Глава шестнадцатая. Три подхода к миру: рузвельт, Сталин и черчилль во время Второй Мировой войны 34 страница

Эти разногласия были весьма сходны с теми, с которыми Вильсон сталкивался в 1915 — 1919 годах, когда он наделил изоляционистскую страну ролью мирового масштаба; с которыми встретился Рузвельт в 1939 — 1941 годах, когда привел Америку к выступлению на стороне Великобритании; и с которыми вынужден был сражаться Трумэн в 1946 — 1949 годах, когда формировал облик «холодной войны».

Различием основополагающего характера было то, что эти споры шли в самый разгар неурядиц во Вьетнаме, а затем сразу же последовал «уотергейт». В американской системе управления единственной фигурой, избираемой в общенациональном масштабе, является президент; он также является единственной инстанцией, определяющей общенациональные цели и задачи. Прочие институты могут высказывать свои суждения по вопросам внешней политики, но только президент обладает возможностью проводить эту политику в жизнь в течение продолжительного отрезка времени. Конгресс, как законодательный орган, имеет тенденцию дробить проблемы на ряд индивидуальных решений, которые он затем постарается претворить на практике посредством взаимных компромиссов. Средства массовой информации могут рекомендовать курс, но они не в состоянии иметь дело с нюансами повседневной деятельности. Однако сущность внешней политики как раз и заключается в том, чтобы суметь извлечь все из нюансов ради достижения долгосрочных целей. Таким образом, прокладка курса на карте возлагается на президента. И хотя прочие институты могут его корректировать или даже препятствовать его осуществлению, не в их силах предложить вразумительную альтернативу.

Все крупные прорывы в американской внешней политике явились результатом взаимодействия сильного президента с прочими американскими институтами. Президент выступает в роли просветителя, чье моральное провидение обрисовывает рамки дебатов. Если бы не «уотергейт», Никсон, возможно, сумел бы превратить весьма осязаемые внешнеполитические успехи первого срока пребывания на президентском посту в постоянные рабочие принципы — примерно так же, как Франклин Делано Рузвельт создал, а затем консолидировал новый подход к вопросам американской внутренней политики, а Трумэн и Ачесон начертали курс политики «сдерживания».

Но способность Никсона вести людей за собой рухнула в результате «уотергейта». Здесь не место вникать в эту трагедию; для целей данного изложения достаточно подчеркнуть, что «уотергейт» лишил Никсона морального авторитета, существенно необходимого для исполнения функций просветителя, чего требовала его политика. Что касается повседневных вопросов, то президент до конца своего пребывания на посту продолжал действовать решительно и проницательно. Но что касается спорных проблем долгосрочного или концептуального порядка, президент по-прежнему мог ставить проблемы фундаментального характера, но не имел уже достаточных сил для их разрешения. А там, где нет балансира в обличье сильного президента, — каждая из соперничающих группировок способна доводить свою конкретную точку зрения до абсурда. Таким образом, значительная часть 70-х годов превратилась в период углубления конфликтов по поводу предыдущих крупных американских инициатив, — но в отсутствие синтеза, который в другие периоды формирования так способствовал всем американским прорывам.

Новый подход Никсона к вопросам внешней политики бросал вызов американской исключительности, в том числе ее императивному требованию, чтобы политика базировалась на утверждении непреходящих ценностей. Этот вызов со стороны Америки, как он представлялся Никсону и его советникам, заключался в том, чтобы приспособить эти традиционные истины к новой международной обстановке. Американский внутриполитический опыт привел к толкованию международного порядка как изначального воплощения добра, а дипломатии — как выражения доброй воли и готовности к компромиссу. При таком порядке вещей враждебные действия воспринимались как аберрация. С другой стороны, внешняя политика Никсона исходила из понимания того, что реальный мир исполнен противоположных устремлений и что каждая нация влекома собственным интересом, а не абстрактной и якобы вечно существующей доброй волей. Короче говоря, этот мир может быть управляем, но над ним нельзя господствовать и от него нельзя абстрагироваться. В подобном мире не бывает ясно обозначенного пункта назначения, а решение одной проблемы скорее всего превращается в пропуск по направлению к другой.

