Воспоминания русских крестьян XVIII - первой половины XIX века 2 страница

Потом, прибыв в дом свой, радостно обозрел свою родительницу, также жену и дочь в живых и в благополучном состоянии; тогда вспоминал я оное Евангельское слово: яко же веровал еси, будет тебе²¹; ибо я, отъезжая в путь, с верою взял с собою из церкви Воздвижения Честного Креста образ Святителя Николая Чудотворца, с тем, что оный по возвращении поставлен будет на том же месте, из которого взят, что самое и исполнено.
Думал я по приезде, что окончил уже все печальные свои приключения, но злоба управителя Какса стремилась достигать меня далее, который, надеясь в доме своем и у братьев моих Алексея и Ивана сыскать какие-либо письменные дела, обличающие наши фальшивые и несправедливые по вотчинным делам произведения, прислал повеление к находящимся тогда двум управителям: Ивану Залевскому и Михаиле Прокудину, с тем, чтобы, обыскав наиприлежным образом какие у нас найдутся письма, оные отослать в Петербург к рассмотрению. Однако ж, в сем случае покорыствовался он только одними бумагами, кои не составляли к его употреблению мщения ничего важного, и по получении оные брошены, так что и память об них, да и сам он погиб с шумом, а я благодатью Божиею остался под покровительством Божиим благополучен.
Пожив во отечествии моем в Белье при прежней писарской должности, самопроизвольно пожелал я ехать в Москву для списывания на вотчину с писцовых книг²² копий, к будущему межеванию, а притом помышлял исправить церковные и свои надобности. Едучи дорогою, в селе Яжелобицах, на ночлеге, из саней украли из кисы²³ денег восемнадцать рублей, которое число в тогдашнее время было мне чувствительно, но, слава Богу, что в тех же санях оставили лежащих малым чем подалее более ста рублей, которые ежели бы украли, то бы остался я, не имея ни одной копейки, и принужден бы от оплошности своей претерпеть крайнюю нужду. Сие напоминаю я для детей своих, чтоб от таковой оплошности остерегались и не ленились иждивения своего вносить в квартиру, а на удачу в повозках на дворе не оставляли, каковая осторожность избавит от напрасной тщеты и скудости.
Приехал я в Москву в четверток на масленой неделе, а прожил по июнь месяц. Продолжительная моя проживка уже не по моему желанию, а по волевышесказанного асессора Шапкина была, и едва я дождался отпуску в начале июня месяца, в то ж время приехал в Москву и оставшийся в Сибири товарищ мой Максим Ворсулин, который из пожитков моих привез, почитай, половину, а другую Иван Федоров удержал у себя.
В сию бытность мою в Москве исполнил и желание свое в том, что купил давно желанные мне книги Минеи Четьи, за которые заплатил я тридцать рублей пятьдесят копеек, желая пользоваться чтением, из чего и подлинно получил немалую пользу. 1-е: занимаясь чтением, избегал праздности, клонящей к нерадивому житию; 2-е: читая жития святых, отчасти приходил во умиление и страх Божий, чаянием воздаяния праведным, а грешным вечного и нестерпимого мучения; 3-е: из чтения поучений и преданий премудрых и святых вселенских учителей вкоренялось во уме моем понятие и смысл к делам, которые я обязан был исполнить по должности моей, что служило мне к сочинению письменных дел совершенным руководством, чего ради долг имею детям моим не только советовать, но и приказывать всевозможно прилежать к чтению таковых богоугодных книг, уклоняться же и тщательно отвращать себя от светских, которые по наружности кажутся приятными, но кто внимает прилежно о своей душе и ищет ей вечного блаженства, тот ясно увидит кроющийся змиин яд, погубляющий оную, ибо в начале отнимает время к богоугождению, чтоб помолиться или прочитать Евангельские заповеди и апостольские учения, вкореняющие попечение о спасении души, коя есть бессмертна, и требует к своей вечности избежать муки, а приобресть место упокоения; второе — затмевает разум, так что человек, уклонившийся к чтению не полезных, а только забавных сочинений, находит свое удовольствие и отнюдь не распознает различия между Священным Писанием и вымышленным на вред души ложным и любострастным сочинением; третье, что наигорше, примечено от таковых мнение епикурское²⁴ еретическое, будто и человек по смерти другой жизни иметь не будет, так как скот. Боже мой! Что сего бедственнее! Праотцы наши держались святого Евангелия и верили учению Христа Спасителя, который утвердил, что будет воскресение мертвых, потом же суд, и восприимет каждый по делом своим, а теперь сему не верят! Какими слезами сию погибель оплакать можно, погубившего дражайшее христианское название! Ибо не верить Христову слову есть совершенно отвергнуться его, и затем следует вечная погибель. Так-то светские книжки уловляют на свою уду души, не остерегающиеся от них! Господь Бог Спаситель душ наших да избавит, сохранит и помилует нас Своею благодатию и дарует духа разума, духа премудрости, духа страха Божия молитвами Всепречистыя Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии.

