Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт 1 страница

I

Когда я прочитал бесцеремонное послание миссис Катерик, моим первым побуждением было уничтожить его. Грубое, наглое с первого до последнего слова, оно с возмутительной настойчивостью связывало меня с катастрофой, к которой я не имел никакого отношения, и со смертью, которую, рискуя собственной жизнью, я хотел предотвратить. Оно вызвало во мне глубокое отвращение. Я хотел было уже изорвать его, когда одно соображение удержало меня, и я решил сохранить письмо еще на некоторое время.

Это соображение не было никоим образом связано с сэром Персивалем. Сведения, сообщенные мне миссис Катерик, только подтверждали мои ранние догадки.

Он совершил свой подлог именно так, как я это предполагал. Молчание миссис Катерик относительно дубликата метрической книги в Нолсбери подтвердило мою мысль о том, что ни она, ни сэр Персиваль не подозревали о его существовании. Им никогда не приходило в голову, что их преступление можно разоблачить путем сравнения подлинника метрической книги с ее копией. Но само преступление больше не интересовало меня. Я решил сохранить письмо, ибо оно могло понадобиться в будущем для выяснения последней тайны, все еще неразгаданной мною, — о происхождении Анны Катерик. Кто же был ее отцом? В письме ее матери были две или три фразы, над которыми стоило поразмыслить на досуге. А сейчас я был слишком занят своей главной задачей и не мог ничем отвлекаться. Но вопрос этот продолжал меня интересовать. Я был уверен, что со временем узнаю, кто был отцом несчастной, которая покоилась теперь рядом с миссис Фэрли.

Я запечатал письмо и тщательно спрятал его, чтобы снова перечитать, когда настанет время.

Завтра был мой последний день в Хемпшире. Побывав у мирового судьи в Нолсбери и на судебном дознании в Уэлмингаме, я мог вернуться в Лондон дневным или вечерним поездом.

На следующее утро я снова пошел на почту, где письмо от Мэриан ожидало меня, как обычно. Когда мне его вручили, оно показалось мне очень легким по весу. Встревоженный этим, я распечатал его. В конверте была только узкая полоска бумаги, сложенная вдвое. Торопливым почерком было написано:

«Возвращайтесь как можно скорее. Нам пришлось переехать. Приезжайте прямо на Гоуверз-Уолк, Фулем Э 5. Я буду ждать вас. Не беспокойтесь о нас — мы живы и здоровы. Но возвращайтесь! Мэриан».

Известие, заключавшееся в этих строках, известие, которое я мгновенно связал с какой-то новой попыткой графа Фоско причинить нам вред, потрясло меня. Я застыл на месте, комкая письмо в руках. Что случилось? Какое коварное злодеяние задумал и совершил граф в мое отсутствие? Прошла целая ночь с той минуты, как Мэриан отослала свою записку, — пройдет еще много часов, пока я смогу вернуться к ним. Новое несчастье, о котором я еще не знаю, возможно, уже постигло их. А я должен оставаться здесь, за столько миль от них, прикованный к месту по распоряжению судебных властей!

Не знаю, к чему привели бы мои тревоги и волнения, возможно, я забыл бы о долге и чести, если б не моя вера в Мэриан. Только сознание, что я могу всецело положиться на нее, помогло мне немного успокоиться и придало мне мужество терпеливо ждать. Судебное дознание было моим первым препятствием к немедленному возвращению в Лондон. В назначенный час я пришел в суд. Присутствие мое было формально необходимо, но на этот раз меня даже не вызывали. Эта никому не нужная досадная отсрочка была тяжелым испытанием, хотя я старался отвлечься, прислушиваясь как можно внимательнее к происходящему на суде.

