Третий период 8 страница

— Где он? — шепнул лакей, тупо глядя на пламя.

— Он сгорел дотла! — простонал причетник. — И книги сгорели дотла. О сэр! Скоро и от церкви останется только пепел.

Они были единственными, кто заговорил. Когда они замолчали, в ночном безмолвии слышалось только, как бушевал пожар.

Чу!

Неровный, грохочущий звук издали — глухое цоканье копыт, мчащихся галопом, потом все усиливающийся рев человеческих голосов, крики. Наконец-то пожарная команда!

Люди вокруг меня бросились к краю холма, навстречу пожарным. Старый причетник попытался бежать вместе с ними, но силы оставили его. Я увидел, как, держась за один из надгробных памятников, он слабо закричал: «Спасите церковь!», как будто пожарные могли услышать его.

Спасите церковь!

Только лакей не шевелился. Он стоял, глядя на пламя пустым, безучастным взором. Я заговорил с ним, я потряс его за руку. Но ничто не могло вывести его из столбняка. Он шепнул еще раз:

— Где он?

Через десять минут пожарная машина была готова, насос опустили в колодец за церковью, шланг подвели к дверям ризницы. Если б моя помощь понадобилась, я не мог бы оказать ее сейчас. Моя энергия иссякла, силы мои истощились, вихрь моих мыслей мгновенно замер, затих, когда я понял, что он уже мертв. Я стоял беспомощно, я был бесполезен, — я смотрел, смотрел не отрываясь в горящую комнату.

Пожар медленно затихал. Яркий огонь потускнел, дым подымался к небу белыми клубами; сквозь него виднелись красно-черные груды тлеющих углей на полу ризницы.

Еще минута — и пожарные вместе с полицейскими бросились вперед к двери, раздались негромкие восклицания, потом два человека отделились от остальных и прошли через толпу за церковную ограду. В мертвом молчании люди расступались, чтобы дать им пройти.

Через несколько минут толпа дрогнула, и живая стена медленно раздвинулась снова. Двое шли обратно и несли сорванную с петель дверь одного из нежилых домов. Они внесли ее в ризницу. Полицейские столпились у обгоревшего входа, мужчины по двое, по трое старались заглянуть им через плечо. Другие стояли подле, чтобы первыми услышать. Среди них были женщины и дети.

Вести из ризницы быстро облетели толпу — их передавали из уст в уста, пока они не долетели до того места, где я стоял. Я услышал, как спрашивали и отвечали вокруг меня приглушенно, взволнованно.

— Его нашли?

— Да.

— Где?

— У двери, он лежал ничком.

— У какой двери?

— У двери в церковь — он лежал головой к двери, ничком.

— А лицо сгорело?

— Нет.

— Да, сгорело.

— Нет, только обгорело. Он лежал ничком, лицом вниз, я же сказал.

— А кто он был?

— Лорд, говорят.

— Нет, не лорд. Сэр, что ли. Сэр — значит дворянин.

— Баронет он был.

— Нет.

— Да.

— А что ему здесь понадобилось?

— Верно, замышлял что-нибудь недоброе, уж я вам говорю!

— Это он нарочно?

— Нарочно сгорел!

— Да я не о нем — я о ризнице. Он ее нарочно поджег?

— Очень страшно смотреть на него?

— Страшно!

— А лицо?

— Нет, лицо ничего.

— Кто-нибудь его знает?

— Вон тот человек говорит, что знает.

— Кто?

— Говорят, лакей. Но он будто умом тронулся, и полиция ему не верит.

— А никто другой не знает, кто он такой?

— Ш-ш! Тише.

Громкий, уверенный голос кого-то из полисменов заставил утихнуть глухой ропот вокруг меня.

— Где джентльмен, который пытался спасти его? — сказал голос.

— Здесь, сэр, вон он! — Десятки взволнованных лиц повернулись ко мне, десятки рук раздвинули толпу, кто-то подошел ко мне с фонарем в руках.

— Пожалуйте сюда, сэр, — негромко сказал он.