Во окончании мая месяца едва дождались мы вожделенного часа, в который из Москвы отпущены выехали и в Новегороде расстались: Максим Ворсулев в Петербург, а я приехал благополучно в дом свой.
В течение 1761 года, июля 12-го дня, прибыл в Велье от графа подпоручик Андреян Ефимов сын Машин, для следствия об управителе Залевском, по поданным от недобросовестных крестьян затейных на него прошений²⁵. В то время присланным ко мне от него повелением поручено вотчинное правление, каковой случай от малорассудочных почитается быть в столь знатной вотчине управителем за великое счастье, не считая того, что оное сопряжено с великою трудностью и попечением; мне же чудно воистину, что худородному и маломощному попущено сие почитательное звание. Тогда в Санкт-Петербурге при доме был управителем секретарь Иван Абрамович Навроцкой, достойной сего звания человек. При нем-то жил я красные дни, ибо управление мое под его распоряжением было беструдно и жизнь весела, что и почитал я за особливое себе удовольствие, даже по прибытии в Велье в [1]764 году француза Девальса, который помрачил тот свет, коим мы наслаждались, и мраком напастей покрыл всю вотчину, чего ко описанию недостанет времени, однако ж хотя кратко упомянуто будет впредь.
Во время благоуспешного моего вотчиною управления, единственно благостию Творца моего, сподобил меня Господь быть попечителем при строении в Велье Воздвиженской церкви Честного и Животворящего Креста, к чему издавна желание мое было, чтоб построить каменную, но не находил способу, поелику к тому требовалось немалое количество материалов, денег и работников. Но невозможное от человек возможно бывает от Бога, только бы несомненное упование возложил на Его промысл; мнится же мне, что промысл Всевышнего возвел меня на степень властительства столь великой вотчины не по достоинству моему, а для удобнейшего исполнения желания моего к церковному строению.
От давнего уже времени усмотрено мною древнего строения каменные развалины бывшего городка при самом Велье на горе между двух озер, из коих надеялся я, раскапывая из земли, достать к тому строению плиты потребное количество, но препятствовало, что оное считалось государевым казенным, поспешествуя же Всемилостивый Господь в том намерении управил без остановки, ибо состоялся сенатской указ [1]759 года, августа 20-го дня, с тем, чтоб имеющиеся внутри России ветхие крепости разбирать и употреблять в строение церквей и богаделен, по которому я от Опочецкой воеводской канцелярии получил дозволение и, наняв работников осьми человек, самым делом достал плиты довольное число, а зимою из наряду на форпостную работу отделил часть — Куневскую волость, из которой против того наряду работниками свозил все и поклал около того места, где должно быть строение, и оная ломка коштовала²⁶ мне до семидесять рублей, хлеба восемнадцать четвертей²⁷.
В [1]762 году нанял изо Пскова каменщиков шести человек, а к ним поставил работников с вотчины без платы, по очереди каждый день по двадцати, иногда и по тридцати человек. Начали сперва ров копать апреля 1-го дня и бутить диким камнем фундамент. Мая 9-го дня с крестохождением священники пришед, отправили молитвы основанию храма и водрузили с положением камня на месте престола крест, равно и на месте придельные во имя Успения Пресвятой Богородицы; в тот день начали стену класть; итак, одним летом придельную церковь и притвор совсем своды свели и накрыли дранью, а большую церковь вывели стены под самый свод.
На связи железа в подаяние подал граф Сергей Павлович Ягужинский пятьдесят пудов; да еще из промышления моего, мирского кошту мелочных с вершков нечувствительным собранием, досталось до четырехсот пудов. Решетки в окны ковал, связей концы сваривал и прочие поделки исправлял кузнец, бывший на мирском жалованье, Алексей Петров; к нему в помощь из деревень взяты были Тимофей Вейтехов, Павел Галичинской, коим за труды вместо платы сделан из мирских подвод зачет и отчасти деньгами малое число дано, что помощью Божьею без остановки и малым коштом исправлено.
