Сергей Кисляков

Мои детские воспоминания о прожитых годах в деревне Камень.

Наша семья проживала в деревне Самсониха Весьегонского района Тверской области. В настоящее время это место затоплено водами Рыбинского водохранилища. Находилась деревня вблизи деревни Противье в разливе рек Суховетки и Черной речки. В 1939 году с образованием Рыбинского водохранилища и вводом в эксплуатацию Рыбинской ГЭС многие деревни и малые города подлежали затоплению. Жителям затопленных деревень пришлось переселяться в другие населенные места. Родители моей мамы, Петр Моисеевич и Анна Логиновна Кротовы, первыми переехали на Камень. Мой отец, Кисляков Степан Павлович, наверняка помогал переезду тестя, и местность ему приглянулось. Здесь стоял бывший женский монастырь, где сохранились все хозяйственные постройки монастыря: скотный двор для коров, конюшня, свинарник, овчарня, курятник, водяная мельница, гумно и овин, конная молотилка для обработки зерна. Выращивали все злаковые: рожь, пшеница, ячмень, овес и много гречихи. В монастыре занимались пчеловодством, а гречиха, как известно, медоносное растение. Неизгладимое впечатление производили славившийся на всю округу Собор, колокольня, часовенка со «святым» камнем. Мама, Лукерья Петровна, была рада жить по близости со своими родителями. Дом-пятистенок полностью был перевезен на деревню Камень. Так и переселились все: моя мама, ее свекровь, отец и мы двое мальчишек. В 1939-1940 мне не было и четырех лет, поэтому не помню, как и когда переезжали, но одно знаю точно, что к началу войны в 1941 году дом еще был не полностью устроен. Не было крыльца, не был оборудован туалет, не полностью оборудованы сени, кладовка, не было полок. Отец ушел на фронт, и дом позже достраивала мама, когда сдавала в аренду часть дома для рабочих промкомбината. Мы жили в так называемой «зимовке», где находилась русская печь и кухня. Сюда же на Камень переехали больше десятка семей и из других затопляемых деревень: Билюково, Овсяники и др. Так образовался колхоз с названием «Дружба». Все семьи сдали в колхоз всю свою живность: коров, лошадей, овец. Так, в одночасье семьи были лишены домашнего подсобного хозяйства. Я слышал, что до нашего переселения на Камне существовала коммуна, но она не смогла себя содержать и развалилась. Вновь образовавшийся колхоз «Дружба» стал крепнуть, стал «набирать обороты» как сейчас говорят. Благо, что монастырские постройки были добротными и не требовали ни какого ремонта. Поля были ухожены. Однако, со слов мамы, отец часто вспоминал свою Самсониху с ее боровыми лесами по берегу реки Мологи, с ее белыми боровыми грибами, белыми груздями и, конечно, волнушками и серушками, а уж брусники и черники заготавливали на зиму бочками и свежей, и пареной. А рыбы в Мологе-реке ловили сетями, и было ее в достатке и свежей, и соленой, и вяленой. На Камню такого богатства не было. Но как говорят, дело было сделано, назад пути нет. Надо было обживаться на новом месте. Колхоз молодой, мужчины – все крестьянские парни, добросовестные и трудолюбивые, много молодых семей с детьми. Это семьи Яковлевых, Растеряевых, Бобиных, братьев Куликовых, Рячиных, Голубковых, Чистяковых, Кротовых старших и маминого брата Савватея и наша семья Кисляковых. Казалось бы, расти и процветай советская власть, и была надежда, что откроют со временем собор с часовней, если бы, если бы… Если бы не гонения на церковь и не война. Мужчины уходили на фронт, остались только трое. Это мой дед по маминой линии Кротов Петр, Рягин дядя Саша (не путать со вторым мужем тети Тони Куликовой, он вернулся с войны и был поваром в детском доме) и Голубков (стукач НКВД). Они были не пригодны по возрасту. Наш с братом отец ушел в августе 1941 года, а в сентябре мама получила известие-похоронку – пропал без вести на Волховском фронте под Ленинградом. Мама смирилась с этим известием, так как боялась обращаться с просьбой о розыске. Были случаи, когда семью пропавшего солдата высылали подальше, объясняя тем, что он изменник Родины, если он находился в плену. Поэтому семьи, у которых были пропавшие без вести, не обращались за розыском, боясь гонений на них. А военкоматам это было и надо, меньше хлопот.

