повесть 2 страница

Старушка с четвертого этажа больше всего напоминала тот одуванчик. Она никак не могла понять, чего я хочу и, наконец, пригрозила милицией. Пришлось кубарем спускаться вниз, потом опять подниматься, но уже с коляской и ее хозяйкой.

Старушка очень обрадовалась, что я не вор, открыла балкон, и даже привязала меня за руку бельевым шнурком. Шнурок я в темноте сбросил, перебрался через перила и, перехватив­шись за основание прутьев, стал нащупывать ногами решет­ку нижнего балкона. Встать удалось только на цыпочки. И тут снизу послышались женские голоса:

-- Смотри, к эстонке уже по ночам лазят, дня ей
мало.

-- Она не эстонка, а латышка.

- Мне все равно, хоть папуаска. Лазят же.
Женщины намеренно громко засмеялись.

- Молодой человек, - это уже мне, - Вам, наверное,
неудобно так висеть? - опять - ненатуральный
хохот.

Висеть было действительно неудобно. А от того, что я услышал, стало тошно. Я размахнулся ногами и, рискуя выбить окно, прыгнул на балкон.

Приземление прошло удачно, не считая разбитой ко­ленки. После драки я о ней забыл, а тут чуть не взвыл от боли.

Через минуту я открыл дверь изнутри. Они стояли втроем на площадке. Старушка суетилась, помогая заносить коляску. Она назвала женщину по имени - Илга.

Девочка расплакалась. Мать отдала ее мне, а сама по­бежала на кухню. Мне нравилось, как она принимает мою помощь. Очень естественно и сдержанно.

Девочка на руках быстро успокоилась, сидела и тере­била меня за ухо. Когда она дотрагивалась до меня, казалось кто-то проводит по лицу шелковой тряпочкой. Меня опять, как тогда во сне, захлестнула волна нежности.

Илга вышла из кухни и взяла девочку. Настала пора ухо­дить. А остаться так хотелось!

Надо бы завести разговор, но слова все куда-то поде­вались. А с другой стороны, начни я клеиться, и она поставит меня на одну ступень с Сержем. И потом, я считаю - мужиком надо оставаться даже, когда тебе этого очень не хочется.

Хотя многим кажется, что быть мужиком в такой си­туации - значит поступать совсем наоборот.

-- Мне пора, - я решился.

-- Спасибо. Не знаю, что бы я делала без вас.

Я, на секунду замешкавшись, пошел к выходу. Но тут взгляд зацепился за знакомый предмет. На подоконнике стоял точно такой же цветочный горшок, как у Сашки на балконе. Эти горшки двойные, снаружи глина, а внутри что-то вроде стеклянной колбы.

-- Извините, откуда у вас это?

-- Вам приходилось видеть такие горшки?

-- Да, и совсем недавно. Там, где я поливаю цветы много
таких.

-- Тогда я вам расскажу. Только не принимайте меня за
сумасшедшую. Это случилось два месяца назад...

Два месяца назад у нее тяжело заболела дочь. Менингит. Девочка умирала. В больнице матери сказали, что наде­яться в таких случаях приходится только на чудо.

Она возвращалась из больницы и присела на скамейке на бульваре. Она плохо помнит, что с ней тогда происходило. Мысли путались от горя, усталости и бессонницы.

Она, кажется, заплакала тогда на скамейке. Сколько плакала не знает, но когда огляделась, рядом сидел молодой человек. Он спросил, что случилось. Не может ли чем помочь?

Она никогда бы не заговорила с незнакомым на улице. Но у этого было очень доброе лицо. Некрасивое, но доброе.

Она рассказала. И тогда молодой человек сказал, что может помочь. Попросил подождать и скоро вернулся с цвет­ком в руках.

Он объяснил, что надо приготовить настой из листьев, а цветок поставить в изголовье ребенка.