Тесу на крышку до пятисот, бревен пятьдесят коштовало покупкою до пятидесять рублев. Брусья шестисаженного двадцать штук безденежно вывезены миром из лесу, состоящего неподалеку от пригорода Красного, и во всех вывозках подводы были мирские, а плотники наняты были крестьяне Михайловской волости деревни Бахлицы Тимофей Иванов, Федор Исаков, Петр Федоров с товарищи восемь человек, коим за крышку вышло платежа до ста рублев, хлеба десять четвертей.
А как в своды каменные оказался плиты недостаток, то обыскал я на Синей реке, пониже Борисоглебского погоста, в даче помещицы Вохиной, от коей уступлено без явки и наломано до двенадцати сажен или больше наемным работником Антропом Сидоровым с крестьянином Воздвиженским; к нему даваны были мирские по очереди, без платы, равно и свезены мирскими подводами без платы же. Здесь всяк, остановясь, подумай, сколько я отважно поступил к начатию такого многотрудного дела, к построению каменной церкви, не имев наличных денег более девяноста рублей, а наиболее без докладу и дозволения господина своего, употребил не одну тысячу работников и подвод, в продолжение же той работы, невидимо откуда, счислено по расходе и денег не одна тысяча рублей, да и всякая работа производилась благоуспешно. Воистину непостижима благость Божия, помогающая уповающим на Него! Кто Бог велий яко Бог наш! Ты еси Бог, творяй чудеса. Слава Всемогущему Богу, начало подавшему и конец венчавшему!

При разбирании старой деревянной церкви, которая строена в 7143 (1635)²⁸ году священником Романом Федоровым, как видно на погоревшем месте (ибо, копая ров, найдены погорелые железные вещи, как то заличина, петли дверные и подсвечники и гвозди), думать можно, что от того построения по 1762 год составляло 127 лет, а освящение оной значит на доске, прибитой вверху между иконостасных поясов, подписано красками, что освящена в 7176²⁹ году; усмотрен лес в стенах весьма крепкой, и пожелал я перенесть и построить церковь же на месте, где издревле бывал Преображения Спасова мужеской монастырь, на горе близ озера Чада, коя начата строением в том же [1]762 году, а окончена и освящена в [1]763 году, июня 9-го дня. За оное строение, за тес и за крышу изошло денег 150 рублев.
В [1]763 году, в марте месяце, случилась оказия послать от вотчины челобитчиков и крестьян Иева Поряткова да Григория Отряхова, с коим послал я денег сто семьдесят рублей и с ними же старой Воздвиженской колокол в двенадцать пудов (а другой старинный, вылитой еще в 7112 году³⁰ при царе Борисе Феодоровиче Годунове, оставил при церкви для любопытного древности знания), и то приказал я променить, а выменять новый побольше, около двадцати пяти пудов, да еще купить вновь в три пуда с половиною и в один пуд, почему выменян большой в 25 пудов 14 фунтов, к променному прибавлено денег сто шестьдесят восемь рублев, за покупной вновь дано двадцать восемь, за меньшой восемь рублев, из коих малой отдан к Преображенской церкви, а те два к Воздвиженской, привезены весною наемным из Москвы извозчиком. Звоном большой удался весьма хорош.
Новопостроенные церкви святили все в один в 1763 год: Преображенскую июня 9-го, в понедельник, соборным Троицким из Пскова священником Яковом Яковлевым, Воздвиженскую октября 14-го во вторник, придельную Успения Божией Матери 15-го числа в среду ключарем того же собора Иваном Парфеновым; при нем был протодиакон Роман да певчих соборных восемь человек: на расход вышло до ста рублей, а певчим дано десять рублей.
В [1]764 году на Воздвиженской церкви и на придельной опаяны главы жестью, которой изошло две бочки, ценою семьдесят шесть рублей; мастерам заплачено денег двадцать три рубли, хлеба десять четвертей.