Такого рода мир предопределяет внешнюю политику, ориентированную на сохранение силы, а также на спасение. Традиционные американские ценности, в отличие от вильсоновской эпохи, более не могут служить путеводной нитью при сиюминутных конкретных решениях. Вместе с тем они по-прежнему необходимы для сбережения внутренней силы Америки, чтобы можно было пройти через все сомнения к миру, который, как все надеются, будет лучше, чем раньше, но никогда не приобретет законченности.

Никсон и его советники не видели противоречия в том, чтобы относиться к коммунистическому миру одновременно и как к оппоненту, и как к сотрудничающей стороне: оппоненту в фундаментально-идеологическом смысле и в связи с необходимостью предотвратить нарушение коммунизмом глобального равновесия сил; сотрудничающей стороне в том смысле, чтобы воспрепятствовать превращению идеологического конфликта в ядерную войну. И все же, пройдя до конца эмоциональный путь освобождения Америки от иллюзий относительно Вьетнама, многие американцы в очередной раз стали искать утешения не в расчете национальных интересов, а в нравственно-идеальных обязательствах.

Поскольку президентская власть не имела моральной убедительности, многие из тех, кто был взращен на традиционном подходе к американской внешней политике — как в либеральном, так и в консервативном лагере, — объединили усилия в противостоянии новаторскому подходу Никсона. Либералы поступали так, потому что считали появившийся упор на национальные интересы аморальным, консерваторы — потому, что они были более привержены идеологическому состязанию с Москвой, чем геополитическому.

Американское мышление применительно к внешней политике было сформировано либеральными идеями со времен Вудро Вильсона, но вот приверженцев никсоновского стиля дипломатии налицо еще не имелось. Никсон не придерживался прагматического подхода к каждому случаю в отдельности, предпочтительного для специалистов в области внешней политики и юристов, внесших столь значительный вклад в формирование американских либеральных взглядов на внешнюю политику и международные отношения. Не считал он своими и вильсонианские концепции коллективной безопасности, правового разрешения споров и исключительное внимание к вопросам разоружения, как единственному или, в лучшем случае, основному пути к международному порядку. В результате либералы обнаружили, что очутились в неудобной и запутанной ситуации: дипломатические результаты, одобряемые ими по существу, как, например, ослабление напряженности с Советским Союзом или сближение с Китаем, проистекали из принципов, воспринимаемых как проклятие вильсонианской традицией, таких, как упор на национальные интересы и равновесие сил. Даже когда администрация Никсона с успехом проводила политику, проистекавшую из вильсонианских идей, как, например, в пользу роста эмиграции из Советского Союза, тенденция добиваться этих целей посредством тайной дипломатии не устраивала приверженцев исторического направления американской внешней политики.

Для консерваторов стратегия Никсона рассматривать Советский Союз как геополитический феномен была незнакома и чужда. Огромное большинство этих людей расценивало конфликт с коммунизмом, как чисто идеологический. Убежденные в американской неуязвимости перед лицом геополитических вызовов, они воспринимали вопросы, встающие на передовых линиях сдерживания, как маргинальные и имеющие чересчур тесную связь с традиционным соперничеством европейских держав, а потому в целом не являющиеся предметом их забот и, в общем, с их точки зрения, не очень-то достойные рассмотрения. Они еще во времена администрации Джонсона отказались от Вьетнама, полагая его уходом в сторону от основного направления борьбы — а не критически важным ее компонентом, как считал Никсон. Будучи моральными абсолютистами, они совершенно не верили в переговоры с Советским Союзом, рассматривая компромисс как отступление. Консервативное крыло республиканской партии еще готово было со скрежетом зубовным согласиться на сближение с Китаем, видя в этом вклад в дело расшатывания моральной самоуверенности Москвы и тактически необходимый ход в процессе ухода Америки из Вьетнама. Но они испытывали серьезнейшие сомнения в отношении переговоров с Москвой и считали в наибольшей степени приемлемым для себя изначальный подход Ачесона и Даллеса, суть которого состояла в ожидании краха коммунизма и одновременном пребывании на позиции силы. Консерваторы относились к широкомасштабным переговорам по военно-политическим вопросам, как к забвению моральных принципов.