Во время рассказа у нее изменилось лицо. Я предста­вил, как она без криков и слез забрала умирающего ребенка

из реанимации, почти не веря в чудо, но готовая сделать что угодно, лишь бы вдохнуть жизнь в полумертвое тельце.

- Раньше я, наверное, посмеялась бы над таким лечением, но когда у тебя умирает ребенок, хватаешься за любую возможность.

Пока Илга говорила, девочка уснула. Она отнесла ее в другую комнату, вернулась и стала рассказывать дальше:

-- Через неделю Марта поправилась. Когда я ее принесла из больницы, она была без сознания.

Лекарство прихо­дилось капать из пипетки. Кожа синяя, губы серые. Когда дали лекарство в первый раз - порозовели губы, через час - щеки. Только у ушек остались синие пятна.

- Когда она совсем поправилась, я стала вспоминать, но ничего в памяти от того человека не осталось. Он просто отдал мне цветок и ушел.

Я потом раз видела его на бульваре, окликнула, но он меня не узнал, или не захотел узнать. Есть люди, которые не любят, когда их благодарят. А цветок завял, как только вы­здоровела Марта.

Она замолчала. И тогда я сказал:

- У меня есть друг. Его дом как раз напротив вашей
скамейки. Это к нему я хожу поливать цветы. Такие горшки
я видел у него на балконе, и цветы в них странные.

- Бутон похож на человеческую голову?
-Да.

- Передайте ему, пожалуйста, что мы с папой ему
очень благодарны. Нет, не так... - она замешкалась, подбирая
слова, - Передайте, что мы ему обязаны всем.

Я сказал, что, конечно, передам. И тут черт дернул попросить у нее этот горшок. Лучше бы я этого не делал. Было мучительно смотреть, как она ищет выход из положе­ния.

Я тут же отказался от своей просьбы. Она сказала, что если горшок нужен хозяину, она, конечно, вернет, а я не та­кой идиот, чтобы в самом деле спрашивать Сашку. Да и зачем он ему. На балконе еще полсотни таких.

Теперь точно надо было уходить. Напоследок я не удержался и спросил, можно ли прийти как-нибудь еще. Она только покачала головой:

- У вас какие-то странные люди. Обо мне все время ходят разговоры. Вот сейчас вас кто-нибудь увидит и разго­воров прибавится.

Я, кажется, заставил ее сказать то, что говорить она совсем не хотела. Но теперь стало понятно, почему она все время сидит на бульваре. Наверное, ей не сладко приходится - город чужой, знакомых нет, все на тебя пялятся и такие, как Серж, пристают.

Я ушел, больше ни о чем не спрашивая. Раз она каж­дый день сидит на бульваре, буду приходить туда. Гулять там мне никто не запретит.

Глава II

У меня неплохая семья. Что называется - теплый дом. Мне не скучно с моими. Они меня не гнобят. И запретов никаких нет. Или это только "изнутри" так выглядит? Мо­жет другим моя жизнь покажется пресной? Но я люблю при­ходить домой.

В тот вечер дома царило оживление. Вернулся из ко­мандировки отец.

Его возвращение всегда праздник. Так выражается матушка, и церемонно подает ужин в комнате, а не на кухне.

Мать часто упрекает отца за самоустранение от моего воспитания, а тот только смеется, мол, когда надо будет, я сам к нему приду, а по пустякам нечего к человеку приста­вать.

Я как раз об этом его изречении вспоминал, когда шел домой. После рассказа Илги все еще больше перепуталось. Если принять все за истину, а не за игру усталого воображения, получалось, что цветы могут как-то влиять на происходящее.

Определенно, надо было поговорить с отцом. Пусть даже этот разговор будет выглядеть как крик о помощи с моей стороны. Да какой там крик! Просто посоветоваться.

Для начала стоило прощупать почву: узнать, как он относится к цветам и к женщинам на бульваре.

Матушка соорудила шикарный стол. Отец ужинал, я тут же к нему присоединился.