В числе присутствовавших был и лондонский поверенный покойного — мистер Мерримен, но он ничем не мог помочь следствию. Он заявил, что чрезвычайно удивлен и потрясен случившимся, но не может пролить никакого света на таинственные обстоятельства этого дела. В промежутках между вызовами свидетелей он подсказывал следователю вопросы, который тот, в свою очередь, задавал потом свидетелям, но и это не дало никаких результатов. После тщательного, настойчивого опроса многих лиц, знавших сэра Персиваля, опроса, продолжавшегося около трех часов, присяжные вынесли обычный вердикт: смерть в результате несчастного случая. К этому присовокупили официальное заявление, в котором говорилось, что следствием не установлено, как и кем были похищены ключи, отчего произошел пожар и с какой целью покойный проник в ризницу. На этом судебное дознание закончилось. Поверенному покойного поручили позаботиться о погребении сэра Персиваля. Свидетели могли считать себя свободными.

Не теряя ни минуты драгоценного времени, я расплатился по счету в отеле и нанял экипаж для поездки в Нолсбери. Какой-то джентльмен, стоявший около меня и видевший, что я собираюсь ехать в Нолсбери, вежливо обратился ко мне с просьбой разрешить ему ехать со мной, так как он живет в тех местах. Конечно, я ответил согласием.

По дороге мы, естественно, говорили на тему, интересовавшую в те дни всех местных жителей.

Мой новый знакомый хорошо знал поверенного по делам покойного сэра Персиваля. Он обсуждал с мистером Меррименом положение дел умершего баронета и вопрос о наследстве. Материальные затруднения сэра Персиваля были широко известны во всем графстве, — поверенному не оставалось ничего другого, как признать этот факт. Сэр Персиваль погиб, не оставив завещания, но даже если б он его и оставил, все состояние, унаследованное им от жены, уже пошло на погашение его долгов. Наследником поместья был его дальний родственник, который командовал кораблем, принадлежащим Англо-Индийской компании. Наследство, которое он теперь получал, было сильно отягощено долгами, но само поместье со временем, если капитан будет бережлив, может приносить большие доходы, и в будущем он мог стать весьма состоятельным человеком.

Хотя я был поглощен мыслью о возвращении в Лондон, это сообщение, подтвердившееся в дальнейшем, было для меня очень ценным. Я мог считать, что мое молчание относительно подлога, совершенного сэром Персивалем, вполне оправдано. Тот, чьи права он узурпировал, должен был теперь унаследовать поместье. Доход от Блекуотер-Парка, по праву принадлежащий одному ему за последние двадцать три года, был растрачен до последней копейки покойным сэром Персивалем. Вернуть этот доход было невозможно. Если б я огласил свое открытие, это никому не принесло бы никакой пользы. Продолжая хранить молчание, я скрывал подлинное лицо человека, который обманным путем женился на Лоре. Ради нее я счел за лучшее молчать. Ради нее я, рассказывая всю эту историю, называю всех ее участников вымышленными именами.

Я расстался со своим случайным спутником близ Нолсбери и сразу же отправился к мировому судье. Как я и предполагал, никто не явился предъявить мне обвинение. Нужные формальности были соблюдены, и меня отпустили. Когда я выходил из городской ратуши, мне подали письмо от мистера Доусона. Он писал, что дела задержали его, поэтому он не смог приехать и лично подтвердить мне свою готовность оказать мне всяческую помощь, если б она мне понадобилась. Я тут же написал ему в ответ о своей искренней благодарности и о том, что сожалею о невозможности повидать его, ибо по неотложным делам должен сегодня же вернуться домой.

Через полчаса экспресс мчал меня в Лондон.

II

Было около десяти часов вечера, когда я доехал до Фулема и разыскал дорогу в Гоуверз-Уолк.