К представителям традиционно-консервативного направления постепенно присоединялись добровольцы из совершенно неожиданного лагеря: крайне антикоммунистически настроенных либералов-демократов, отделившихся от собственной партии, поскольку там взяло верх радикальное крыло. Выдвижение на президентские выборы 1972 года кандидатуры Макговерна довело крушение иллюзий у этих доморощенных неоконсерваторов до предела, а на Ближнем Востоке война 1973 года предоставила им первую возможность связно заявить о своих внешнеполитических взглядах в общенациональном масштабе.

Будучи сознательными и убежденными антикоммунистами, эти неоконсерваторы теоретически должны были бы стать моральной опорой администрации, которая настоятельно утверждала свои принципы по Вьетнаму, в основном чтобы поддержать претензии Америки на то, что именно она является главным бастионом антикоммунизма. Однако, как и сами консерваторы, неоконсерваторы были более озабочены вопросами идеологии, чем геополитики. Наиболее влиятельные из их рядов были страстными противниками Вьетнамской войны. И они перенесли при переходе в новый лагерь все свои предубеждения против Никсона, при этом ни во что не ставя всю его преисполненную горечи борьбу за почетный мир. А поскольку они не любили Никсона и не доверяли ему, то опасались, что он способен пожертвовать жизненно важными интересами страны, лишь бы удержаться на президентском посту.

Деликатное обращение Белого дома с правительственно-бюрократическим истэблишментом еще более усложняло положение дел. Во время первого срока пребывания на посту президента Никсон перенес значительную часть дипломатической деятельности непосредственно в Белый дом, как он и обещал во время предвыборной кампании. Как только советские руководители сообразили, что Никсон никогда никому не передоверит ключевых решений в области внешней политики, начались закулисные прямые контакты между советским послом Добрыниным и Белым домом. Таким способом президент и высшее кремлевское руководство оказались в состоянии непосредственно иметь дело друг с другом по наиболее важным вопросам.

Не так страшен черт, как обиженный бюрократ, а никсоновский Белый дом усугубил проблему нечувствительным отношением к установившимся до того процедурам. По сути своей переговоры — это взаимное выторговывание уступок. А потому те, кто отстранен от переговорной повседневности, дают волю своим фантазиям на переговорные темы, где якобы все уступки должна была бы делать только противоположная сторона, а уступок со стороны Америки вообще не было бы, если бы совет спросили у них. Лишившись обычного бюрократического предохранительного барьера и находясь под обстрелом неуютно чувствующих себя консерваторов, разочарованных либералов и агрессивных неоконсерваторов, Белый дом при Никсоне очутился в странном положении, прибегая к оборонительным действиям по поводу успешной внешней политики.

По сути дела, критики администрации заставляли ее вступить на курс конфронтации, причем именно тогда, когда Америка шаталась и колебалась под натиском движения за мир, когда по поводу президента ставился вопрос об импичменте (его преемник, Джеральд Р. Форд, был скорее назначен, чем выбран), а каждая из сессий Конгресса ограничивала полномочия президента угрожать применением силы и одновременно стремилась в очередной раз сократить оборонный бюджет. Как это представлялось администрации Никсона, непосредственной задачей текущего момента было перешагнуть через Вьетнам без геополитических потерь и выработать такую политику в отношении коммунистов, которая была бы сориентирована на подходящие для этой цели поля сражений. Никсон представлял себе разрядку, как тактику в долгосрочной геополитической схватке; его либеральные критики воспринимали разрядку как самоцель, в то время как консерваторы и неоконсерваторы отвергали геополитический подход как ни больше, ни меньше исторический пессимизм, предпочитая политику ничем не сдерживаемой идеологической конфронтации.