-- Привет, папа, а мы тебя еще на той неделе ждали.

-- Задержали с документацией.

-- В море, наверное, купался? Юг все-таки.

-- Купаться было некогда. А вот ты, как будто, время
зря не терял? Мать говорит, совсем дома не бываешь.

-- Так ведь - каникулы - каждый день дорог.

-- Да я не против. Только ты ей хоть иногда помогай,
когда меня нет.

У отца интересная манера говорить, он даже когда морали читает, предельно корректен. Разговаривает, будто перед ним глубоко уважаемый оппонент, а не его сын-сопляк, которого надо уму разуму учить.

- Она тебя просила журналы разобрать, а ты как
шальной из дома умчался.

Надо было срочно придумать что-то правдоподобное. До оглашения правды я еще не дорос. Но отец, не дожидаясь ответа, продолжал:

-- Ты поздно приходишь. Только не пойми мои слова
как упрек, просто матери трудно привыкнуть к тому, что ты
уже вырос.

-- Сашка уехал. Просил у него цветы поливать. Это я у
него... - я покосился на отца. Тот смотрел совершенно серьезно, и никакой родительской иронии в глазах не было. И я решился:

-- У него на балконе есть цветок, который поворачивается, когда к нему подходишь. Сегодня, ко­гда я журналы перебирал, нашел там картинку с точно та­ким же цветком. Он в Южной Америке растет.

Отец перестал жевать и посмотрел на меня озадаченно. Не понял, должно быть, серьезно я это или голову ему морочу. Я принес из своей комнаты и положил перед ним листок из журнала.

Он быстро пробежал глазами текст.

-- Продолжение не нашел?

-- Нет. Это все, что было.

-- Ну и что? У каждого растения есть масса подвидов.
Что-то подобное ты и встретил.

Отец вновь принялся за еду, но смотрел не в тарелку, а мимо, потом спросил:

- Это не тот Сашка, который делал расчеты для мастерской Славина?

Я кивнул.

-- Как он в смысле... психики? Я слышал - слегка не в
себе?

-- От кого слышал?

-- От твоего приятеля Сергея. Он меня как-то уверял,
что у этого парня типичная шизофрения с галлюцинациями.

-- У кого?

-- У Саши.

-- Сержа самого глюки посещают. Подонок.

-- Ты с ним поссорился?

-- Я ему по физиономии нахлопал.

-- Из-за Сашки?

-- Нет, по другому поводу.

-- Ну, тогда, из-за женщины. Или я не прав?

Я моргал, соображая, как лучше ответить, а отец тем временем продолжал:

-- Что за женщина, если не секрет? - спрашивал без
всякого нажима, но трогать сейчас ее имя мне не хотелось. И я сказал, мол, просто незнакомая женщина сидела на бульваре, а Серж полез.

- Это твое дело..., - отец хотел еще что-то добавить, но тут вошла мать, и разговор перекинулся на домашние дела.

Вскоре я ушел к себе в комнату, но на месте не сиделось. Я прислушался к происходящему в большой комнате. Отец набирал номер. Телефонный диск тоненько подвизгивал.

- Здравствуйте. Беляев беспокоит. Можно Александра
Степановича. Ах, это и есть Александр Степанович? Ну, привет, старик.

Я уже приготовился терпеливо ждать конца разговора, когда сообразил, кому он звонит. АС или академик Звонарев - друг детства моего отца. Но это не главное. Главное, что он - ботаник и еще читает какие-то лекции по растительной фармакологии. Так что я очень внимательно стал прислуши­ваться к их разговору.

- Так вот, оный Беляев интересуется, ты почему, дед,
не звонишь? Раз уж приехал, мог бы и отчитаться о послед­
нем симпозиуме. Я, конечно, все понимаю - съезды, конгрессы, дискуссии... что там еще у тебя было? Где уж вспоминать про нас, грешных?

