Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт 4 страница

ТРЕТИЙ ПЕРИОД 2 страница | ТРЕТИЙ ПЕРИОД 3 страница | ТРЕТИЙ ПЕРИОД 4 страница | ТРЕТИЙ ПЕРИОД 5 страница | ТРЕТИЙ ПЕРИОД 6 страница | ТРЕТИЙ ПЕРИОД 7 страница | ТРЕТИЙ ПЕРИОД 8 страница | Рассказ продолжает миссис Катерик | Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт 1 страница | Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт 2 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Через минуту она снова появилась:

— Граф передает привет и спрашивает, не будете ли вы любезны сказать, по какому делу вы хотите его видеть.

— Передайте ему мой привет, — отвечал я, — и доложите, что о своем деле я скажу только ему самому.

Она ушла, затем снова вернулась и попросила меня войти.

Я последовал за нею. Через минуту я был в доме графа Фоско.

 

VII

 

В холле не было лампы, но при тусклом свете свечи, которую держала в руках горничная, я увидел, как из другой комнаты в переднюю тихо вошла пожилая дама.

Она бросила на меня быстрый змеиный взгляд и, не ответив на мой поклон, стала медленно подниматься по лестнице. Мое знакомство с дневником Мэриан подсказало мне что пожилая дама была мадам Фоско.

Служанка ввела меня в комнату, из которой только что вышла графиня. Я очутился лицом к лицу с графом.

Он был все еще в вечернем костюме, кроме фрака, который он небрежно сбросил на кресло. Рукава его белоснежной рубашки были слегка отвернуты у кисти. Подле него по одну сторону стоял чемодан, по другую — открытый сундук. Повсюду были разбросаны книги, бумаги, одежда. Около двери на столе стояла клетка с белыми мышами, хорошо знакомая мне по описаниям. Канарейки и какаду, по всей вероятности, были где-то в другой комнате. Когда я вошел, граф сидел у сундука и укладывал вещи. Он встал, чтобы принять меня, держа в руках какие-то бумаги. Лицо его хранило следы потрясения, пережитого им в театре. Толстые щеки обвисли, холодные серые глаза неустанно наблюдали за мной, его голос, взгляд, манеры — все говорило о недоверчивости и недоумении по поводу моего визита. Он сделал шаг ко мне и с холодной любезностью попросил меня сесть.

— Вы пришли по делу, сэр? — спросил он. — Я совершенно теряюсь в догадках. Какое дело вы можете иметь ко мне?

Нескрываемое любопытство, с которым он меня рассматривал, убедило меня, что он не заметил меня в опере. Он увидел Песку — и с той минуты он уже не замечал никого из окружающих. Мое имя, конечно, предупредило его о моих враждебных намерениях, но, казалось, он действительно не подозревает, с какой целью я пришел к нему.

— Я очень рад, что застал вас дома, — сказал я. — Вы, кажется, собираетесь уезжать?

— Ваше дело имеет какое-то отношение к моему отъезду?

— До некоторой степени.

— До какой степени? Вам известно, куда я уезжаю?

— Нет. Но мне известно, почему вы уезжаете.

Он мгновенно проскользнул мимо меня к двери, запер ее и положил ключ к себе в карман.

— Мы с вами превосходно знаем друг друга по отзывам, мистер Хартрайт, — сказал он. — Вам случайно не приходило в голову, когда вы сюда шли, что я не из тех, с кем можно шутить?

— Конечно, — отвечал я, — и я здесь не для того, чтобы шутить с вами. Дело идет о жизни и смерти — вот почему я здесь. Будь эта дверь, которую вы заперли, открыта сейчас — все равно никакие ваши слова или поступки не заставят меня уйти отсюда.

Я прошел в глубь комнаты и стал напротив него на ковре у камина. Он придвинул стул к двери и уселся на него. Левую руку он положил на стол около клетки с белыми мышами. Стол дрогнул под тяжестью его руки. Маленькие зверьки проснулись и, глядя на него во все глаза, заметались по клетке, высовывая мордочки через прутья своего затейливого домика.