Война идет, на Камень прибывают первые дети-сироты. Это зима 1941-42 года. В бывших кельях монастыря, переделанных в жилые помещения, расселяют детей, организуют детский дом. Детей привозят только ночью, соблюдая маскировку, чтобы не видели немецкие самолеты, которые были рядом в Бологом, Ржеве, Максатихе и др. городах. Возили детей на отрытых машинах, так называемых в «полуторках» (автобусов не было). Ночь, стужа. Морозы стояли тогда под 30 *С и больше, а дети, закутанные кто во что, кое-как сидели в битком набитом кузове машины. Многие были обуты в летние ботиночки, возможно, даже не в шерстяных носках. Мы же, деревенские дети, все были в валенках и не представляли, как можно зимой ходить в ботинках. Привозили детей, наверное, из Овинищей, а это более двадцати километров. Сейчас, спустя много лет, я с ужасом вспоминаю одну из очередных партий прибывших детей. Зима, поздний зимний холодный вечер. Дети, все молчаливые, сидят прямо на полу кузова, сами слезть с машины не могут. Их снимают взрослые и опускают на землю прямо в снег, тут же собирают в группу и отправляют в помещение. Сколько они перетерпели ужасов, и сколько было пролито слез, пока, наконец, они прибыли в дом, который для них станет родным на многие годы. Вместе с детьми приезжали воспитатели и учителя, открыли семилетнюю школу. В последствие в эту школу стали ходить дети со всех окрестных деревень, так как в них школы были только с начальным четырехгодичным образованием. Прибывшие дети были, в основном, ленинградцы. В нашем доме поселилась женщина с двумя дочерьми. Она была врачом. Через некоторое время в детском доме вспыхнула очень опасная болезнь. Точно не помню тиф или холера. Чтобы правильно лечить детей, она делает себе прививку этой болезни и умирает. Какие были в то время лекарства, как говорят «одному богу известно». Умер ли кто из детей, не знаю. Может это держали в тайне и детям не говорили. Возможно, больных детей увозили в город в больницу. После смерти этой женщины встал вопрос о ее детях. Оставить жить этих девочек с нами мама не решалась, так как на колхозные трудодни четверых детей не прокормить и не одеть. Вызвали с фронта отца этих девочек, и он устраивает их в детский дом, а сам уезжает на фронт. После окончания войны отец этих девочек, Николай Алексеевич Колмаков, вернулся за ними в звании майора и увез дочек домой, в Ленинград. В последствие он вернулся на родной завод «Ленотип», был начальником отдела кадров завода. Второй раз так и не женился, хотя с подругами его жены был знаком, которые также были врачами. С огромной благодарностью я вспоминаю одну из них, с помощью которой я был принят в ремесленное училище в Ленинграде после окончания семи классов. В настоящее время их никого уже нет в живых, как говорят: «ушли в мир иной». В детском доме в эти военные годы находились свыше 250 детей, а в некоторые месяцы доходило до четырехсот человек, но потом их расформировали по возрасту и отправляли по разным детским домам. Первым директором детского дома был Козлов (имя, отчество не помню). Его дочь по сей день проживает в Весьегонске.