По иронии судьбы к 1973 году политика Никсона привела к такому умиротворению отношений между Востоком и Западом, что стало безопасно бросать ей вызов дома. Глубинной сутью противоречий являлся вопрос коренного характера: возможно или только желательно отделять американскую политику от веры в конечный результат и эпизодичность политической вовлеченности. Никсон утверждал, что в многополюсном мире перемены следует искать только посредством эволюции. Это требует терпения, а не традиционного постоянства усилий американской дипломатии. Критики Никсона, следуя традициям американской исключительности, настаивали на том, что Америка должна немедленно посвятить себя переделке и реформированию советского общества, — такой задачи Америка никогда перед собой не ставила, даже в период наличия у нее атомной монополии. Крупные дебаты общенационального характера были как необходимы, так и неизбежны между сторонниками восприятия внешней политики как стратегии и теми, кто воспринимал ее как крестовый поход; между теми, кто полагал, что наиболее мудрый курс — ставить сверхдержаву-соперника на место, и теми, кто настаивал на силовом наказании зла. Зато к числу не являющихся неизбежными факторов относился крах данного президентства, что помешало осмысленному завершению дебатов.

В отсутствие какого-либо самодовлеющего набора принципов каждая из несогласных сторон концентрировала свое внимание на различных по сути угрозах. Кошмаром, преследующим Никсона, была геополитическая уязвимость перед лицом ползучего советского экспансионизма. Консерваторы же опасались морального разоружения или апокалиптической ядерной схватки, которая вполне могла осуществиться благодаря какому-нибудь советскому технологическому прорыву. Либералов заботила чрезмерная увлеченность Америки вопросами военной безопасности. Консерваторы боялись советского военного превосходства. Либералы хотели избежать перенапряжения. Никсон искал приемлемую долгосрочную стратегию.

Результатом стал вихрь противоречащих друг другу и неразрешимых по сути требований. Либералы внимательно следили за появлением каких-либо признаков откровенного согласия с принципами контроля над вооружениями. Никсон стойко сопротивлялся геополитическим угрозам от Кубы до Ближнего Востока. Консерваторы критиковали то, что представлялось им отступлением от идеологической конфронтации и ядерной стратегии. Это приводило к появлению странной ситуации, когда либералы нападали на оборонную программу Никсона, считая ее завышенной, а консерваторы осуждали политику Никсона по контролю над вооружениями, считая ее слишком примирительной. Оборонные программы проводились Никсоном через Конгресс при помощи консерваторов, при этом приходилось преодолевать оппозицию со стороны либералов, а меры по контролю над вооружениями одобрялись Конгрессом — если такое одобрение требовалось — при помощи либералов вопреки оппозиции некоторых консерваторов.

Сущность большинства критических замечаний (в конце концов, даже со стороны либералов) сводилась к призыву вернуться к первоначальным положениям политики «сдерживания» и поджидать трансформации советской системы при наличии сильной защиты. Никсон соглашался с необходимостью наличия сильной зашиты, но не верил в политику, которая позволила бы Москве формировать содержание дипломатии и делать американский внутриполитический кризис бесконтрольным. Критики считали, что активная дипломатическая деятельность, связанная с отношениями между Востоком и Западом, притупит бдительность американского народа. Никсон же полагал, что дипломатическая гибкость требуется для того, чтобы укрепить американскую готовность противостоять коммунизму. Он был преисполнен решимости противодействовать любому советскому проявлению экспансионистского характера, что, в свою очередь, некоторые критики истолковывали, как введение европейского типа геополитики в изначально идеологический конфликт.

В июне 1974 года сенатор Генри Джексон распространил у себя в подкомитете по вопросам контроля над вооружениями критический материал по разрядке, подготовленный группой известных ученых, где утверждалось:

«Согласно нынешней советской терминологии, разрядка, или „мирное сосуществование", представляет собой стратегическую альтернативу применительно к открыто воинственному антагонизму по отношению к так называемым „капиталистическим странам". В это понятие не входит отказ Советского Союза и его союзников от конфликта с либеральными странами Запада. Лобовой конфликт уступает место непрямым методам борьбы с использованием невоенных средств, называемых „идеологическими": в советской практике этот термин включает в себя подрывные действия, пропаганду, политический шантаж и разведывательные операции»[988].