— Дело идет о жизни и смерти, — повторил он вполголоса. — Эти слова имеют, возможно, еще более серьезный смысл, чем вы думаете. Что вы хотите сказать?

— То, что сказал.

Лоб его покрылся испариной. Левая его рука подвинулась к краю стола. В столе был ящик. В замке ящика торчал ключ. Пальцы его сжались вокруг ключа, но он не повернул его.

— Итак, вам известно, почему я покидаю Лондон? — продолжал он. — Укажите эту причину, пожалуйста. — С этими словами он повернул ключ и открыл ящик.

— Я сделаю больше, — отвечал я, — я покажу вам причину, если хотите.

— Каким образом?

— Вы сняли фрак, — сказал я. — Засучите левый рукав вашей рубашки и вы увидите.

Лицо его мгновенно покрылось свинцовой бледностью, как и тогда в театре. В глазах сверкнула смертельная ненависть. Неумолимо он смотрел прямо в мои глаза. Он молчал. Но рука его медленно выдвинула ящик и бесшумно скользнула в него. Скрежет чего-то тяжелого, что двигалось в ящике, донесся до меня и стих. Настала такая гробовая тишина, что стало слышно, как мыши грызут прутья своей клетки.

Жизнь моя висела на волоске. Я понимал это. Но в эту последнюю свою минуту я думал его мыслями, я осязал его пальцами, я мысленно видел, что именно он придвинул к себе в ящике.

— Подождите немного, — сказал я. — Дверь заперта, вы видите — я не двигаюсь, видите — в руках у меня ничего нет. Подождите. Я должен вам что-то сказать.

— Вы сказали достаточно, — отвечал он с внезапным спокойствием, неестественным и зловещим, гораздо более страшным, чем самая яростная вспышка гнева. — Мне самому нужна минута для размышления, если позволите. Вы угадываете, над чем я хочу поразмыслить?

— Возможно.

— Я думаю, — сказал он тихо и невозмутимо, — прибавится ли беспорядка в этой комнате, когда ваши мозги разлетятся вдребезги у камина.

По выражению его лица я понял, что, если в эту минуту я сделаю малейшее движение, он спустит курок.

— Прежде чем покончить с этим вопросом, советую вам прочитать записку, которую я с собой принес, — сказал я.

По-видимому, мое предложение возбудило его любопытство. Он кивнул головой. Я вынул ответ Пески на мое письмо, подал графу и снова стал у камина.

Он прочитал ее вслух:

 

— «Ваше письмо получено. Если я не услышу о вас до назначенного часа — я сломаю печать, когда пробьют часы».

 

Другому человеку на его месте нужны были бы объяснения — граф не нуждался в них. Он сразу же понял, как если бы сам присутствовал при этом, какую предосторожность я принял. Выражение его лица мгновенно изменилось. Он вынул руку из ящика — в ней ничего не было.

— Я не запру ящика, мистер Хартрайт, — сказал он. — Я еще не сказал, что ваши мозги не разлетятся вдребезги у камина, но я справедлив даже по отношению к врагам и готов заблаговременно признать, что эти мозги умнее, чем я думал. К делу, сэр! Вам что-то нужно от меня.

— Да. Я намерен это получить.

— На условиях?

— Без всяких условий!

 

Его рука снова скользнула в ящик.