Лора и Мэриан встретили меня у дверей. Мне кажется, что до этой минуты мы сами не сознавали, как крепки те узы, которые связывали нас троих. Наша встреча была такой радостной, будто разлука длилась много месяцев, а не несколько дней. У Мэриан было измученное, озабоченное лицо. Как только я увидел ее, я понял, кто принял на себя все удары судьбы и нес на своих плечах все заботы в мое отсутствие. Лора выглядела несравненно лучше и оживленнее, чем раньше. Мне стало ясно, что Мэриан тщательно скрыла от нее страшную смерть в Старом Уэлмингаме и настоящие причины нашего теперешнего переезда со старой квартиры.

Перемена обстановки, по-видимому, очень обрадовала и заинтересовала Лору. Она сочла, что у Мэриан явилась счастливая мысль устроить мне сюрприз — переехать из тесного, шумного, многолюдного городского квартала в тихое, тенистое загородное местечко близ реки. У нее было много планов на будущее — она говорила о рисунках, которые ей предстояло закончить, о новых покупателях и заказчиках, которых я разыскал, о шиллингах и пенсах, которые она скопила, и, показав мне свой туго набитый кошелек, гордо предложила мне взвесить его на руке. Для меня было радостным сюрпризом увидеть, как она похорошела и поправилась, — я этого не ждал. Я был обязан столь неожиданным счастьем мужеству Мэриан, преданности Мэриан.

Когда мы с Мэриан остались одни и могли откровенно поговорить обо всем, я попытался выразить ей благодарность и восхищение, которые переполняли мое сердце. Но благородная, великодушная Мэриан не пожелала и слушать меня. Святое женское самоотречение, отдающее все, ничего не требуя взамен, было присуще ей всегда и во всем.

— Я бы написала вам более обстоятельно, — сказала она, — но у меня не было ни одной свободной минуты… Вы выглядите усталым и измученным, Уолтер. Боюсь, что письмо мое очень встревожило вас?

— Да, вначале, — ответил я, — но я успокоился, Мэриан, зная, что могу всецело положиться на вас. Прав ли я: этот неожиданный переезд вызван каким-нибудь новым коварством графа Фоско?

— Вы совершенно правы, — сказала она. — Вчера я видела его и, что еще хуже, Уолтер, я говорила с ним.

— Говорили с ним? Он узнал, где мы живем? Он приходил к нам?

— Да. Он приходил в дом, но не поднялся к нам. Лора его не видела, она ни о чем не подозревает. Я расскажу вам, как это произошло. Верю и надеюсь, что опасность уже миновала. Вчера я была в гостиной, там, на нашей старой квартире. Лора сидела за столом и рисовала, я ходила по комнате и наводила порядок. Подойдя к окну, я выглянула на улицу. На противоположной стороне, как раз напротив нашего дома, я увидела графа! Он разговаривал с каким-то человеком.

— Он заметил вас в окне?

— Нет. По крайней мере, я думала, что не заметил. Я была так потрясена его появлением, что не могу с уверенностью сказать, заметил он меня или нет.

— Кто был с ним? Незнакомый человек?

— Нет, Уолтер, знакомый! Как только я опомнилась, я сразу его узнала. Это был директор лечебницы для умалишенных.

— Граф показал ему наш дом?