Я был не в силах говорить с ним, я был не в силах сопротивляться, когда он взял меня за руку. Я попытался сказать, что никогда не видел умершего при жизни, что я не могу опознать его, что я совершенно посторонний человек. Но говорить я не мог. Я был близок к обмороку, я беспомощно молчал.

— Вы знаете его, сэр?

Вокруг меня кольцом стояли люди. Трое из них опустили фонари вниз. Их взгляды и взгляды всех остальных были устремлены на меня в немом ожидании. Я знал, что лежит у моих ног, я понимал, почему они опустили фонари так низко.

— Можете вы опознать его, сэр?

Мои глаза медленно опустились. Сначала я ничего не увидел, кроме грубого брезента. Капли дождя падали на него, глухо отдаваясь в гробовой тишине. Я перевел взгляд — там, в конце, в желтом свете фонаря застывшее, зловещее, обугленное, глядело в небо его мертвое лицо.

Так в первый и последний раз я увидел его. Так волею судеб мы встретились наконец.

XI

По некоторым местным причинам, имевшим значение для следователя и городских властей, с судебным дознанием спешили — оно происходило на следующий же день. Мне пришлось присутствовать в качестве одного из свидетелей, вызванных в суд для расследования пожара.

Утром я первым долгом пошел на почту справиться, нет ли там для меня письма от Мэриан. Никакая перемена обстоятельств, какой бы необычной она ни была, не могла повлиять на мою главную заботу, пока я был вдали от Лондона. Утреннее письмо от Мэриан было для меня единственной возможностью узнать, не случилось ли в мое отсутствие какого несчастья с Лорой или с ней самой. День мой всегда начинался с этой главной заботы.

К моей радости, на почте меня ждало письмо от Мэриан.

Ничего не случилось — они обе были в целости и сохранности, как и в день моего отъезда. Лора посылала мне сердечный привет и просила, чтобы я обязательно за день сообщил ей о своем приезде. Ее сестра добавляла в пояснение, что Лора сэкономила «почти соверен» из собственного заработка и требовала, чтобы ей разрешили самой приготовить обед, долженствующий отпраздновать мое возвращение. Солнечным утром я читал эти маленькие домашние новости, а передо мной так живо, так ярко вставали ужасные воспоминания прошлой ночи. Необходимо было уберечь Лору от возможности случайно узнать правду — это было моей первой мыслью, когда я прочитал письмо. Я сейчас же написал Мэриан и рассказал ей все, что уже рассказал на этих страницах, описывая ей происшедшее так постепенно и осторожно, как только мог, и предупреждая ее о том, чтобы никакие газеты ни в коем случае не попадались Лоре на глаза до моего возвращения. Если б на месте Мэриан была другая женщина, менее мужественная и менее надежная, я, может быть, не решился бы открыть ей всю правду. Но Мэриан полностью заслуживала моего доверия, как я знал по опыту прошлого, — я мог всецело положиться на нее.

Письмо мое было длинным. Я был занят им до самого судебного дознания.

Следствие было очень затруднено в силу всяческих осложнений. Надо было выяснить не только вопрос о гибели человека, но и причину возникновения пожара, а также, каким образом были похищены ключи и почему в ризнице во время пожара находился посторонний. Пока что не установили даже личности покойного. Полиция не доверяла словам лакея, что он опознал своего хозяина, ибо несчастный слуга был в состоянии полной невменяемости. Послали в Нолсбери за теми, кто был хорошо знаком с внешностью сэра Персиваля Глайда, и с утра связались с Блекуотер-Парком. Благодаря принятым мерам следователь и понятые смогли наконец совершенно точно установить личность погибшего и подтвердить истину слов лакея. Свидетельства разных лиц подтвердились осмотром часов покойного, на внутренней крышке которых были выгравированы герб и имя сэра Персиваля Глайда.

Затем стали разбирать вопрос о возникновении пожара. В качестве свидетеля первыми вызвали меня, лакея и мальчика, увидевшего, как в ризнице зажгли спичку. Мальчик отвечал на вопросы вполне вразумительно, но несчастный лакей не мог прийти в себя после вчерашнего ужасного происшествия — всем было ясно, что он ничем не может помочь следствию, и его отпустили.

