном древнем размере, который отличался такой четкостью и ритмичностью, что помогал бойцам спартанской фаланги идти точно в ногу и теснить противника в мощном порыве. Так поэтическая техника превратилась в могучий творческий фактор военно-технического искусства.

Не будем, однако, отвлекаться. Посвятим оставшееся у нас время сравнению того положения, в которое поставил себя человек, избравший своим жизненным проектом жизнь бодисатвы, с ситуацией пожелавшего стать джентльменом. Наше противопоставление радикально. А кто хочет в этом убедиться, пусть вспомнит основные, главные черты джентльмена. Прежде всего джентльмен не аристократ, хотя, разумеется, исторически именно английские аристократы предложили этот способ человеческого бытия, обуреваемые желанием подчеркнуть отличие английского аристократа от всех других представителей благородного сословия. В то время как последние составляли не просто закрытые образования, но классы, строго замкнутые в отношении занятий, которые они удостаивали вниманием (война, политика, дипломатия, спорт, крупное землевладение), английская аристократия уже с XVI века участвует в экономической борьбе в таких областях, как торговля, промышленность, свободные профессии. И поскольку с тех пор история отдавала предпочтение главным образом именно этим родам занятий, то лишь английская аристократия сумела уцелеть и, больше того, сохранить всю свою силу и самостоятельность. Вот почему с наступлением XIX века возникает некий прототип существования, называемый джентльменом, равно относящийся ко всем сословиям. В известной степени и буржуа, и рабочий могут быть джентльменами. Больше того, каким бы ни было будущее, и, быть может, ближайшее, история в качестве одного из чудес навсегда запечатлит тот факт, что ныне даже скромный рабочий в Англии в своем роде всегда джентльмен. Итак, данный способ человеческого бытия не подразумевает аристократизма. На протяжении последних четырех веков аристократ европейского континента был прежде всего наследником, человеком, обладавшим колоссальными средствами для жизни, причем ему даже не пришлось ударить для этого палец о палец. Джентльмен как таковой не наследник. Наоборот, данное понятие подразумевает борьбу за жизнь, участие в любой профессиональной, и особенно практической, деятельности (джентльмен - это не интеллигент). И как раз в такой борьбе человек должен быть джентльменом. Полярной противоположностью джентльмена являются версальский gentilhomme и немецкий Junker.

Дата добавления: 2015-08-02