— Нет. Они разговаривали так непринужденно, как будто совершенно случайно встретились на улице. Я осталась у окна, наблюдая за ними из-за занавески. Если б в эту минуту Лора видела мое лицо! К счастью, она углубилась в свое рисование. Они скоро расстались. Директор лечебницы пошел в одну сторону, а граф — в другую. Я начала надеяться, что встреча их была действительно случайной, и вдруг увидела: граф вернулся, постоял с минуту напротив нашего дома, вынул карандаш, что-то записал, а затем перешел через улицу и вошел в лавку под нами. Я выбежала из комнаты, сказав Лоре, что мне надо пойти в спальню, а сама быстро спустилась вниз по лестнице и стала ждать с твердым намерением ни за что не пускать его наверх, если б он попробовал подняться. Но он не сделал этой попытки. На лестницу из лавки вышла продавщица и, увидев меня, подала мне визитную карточку — большую, с золотым обрезом, с его именем и гербом. На оборотной стороне визитной карточки было написано: «Дражайшая леди (да, этот негодяй все еще обращается ко мне в таких выражениях!), дражайшая леди, умоляю вас — на одно слово! По серьезному делу — оно касается нас обоих». В крайней необходимости человек соображает мгновенно. Я сразу поняла, что оставаться в неведении относительно намерений такого человека, как граф Фоско, было бы непростительной, роковой ошибкой. Я поняла, что обязана согласиться на его просьбу и повидать его. «Попросите джентльмена подождать меня внизу у выхода», — сказала я. Я побежала к себе за капором и шалью. Я не хотела разговаривать с ним на лестнице. У него такой звучный, густой голос — я боялась, что Лора услышит его, даже если мы будем разговаривать в лавке. Не прошло и минуты, как я была уже внизу и открывала входную дверь. Он подошел ко мне с учтивым поклоном и зловещей улыбкой. Он был в глубоком трауре. Вокруг нас стояли праздные зеваки, женщины и мальчишки и глазели на его огромную, внушительную фигуру, на его великолепный черный костюм и палку с золотым набалдашником. Как только я его увидела, меня охватили ужасные воспоминания о Блекуотере. Мое отвращение к нему воскресло, когда, сняв шляпу и отвесив мне величественный поклон, он заговорил со мной так, будто мы с ним расстались только вчера в самых приятельских отношениях.

— Вы помните, о чем он говорил?

— Я не в силах повторить этого, Уолтер! Сейчас вы узнаете, что он сказал о вас, но я не стану повторять того, что он сказал мне. Наглая приторность его письма бледнеет по сравнению с тем, что он говорил! У меня руки дрожали от желания дать ему пощечину! Но я только изорвала в клочки под моей шалью его визитную карточку. Я молчала и уходила все дальше от дома (боясь, что Лора может увидеть нас из окна), а он, ласково протестуя, следовал за мной. Завернув за угол, я остановилась и спросила, зачем ему понадобилось видеть меня. Он отвечал, что ему необходимо, во-первых, если я не возражаю, выразить мне свои чувства. Но я не пожелала слушать про его чувства. Во-вторых, повторить предостережение, почтительно изложенное в его письме. Я спросила, чем вызвана необходимость повторять это предостережение. Он отвесил поклон, улыбнулся и сказал, что готов объяснить. Мои страхи и опасения полностью оправдались, Уолтер. Я сказала вам, помните, что сэр Персиваль слишком упрям, чтобы прислушиваться к советам своего друга относительно вас; я сказала, что граф не опасен, пока не почувствует угрозы собственным интересам и не перейдет к действиям.

— Я помню, Мэриан.

— Так вот, слушайте дальше. По словам графа, сэр Персиваль отклонил его совет. Сэром Персивалем руководило только его собственное упрямство и ненависть к вам. Граф предоставил ему поступать по своему усмотрению, но на всякий случай решил установить, где мы проживаем. Когда вы вернулись в первый раз из Хемпшира, Уолтер, вас выследили те же самые люди, что сторожили вас у конторы мистера Кирла. Сам граф шел с ними до дверей нашей квартиры. Он не рассказал мне, как им удалось остаться незамеченными. Он выяснил, где мы живем, но не воспользовался этим, пока не получил сообщение о смерти сэра Персиваля, а тогда взялся за дело сам, предполагая, что теперь вы займетесь им как сообщником покойного. Он немедленно снесся с директором лечебницы и решил привести его сюда, к дому, где скрывалась убежавшая пациентка, уверенный, что, чем бы это ни кончилось, вы будете немедленно вовлечены в нескончаемые судебные препирательства, а это затруднит ваш переход к наступлению против него. Таково было его намерение, как он мне сам в этом признался. Единственное соображение, которое остановило его в последнюю минуту…

— Да?