Тогда, видя все оное пришедшее к окончанию, коль радовался духом и благодарил Творца моего, сподобившего потрудиться во всем нужном для прославления святого имени Его деле, тем более, что я отважился приняться за такое дело, единственно положа надежду на Его святую помощь, не имея ни денег, ни сил, соответствующих состоянию моему; а наипаче опасался я препятствий, слыша об определении в ту вотчину ко управлению директором француза Девальса, который в состоянии был суровостью своею и алчным к обогащению несытством все разрушить и помешать, но на то время всемилостивым Божиим Промыслом удержан был в других местах. За таковую Его благодать да будет слава, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков, аминь.
Понеже на свете все превратно, то и мое состояние переменилось. Был я самовластен в столь великой вотчине; управлял, как хотел, и не было никакого препятствия; в то время я все вышеобъявленное успел исправить. Затем угодно было Богу попустить в управление с полномочною властью вышеупомянутого француза Девальса, в наказание за грехи наши. Намерение его было: от зажиточных крестьян, налагая на них пени, обогатиться; к тому же завесть фабрики, для того ж обогащения; по-русски говорить не умел, а держал переводчиков, нраву был жестокого, словом: был тиран, а не управитель. Сначала он приехал в Велье 1764 года, февраля 1-го дня, и пробыл недель шесть. Однако удержан Господнею десницею, ничего не начинал и поехал в Петербург. После отъезда его оставшийся покупной тес перетесан и покрыта на городище Архангельская церковь; за оную дано работникам сто рублев, хлеба до десяти четвертей, тес ценою стоял сорок рублев; к тому ж покривившаяся к Черному озеру вся церковная стена теми же плотниками поднята и подобрана плитою; колокольня, уже совсем обветшавшая, переставлена прежде еще в [1]762 году, подобрана плитою, покрыта тесом сборным с прихожан Михайловской и Никольской малой волостей, а того ж [1]764 году в конце лета построены из теса две часовни: одна на месте, называемом большая Скудельня, по Опочецкой дороге, а другая за Черным озером, для приему посещающих, от пригорода Красного идущих, чудотворныя Святогорския Пресвятыя Богородицы образов³¹, в день Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня сентября в 14-е число. Слава Всещедрому Богу, что и оное промыслом своим помог в век мой исполнить, удержав на время наступающего врага Богу и человеком, француза Девальса.

Иконостасы в каменную церковь работы наемным столяром служителя Святогорского монастыря Григорьем Никулиным с товарищи; заплачено им за первой в придельную церковь денег десять рублев, хлеба десять четвертей и несколько харчевых припасов; за большую денег сорок рублев, хлеба восемь четвертей и всего харчу небольшое количество, ибо начинались уже мне помешательства, наступали дни прискорбные по причине Девальсова вступления.
Девальс вторично приехал 1764 года, декабря 25-го дня, в день Рождества Христова, и суровым своим нравом и поступком помрачил нам тот свет, коим мы благодатиею Божиею наслаждались. Вначале оного столяра выгнал из вотчины, которого пустил для докончания работы посадской Андрей Васильев сын Лапков, где он живучи достроил.
Потом злохитрым своим вымыслом проискивая способов своего обогащения, приметил, что все крестьяне имели привязанность ко мне, поелику они угодным для их моим управлением были довольны и держались, почитая меня за надежного своего предводителя. Думал он, что я в состоянии подвергнуть их его абсолютной власти, с тем, что они будут ему безмолвно повиноваться, и для хитрости вымышлял прежде меня в свою сеть уловить, употребляя хитрость. Сначала задал мне страх — приказал сковать в железа, причитая затейные на меня вины, но вскоре из оных освободил, притворяясь, что он меня прощает, лишь бы только услужил бы ему в приведении к безмолвному повиновению крестьян; к тому ему вся нужда зависела. И сверх того, наивяще привлекая меня к тому, в наступивший новый 1765 год подарил шелковою штучкою тканою на камзол, обещая впредь еще и кафтаном подарить.
Хотя я и видел себя в порабощении у него, по данной ему от графа власти, но склонность моя отнюдь к его желанию не преклонялась, ибо я был для крестьян сожалителен и почтителен, почему они совершенно меня и держались; я ж, видя намерения его злые, сердечно сожалел их, тем более что довольно известно было, что он в Москве, в Павловской вотчине, тиранствовал и многих до конца разорил, а иных мучил, держа в заключении в погребе, то сие предвещало нам всеобщее бедствие. И так, в горести души проводил я перед ним молчанием, ожидая, что наконец откроется. При всем том обязан был в сходность графских повелений исполнять его приказания, кои состояли не в чем другом, как только внушать крестьянам, дабы они были ему беспрекословно во всем послушны, а затем располагался он начать с них уже не волну стричь, а кожу сдирать и тем исполнить свою алчную утробу обогащением. Поступок свой оказывал при том величаво, гордясь так, как бы сам граф, или еще выше.