Кроме эвакуированных детей на Камень прибывают беженцы. Образуется промкомбинат. В бывших мастерских монастыря и других подсобных помещениях стали выпускать продукцию для фронта. Катались валенки, шили шубы из овчины, занимались выделкой кожи для сапог (мастером был Герасим дядя Миша), делали лыжи, сани, вили веревки, деготь. Директором промкомбината был Иван Михайлович Парашкин, проработавший на нем всю войну и все годы до его закрытия. Колхозных лошадей также забрали на фронт, оставив в колхозе лишь непригодных по возрасту. Каменские работники трудились, не покладая рук, ведь вся продукция отправлялась на фронт. Детский дом просуществовал в своем виде где-то до 1953-1954 года. Дети взрослели, заканчивали семь классов и разъезжались по разным городам, кто в ремесленное училище, кто военное или мореходное. Некоторые поступали в техникумы, благо они имели льготу поступать в любое учебное заведение без экзаменов. Так, одна из воспитанниц детского дома Алла Забулис и дочь учительницы Чисто-Дубровской школы Соколова Галя поступили в геолого-разведывательный техникум. Сейчас Галина живет в Весьегонске и до сих пор дружат с Аллой, переписываются. В 2006 году Алла приезжала к ней в гости в Весьегонск, посетила Камень, на котором не была более пятидесяти лет.

После 1953-1954 года в детском доме находился интернат для умственно-отсталых детей. Позже к 1965-1966 году интернат закрыли. С закрытием интерната селение Камень постепенно разрушалось. Все дома и постройки бывшего монастыря перевозили в разные места Весьегонского района и в сам Весьегонск. Сейчас на месте бывшего монастыря (детского дома) осталась лишь часть кирпичной стены от бывшей бани, да «святой» камень, над которым в 2003 году церковными приходами установлен навес из железной крыши на четырех столбах. Сам камень обнесли деревянным срубом высотой в два бревна. Сохранился погост (кладбище), куда до сих пор хоронят из близ лежащих деревень: Комлево, Хмельново, Поповка, Борщево и др. Больше ничего не напоминает о бывшем некогда святом месте. Поля заросли мелколесьем и кустарником. От бывших строений не осталось и следа. Можно лишь ориентироваться по горе битого кирпича, садовым деревьям, каменным плитам.

Хочу рассказать о самом соборе более подробно. После его закрытия настоятель монастыря, отец Николаевский Александр Алексеевич, был арестован и находился в лагерях, возможно без права переписки. Матушка Лена (так звали его жену) проживала в доме через улицу наискосок от нашего дома. Дом был хороший, но не такой, как у первого священника с резными наличниками и фронтонами. В доме была большая комната, спальня. Везде развешены иконы. Русская печь, кухня, сени, двор – типичный дом в русской деревне. Матушке Лене с шестерыми детьми было тяжело справляться одной. Как они пережили эти трудные военные годы, одному богу известно. Старшая дочь Серафима окончила медицинское училище в городе Ленинграде и была мобилизована на фронт. Прошла всю войну, дошла до Берлина, имеет много боевых наград, в том числе Орден Великой Отечественной войны второй степени. Она в совершенстве владела немецким языком и была переводчицей. Остальные дочери и сын выучились и работали на предприятиях Ленинграда. Средняя дочь Маргарита Александровна вырастила троих дочерей. Младшая дочь Антонина вместе со мной в 2004 году навещала родину матери Камень. Времени у нас было мало, поэтому навестили и поклонились «святому месту». Посетили кладбище и место, где похоронена её бабушка (матушка Лена), нашли место, где стоял их дом. В настоящее время Маргарита Александровна имеет и внуков, и внучек, и правнуков.

Вернемся к собору. В моем воспоминании он был всегда закрыт. Двери, не помню точно, были на замках или заколочены досками. Собор был из красного кирпича. Он имел три входа: с западной, с южной и с северной стороны (со стороны кладбища). Ступени крыльца были большими и широкими из серого гранита. Главный вход, по-моему, был с запада и находился напротив алтаря. Северная часть собора была больше скрыта от людей. Там было открыто окошечко (духовое или слуховое), прикрытое камнем, и мы, дети, смогли спокойно через него пролезть. Помню, как однажды летом я с мальчишками полез в собор. Они были старше меня: Веня Николаевский, Миша Рягин, мой старший брат. О том, что мы лазали в собор, родителям нельзя было говорить, наверняка получили бы хорошую порку. Так и было сказано: «В собор не лазать». Этот наш секрет мама так до конца своих дней не узнала ни от меня, ни от брата.