— Мне трудно говорить об этом, Уолтер, но я скажу. Единственным соображением, остановившим графа, была я! Не могу выразить, какой униженной я себя чувствую при этой мысли! Единственное слабое место в характере этого стального человека — это его преклонение передо мной, как он говорит. Из чувства собственного достоинства я пыталась долго не верить ему, но его взгляды, его поступки убеждают меня в этой постыдной истине. В глазах этого чудовища, этого злодея блеснули слезы, когда он говорил со мной. Да, Уолтер, он заявил, что в ту минуту, когда он собирался указать директору нашу квартиру, он подумал о том, как я буду страдать, если меня снова разлучат с Лорой, он подумал о моей ответственности, если б меня обвинили в устройстве ее побега. Он вторично пошел на риск (хотя и ждет от вас всяческих неприятностей, Уолтер) и не указал нашей квартиры — ради меня. Он просил только об одном: чтобы я помнила о его самопожертвовании и умерила ваш пыл — ради самой себя! В моих собственных интересах! Интересах, о которых ему, возможно, никогда уже не удастся говорить со мной. Я не пошла на эту сделку — я бы скорей умерла, чем согласилась! Можно верить ему или нет, лгал он или говорил правду, что отослал директора лечебницы под каким-то предлогом, но я сама видела, как тот ушел, даже не посмотрев в нашу сторону, не поглядев на наше окно…

— Я верю, что граф говорил правду, Мэриан. Самые лучшие из людей бывают непоследовательны, делая добро, почему же худшим из них не быть непоследовательными, причиняя зло? Но я думаю, что в то же время он пытался запугать вас, угрожая сделать то, чего на самом деле сделать не мог. Мне кажется, не в его власти заставить доктора вернуть Лору в лечебницу теперь, когда сэр Персиваль умер и миссис Катерик находится вне его власти. Но мне хочется знать, что было дальше. Что сказал граф обо мне?

— Под конец он заговорил о вас. Глаза его сверкнули холодным блеском. Взгляд его стал неумолимо жестоким и манеры такими, какими они иногда бывали в прошлом, в Блекуотер-Парке, когда в них сквозили непреклонная воля и неприкрытое издевательство. Непостижимый человек! «Предостерегите мистера Хартрайта, — сказал он с самым высокомерным видом: — когда он будет мериться силами со мной, пусть помнит, что вступает в борьбу с человеком мыслящим, с человеком, которому нет дела до законов и общественных условностей! Если б мой горячо оплакиваемый друг слушался моих советов, судебное дознание велось бы по поводу мертвого тела мистера Хартрайта. Но мой горячо оплакиваемый друг был весьма упрям. Взгляните! Я скорблю о нем и, отмечая потерю, ношу траур в душе и траур на шляпе. Сей пошлый черный креп выражает чувства, уважать которые я призываю мистера Хартрайта. Эти чувства могут привести к безграничной вражде, если он осмелится пренебречь ими. Пусть довольствуется тем, что имеет, — тем, что я оставляю неприкосновенным ради вас! Передайте ему привет от меня и скажите: если он пальцем шевельнет, он будет иметь дело с самим Фоско! Говоря простым английским языком, я довожу до его сведения, что Фоско ни перед чем не остановится! До свиданья, дорогая леди!» Его стальные серые глаза задержались на моем лице, он величественно снял шляпу, низко поклонился — и ушел.

— Не возвратился? Не сказал последнего слова?

— Когда он дошел до угла, он обернулся, помахал рукой и театральным жестом ударил себя в грудь. Он исчез в противоположной стороне от нашего дома, а я поспешила к Лоре. По дороге к дому я решила немедленно переехать. Оставаться на прежней квартире (тем более в ваше отсутствие) после того, как граф выследил нас, было крайне опасно. Я бы рискнула подождать вашего возвращения, если б была уверена, что вы скоро приедете. Но я ведь не знала точно, когда это будет. Переехать было необходимо, сделать это надо было немедленно. Еще до отъезда вы как-то говорили, что для укрепления здоровья Лоры хорошо было бы переехать в более спокойное место, где воздух чище. Я напомнила ей об этом и предложила устроить вам сюрприз, не утруждая вас хлопотами переезда. Она горячо откликнулась на мое предложение и заторопилась не меньше, чем я. Она помогла мне упаковать все ваши вещи, а теперь сама разложила их здесь, в вашей новой рабочей комнате.