Академик, похоже, обложил отца за этот балаган. Дальше пошел обычный разговор. Я перебрался в комнату. Отец отвечал, а сам все посматривал в мою сторону.

Когда кончились новости, отец сказал, что ему, конеч­но, не все равно, как поживает академик, но звонит он со­вершенно по другому поводу. Вот отпрыск озадачил вопросом о некоем Прево. Не подскажет ли мировая ботаническая знаменитость, кто такой этот Прево, если сам, конечно, знает.

Отец внимательно слушал объяснения, потом они дого­ворились о встрече, и разговор закончился.

-- Что он говорит?

-- Что твой Прево не совсем ботаник. Скорее авантюрист от науки.

-- А фотография цветка?

-- Фотография вообще не документ. Тут не все
ясно с самим Прево. Шура говорит, что тот дважды побывал
в Амазонии. Второй раз явился туда с вооруженной группой.
Звонареву попадалась статейка в западной бо­танической прессе. В статье упоминалось, что во второе свое посещение Прево перестре­лял-таки племя и выкопал свой цветок. Однако удирать с кон­тинента ему пришлось еще быстрее, чем в первый раз. В столице его объявили государственным преступником. Был даже выслан отряд для его поимки. Но до океана он добрался. Там нанял шхуну, а вот до островов не дотянул. Еще в пути по сельве его спутники начали умирать. У болезни были странные симпто­мы: в сельве европеец быстро устает, а тут группа шла практически без воды и пищи. Даже без сна. Отряд карабинеров за ними не угонялся. А потом они стали умирать на ходу. К побе­режью дошли четверо.

На шхуне скончались еще трое. Прево остался один. Это он рассказал капитану, как погибли его спутники. Потом он выбросил за борт какой-то ящик. Ему стало чуть лучше, но на другой день он все равно скончался.

На острове капитан сдал трупы администрации. В каю­те при обыске не нашли ничего, кроме пустых стеклянных банок.

Это все, что знает Шура.

Рассказывая, отец поднялся и начал ходить из угла в угол. А я сидел и все пытался связать Сашкин балкон со злополучным ботаником.

-- Если он выбросил за борт контейнер с цветами, мог
предполагать, наверное, что именно они вызывают болезнь?

-- Не забывай, что индейцы много лет прожили рядом с
цветами, и беды ни с кем не случилось.

Довод был, конечно, веский. Но даже если и предпо­ложить, что Прево выбросил контейнер, каким невероятным пу­тем мог он попасть к Сашке?

Так ни до чего не договорившись, мы разошлись по своим комнатам.

Утром меня поднял с постели телефонный звонок. Зво­нил АС.

-- Здравствуй, Андрюша. Сколько мы не виделись? Ты
уже совсем взрослый стал. Голос мужской. Не женился? А
моя Ленка мне внука подарила. Отец дома?

Я сказал, что отец уже ушел на работу.

-- Он мне вчера звонил и спрашивал про одного ботаника.

-- Я в курсе.

-- Так вот. Я вспомнил, у нас им тоже интересовался
один человек. Отец его должен помнить. Он когда-то жил в
нашем городе и даже учился вместе с нами. Он биолог.
Фамилия Горчаков. Он еще любил намекать, что из тех Горчаковых.

-- В самом деле из тех?

-- Нет. Потом он уехал. Здесь у него остался сын. О Горчакове ничего не было слышно лет десять. Но недавно мне попалась статья о растительной биоэнергетике. Написано довольно толко­во. Это была его статья. В ней фигурировало имя Прево и при­водился пример с его цветами, причем, с такими подробностями, ка­кие раньше нигде не упоминались. Например: эти цветы
могут долго находится в герметично закрытой камере без
воды и воздуха. Больше, насколько я помню, упоминаний об
этих цветах нигде нет.

Тут он спохватился:

-- Слушай, я тебя совсем заговорил. Все, заканчиваю.
Ты передай отцу, если его это так интересует, пусть разыщет Горчакова и поспрашивает его, а заодно набьет ему фи­зиономию.