Вскоре по приезде его приехали из Москвы фабричные мастера с материалами и ткаческими станками, которые наиболее страху придали, как наговорками, равно и привезенными фабричными материалами, коих крестьяне ужаснувшись, пришли в отчаяние и оттого сильно возмутились; я же, исполняя свою должность, увещание мое полагал им, чтоб они ему повиновались, которое продолжилось только до 10 числа декабря [1]765 году, в которое я отлучившись был по его приказанию для написания купчей крепости в город Опочку; крестьяне же того числа, собравшись в великом множестве, до двух тысяч человек, предлагали ему, чтоб он все свои новозаводимые ремесла отменил, и отважась надеждою на графа, что-де он отяготить их (так, как Девальс располагал) не согласится, произвели народное смятение, крича, чтоб он немедленно выезжал из вотчин; иные же азартные между теми ж кричали обволочь дом соломою и со всеми ими сожечь, но другие сему не соглашались; и так продолжали до вечера; а Девальс с бывшими при нем французом же Антоном Бодеином, переводчиком Стахеем Трофимовым и служителями Иваном Васильевым и Александром Ивановым, запершись в доме, приготовив ружье, сидели в страхе и при случае старались крестьян уговаривать, обнадеживая вскорости от них выехать; при всем том крестьяне грозили и мне побоями, причитая, что я их оставил и будто держу сторону Девальсову, а сие заключили они из того, что я их часто увещевал повиноваться Девальсу, да и не можно было миновать, поелику о сем от графа было строгое ко мне предписание; однако ж, десница Вышнего защитила отлучкою моею в Опочку; но, с другой стороны, Девальс возымел сильное на меня подозрение, будто я, науча крестьян его убить, сам нарочно изыскал средство отлучиться в Опочку. Боже мой! Как возможно избежать бедствия? Беды отовсюду: беды от чужих, беды от своих, беды окружают со всех сторон; я ж под совестью утверждаю, что то выдумано ложно, и в мысли моей того не бывало, и хотя за то претерпел жестокое искушение, но Видяй втайне сердца наша оправдил и от всех скорбей избавил мя Господь, еще же и возвеличил на мне милость Свою.
Девальс помощью рассылыцика Андрея Федорова сына Возвизая, который ему тайно нанял подводы, в великом страхе выехал из Белья, не настоящею дорогою, а в сторону, мимо Рождественского погоста, Воронецким уездом, и остановился во Пскове. Я, узнав о сем, рассудил к нему ехать, куда 20-го числа января и отправился, забрав с собою оставшиеся от него вещи, и явился к нему 22-го числа. В то время, в рассуждении принятого на меня подозрения, предлагаемы были мне многие вопросы, испытуя, не откроется ль чего в подтверждение из моих ответов; однако ж невинность, также свидетельство бывших при нем служителей, оправдали меня тем, что они достоверно от крестьян во время смятения слышали о намерении их меня бить. Итак, 23-го дня я отпущен от него по-прежнему в Велье, а он сбирался ехать в Петербург.
Слух носился, что граф недоволен был таковым его поведением, что в коротком времени употребил много затеев и тем привел крестьян в возмущение; однако ж, хотя не скоро, домогся склонить графа и взял от него доверенность усмирить крестьян и виновных, кого он признает, наказать, как он, Девальс, рассудит. Получа таковую доверенность, Девальс приехал февраля в первых числах во Псков.
Я между тем жил в Велье в тревожных мыслях и великом смущении, ибо не знал, кому будет удача: крестьянам ли в их начинании или Девальсу; крестьяне же самым делом сочли меня за сообщника Девальсу и за то соглашались бить, а особливо в среду на первой неделе Великого поста за отсылку к Девальсу старосты их мужского Прокофья Калинина, под присмотром брата моего Ивана, что и более подавало им к подозрению на меня сомнение; но и от того десница Вышнего защитила, ибо на то время отъехал я в Святогорский монастырь, а оттуда ездил к асессору Ивану Большому Львову, для испрошения совета, каким образом мне от такого злоключения избавляться (после ж усмотрел, что сия надежда на человека тщетна); еще ж и на дороге сбирались, переняв, меня бить; однако ж защищения Всесильного удостоился: пред самым же оттуда моим приездом прибыла в Велье присланная по просьбе Девальсовой от Псковской канцелярии воинская команда пятьдесят человек, при двух обер-офицерах, кою собрано из крестьян под караул шесть человек, а мне ордером предписано к нему явиться.