К моему облегчению, мой допрос был очень кратким. Я не был знаком с покойным, никогда раньше его не видел, не знал, что он находился в Старом Уэлмингаме, и, когда тело было обнаружено, меня в ризнице не было. Я мог только сказать, что зашел в коттедж причетника, чтобы попросить его указать мне дорогу в Уэлмингам; от него узнал об исчезновении ключей и пошел вместе с ним в церковь, чтобы в случае надобности помочь ему, увидел пожар, услышал, как какой-то неизвестный в ризнице напрасно пытался отпереть дверь, и сделал все что мог из чисто гуманных побуждений, чтобы спасти несчастного. Других свидетелей, знавших покойного, спрашивали, чем могут они объяснить похищение ключей и присутствие сэра Глайда в охваченной пожаром комнате. Но следователь, по-видимому, считал, что я как посторонний человек в городе, незнакомый с сэром Персивалем Глайдом, не могу, само собой разумеется, представить никаких объяснений по этим двум вопросам.

Когда официальный допрос окончился, мне уже было ясно, как я должен вести себя в дальнейшем. Я не чувствовал себя обязанным давать добровольные показания, ибо сейчас они не имели бы никакого практического значения. Все доказательства моей правоты сгорели вместе с метрической книгой. Кроме того, если б я заговорил и высказал свое мнение обо всем этом, мне пришлось бы рассказать и про историю Лоры, а это безусловно произвело бы на следователя и на присяжных такое же неубедительное впечатление, как и на мистера Кирла.

Но теперь, на этих страницах, по прошествии стольких лет, я могу высказаться совершенно беспрепятственно. Прежде чем мое перо начнет описывать последующие события, я напишу вкратце, как представляю себе то, что произошло в ризнице, начиная с похищения ключей, возникновения пожара и, наконец, смерти этого человека.

Узнав, что я отпущен на поруки, сэр Персиваль, по-видимому, решил прибегнуть к крайним мерам. Одной из них было нападение на меня, когда я шел в Старый Уэлмингам. Второй мерой, несравненно более верной, как он правильно считал, было уничтожение всех доказательств его преступления путем похищения страницы, на которой был произведен подлог. Если б я не мог представить выписки из подлинной книги для сравнения с дубликатом книги в Нолсбери, у меня не было бы никаких улик и я бы не мог больше угрожать ему роковым разоблачением. Для достижения этой цели ему достаточно было войти в ризницу незамеченным, вырвать нужную ему страницу из метрической книги и таким же путем выйти оттуда.

Легко понять, почему он ждал наступления вечера, чтобы выполнить задуманное, и почему воспользовался отсутствием причетника, чтобы взять ключи. Необходимость заставила его зажечь свет в ризнице, чтобы найти нужную ему книгу, а простая предосторожность подсказала, что надо закрыть дверь изнутри, на случай вторжения какого-нибудь любознательного прохожего.

Я не думаю, чтобы в его намерение входило поджечь церковь и таким образом уничтожить метрическую книгу. Ведь пожар могли затушить и книгу спасти, — этого было достаточно, чтобы мысль о поджоге исчезла из его головы так же быстро, как и зародилась в ней. Учитывая количество горючего материала в ризнице — солому, бумаги, ящики, сухое дерево, изъеденные червями шкафы и разный хлам, — по всей вероятности, пожар произошел совершенно случайно от зажженной спички.