-- За что?

-- Он знает, за что.

-- Какая-нибудь старая история?

- Отец, если захочет, расскажет.
Он попрощался и повесил трубку.

Сквозняк тихо шевелил шторы. Я стоял посреди ком­наты, поеживаясь. Мысли спросонок не хотели вставать по местам. Наконец, они выстроились в нелепо-фантастический ряд: Сашка, цветы, Амазония, "князь" Горчаков, контейнер, выздоровевшая Марта. Но ряд этот был настолько неодноро­ден, а связь явлений в нем так зыбка, что я опять все мыс­ленно перемешал.

В голову пришла здравая мысль - плюнуть на все это, пока не свихнулся. Но плевать было уже поздно. Слишком круто затянуло меня в эту историю.

Надо было отключиться и подумать о чем-нибудь дру­гом. Но о другом, для меня теперь значило - о ней.

Я стал вспоминать вчерашний вечер. Как она рассказывала о болезни дочери, как испугалась, что заберу останки цветка.

Я так ушел в свои мысли, что даже музыку забыл врубить. Так и сидел в утренней тишине квартиры.

Мысль, обежав по кругу, вернулась в исходную точку - к цветам. Их пора было поливать.

Сегодня не обязанность гнала меня туда. Просто хотелось еще раз побывать в атмосфере этой квартиры. Вспоминалась обезьянка. А может, Сашка вмонтировал в окно экран, который включается, когда заходишь в комнату? И цветы тут ни при чем.

Через час я уже шагал к Сашкиному дому, решив не фантазировать, а разобраться во всем на месте.

Дверь в квартиру оказалась приоткрыта. Я решил, что хозяин вернулся раньше времени, и без стука ввалился в прихожую.

Сашки не было, а посреди комнаты стоял высокий незнакомый мужчина с безобразным, будто стертым лицом.

В комнате все изменилось: горшки с цветами были сдвинуты к балкону, некоторые перевернулись, разбились. Земля и уже подвявшие стебли валялись по всему полу.

Стоявший ко мне спиной мужчина, начал по прямой пересекать комнату. Он шел медленно, сильно заваливаясь на левый бок. Непонятно, как ему вообще удавалось держать равновесие. Дойдя до противоположной стены, он обернулся, и тут увидел меня.

-- Что нужно? - голос доносился как из-под
подушки. До меня дошло, что у него с лицом - все пространство от глаз до подбородка занимала плотно прилегающая маска.

-- Это я должен спросить, что вы тут делаете и почему
в квартире такой разгром?

Мужчина двинулся ко мне, дошел до середины комнаты и тут, будто оттолкнувшись от упругой поверхности, бросился на меня.

В нос мне ударила струя резкого тошнотворного запаха. Руки и ноги сразу ста­ли ватными.

Уже падая на пол, я увидел, как страшная сила толк­нула его в спину, и он мимо меня пролетел головой вниз на лестничную площадку. Последнее, что я услышал - грохот входной двери.

Сознание уходило. Было ощущение, что меня перево­рачивает в воздухе. Тело стало легким, и наступила полная темнота.

Пролежал я недолго. Так, во всяком случае, показа­лось. Руки и ноги одеревенели, но голова была ясной. Во рту сохранялся привкус солоноватой горечи.

Кое-как я добрался до зеркала, но то, что там увидел, до такой степени не походило на Андрея Беляева, что я в первую минуту не связал изображение с собой.

Из рамы на меня смотрела отечная физиономия с со­вершенно заплывшими глазами. По верхней губе и подбород­ку тянулись черные полосы. Потрогал - больно. Язык сильно распух и с трудом помещался во рту. Он тоже был черный. Полосы походили на химический ожог.

Я дошел до дивана в спальне и рухнул. Сил двигаться дальше не было.