Пробравшись через это окошко, мы оказались в подвале. Как мы там шли в этой кромешной темноте, не знаю, но вышли в полуосвещенное пространство в виде коридора. В цоколе все-таки было вентиляционное окошечко, которое слегка освещало «коридор». Здесь мы увидели печи, несколько штук. Они выглядели как своды, сверху как дуги и сплошной монолит. Сами топки были выложены белым кирпичом. Позже, будучи взрослым, я узнал, что это шамот – жароупорный кирпич. В длину топка представляла собой метра полтора или чуть больше, рядом лежало несколько березовых поленьев такой же длины и расколотых пополам. Пол собора подпирали своды печей, и как потом слышал, что в зимнее время прихожане вставали на колени и молились на теплом полу. Немного осмотревшись, пошли дальше вперед и оказались, как мне сейчас представляется около южного входа. Перед нами предстала высокая, большая, красивая с цветными стеклами дверь (витраж). Не помню, что было на ней изображено, но тогда нас детей она поразила своим великолепием. После разрушения собора мы собирали разноцветные стеклышки, нам было интересно с ними играть. Войдя вовнутрь, мы подошли к алтарю. Со стен на нас смотрели большие в полный человеческий рост иконы. Нам стало немного страшно. Полумрак собора, устремленные на нас глаза святых напугали нас. Мы притихли, быстренько развернулись и ушли. Окошечко, в которое забирались, закрыли камнем, как и было раньше. Запомнилось, что пол в соборе был выложен из цветных керамических плиток разными рисунками, около стен стояли крашенные скамейки. Сейчас это представляется, будто все было во сне. Это соприкосновение с чем-то тайным, запрещенным для всех нас оказало сильное впечатление. Внутреннее великолепие собора до сих пор стоит у меня перед глазами.

Колокольня находилась в двухстах метрах к западу от главного входа в собор. От колокольни к югу раньше проходила кирпичная стена высотой два-три метра до двухэтажного кирпичного здания. Я помню её уже разрушенной, так как на ее месте оказалось много битых кирпичей.

Запомнились рассказы нашей соседки Анны Дмитриевны. За глаза ее звали «буржуйка». На самом деле она была прислугой у так называемых буржуев. У нее был просторный дом из двух комнат и большой кухни. Около дома был колодец, на участке была баня, которая топилась по-черному. На ее участке стояли несколько ульев. Она дружила с моей мамой, мы часто мылись в ее бане. Вместе пилили, кололи дрова для бани, таскали воду с речки, которая была далековато от дома. Дмитриевна, так звала ее мама, натопит баню, помоется, а потом шли мы с мамой и братом. Когда после войны Дмитриевны не стало, мы ходили мыться в детдомовскую баню, просторную и теплую. Её специально топили для работников. Первыми мылись мужчины, потом женщины. Помню, как мы с братом с тазиком, мылом и мочалкой на двоих ходили в эту баню, от которой сейчас осталась лишь стена.

Дмитриевна часто рассказывала о монастыре. Говорила, что есть подземный ход в собор. Где конкретно, никто не знал. По ее предположению, выход был в сторону дома первого священника. В этом доме в последствие была контора промкомбината. Дом выглядел барским. Отдельная столовая с кухней и комната для прислуги. Дом стоял рядом с кладбищем. Между ними проходила ложбина, уходящая по склону в сторону речки. После того, как собор был разрушен, мы дети рассматривали эту ложбину и строили догадки, где находится подземный ход, но ничего подозрительного не находили. Все было настолько естественным или хорошо замаскировано травой и кустарниками, что мы стали сомневаться в его существовании.

Летом 2002 года я со своей крестницей и племянником Сергеем Кривовцевым навещали Камень. Подходя к кладбищу, где похоронены мои родные, мама и бабушка с дедушкой, со стороны деревни Борщёво увидели углубление в земле, заросшее небольшим кустарником и деревьями. В этом углублении находилась кирпичная кладка (стена) с отверстием в виде лаза. Тогда мы предположили, что это может быть подземный ход, тщательно когда-то замаскированный или находящийся под домом. А раскрытый лаз говорил о том, что этот секрет возможно кто-то знал и воспользовался этим.