Первым его побуждением при этих обстоятельствах было, несомненно, затушить огонь; не преуспев в этом, он (не зная состояния замка) пытался отпереть дверь, через которую вошел. Когда я позвал его, пламя уже охватило шкафы и другие легко воспламеняющиеся предметы, которые стояли недалеко от дверей, ведущих в церковь. По всей вероятности, огонь и дым были уже настолько сильны, что он был не в силах бороться с ними, когда пытался открыть внутреннюю дверь. Когда я влез на крышу и разбил слуховое окно, он уже лежал без сознания на том самом месте, где его нашли. Даже если б мы могли проникнуть в церковь и взломать дверь с другой стороны, опоздание было бы роковым: к этому времени его уже нельзя было спасти — мы только дали бы возможность огню перекинуться в церковь, и тогда ее постигла бы та же участь, что и сгоревшую ризницу. Теперь же сама церковь уцелела. У меня, как и у других, не возникает сомнений, что, когда мы побежали в пустой коттедж и изо всех сил старались добыть балку, он был уже мертв.

Вот, с моей точки зрения, приблизительное истолкование тех фактов, очевидцами которых мы были. Так произошло описанное мною событие. Так было найдено его тело.

Судебное дознание отложили на день. Пока что законные власти не могли найти никакого объяснения таинственным обстоятельствам этого дела.

Намеревались пригласить еще свидетелей, в том числе и поверенного покойного сэра Персиваля Глайда из Лондона. Местному доктору было поручено освидетельствовать умственные способности лакея, ибо в том состоянии, в котором он теперь находился, он был не способен давать какие-либо показания. Он мог только с совершенно растерянным видом заявить, что в ночь, когда произошел пожар, ему было приказано ждать на лужайке; он ничего больше не знает, кроме того, что покойный был его хозяином.

У меня создалось впечатление, что с его помощью (в чем он был не виноват, ибо, конечно, не был посвящен в подробности) установили отсутствие причетника в доме, а затем ему приказали ждать неподалеку от церкви (не приближаясь, однако, к ризнице); он должен был помочь хозяину справиться со мной в случае, если б я, избежав нападения на дороге, встретился с сэром Персивалем. Необходимо прибавить, что от лакея так никогда ничего и не добились. Медицинской экспертизой было установлено, что в результате пожара и гибели хозяина его умственные способности серьезно расстроены. Во время следующего судебного заседания он по-прежнему не мог дать никаких удовлетворительных показаний, и очень возможно — не оправился от этого потрясения и по сей день.

Я вернулся в отель в Уэлмингаме в подавленном настроении, усталый и измученный всем, что произошло. Я был не в силах слушать местные сплетни о судебном дознании и отвечать на вопросы, которые мне задавали посетители ресторана при гостинице. Покончив с моим скромным обедом, я удалился в мою каморку под чердаком, чтобы немного отдохнуть и подумать на свободе о Лоре и Мэриан.

Если б я был богаче, я бы в тот же вечер съездил в Лондон, чтобы поглядеть на моих дорогих и любимых. Но завтра я должен был присутствовать на судебном заседании (на случай, если мои показания еще понадобятся), а главное, мне надо было обязательно предстать перед мировым судьей в Нолсбери. Наши скромные средства уже истощились, а сомнительное будущее — теперь еще более сомнительное, чем когда-либо, — заставляло меня опасаться лишних расходов и не разрешало мне съездить в Лондон и обратно даже по недорогому билету второго класса.

На следующий день после судебного следствия я был предоставлен самому себе. Я начал утро с того, что пошел, как обычно, на почту за письмом Мэриан. Оно ждало меня и было бодрым и жизнерадостным. Я с благодарностью прочитал письмо и с облегченным сердцем направился в Старый Уэлмингам, чтобы взглянуть на пожарище при дневном свете.

Какие перемены ждали меня, когда я туда пришел!