— Ба! Мы топчемся на месте, и ваши умные мозги снова подвергаются опасности, — сказал он. — Ваш тон неуместно дерзок, сэр, умерьте его! С моей точки зрения, я меньше рискую, застрелив вас на месте, чем если вы уйдете из этого дома, не согласившись на условия, продиктованные и одобренные мною. Сейчас вы имеете дело не с моим горячо оплакиваемым другом — вы стоите лицом к лицу с Фоско! Если бы двадцать человеческих жизней, мистер Хартрайт, были камнями преткновения на моем пути, я прошел бы по этим камням, поддерживаемый моим возвышенным равнодушием, балансируя с помощью моего непреклонного спокойствия. Если вы дорожите собственной жизнью — относитесь ко мне с должным уважением! Я призываю вас ответить мне на три вопроса. Выслушайте их — они имеют существенное значение для нашего дальнейшего разговора. Отвечайте на них — это имеет существенное значение для меня. — Он поднял палец. — Первый вопрос, — сказал он. — Вы пришли сюда благодаря каким-то сведениям, ложным или правдивым, — где вы их взяли?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

— Неважно, я все равно узнаю. Если эти сведения правильные — заметьте, как я подчеркиваю слово «если» — вы получили возможность торговать ими здесь в силу собственной измены или измены кого-то другого. Я отмечаю это обстоятельство в памяти для дальнейшего его использования в будущем. А я ничего не забываю. Продолжаю! — Он поднял второй палец. — Второй вопрос. Под строками, которые вы дали мне прочитать, нет подписи. Кто писал их?

— Человек, на которого я могу полностью положиться, человек, бояться которого вы имеете полное основание.

Мой ответ попал в цель. Рука в ящике заметно дрогнула.

— Сколько времени вы предоставляете мне, — сказал он, задавая свой третий вопрос более умеренным тоном, — до того, как пробьют часы и печать будет сломана?

— Достаточно времени, чтобы вы согласились на мои условия, — отвечал я.

— Отвечайте мне точнее, мистер Хартрайт. Сколько ударов должны пробить часы?

— Девять завтра утром.

— Девять завтра утром? Да, да, ловушка захлопнется прежде, чем я успею привести в порядок паспорт и уехать из Лондона. А не раньше? Ну, это мы еще посмотрим. Я могу оставить вас здесь в качестве заложника и договориться с вами, чтобы вы послали за вашим письмом до того, как отпущу вас. А пока что, будьте добры, изложите ваши условия.

— Вы их услышите. Они очень несложны. Их можно изложить в нескольких словах. Знаете ли вы, в чьих интересах я пришел сюда?

Он улыбнулся с непостижимым хладнокровием и небрежно помахал рукой:

— Я согласен ответить наугад. Конечно, в интересах какой-то дамы?

— В интересах моей жены.

Впервые за весь наш разговор неподдельное, искреннее чувство промелькнуло на его лице. Он крайне изумился. Я понял, что с этой минуты он перестал считать меня опасным врагом. Он задвинул ящик стола, скрестил руки на груди и, презрительно улыбаясь, стал с большим интересом слушать меня.

— Вы прекрасно знаете о расследовании, которое я веду вот уже много месяцев, — продолжал я. — Будет бесполезно, если вы начнете отрицать какие-либо факты, мне известные. Вы виноваты в чудовищном злодеянии. Вы совершили его с целью присвоить себе десять тысяч фунтов.

Он ничего не сказал, но лицо его вдруг затуманилось.

— Оставьте их себе, — сказал я. (Лицо его снова прояснилось, а глаза широко раскрылись от удивления.) — Я здесь не для того, чтобы торговаться о деньгах, которые прошли через ваши руки и были ценою низкого преступления…

— Осторожнее, мистер Хартрайт. Ваши моральные мышеловки имеют успех в Англии, — оставьте их для себя и ваших соотечественников, прошу вас. Десять тысяч фунтов — это наследство, завещанное моей превосходной жене покойным мистером Фэрли. Рассматривайте их с этой точки зрения, и тогда, если хотите, я поговорю с вами по этому поводу. Должен, однако, заметить, что для человека столь утонченной чувствительности, как я… подобный разговор будет плачевно низменным. Я предпочел бы обойти молчанием эту мелочную тему. Предлагаю вам вернуться к обсуждению ваших условий. Чего вы хотите?