Я уже по обстоятельствам предвидел предстоящую мне от Девальса напасть и, пришед в отчаяние, полагал намерение спасаться бегством в Польшу, что и объявил я матери своей и жене; но они, будучи женского слабого Духа, безмерно возмутились, приемля себе на ум, что, лишившись меня, лишаются последнего защищения и надежды, о чем и я также соболезновал.
Наконец отважился, отменив то свое намерение, возложив печаль свою на Бога, явиться к Девальсу, что ни последует.
Итак, отправляясь во Псков в субботу 19 февраля, явился к нему в понедельник числа 21-го. При самом входе моем взирал он на меня зверски и подавал тем ужасный страх, при том спрося, что я, по отбытии из Белья, делал; и не вытерпя ждать надлежащего ответа, приказал подать ножные оковы и положить на мои ноги. Наконец объявил мне, что я первый бунтовщик, велел отвести в холодную палатку, не имеющую ни печи, ни окончины, в которой я заключен.
По наступлении вечера взят я был под провождением солдат четырех человек к нему в покой, в коем солдаты поставлены были вокруг меня, а капрал стал по правую сторону и, держа под пазухою связку батожья, спрашивал меня, в чем состоит должность приказчика и для чего крестьяне взбунтовались, а я не удержал? Наконец спрашивал, какой сундук отвез я ночью в Опочку, у кого поставил и сколько в нем денег, чтоб я неотменно признался, ибоде он знает, сколь тот сундук тяжел. А как в самом деле ничего того не было, то мне признаваться было не о чем, оклеветан же я был ненавистниками, будто после смерти прежнего управителя Залевского получал многие тысячи денег, да и собою будучи управителем будто нажил немалую сумму. Итак, оставляя раздумать до утра, приказал отвести в то ж холодную палату, с таким подтверждением, буде не признаюсь, то будет спрашивать под батожьем. Однако ж, Бог тому свидетель, что я Залевского деньгами отнюдь не корыстовался, ниже сам имел попечение скопить, да и не старался, Богу меня от того соблюдающу, Ему же слава, честь и поклонение вовеки. Напоследок же Его благостыня обогатила меня неисчетно, непостижимым Своим человеколюбивым промыслом, так что я наслаждаюсь и поныне с семейством своим великих Его дарований.

Сие приключение в невинности и страх побоев, коих я до того никогда не видал, поразили меня и ввергли в отчаяние самой жизни, воображая себе, что он меня замучит. Итак, лишась всякого рассудку, волнуясь бурею мыслей, сидел я в той палатке, в которую посажены были, в оковах же, крестьяне Малофей Марамохин, Данила Чернавин и Перфилий Быков, кои, тужа о напасти, нашедшей на нас, и видя меня в крайнем отчаянии, между прочим говорили, что-де пред сим недавно писарь Максим Ворсулев осмелился (получа к тому средство чрез порцию вина) перед французами упорно выговаривать, для чего они его сковали в железа, ибо ежели признают его в каком преступлении, то б отдали к суждению в гражданский суд, а не морили бы у себя в холодном погребе, почему и приказали-де они его перевести в теплый покой. То выслушав, я заметил и, держа в памяти, помышлял, как бы и мне подобным образом произвести способы своему облегчению, и, дождав утра, ожидал, когда меня спросят к Девальсу, для вышеупомянутого о сундуке допросу, о чем меня страх мучил беспрестанно, и чаяние побоев приводило в отчаяние. В то время вышесказанный рассылыцик Андрей Федоров, бывший прежде мне надежный, а потом, как выше сказано, сделался им верный услужник (и его проворством они из Белья от крестьянского возмущения вывезены), из сожаления ли своего ко мне, или в другом каком смысле, принес ко мне пирог; а француз Бодеин, пришед с ним с ключом, отпирал заключения моего двери, то я, будучи в помешанных мыслях, помня вышеописанный о Ворсулеве разговор, а притом возымев досаду и на сказанного рассылыцика о его предательстве, что он, отступя от меня, перекинулся к ним, а более из отчаяния, наведенного вечерним страхом побоев, несмотря на то, что мне пирог принесен, употребил к Бодеину подобные Ворсулева представления и говорил без наблюдения