На всех путях нашего непонятного мира обычное и необычайное идут рука об руку. Любые катастрофы всегда сопровождаются самыми обыденными, подчас смешными подробностями. Когда я подошел к церкви, лишь вытоптанные дорожки маленького кладбища свидетельствовали о недавнем пожарище и гибели человека. Двери ризницы были наскоро заколочены досками. На досках были уже намалеваны грубые карикатуры. Деревенские мальчишки с криками ссорились за лучшую дырочку, чтобы поглядеть внутрь. На том самом месте, где я стоял вчера, когда из пылающей ризницы до меня донесся исступленный крик о помощи, на том самом месте, где лакей в ужасе упал на колени, сегодня стая кур хлопотливо рылась в земле в поисках дождевых червей. А на земле, у моих ног, там, где накануне опустили страшную ношу, стояла сейчас миска с обедом какого-то рабочего, и его верный сторож — пес — тявкал на меня за то, что я стою слишком близко к собственности его хозяина. Старый причетник, праздно наблюдавший за неспешными работами по ремонту церкви, мог говорить только на одну тему, интересовавшую его: как избежать ответственности за случившееся. Одна из деревенских жительниц, чье бледное от ужаса лицо запомнилось мне, когда мы отдирали балку, пересмеивалась сейчас с другой женщиной над старым корытом с грязным бельем. Нет в смертных настоящей серьезности! Сам Соломон[14]во всей своей славе был всего только Соломоном, не лишенным тех обычных слабостей, которые присущи каждому из нас.

Когда я уходил, мысли мои снова вернулись к тому, о чем я уже думал: надежда установить личность Лоры путем признания сэра Персиваля не могла теперь осуществиться. Он умер — с ним погибло то, что составляло цель всех моих стремлений и надежд.

Но, может быть, теперешнее положение вещей следовало рассматривать с другой, более правильной точки зрения?

Предположим, он остался бы в живых — что изменилось бы от этого? Мог ли я — даже во имя Лоры — пригрозить ему публичным разоблачением его тайны, когда я выяснил, что преступление сэра Персиваля состояло в том, что он присвоил себе права другого человека? Мог ли я ценой моего молчания предложить ему сознаться в заговоре против Лоры, когда я знал, что в результате моего молчания настоящий наследник лишен законно перешедшего ему по наследству поместья, а также принадлежащего ему по праву титула и звания? Нет! Если б сэр Персиваль был жив, его тайна, от которой, не зная ее подлинной сути, я так много ждал, не была бы моей. Я не имел права ни умолчать о ней, ни обнародовать ее, — даже во имя восстановления попранных прав Лоры. Из простой честности я был обязан немедленно отправиться к тому незнакомому мне человеку, чьи наследство и титул были похищены сэром Персивалем. Я был обязан отказаться от моей победы, полностью передав ее в руки тому незнакомцу. И снова очутился бы лицом к лицу с прежними трудностями, так же как стоял перед ними сейчас! Мне предстояло бороться дальше. Я был готов к этому.

В Уэлмингам я вернулся несколько успокоенный, чувствуя еще большую уверенность в своих силах, чем раньше, и с непоколебимым решением довести дело до конца.

На пути в гостиницу я прошел через сквер, где жила миссис Катерик. Не зайти ли к ней и не повидать ли ее? Нет. Неожиданная весть о смерти сэра Персиваля уже донеслась до нее несколько часов назад. Местные утренние газеты напечатали подробный отчет о судебном дознании — ничего нового к тому, что она уже знала, я прибавить не мог. У меня пропало желание, чтобы она проговорилась. Мне припомнилось, какая ненависть промелькнула на ее лице, когда она сказала: «Я не жду никаких вестей о сэре Персивале, кроме вести о его смерти». Я припомнил, с каким скрытым интересом она разглядывала меня, когда я собрался уходить. И какое-то чувство глубоко в моем сердце — я знал, что чувство это правильное, — делало для меня новую встречу с ней немыслимой. Я свернул на другую улицу, в сторону от сквера и пошел прямо к себе в отель.

Когда несколько часов спустя я сидел в ресторации, ко мне подошел слуга и подал письмо, адресованное на мое имя. Мне сказали, что в сумерки, как раз перед тем, как зажглись газовые фонари, его принесла какая-то женщина. Прежде чем могли заговорить с ней или разглядеть ее, она ушла, не сказав ни слова.

Я распечатал письмо. Ни числа, ни подписи на нем не было. Почерк был явно измененный. Но, не прочитав и первой строчки, я понял, что писала миссис Катерик.

Я переписал письмо дословно. Вот оно.

Дата добавления: 2015-08-02