Сам собор был разрушен в зиму с 1941 на 1942 год. Сначала жгли иконы. Об их ценности даже не подозревали, лишь срывали позолоченные детали на окладах. Многие жители Камня и соседних деревень тайком уносили иконы в свои дома. Потом стали взрывать несколько раз. Всё не получалось, настолько была качественная кладка или сам Господь препятствовал этому варварству. Тогда решили взрывать потолок и купола. Это им удалось. Взорвав потолок, начали взрывать стены. Была зима, и весь снег в окружности метров на пятьсот был красным от осевшей кирпичной пыли. Особенно много этой пыли было в сторону кладбища из-за легкого ветерка в его сторону. Потом разбирали кирпичи и возили в Кесьму для строительства аэродрома. Подвал возможно уцелел. Собор стоял на возвышенности, то есть на сухом месте, по-видимому, еще были и дренажные колодцы (люки). Один из них я видел, и мы дети удивлялись, зачем колодец без воды? Наверное, там нет «водяной жилы», поэтому и не стали копать глубже, думали мы. Потом мама объяснила нам, что этот колодец (люк) для осушки земли около собора, так называемый дренаж – осушение. Поэтому есть основание полагать, что подвал в основном не нарушен и по сей день.

Не знаю, насколько был эффективен аэродром, но, по-моему, он так и остался запасным. Хотя после войны самолеты – «кукурузники» забирали из больницы больных и увозили в город Калинин (ныне Тверь) как из Весьегонска, так и из Кесьмы.

Теперь хочу рассказать о часовне. Происхождение её описано в материалах по Троице-Пятницкому монастырю священником Никольским в 1911г. Часовня представляла собой деревянную постройку с двумя или тремя окнами с железными решетками, крытая железной крышей с куполом и крестом. Она была невысокая с камнем внутри, вокруг которого был деревянный крашенный пол. Верующие обходили вокруг камня, священник опрыскивал их «святой» водой, находящейся в щели камня. Откуда бралась «святая» вода не знаю, может её святили и приносили, заполняя водой расщелину, может она поднималась в результате каких – либо устройств, много версий, не исключающие чудеса. Но, так или иначе, а «святой» камень пользовался большой популярностью. Приезжали и приходили как богатые, так и нищие прихожане со всей округи и даже из Красного Холма, Бежецка и Весьегонска. Многолюдно было в такие праздники как пасха, троица и другие православные праздники. Верующие часами стояли в очереди, чтобы прикоснуться к «святому» камню, помолиться всем святым и получить благославление от батюшки. Чуть подальше от часовни здесь же на пригорке, где в последствие стоял наш дом, располагался базар со всеми необходимыми лавочками и палатками. Для более состоятельных прихожан была гостиница, так называемые «номера». Гостиница была деревянная, двухэтажная, крыта железной крышей, обшита вагонкой и покрашена в желтый цвет. Скорее всего, все эти монастырские постройки никто не перекрашивал и они сохранили свой первоначальный вид.

Была ещё одна достопримечательность на Камне. Это старая деревянная двухэтажная церковь. Она находилась недалеко от «номеров», была обшита тоже вагонкой и покрашена в голубой цвет. Размер ее был довольно внушительный, метров 70-80 в длину и напоминала сверху букву «Г». Когда взрывали собор, отлетела глыба кирпича кубометра два и остановилась около деревянной церкви буквально в одном метре. А в этом крыле постройки находились жилые помещения. Эта глыба лежала несколько лет, потом куда-то исчезла. Возможно, её разбили на кирпичи. Восточная сторона церкви была закруглена и напоминала полусферу. Предполагаю, что там находился алтарь. В этом конце находилась домовая церковь. Во время войны здесь был клуб, а на алтаре – сцена. Именно здесь с правой стороны церкви, если смотреть на восток, была могила, накрытая большой гранитной плитой с надписью, как мне помнится. «Воскресенский»