— Почему вы решили переехать именно сюда?

— Я плохо знаю пригороды Лондона, но Фулем я немножко знаю, потому что когда-то посещала здесь школу. Нам следовало переехать как можно дальше от прежней квартиры. Надеясь, что школа еще существует, я отправила туда посыльного с запиской. Оказалось, что школа на месте. Директрисой школы была теперь дочь моей старой учительницы. Согласно моим указаниям, мне наняли эту квартиру. Когда посыльный вернулся с адресом нашего нового жилища, были уже сумерки. Мы переселились вечером. Было совсем темно, и наш отъезд остался незамеченным. Правильно ли я поступила, Уолтер? Оправдала ли я ваше доверие?

Я ответил ей тем, что от всей души поблагодарил ее. Но лицо ее выражало явную тревогу. Она снова заговорила о графе Фоско.

Я видел, что ее отношение к нему изменилось. Она уже не вспыхивала от гнева при его имени, не торопила меня поскорее свести счеты с ним. Теперь, когда она поверила в искренность его чувства к ней, ее органический ужас перед его злобной энергией и неусыпной прозорливостью, казалось, стал еще сильнее, — она стала с еще большим недоверием относиться к нему, зная его безграничное коварство. Взгляд ее был полон затаенного страха, когда она вполголоса, нерешительно спросила меня, как я отношусь к его угрозам и что намерен предпринять в дальнейшем.

— С тех пор как я виделся с мистером Кирлом, прошло не так много времени, Мэриан, — отвечал я. — Прощаясь с ним, я сказал ему напоследок о Лоре: «В присутствии всех тех, кто сопровождал на кладбище подложные похороны, ее родной дом откроет перед ней двери; по приказанию главы семьи Фэрли лживая надпись над могилой ее матери будет уничтожена; права Лоры Фэрли будут восстановлены, а те двое, кто совершил страшное злодеяние, ответят за свое преступление, — ответят передо мной, если закон не будет властен покарать их». Одного из них я уже не могу призвать к ответу. Другой жив — и решение мое остается в силе.

Глаза ее заблестели, щеки зарделись. Она ничего не сказала, но я понял по выражению ее лица, что она всецело одобряет меня.

— Не буду скрывать от вас, как не скрываю от самого себя, — я не уверен в конечном успехе. То, что нам предстоит сделать, возможно, несоизмеримо труднее и рискованнее, чем то, что мы уже сделали. Мы все равно должны отважиться на это, Мэриан. Я не настолько опрометчив, чтобы вступать в единоборство с таким человеком, как граф Фоско, не подготовившись предварительно. Я научился терпению, я умею ждать. Пусть граф считает, что его слова возымели свое действие. Пусть ничего о нас не знает и не слышит: пусть почувствует себя в полной безопасности. Если я его правильно понял, присущие ему самомнение и заносчивость ускорят развязку. По этой причине я буду выжидать. Но есть и другая, гораздо более важная причина. Мое положение в отношении вас, Мэриан, и особенно в отношении Лоры должно стать более определенным, прежде чем я сделаю последнюю попытку призвать к ответу графа Фоско.

Она подвинулась ближе и удивленно взглянула на меня.

— Каким образом ваше положение может стать более определенным? — спросила она. — Что вы хотите сказать?