Джордж Мини, президент АФТ — КПП, выразил те же мысли, но на непрофессиональном языке, выступая перед сенатским комитетом по иностранным Делам:

«Вот как Советский Союз представляет себе разрядку: детант базируется на слабости Соединенных Штатов. Разрядка означает интенсификацию идеологической войны, а также — подрыв НАТО и абсолютное советское военное преобладание над Западом. Разрядка — не что иное, как признание Западом права собственности Советского Союза на Восточную Европу. Разрядка означает, наконец, вывод американских сил из Европы»[989].

Такого рода критика выводила из себя администрацию Никсона, которая никогда не сомневалась в том, что Кремль рассматривал разрядку, как нечто полезное хотя бы для некоторых из стоящих перед Советами целей, иначе Москва так бы к нему не стремилась. Но вопрос заключался в том, выгодна ли разрядка одновременно и Америке. Никсон и его советники полагали, что время работает на демократические страны, поскольку период мира в отсутствие экспансии усилит центробежные силы внутри коммунистического мира.

Я подготовил анализ, делающий упор на разрядку, в марте 1976 года, во времена администрации Форда, которая на деле следовала той же политике, что и администрация Никсона, и приобрела себе тех же противников:

«Советская сила в своих составляющих неравноценна; слабости и несбывшиеся надежды советской системы вопиющи и уже четко задокументированы. Несмотря на неизбежный рост могущества, Советский Союз остается далеко позади нас и наших союзников по любой оценке обобщенного характера применительно к его могуществу в военном, экономическом и технологическом отношении; со стороны Советского Союза было бы до предела безответственно бросать вызов промышленно развитым демократическим странам. А советское общество более не изолировано от влияния и привлекательного воздействия внешнего мира и не ограждено намертво от необходимых для него внешних контактов»[990].

С течением времени теоретические по сути дебаты на тему разрядки были бы разрешены самим ходом событий. Но интеллектуальный лидер критиков, грозный сенатор Генри Джексон вовсе не был готов подвергнуть разрядку испытанию временем и объявил мобилизацию сторонников, с тем чтобы остановить ее на полпути. Сенатор-демократ от штата Вашингтон и один из самых заметных общественных деятелей Америки, Джексон всерьез изучал проблемы международных отношений, в особенности с Советским Союзом, и являлся экспертом мирового класса по вопросам обороны. Он сочетал в себе эрудицию с мастерским умением манипулировать различными ветвями власти, объединяя Конгресс с симпатизирующими ему элементами в исполнительных структурах. Аппарат Джексона, возглавляемый проницательным Ричардом Перлом, был вполне равен ему по эрудиции и даже превосходил его в тонкостях искусства манипулирования.

Хотя Джексон был первым кандидатом Никсона на пост министра обороны, ему суждено было стать наиболее непримиримым противником политики администрации в отношении Советского Союза. Почти на протяжении всего первого срока пребывания Никсона на посту президента Джексон сохранял разумную стойкость применительно к вьетнамским делам. Тогда он показал себя решительным сторонником усилий Никсона по сбережению костяка американской оборонительной системы, выдерживая непрерывное давление со стороны Конгресса в направлении одностороннего сокращения бюджета. Джексон оказал незаменимую услугу в проведении предложенного Никсоном проекта создания системы противоракетной обороны (ПРО) через сенат. Тем не менее к концу первого срока президентства Никсона их пути разошлись, даже несмотря на то, что понимание ими советских целей и задач было почти идентичным. Джексон не соглашался с договором по ПРО, который ограничивал число противоракетных оборонительных комплексов для каждой из обеих сторон до двух, и вскоре он распространил свое неприятие на всю сферу отношений между Востоком и Западом.

Первоначальная программа Никсона по вопросам противоракетной обороны (ПРО) включала в себя дюжину оборонительных комплексов по периметру Соединенных Штатов. Это могло бы оказаться полезным для противодействия малым ядерным силам типа китайских и для отражения ограниченных советских ядерных атак, причем эта система способна была бы стать основой будущей крупномасштабной комплексной защиты от Советского Союза.