В 2006 году я с большой компанией во главе с Коноваловой Галиной Даниловной в очередной раз посетил Камень. Все мы были жителями Камня в трудное для страны время, поэтому такой поход для нас всегда волнительный. Это Лида Парашкина, Алла Забулис, Соколова Галя, Ризен Василий Андреевич и др. На память об этом походе снят видеофильм. Как всегда навестили «святой» камень и пошли к месту, где стоял собор. Когда подошли к домовой церкви, стали внимательно рассматривать то место, где находилась гранитная плита. Но так ничего похожего и не нашли. Удивило лишь то, что в этом месте появилась низина (котлован) с отлогими краями. Уж не раскопана ли была могила?

Каждый наш поход на Камень не обходится без посещения кладбища. У многих каменцев здесь похоронены родные. Я покрасил ограду на могиле моих родных, положил колокольчики, сорванные у «святого» камня. Кстати о колокольчиках. Впервые я увидел их летом 2001 или 2002 года. Они окружали широкой полосой «святой» камень, крупные почти в метр высотой. А позже с каждым годом все разрастались и почти вытеснили крапиву. Зрелище красивое и завораживающее. Как будто они сюда пришли помолиться и напоминали людей. Этот случай запомнила и моя крестница Валентина. В настоящее время колокольчики разрослись почти на всей территории монастыря.

Теперь хочу рассказать о саде, который располагался рядом с гостиницей «номера». Западная граница этого сада проходила вплотную с домовой церковью и подходила к дому первого священника почти до самого кладбища. Восточная граница сада проходила по пригорку от кладбища вдоль речки к бане и к «номерам». В этом саду росли яблони, черемуха, липа, слива, вишня, красная и черная смородина. Здесь же находились пчелиные ульи. Из рассказов оставшихся монашек (сестер) ульев было много, около тысячи домиков. Представляете, сколько было меда, воска для свечей собора. К образованию колхоза ульев осталось очень мало. Содержать, ухаживать за ними было сложно, время трудное, да и некому. Так и нарушена была пасека.

Запомнилась березовая роща. Она находилась вверх по реке сразу же за ручьем, что впадает в реку, и где стояла кузница.

Скотный двор (коровник) находился в стороне, где речка на пригорке сразу же после лога, проходящего поперек дороги в сторону деревни Борщёво. Коров было много, около сорока и больше. Каждая корова была привязана цепью головой к кормушке и могла лечь только на своем месте. К соседке не пускала длина цепи. Они настолько привыкали к своим местам, что после гуляния на пастбище приходили сразу на свое место. Все хозяйство можно было назвать образцово-показательным, если сравнивать с сегодняшним днем. От кормушек к центру двора был деревянный пол, так что коровам было тепло лежать. В центре двора была бетонированная дорожка шириной метра три, по краям проходили жёлоба, куда сгребались отходы и в последствие смывались водой по трубе в отстойную яму, находящуюся в нескольких метрах от коровника. Внутри коровника находились несколько колодцев, стояла водогрейня. Сена на зиму заготавливали в достатке и хранили в сараях, заполняли силосные ямы. Траву на сено косили на лугах вдоль речки как в сторону деревни Высокое, так и вниз по реке к деревне Ермолкино.

К Высокому находились большие луга вдоль речки и там был хутор из двух домов, обработанное большое поле. Это место так и называлось – «хутор». В сторону же Ермолкина место называли «Карпаты». Там проходили два глубоких лога (оврага), поэтому как бы горы Карпаты, что на Западной Украине. Было ещё одно место в сторону деревни Вошкино, которое называлось «пустошью». Летом там было пастбище для лошадей и туда же их гоняли в «ночное». Еще одно пастбище находилось в сторону деревень Борщёво и Выдряницы.