— Я скажу вам, когда придет время, — отвечал я. — Оно еще не настало — может быть, оно никогда не настанет. Может быть, я никогда ничего не скажу Лоре — даже вам ничего не скажу, пока не уверюсь, что имею на то право и могу говорить, не боясь потревожить ее. Оставим это. Поговорим о более неотложных вопросах. Вы скрыли от Лоры, великодушно скрыли от нее смерть ее мужа…

— О, конечно, Уолтер! Мы еще долго не скажем ей об этом, правда?

— Нет, Мэриан, надо сказать ей. Лучше будет, если вы сами расскажете ей о смерти сэра Персиваля, чем если она узнает об этом случайно, — а это всегда может произойти. Не посвящайте ее в подробности, но очень мягко, очень осторожно скажите ей, что он умер.

— Вы хотите, чтобы она узнала о смерти своего мужа не только из опасения, что она случайно услышит об этом, Уолтер, но и по другой причине?

— Да.

— И эта причина стоит в прямой связи с тем, о чем вы не хотите до времени говорить мне? О чем вы, может быть, никогда не скажете Лоре?

Она подчеркнула свои последние слова. Я отвечал ей утвердительно.

Кровь отхлынула от ее щек. С минуту она смотрела на меня очень внимательно, очень серьезно. Непривычная нежность засияла в ее темных глазах и смягчила выражение лица, когда взгляд ее скользнул туда, где обычно сидела любимая спутница всех наших радостей и печалей.

— По-моему, я поняла, — сказала она. — Мне думается, я должна сказать ей о смерти ее мужа ради нее и ради вас, Уолтер.

Она вздохнула, задержала мою руку в своей, быстро отпустила ее и вышла из комнаты. На следующий день Лора узнала, что с его смертью она обрела свободу и что вместе с ним погребены ошибка и несчастье ее жизни.

Мы никогда больше не упоминали его имени, мы никогда больше не говорили о нем. С молчаливого обоюдного согласия, мы с Мэриан избегали также малейшего намека на ту другую тему, время для которой еще не наступило. Но мы постоянно думали об этом и жили этой мыслью. С тревогой, волнением и любовью мы оба наблюдали за Лорой, ожидая и надеясь, что время настанет, что наконец настанет тот час, когда я смогу сказать…

Постепенно мы вернулись к нашему обычному размеренному образу жизни. Я возобновил мою ежедневную работу, прерванную поездкой в Хемпшир. Мы платили за нашу новую квартиру больше, чем за старую, которая была менее удобной и вместительной. С материальной стороны наше будущее выглядело очень нелегким, и это еще больше подстрекало мое трудолюбие. Непредвиденные случайности могли быстро истощить наш скудный денежный фонд в банке. В конечном итоге единственное, на что мы могли рассчитывать, — была моя работа. Необходимо было работать как можно усидчивее и продуктивнее, и я прилежно принялся за дело.

Но пусть не предполагают мои читатели, что в этот промежуток времени, посвященный уединению и работе, я не стремился больше к той цели, с которой были связаны все мои помыслы и поступки, описанные здесь. Эта цель неотступно стояла передо мной, не ослабевая, не отдаляясь. Но все зреет во времени. А пока что у меня было время для того, чтобы принять меры предосторожности, отдать долг благодарности и разрешить один загадочный вопрос.

Меры предосторожности, конечно, относились к графу. Необходимо было елико возможно выяснить, собирается ли он оставаться в Англии, — иными словами, будет ли он в пределах досягаемости для меня. Установить это мне удалось самым незатейливым образом. Адрес его загородного дома в Сент-Джонз-Вуде был мне известен. Я узнал, кто является агентом по найму и сдаче квартир в этом квартале, отправился к этому человеку и спросил, будет ли вскоре сдаваться внаем дом Э 5 по Форест-Род. Ответ был отрицательным. Мне сказали, что иностранец, занимающий в настоящее время эту резиденцию, возобновил договор еще на шесть месяцев — до конца июня будущего года. А сейчас было только начало декабря. Я расстался с агентом успокоенный — граф от меня не уйдет.