Однако Конгресс каждый год сокращал численность этих комплексов, и в 1971 году Пентагон заложил в очередной бюджет всего лишь два таких комплекса. Такого рода мероприятие уже не имело разумной стратегической целенаправленности; единственная польза от него сводилась к чисто экспериментальной. В дополнение к этому антивоенная ментальность того времени проявлялась еще и в том, что большинство в Конгрессе на каждой из его сессий имело обыкновение резать предлагаемый оборонный бюджет (не говоря уже о программах, которые администрация Никсона не решалась предлагать, ибо знала, что обязательно потерпит поражение).

Давление подобного рода превращало министерство обороны в неожиданного и необычного для подобного ведомства сторонника мероприятий по контролю над вооружениями. В начале 1970 года заместитель министра обороны Дэвид Паккард настоял на том, чтобы Никсон немедленно выступил с новой инициативой в области ОСВ, «при помощи которой мы могли бы надеяться на достижение договоренности в Вене к середине октября или, самое позднее, в ноябре». Он считал скорейшее заключение соглашения жизненно важным, пусть даже оно будет носить лишь частичный характер, поскольку перспективы «выкручивания национального бюджета» «предположительно» могли бы повлечь за собой «крупные сокращения оборонных программ», «включая стратегические силы». В отсутствие этого односторонние решения Конгресса постоянно «отнимали бы у нас один за другим рычаги переговорного воздействия»[991].

В подобной политической обстановке Никсон летом 1970 года вступил в переписку с советским премьер-министром Алексеем Косыгиным, где закладывались рамки соглашения по ограничению стратегических вооружений (ОСВ), заключенного через два года. До этого времени Советский Союз настаивал на том, чтобы переговоры по контролю над вооружениями ограничивались сокращением оборонительных вооружений, по которым у Соединенных Штатов имелись технологические преимущества, но исключали установление лимитов по наступательным ракетам, которые Советский Союз производил в год по двести единиц самых разных типов, а Соединенные Штаты — ни одной. Никсон дал ясно понять, что с подобного рода односторонней сделкой он никогда не согласится. Итогом переписки между Косыгиным и Никсоном явилось то, что Советы дали согласие на одновременное ограничение как наступательного, так и оборонительного оружия.

В результате последовавших переговоров было заключено два соглашения. Договор ПРО 1972 года ограничивал число оборонительных комплексов двумя, состоящими из двухсот пусковых установок, что было явно недостаточно для отражения даже весьма ограниченного нападения. Никсон согласился на этот потолок, чтобы сохранить ядро системы противоракетной обороны, ибо он опасался, что в противном случае Конгресс снимет даже экспериментальную программу. В те времена ограничения по оборонительным вооружениям были относительно свободны от двусмысленностей и противоречий.

Масло в огонь подлило Временное соглашение сроком на пять лет. Оно обязывало обе стороны заморозить на согласованном уровне все стратегические наступательные ракетные силы как наземного, так и морского базирования. Соединенные Штаты сами пять лет назад установили для себя предельные уровни и, полагая их достаточными, никогда не прорабатывали программы их увеличения. Советский же Союз выпускал по двести ракет в год. Чтобы добиться согласованного предела, он должен был демонтировать 210 ракет дальнего радиуса действия устаревших типов. Бомбардировщики (по которым Соединенные Штаты обладали преимуществом) по численности не ограничивались. Обе стороны сохраняли за собой право свободного совершенствования технологии применительно к своим ядерным силам.

Трудно было сравнивать ракетные вооружения обеих сторон. Американские ракеты были меньше и точнее; половина из них была оснащена разделяющимися боеголовками (то есть каждая из ракет несла несколько ядерных устройств). Советские ракеты были крупнее, грубее и менее гибкие по применению. Они также превышали численностью американские примерно на 300 единиц. Пока каждая из сторон самостоятельно принимала решения, такая разница, похоже, никого не беспокоила, без сомнения, потому, что у Америки было крупное превосходство по самолетам и, в силу наличия разделяющихся боеголовок, непрерывный рост преимущества по ним, которое только увеличилось бы за те пять лет, в течение которых действовало бы это соглашение.