— Я требую, во-первых, полного вашего признания в письменной форме. Вы его напишете и проставите под ним ваше имя — сейчас, здесь, в моем присутствии.

Он поднял палец.

— Раз! — сказал он, отсчитывая мои требования с серьезным вниманием солидного, делового человека.

— Во-вторых, я требую от вас доказательства, не зависящего от ваших личных клятвенных утверждений, — я требую, чтобы вы указали точную дату — чтобы вы написали, какого именно числа моя жена уехала из Блекуотер-Парка в Лондон.

— Так, так! Вы таки поняли, в чем наше слабое место, — спокойно заметил он. — Что еще?

— Пока что это все.

— Хорошо. Вы изложили ваши условия, теперь слушайте мои. Моя ответственность за «преступление», как вам угодно его назвать, в целом, быть может, меньше ответственности за то, что я уложу вас на месте, здесь, на ковре у камина. Скажем, я принимаю ваше предложение, но с моими поправками. Нужный вам отчет будет написан и необходимые вам доказательства будут мною представлены. Считаете ли вы доказательством письмо моего горячо оплакиваемого друга, собственноручно им написанное и подписанное, извещающее меня о дне прибытия его жены в Лондон? Оно является доказательством, не так ли? Я вручу его вам. Больше того: я могу отослать вас к человеку, чей экипаж я нанял, чтобы увезти мою гостью с вокзала по ее прибытии в Лондон. С помощью книги заказов этого человека вы узнаете дату, даже если кебмен, который вез нас, забыл, какого числа это было. Я могу это сделать — и сделаю — на следующих условиях. Я перечислю их. Условие первое. Мадам Фоско и я уедем, когда, куда и как нам заблагорассудится. Чинить препятствий вы нам не будете. Второе условие. Вы подождете здесь, в моем обществе, прихода моего агента. Он придет в семь часов утра, чтобы помочь мне с оставшимися делами. С ним вы пошлете держателю вашего письма указание вручить его моему агенту. Вы подождете здесь, пока мой агент не передаст это нераспечатанное письмо мне в руки, после чего вы дадите мне полчаса, чтобы я мог уехать, а затем можете считать себя свободным и идти на все четыре стороны. Третье условие. Вы дадите мне сатисфакцию[17]джентльмена за ваше вмешательство в мои дела и за те выражения, которые вы разрешили себе в моем присутствии во время данной конференции. Время и место дуэли — за границей! — будут указаны, я напишу вам, когда буду находиться в безопасности на континенте. В моем письме будет полоска бумаги, соответствующая длине моей шпаги. Вот мои условия. Будьте любезны ответить: принимаете ли вы их?

Необычайная смесь мгновенной решимости, дальнозоркого коварства, безмерной бравады ошеломила меня на миг, но только на миг. Мне надо было решить, имею ли я нравственное право дать этому негодяю, похитившему имя у моей жены, уйти безнаказанно в обмен на представленные им средства для восстановления попранных прав Лоры. С самого начала к моему стремлению достичь этой цели примешивалось чувство мести. Я понимал, что сама цель — добиться справедливого признания моей жены в доме, где она родилась и откуда ее изгнали как самозванку, и публичное уничтожение той лжи, которая была начертана на надгробном памятнике ее матери, — эта цель была бы гораздо благороднее и возвышеннее, не отягченная налетом дурных страстей, свободная от стремления отомстить, которое примешивалось ко всем моим действиям с самого начала. И все же я не могу со всей искренностью сказать, что мои моральные убеждения были во мне достаточно сильны, чтобы решить за меня мою внутреннюю борьбу. Перевес остался за ними благодаря тому, что в этот миг я вспомнил о смерти сэра Персиваля. Каким ужасным образом сама судьба вырвала возмездие из моих слабых рук! В моем слепом неведении будущего имел ли я право считать, что этот человек останется безнаказанным, если уйдет от меня? Я размышлял об этом — может быть, с некоторой долей суеверного предчувствия, мне свойственного, может быть, с более благородным побуждением, не зависящим от этого предчувствия. Трудно было мне добровольно выпустить его из рук — выпустить теперь, когда наконец я держал его за горло, — но я заставил себя это сделать. Я решил руководствоваться только той высокой, справедливой целью, в которую я незыблемо верил, — служить делу Лоры, делу Правды.