Полежав немного, я почувствовал, как меня что-то стаскивает с дивана. Сопротивляться было бесполезно. Под­чиняясь тащившей меня силе и даже помогая ей, я кое-как добрался до балкона, да там и остался, свесив голову за по­рог. И тут наступило ровное глубокое забытье. Я заснул, как у себя на тахте.

А проснулся около полудня совершенно здоровым. Сна­чала было ощущение, только что приснившегося кошмара. Оно быстро прошло, и картина всего происшедшего встала перед глазами.

Я кинулся к зеркалу. Лицо - как лицо, бледное немного. От ожогов даже следа не осталось.

Так что же тут случилось? Или опять галлюцинация?

Нет уж, черта с два! Никогда такого со мной не бывало. И на этот раз все происходило в реальной жизни, а не в мо­ем воображении. Но сомнения все-таки остались.

Весь в сомнениях я занялся комнатой: поставил на место горшки и под­ставки с кашпо, собрал черепки.

В самом углу стоял металлический ящик. Заглядывать раньше в него не приходилось. На дне вперемешку лежали старые цветочные горшки, остатки растений, земля. Я бросил туда мусор и стал рассматривать ящик внимательнее. Он был очень крепко спаян. На стенке сохранились остатки клепки, напоминающие латинские буквы. Я сумел разобрать только "Ма..." - дальше непонятно.

Какого только добра не натаскал Сашка к себе домой!

Поливка цветов не заняла много времени. Уже закан­чивая, я сообразил, что сегодня не чувствую дурноты. За ок­ном, кстати, покачивались тополя и никаких пальм и обезьян.

Балконные цветы опять протянули ко мне бутоны. Они не казались больше такими отвратительными, скорее напо­минали нераскрывшуюся розу.

Закончив все, я пошел в спальню, надо было обдумать сложившееся положение. Похоже, меня сегодня утром хотели убить.

И спасли меня цветы. Не знаю откуда, но была такая уверенность. Я вспомнил, как тащило по полу того мужи­ка - даже маска с лица съехала.

Все это было невероятно. Чем больше я над этим думал, тем больше запутывался. Оставалось, дождаться Саш­ки и с ним выяснить все до конца. Или он сам ничего не знает про свои цветы - вот и сует ключи кому ни попадя?

Знает! Цветок для Марты принес он.

Пора было уходить. На прощание я заглянул в зеркало. В нем отразилась вполне благополучная физиономия. Скажи кому, что три часа назад я весь был в ожогах - не поверит.

На улице стояла жара. Илга с дочерью еще не вышла, так что прогулка по бульвару сразу стала бессмысленной. Идти вообще никуда не хотелось.

Наконец, из всех возможных вариантов я выбрал пляж, забрался там на свое любимое место у кустов тальни­ка, улегся в тени и незаметно задремал.

Из дремы вывел знакомый голос. Я как-то забыл, что обладатель этого голоса тоже любит загорать на этом месте.

Сразу за кустом расположилась компания из трех де­вушек. В центре между ними развалился Серж.

Хорошо хоть лицо у меня было закрыто футболкой. Он меня не узнал, - вел себя совершенно спокойно.

Я осторожно перевернулся на живот и уткнул голову в согнутые руки, так, чтобы видеть одним глазом своих соседей.

Понаблюдав немного за ними и отметив, что в мою сторону никто не смотрит, я уже собрался незаметно уйти, когда услышал такое, что пойди сейчас снег, - остался бы.

Сергей рассказывал своим девушкам, что у него сего­дня назначена встреча с одним профессором. Фамилия профессора, между прочим, Горчаков.

- Он старый друг моего папаши, - небрежным тоном сообщил Серж, - часто приезжает в наш город.

-- Чем он занимается? - спросила одна из девиц.

-- Биология и проблемы магнетизма.

-- Биомагнетизм - это что-то о притяжении между биологическими объектами?