Долг благодарности привел меня снова к миссис Клеменс. Я обещал ей вернуться и подробно рассказать о смерти и похоронах Анны Катерик, чего не мог сделать при нашем первом свидании. Обстоятельства ныне изменились, теперь ничто не препятствовало мне посвятить добрую женщину в историю заговора в тех пределах, в которых это было необходимо. Чувство искренней симпатии и благодарности к ней торопило меня исполнить свое обещание, и я исполнил его — как можно мягче и осторожнее. Не стоит описывать, что происходило при нашем свидании. Скажу только, что встреча с миссис Клеменс напомнила мне снова о вопросе, который оставался еще без ответа, — о вопросе, кто же был отцом Анны Катерик.

Множество мелких соображений, ничего не значащих в отдельности, но весьма значительных, когда они собрались в одно целое, подсказывали мне один неожиданный вывод, который необходимо было проверить. Мэриан разрешила мне написать майору Донторну в Варнек-Холл (где миссис Катерик жила до своего замужества). В письме от имени Мэриан я просил его ответить мне на некоторые вопросы, связанные с делами и историей семьи Фэрли, и заранее просил прощения, что беспокою его. Я не был уверен, что майор Донторн еще жив, но на всякий случай я послал письмо, надеясь, что он ответит.

Через два дня пришло письмо от майора Донторна. Он с готовностью отвечал на мои вопросы. Его ответы объясняют, какие именно вопросы я задал ему в моем письме. Он сообщил мне следующие важные факты.

Во-первых, «покойный сэр Персиваль Глайд из Блекуотер-Парка» никогда не бывал в Варнек-Холле. Ни сам майор, ни кто-либо из членов его семьи не были знакомы с этим джентльменом.

Во-вторых, «покойный мистер Филипп Фэрли из Лиммериджа» был в молодости близким другом и частым гостем майора Донторна. Освежив свою память с помощью старых писем и бумаг, майор мог с уверенностью сказать, что мистер Филипп Фэрли приехал погостить в Варнек-Холл в августе 1826 года, задержался на сентябрь и октябрь, чтобы принять участие в охоте, а затем, если память не изменяла майору, мистер Фэрли уехал в Шотландию. Спустя довольно долгое время он снова приезжал в Варнек-Холл, но уже в качестве женатого человека.

Сами по себе факты эти не представляли большой ценности, но в связи с другими, известными нам с Мэриан, они вели к одному неопровержимому выводу.

Зная, что мистер Филипп Фэрли был в Варнек-Холле осенью 1826 года, а миссис Катерик в это же время была там в услужении, мы знали также: первое — Анна родилась в июне 1827 года; второе — ее сходство с Лорой всегда было поразительным; третье — сама Лора была вылитым портретом своего отца. Мистер Филипп Фэрли в свое время был одним из красивейших мужчин Англии. Совершенно не похожий ни характером, ни наружностью на своего брата Фредерика, Филипп Фэрли был любимцем и баловнем великосветского общества, особенно женщин. Беззаботный, увлекающийся, обаятельный, чрезвычайно щедрый, он там, где дело касалось женщин, не придерживался особо строгих правил. Таковы были подлинные факты. Таков был характер этого человека. Надо ли после всего этого говорить о том логическом выводе, который напрашивался сам собой?

В свете этих новых фактов письмо миссис Катерик тоже подтверждало заключение, к которому я пришел. Она упоминала о миссис Фэрли как о «некрасивой женщине, которой удалось подцепить самого красивого мужчину в Англии». В женщине, какой была миссис Катерик, завистливая ревность выражалась бы именно в такой завуалированной и язвительной форме. Только завистливой ревностью миссис Катерик к миссис Фэрли мог я объяснить ее дерзкую фразу, которая, по существу, была совершенно излишней в ее письме.

Дата добавления: 2015-08-02