— Я принимаю ваши условия, — сказал я, — с одной оговоркой.

— С какой? — спросил он.

— Дело касается моего письма, — ответил я. — Я требую, чтобы вы, не читая, уничтожили его в моем присутствии, как только оно будет в ваших руках.

Я не хотел оставлять в его руках доказательство моего общения с Пеской. Факт моего знакомства с профессором все равно станет ему известным, когда утром я дам его агенту адрес Пески. Но он не мог воспользоваться этим во вред моему другу на основании только собственных слов, даже если бы отважился на этот эксперимент, и я мог быть совершенно спокоен за маленького профессора.

— Я согласен на вашу оговорку, — отвечал он после минутного глубокого раздумья. — Не стоит поднимать спор из-за этого — письмо будет уничтожено, как только его доставят сюда.

С этими словами он встал со стула (на этот раз он сидел напротив меня, по другую сторону камина). Усилием воли он мгновенно сбросил с себя всю тяжесть нашего предыдущего разговора.

— Уф! — вскричал он, с наслаждением потягиваясь. — Схватка была жаркой, покуда длилась. Присаживайтесь, мистер Хартрайт. В будущем мы с вами встретимся как смертельные враги, а пока что будем любезны и приветливы друг с другом, как подобает истинным джентльменам. Разрешите мне пригласить сюда мою жену.

Он отпер двери и распахнул их.

— Элеонора! — позвал он своим густым, звучным басом.

Леди со змеиным лицом вошла в комнату.

— Мадам Фоско — мистер Хартрайт, — сказал граф, представляя нас друг другу со светской непринужденностью. — Ангел мой, — продолжал он, обращаясь к графине, — позволят ли вам ваши хлопоты с укладкой вещей оторваться на минуту, чтобы приготовить мне горячий, крепкий кофе? Мне придется закончить кое-какие дела с мистером Хартрайтом. Мне необходимо собраться с мыслями, чтобы быть на должной, достойной меня высоте!

Мадам Фоско дважды молча наклонила голову — сухо кивнула мне, смиренно кивнула мужу — и выскользнула из комнаты.

Граф подошел к письменному столу у окна, открыл его и вынул из ящика несколько стоп бумаги и связку гусиных перьев. Он рассыпал перья по столу, чтобы они были под рукой, по мере надобности, и нарезал бумагу узкими полосами, как это делают писатели-профессионалы для печатного станка.

— Я напишу замечательный документ, — сказал он, глядя на меня через плечо, — труд сочинителя хорошо мне знаком. У меня есть навык к литературным композициям. Одно из редчайших и драгоценнейших достижений человеческого разума — это умение приводить в порядок свои мысли. Огромное преимущество! Я обладаю им. А вы?

Он заходил по комнате в ожидании кофе, — он мурлыкал себе под нос какую-то мелодию и время от времени хлопал себя по лбу, как бы отметая те препятствия, которые нарушали в эту минуту стройность его мыслей. Больше всего меня удивляла его непомерная дерзость: он сделал из положения, в которое я его поставил, пьедестал для своего тщеславия и предавался любимейшему своему занятию — выставлять себя напоказ. Но, несмотря на искреннее презрение, которое я питал к этому человеку, его удивительная жизнеспособность и сила его воли произвели на меня большое впечатление.