-- Молодец Ларочка - это именно притяжение. Так вот,
Горчаков интересуется одним парнем из нашего университета. Парень - типичный шизик с математическим уклоном. Я его знаю, но он сейчас уехал. Горчаков просил ему кое-что передать. Грех отказывать престарелому профессору в такой мелочи.

-- Ну, допустим, не такой уж он престарелый, - сказала
тоненькая рыжая девушка. Она сидела ко мне спиной, и спина эта как горохом была усеяна веснушками.

-- У нас он тоже бывает в свои приезды, все к отцу
подъезжает. Просит материалы для своей книги.

-- Судя по тому, как ты одеваешься, у твоего папаши
снега зимой не выпросишь, - вступила в разговор двухцветная блондинка.

Я ее встречал раньше. Ее отец работал экспедитором на международных перевозках. Но она никогда не уточняла, говорила просто, что он служит в международном отделе.

- Конечно, подарить машину папа мне не может, он
простой врач, а не вагонный сторож, - дала сдачи Ларочка.

Запахло скандалом. У этих девочек из торговокоммунального полусвета никогда не знаешь, пойдут в ход кула­ки, или дело ограничится плевками в лицо.

Чтобы утихомирить своих красавиц, Серж потащил их купаться. Я подождал, когда они отплывут подальше, быстро окунулся и лег на прежнее место.

Компания скоро вернулась, но не было мира под оли­вами. Девочки продолжали тихо переругиваться. Сергей от них отвернулся и заговорил с третьей подругой. Профиль у нее был классический, но все портил безвольно-капризный подбородок. Зато в ушах - настоящие бриллианты. При каждом движении головы они нестерпимо вспыхивали.

Горчаковская тема была, похоже, исчерпана - можно уходить. Но тут Серж задал вопрос, от которого меня чуть не подбросило. Он спросил у девушки с бриллиантами, что это за латышка поселилась в их доме.

-- Что, Сереженька, и до тебя дошла весть о прекрасной
незнакомке? - сказано это было таким тоном, что незнакомка,
наверное, икнула на том конце города.

-- Да, дошла. Говорят - одинокая, веселая и достаточно
свободная женщина поселилась у вас. Тут отреагировать
должен каждый уважающий себя мужчина.

-- Да бросьте вы, - резко сказала Ларочка, - она порядочная женщина. У нее недавно болел ребенок, так она вообще с ума сошла. Забрала ребенка из реанимации, а он каким-то чудом выжил.

-- Вот на радостях и развлекается, - перебила ее
двухцветная.

-- И разговоры про нее зря идут. Это дура бухгалтерша
из ЖЭКа плетет невесть что. Мужа своего ревнует ко всем
подряд, а тут увидела, что он женщине помог коляску занести.

-- Разговоры разговорами, а я сама вчера видела, как к
ней ночью в окно мужик лез. Только зачем жизнью рисковать, если она и в дверь пустит?

- А может он романтик? - предположила дылда с
бриллиантами.

Лара встала, ни слово не говоря, собрала свои вещи и пошла от них. Оставшиеся даже опешили в первый момент. Но не на долго. Ей тут же основательно перемыли косточки.

Они еще потрепались маленько, потом Сергей заявил, что сейчас искупается в последний раз и поедет к профессо­ру. Девицы запросились вместе с ним. Он долго ломался, я уже подумал, что он все наврал, но, наконец, он согласился, сказав, что предварительно позвонит. Когда он достал записную книжку, девушки перемигнувшись за его спиной, кинулись на него сзади и потащили купаться.

Они поплыли от берега, а я, подхватив ру­башку и джинсы, двинулся с пляжа, предварительно загля­нув в записную книжку Сергея.

Дома, против ожидания, никого не было. Телефон раз­рывался междугородними звонками.

Сашка несколько раз проорал мне в ухо свое "Алло", пока до него дошло, что нас уже соединили. Голос у него был встревоженный:

- Что случилось у меня дома? - спросил он без всякого
вступления.