Тем не менее, как только соглашение ОСВ было подписано на московской встрече в мае 1972 года, отсутствие паритета по согласованному количеству пусковых установок вдруг стало предметом противоречивых споров. Положение дел выглядело весьма странно. Еще когда переговоров по ОСВ не было и в проекте, Соединенные Штаты сами установили существовавший тогда потолок. Пентагон не делал ни малейших попыток увеличить эти уровни на всем протяжении первого срока пребывания Никсона на посту президента; не было получено от Пентагона ни единого запроса по поводу увеличения стратегических сил, и уж, само собой, ни один такой запрос не был отклонен. И даже после того, как по дополнительному соглашению, заключенному в 1974 году во Владивостоке, эти пределы были подняты и уравнены, министерство обороны так ни разу и не предложило увеличить количество пусковых установок по сравнению с цифрой, принятой в 1967 году.

Однако пришелец с Марса, который бы наблюдал за разворачивающимися внутри-американскими дебатами, услышал бы потрясающую сказочку о том, как правительство Соединенных Штатов «согласилось» с ракетным неравенством и дало обязательство ограничиться своей собственной односторонней программой, которую в отсутствие договора ОСВ никто и не пытался менять и никто так и не поменял, даже тогда, когда через два года ограничения были сняты, — не поменяла ее даже администрация Рейгана. Уровень сил, добровольно принятый Соединенными Штатами, ибо он обеспечивал Америку большим числом боеголовок, чем находилось в распоряжении Советского Союза, и который Соединенные Штаты не в состоянии были менять в период действия соглашения, внезапно был назван опасным, когда он был подтвержден как часть договоренности[992].

К несчастью для Никсона и его советников, «неравенство» относится к числу тех самых ключевых терминов, которые порождают собственную реальность. Ко времени опровержения со стороны администрации, когда был сделан сравнительный подсчет пусковых установок и боеголовок, когда уже был рассчитан и оговорен потолок, глаза у всех остекленели, а на душе оставалось лишь неприятное ощущение, будто бы администрация защищает «ракетное неравенство», неблагоприятное для Соединенных Штатов.

Администрация Никсона видела в договоре по ОСВ средство защиты существенно важных оборонительных программ против нападок Конгресса, причем двояко: она настаивала на том, чтобы ограничения, установленные соглашением, рассматривались бы Конгрессом, лишь как отметки уровней, а представление соглашения в Конгресс она сопроводила запросом на увеличение оборонного бюджета на 4,5 миллиарда долларов на модернизацию. Даже теперь, по прошествии двадцати лет, до сих пор являются действующими большинство стратегических программ ключевого характера (бомбардировщик В-1, бомбардировщик «Стелс», ракета MX, крылатые ракеты, ракеты и подводные лодки типа «Трайдент»), родившихся во времена администраций Никсона и Форда в период действия соглашения ОСВ.

То, что внешне выглядело, как дебаты по поводу ракетных сил обеих сторон, на самом деле явилось знаменательным отражением озабоченности более глубокого и весьма существенного характера. Джексон и его сторонники видели во всевозрастающем внимании к проблеме контроля над вооружениями — и действительно, как средства массовой информации, так и академические круги были прямо-таки одержимы ею — потенциальную угрозу любой серьезной оборонной политике. Новые военные программы во все большей степени оправдывались тем, что они могли бы послужить предметами переговорного давления на будущих встречах по поводу новых соглашений типа ОСВ. Силы, поддерживающие Джексона, опасались того, что подобные тенденции могут снять какое бы то ни было стратегическое рациональное обоснование решений по вопросам обороны. В конце концов, какой же смысл ассигновывать скудные ресурсы на дорогостоящие программы только для того, чтобы в первую очередь предложить их в обмен на снятие какой-либо проблемы?,

Дата добавления: 2015-08-10