Мадам Фоско принесла кофе. Он благодарно поцеловал ее руку и проводил до двери. Затем он налил себе чашку дымящегося кофе и поставил ее на письменный стол.

— Разрешите предложить вам кофейку, мистер Хартрайт? — сказал он перед тем, как сесть за стол.

Я отказался.

— Что? Вы думаете, я отравлю вас? — весело воскликнул он. — Англичане обладают здравым смыслом, — продолжал он, усаживаясь за стол, — но и у них есть один крупный недостаток: они осторожны, даже когда этого не требуется.

Он окунул гусиное перо в чернила, положил перед собой одну из полос бумаги, придерживая ее большим пальцем, откашлялся и начал писать. Писал он быстро и шумно, таким крупным, смелым почерком, оставляя такие широкие промежутки между строчками, что не прошло и двух минут, как полоса была заполнена, и он перебросил ее на пол через плечо. Когда перо его притупилось, оно тоже полетело на пол, и он схватил другое из числа разбросанных по столу. Полосы за полосами, десятками, сотнями, летели на пол и росли, как снежная гора, вокруг его стула. Час шел за часом — я сидел и наблюдал за ним, а он все продолжал писать. Он ни разу не приостановился, разве только чтобы отхлебнуть кофе, а когда кофе был выпит, — чтобы иногда хлопать себя по лбу. Пробил час, два, три, а полосы все еще падали вокруг него; неутомимое перо все еще скрипело по бумаге, а белоснежный бумажный хаос рос выше и выше у его ног. В четыре часа я услышал внезапный треск пера — очевидно, он цветисто подписывал свое имя.

— Браво! — крикнул он, вскакивая на ноги с легкостью юноши и улыбаясь мне в лицо победоносной, торжествующей улыбкой. — Кончено, мистер Хартрайт! — возвестил он, ударяя кулаком в свою могучую грудь. — Кончено — к моему глубокому удовлетворению и к вашему глубокому изумлению, когда вы прочитаете, что я написал. Тема иссякла, но человек — Фоско — нет! Не иссяк! Я приступаю к приведению в порядок моего отчета, к корректуре моего отчета, к прочтению моего отчета, адресованного только для вашего, лично вашего уха. Пробило четыре часа. Хорошо! Приведение в порядок, корректура, прочтение — от четырех до пяти. Краткий отдых для восстановления сил — от пяти до шести. Последние приготовления — от шести до семи. Дело с агентом и письмом — от семи до восьми. В восемь — en route, в путь! Наблюдайте за выполнением этой программы!

Он сел по-турецки на пол среди своих бумаг и начал нанизывать их на шило с продетым тонким шнуром. Потом снова сел за письменный стол, исправил написанное, перечислил на заглавном листе свои звания и титулы, а затем прочитал мне свой манускрипт с театральным пафосом и выразительными театральными жестами. Читатели вскоре будут иметь возможность составить собственное суждение об этом документе. Скажу только: сей документ отвечал своему прямому назначению.

Затем он написал для меня адрес хозяина извозчичьей биржи, где он нанял экипаж, и вручил мне письмо сэра Персиваля. Оно было отослано из Хемпшира 25 июля и извещало графа о прибытии леди Глайд в Лондон 26 июля. Таким образом, в тот самый день (25 июля), когда доктор подписал медицинское свидетельство о смерти, последовавшей в доме графа Фоско в Сент-Джонз-Вуде, Лора, леди Глайд, была жива и по свидетельству самого сэра Персиваля находилась в Блекуотер-Парке, а на следующий день должна была отправиться в Лондон! Так что, если б мне удалось получить еще и свидетельство кебмена о том, что она действительно прибыла в Лондон, я имел бы в руках все нужные мне доказательства.