Надо бы его успокоить, только я сам волновался не меньше.

-- Я сегодня пошел поливать цветы, а там какой-то мужик поперек комнаты ходит и перевернуто все... - трудно было объяснять, что произошло дальше, и я замолчал.

-- Ты первый раз туда ходил?

-- Нет. Третий. В первый раз я ушел через балкон.
Сашка только хмыкнул.

-- А во второй?

-- Я там обезьянку видел.

-- Сегодня, что произошло у тебя с этим мужиком? -
Откуда, интересно, ему известно, что там вообще что-то происходило?

-- Он меня вроде ударил. Я точно не помню. Потом два
часа отлеживался.

-- На балконе?

- Нет. Не дополз, только голову высунул.

На том конце провода на долго замолчали, а у меня скопилось столько вопросов, что я не знал, с чего начать и начал, естественно, с конца. Спросил, когда Сашка возвращается.

-- Не знаю... боюсь. Слушай, ты туда больше не ходи. Не
надо там ничего больше делать, - он опять замолчал, наверное, решался - говорить дальше или нет.

-- Сашка, а зачем ты всем свои ключи даешь?

- Надо так... приеду, постараюсь все тебе объяснить.
Только ты туда больше не ходи.

-- Может, там новый замок поставить?

-- Нет, не надо. Обещай мне там больше не появляться.

Я молчал, пока Сашка не забеспокоился, что нас разъ­единили. Он опять несколько раз проорал "алло". Я от­кликнулся:

- Обещать не буду, но без крайней нужды туда
не полезу.

Сашка, не прощаясь, повесил трубку, или у него монетки кончились.

В коридоре стукнула входная дверь, послышались го­лоса родителей. В комнату они вошли, продолжая говорить. Они ужинали у Звонарева и сейчас выглядели беззаботными и совсем молодыми.

Жалко нарушать такую идиллию, но откладывать разговор с отцом я не мог.

-- Вы от АСа идете?

-- Да, отрок, мы были на встрече с собственной юностью. И не пяль на меня глаза, через двадцать лет сам все поймешь.

-- Звонарев искал тебя сегодня утром, - надо было на­
вести разговор на Горчакова.

-- Он говорил. И, кстати, спрашивал, чего мы так
прицепились к этому Прево. К нему имеет отношение, вдобавок, один подонок. Я толком ничего ему ответить не мог. Ты ведь чего-то не договариваешь. Я не прав?

-- Понимаешь, пап, мне самому надо во всем разобраться, - ой как не хотелось говорить отцу правду, а с другой стороны, хитрить было противно.

-- Отрок, ты сильно переменился за последнее время

Детство что ли с тебя слетело. Как последний осенний листок. Держится на ветке, а пролетит ветерок, и нет его. Вот я и думаю, чем это так на тебя подуло? И ветерок похоже крепкий - больно быстро пошли перемены.

Мне показалось, что отец шуткой прикрывает тревогу.

-- Пап, я тебе постараюсь все потом объяснить. Пока
сам разобраться не могу.

-- Сейчас не хочешь попробовать?

-- Не проси. Скажи лучше, кто такой Горчаков?

-- Что именно тебя интересует?

-- Ну, например, он занимался цветком Прево и раскопал данные, которыми сам ботаник не располагал.

-- Горчаков - подонок.

-- В каком смысле?

- Во всех смыслах, - отец закурил и начал ходить из угла в угол.

Мать заглянула из кухни, поинтересовалась, что у нас происходит. Он спросил, помнит ли она Горчакова.

-- Конечно, помню. Он учился у нас в университете,
на два курса старше меня. Такой был красавец с ту­манным взором. После окончания остался в аспирантуре. Мне он всегда казался каким-то поверхностным. Потом у него
вышел скандал на кафедре. Тогда как раз Андрей родился, я
сидела дома и подробностей не знаю.

Дата добавления: 2015-08-10