учтивости, за что они морят меня в холодном погребе; ибо ежели они сочли меня бунтовщиком, то б отдали к суждению в гражданский суд. Выслушав он мои слова, тотчас заключа мою палатку, пошел и объявил Девальсу; вскоре потом пришел сержант Шевляков, имея при себе солдат четырех человек с ружьями и примкнутыми штыками и, взяв меня в оковах, проводили вверх к Девальсу, который, увеличивая угрожения, кричал через переводчика, для чего я против его упорствую; а я продолжал то же свое требование, дабы они, не муча меня у себя, отдали к суждению по законам; но видя, что они того сделать не хотят, а к большему угрожению Девальс приказал мне связать руки назад, почему я, вышед из границ здравого рассудку, предал себя опасности, выговоря, что ежели они меня не отдадут в гражданский суд, то я имею доносить о интересном деле государеве³². Сие употребил я, помышляя надвое: 1-е) что я тем их, как иностранцев, не разумеющих российских законов, приведу в страх, послабление их ко мне жестокости (что и самым делом было бы); 2-е) ежели не так, то уже буду судим по законам, но избегну их мучения, которого я чрезмерно боялся; а по суду надеялся я от них избавиться и определенному быть в военную службу, о чем ниже обстоятельнее выяснится. К несчастью же или судьбою прилучился при том прапорщик Якимов, который, похлебствуя им за удовольствие угощением, вступился их ободрять и помогать и начал грозить мне побоями, дабы я открыл, какое я имею доносить дело интересное, почему я, видя неизбежность, боясь побоев, принужден был объявить, что о корчемстве³³. Замышленный же мною донос единственно ко избавлению себя от мучения, на такой конец, как выше упомянуто, чтоб, избежав их рук, вступить в военную службу, имел основание на справедливости, ибо подходящий к сему суждению крестьянин Михайло Иванов сын Баранов действительно в том преступлении был повинен. Услышав от меня прапорщик Якимов о существе дела, приказал сыскать того крестьянина Баранова и коль скоро спросил у него о кормчестве, то он без всякого запирательства признался, что у него было к свадьбе куплено заграничного вина ведер с десять, что услышав, прапорщик Якимов заткнул у себя уши и из умыслу говорил, что он худо ушами слышит, а между тем подавал научение о покупке с питейного дому вина. Опасаясь же далее входить в дело, видя, что оное и для него опасно, в рассуждении признательности повинного, советовал Девальсу отвести меня поскорее в то ж заключение, не развязав рук моих, куда я тем же сержантом с вооруженною командою и отведен; по приводе же туда, Бодеин приказал мне руки развязать, и остался я с вышепомянутыми крестьянами Марамохиным с товарищи в том же заключении, наполнен наиболее тревожными волнующими мыслями.
В то время содержания моего столь строго наблюдаемо было, что никого ко мне не допущали и уже не оставалось надежды спасения; дух мой в смущении, и отчаяние преодолевало; нет способу изъяснить столь жестокого прискорбия, когда ни откуда мог надеяться помощи, видел себя от всех оставлена, в заключении неисходном, даже для телесной нужды выпуску не было, а принесена была деревянная шайка; словом — объят был совершенным отчаянием: лишен семейства, дому и родства, даже и сообщения с людьми, заключен жесточе сущего убийцы, ибо и те имеют сообщение с другими, а я не имел сотоварищей. В таковом обстоятельстве призрел Господь с высоты святыя Своея, вдохнул вступиться родственнику моему, архиерейскому певчему Михаилу Антонову, который сжалился, видно, по наставлению доброжелательных людей, подал преосвященному Иннокентию, епископу Псковскому³⁴, прописывая чинимое мне от французов изнурение, от которого-де находился болен, просил о защищении, по которому преосвященный, будучи сведом о прежде бывшем старании моем о строении церквей Божиих, подвигнулся жалостью и дал консистории своей резолюцию, которой содержание явствует в сообщенной во Псковскую провинциальную канцелярию промемории³⁵, с коей при сем следует копия.

Дата добавления: 2015-07-20