— Четверть шестого, — сказал граф, взглянув на часы. — Пора вздремнуть для восстановления сил. Как вы, вероятно, заметили, мистер Хартрайт, я похож на великого Наполеона. Мое сходство с этим бессмертным гением замечательно еще и тем, что, так же как и он, я могу погрузиться в сон когда и где мне угодно, если желаю соснуть. Простите меня на минутку. Я приглашу сюда мадам Фоско, чтобы вы не скучали в одиночестве.

Зная так же хорошо, как и он, что мадам Фоско будет приглашена в комнату с целью сторожить меня, пока он «соснет», я ничего не ответил и занялся упаковкой бумаг, которые он передавал мне во владение.

Леди вошла бледная, холодная и змееподобная, как всегда.

— Займите мистера Хартрайта, мой ангел, — сказал граф.

Он подал ей стул, поцеловал кончики ее пальцев, подошел к кушетке и через три минуты спал блаженнейшим сном самого добродетельного человека на свете.

Мадам Фоско взяла со стола какую-то книгу, села поодаль и поглядела на меня с мстительной, неискоренимой злобой, взглядом женщины, которая ничего не забывает и никогда не прощает.

— Я слышала ваш разговор с моим мужем, — сказала она. — Если бы я была на его месте, вы бы лежали сейчас мертвый здесь, на ковре!

С этими словами она открыла книгу. Больше она ни разу не посмотрела в мою сторону, не произнесла больше за все время, пока муж ее спал, ни слова.

Ровно через час после того, как граф заснул, он открыл глаза и встал с кушетки.

— Я чувствую себя всецело обновленным, — заметил он. — Элеонора, превосходная жена моя, вам угодно вернуться в ваши комнаты? Хорошо. Минут через десять я закончу укладываться. В течение еще десяти минут я переоденусь в дорожный костюм. Что еще осталось мне сделать, пока не пришел мой агент? — Он оглядел комнату и заметил стоявшую на столе клетку с белыми мышами. — Увы! — жалобно вскричал он. — Мне предстоит нанести последний удар моей чувствительности! О мои невинные малютки! Мои обожаемые детки! Что я буду делать без них? Пока что у нас нет пристанища, мы все время будем в пути — чем меньше будет с нами поклажи, тем лучше… мой какаду, мои канарейки, мои крошки мышки, кто будет лелеять вас, когда уедет ваш добрый папа?

Сосредоточенный, серьезный, он в глубоком раздумье расхаживал по комнате. Когда он писал свою исповедь, он отнюдь не казался озабоченным. Но сейчас он был явно озабочен. Несравненно более важный вопрос занимал его теперь: как лучше пристроить своих любимцев? После некоторого размышления он вдруг решительно направился к своему письменному столу.

— Блестящая мысль! — воскликнул он, усаживаясь за стол. — Я принесу моих канареек и моего какаду в дар этой огромной столице — мой агент преподнесет их от моего имени Лондонскому зоологическому саду. Сопроводительный документ будет немедленно написан.

Он начал быстро писать, повторяя слова вслух по мере того, как изливал их на бумагу.

 

— «Номер один. Какаду с бесподобным оперением, чарующее зрелище для всех, кто обладает вкусом.

Номер два. Канарейки непревзойденной подвижности и ума, достойные райских садов Эдема, достойные также зоологического сада в Риджент-Парке. Дань уважения Британской Зоологии

преподнес

Фоско».

 

 

Перо снова затрещало, брызги чернил полетели во все стороны — подпись украсилась затейливыми завитушками.

— Граф, вы не включили в список мышей, — сказала мадам Фоско.

Он поднялся из-за письменного стола, взял ее руку и прижал к своему сердцу.

— Всякая человеческая решимость, Элеонора, имеет свои пределы, — сказал он торжественно. — Предел моей решимости обозначен в этом документе. Я не в силах расстаться с моими белыми мышками. Примиритесь с этим, ангел мой, и поместите их в дорожную клетку.

— Восхитительная нежность! — сказала мадам Фоско, с восторгом глядя на мужа и бросая на меня змеиный взгляд — в последний раз.

Она бережно взяла клетку с мышами и удалилась из комнаты.

Граф поглядел на часы. Несмотря на свое намерение сохранять до конца полную невозмутимость, он с видимым нетерпением ожидал прихода своего агента. Свечи давно догорели, радостное утреннее солнце заливало комнату. В пять минут восьмого раздался звонок и появился агент. Он был иностранцем, у него была черная бородка.

— Мистер Хартрайт — месье Рюбель, — сказал граф, представляя нас друг другу.

Он отозвал агента (явного шпиона!) в угол, шепнул ему несколько слов и удалился.

Как только мы остались одни, месье Рюбель отменно любезно сказал мне, что он к моим услугам. Я написал Песке несколько слов с просьбой вручить подателю сего мое первое письмо, проставил адрес профессора и подал записку месье Рюбелю.

Агент подождал вместе со мной возвращения своего хозяина. Граф вошел, облаченный в дорожный костюм. Прежде чем отослать письмо, граф прочитал адрес.

— Я так и думал, — сказал он, бросив на меня исподлобья сумрачный взгляд.

С этой минуты его манеры изменились.

Он закончил укладываться и сел за географическую карту, делая какие-то отметки в своей записной книжке и время от времени нетерпеливо поглядывая на часы. Со мной он больше не разговаривал. Он убедился своими собственными глазами, что между Пеской и мной существует взаимопонимание, и теперь, когда приблизился час отъезда, был полностью сосредоточен на том, как обезопасить свое бегство.

Около восьми часов месье Рюбель вернулся с моим нераспечатанным письмом. Граф внимательно прочитал слова, написанные мною на конверте, рассмотрел печать и сжег письмо.

— Я исполнил свое обещание, — сказал он, — но наше с вами знакомство, мистер Хартрайт, на этом еще не закончилось.

У калитки стоял кеб, в котором агент приехал обратно. Он и служанка начали выносить вещи. Мадам Фоско сошла вниз, она была под густой вуалью, в руках у нее была дорожная клетка с белыми мышами. Она даже не взглянула в мою сторону. Муж помог ей сесть в кеб.

— Пройдите за мной в переднюю, — шепнул он мне, — я должен вам что-то сказать напоследок.

Я подошел к выходной двери, агент стоял на ступеньках подъезда. Граф вернулся и втащил меня в холл.

— Помните о третьем условии! — сказал он вполголоса. — Вы обо мне еще услышите, мистер Хартрайт! Может быть, я потребую от вас сатисфакции раньше, чем вы думаете!

Он схватил мою руку, крепко пожал ее, прежде чем я успел опомниться, пошел к двери, остановился и снова подошел ко мне.

— Еще одно слово, — сказал он таинственным шепотом. — Когда я в последний раз видел мисс Голкомб, она выглядела бледной, похудевшей. Я тревожусь за эту дивную женщину. Берегите ее, сэр! Положа руку на сердце, торжественно заклинаю вас — берегите мисс Голкомб!

Это были его последние слова. Он втиснулся в кеб, и экипаж тронулся в путь.

Агент и я постояли у дверей, глядя ему вслед. В это время из-за угла выехал другой кеб и быстро последовал за кебом графа. Когда кеб поравнялся с домом, у подъезда которого мы стояли, из окна его выглянул человек. Незнакомец из театра! Иностранец со шрамом на левой щеке!

— Прошу вас подождать здесь со мной еще полчасика, сэр, — сказал месье Рюбель.

— Хорошо.

Мы вернулись в гостиную. Говорить с агентом или слушать его у меня не было никакого желания. Я развернул манускрипт графа и перечитал историю страшного преступления, рассказанную тем самым человеком, который задумал и совершил его.

 


Дата добавления: 2015-08-02; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт 3 страница| Рассказ продолжает Айсэдор Оттавио Балдассар Фоско

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.027 сек.)