Конюшня и коровник находились рядом друг от друга, были хорошо утеплены, сквозняков не было. Что нельзя сказать об овчарне и курятнике, которые были холодными. Для кормления кур было сколочено из досок большое корыто, куда и насыпали зерно. Куры часто пропадали. Говорили, что их хорь таскает.

В послевоенное время, когда колхозы «Дружба» и «Пример» объединились, коров и овец перестали держать.

Было ещё одно уникальное сооружение – это большой погреб (холодильник) для хранения продуктов, укрытый от солнечных лучей близко растущими деревьями, березой и липой. Рядом стояла житница (для хранения зерна). Для погреба зимой заготавливали лёд и заполняли им яму. Потребность в погребе быстро отпала, так как хранить было нечего, а потом ещё война, все сдавали государству.

Была ещё небольшая из красного кирпича постройка. Возможно, это была пекарня, но я помню её закрытой и пустой. В последствие, когда в детском доме поставили дизель, который давал электричество, в этой постройке хранили керосин и дизельное топливо.

Около бани на речке стояла водяная мельница, но она не работала, так как не было жерновов, да и плотина была размыта. Во время существования детского дома плотину восстановили, и дети там купались и резвились. Были сколочены из бревен два плота, была лодка плоскодонка, на которой легко можно было перевернуться. Поэтому за купавшими детьми всегда наблюдали воспитатели.

Был ещё свинарник, который находился напротив коровника через дорогу в деревню Борщёво, но свиней я не видел. Все клетки были пустыми. Хотя довольно большая площадка земли была изрыта, и стоял выкопанный котлован с водой. Возможно, паслись где-то хрюшки. Во время войны в свинарнике был кожевенный завод (или просто мастерская). Мастер по обработке кожи дядя Миша Герасимов пристроил к нему пристройку и жил там со своей семьёй. Этот свинарник и пристройка запечатлены в картине на холсте масляной краской, которую хозяйка этой картины Коновалова Галина Даниловна передала в уголок народного творчества в Весьегонске. Она работала на Камне воспитателем детского дома. Эта картина, «святой» камень да кладбище являются единственной памятью о некогда знаменитом монастыре, укрывшим во время войны детей-сирот.

Закончилась война, мужчины возвращались с фронта. Из них Чистяков дядя Ваня и Растеряев дядя Коля вернулись с тяжелыми ранениями и контузией, не прожили и пяти лет. Оставшиеся меньше десятка женщин к концу пятидесятых и началу шестидесятых годов стали пенсионерами, и женская колхозная бригада распалась. К этому времени и школу-интернат закрыли. Жители и работники интерната стали переезжать кто куда, некоторые просто умерли, в том числе и моя мама Лукерья Петровна.

Так плачевно закончилась трудовая жизнь деревни Камень, о возрождении которой никаких надежд нет, а вот о возрождении женского монастыря надеяться можно.

В 2003 году местными церковными приходами установлен навес с крестом над «святым» камнем, на месте разрушенной часовни. Память жива благодаря таким людям, как Галина Даниловна Коновалова, которая пропагандировала и организовывала экскурсии к «святому» камню и её последователям. Пусть ей будет вечная память. В народе возвращается вера в господа Бога. Как говорят, «свято место пусто не бывает». Со временем найдутся люди, желающие восстановить монастырь.

Мало сохранилось фотографий того времени, фотограф тогда был редкостью в наших местах. Одна фотография 1947-48 года у меня сохранилась. Она сделана на фоне школы, первый этаж которой был кирпичный, а второй деревянный. Школа находилась в двадцати-тридцати метрах от колокольни в сторону кладбища. Рядом с северной стороны находился сарай и дом директора школы Варвары Михайловны Шондыш. В первом ряду на фотографии сидят учителя: вторая справа Елена Генриховна Ризен – преподаватель немецкого языка, далее через девочку Лидия Федоровна Ризен – преподаватель алгебры и физики, рядом – преподаватель литературы и русского языка (кажется фамилия её Абрамова), во втором ряду мужчина – учитель физкультуры (фамилию не помню). Девочки в клетчатых платьях – детдомовские, во втором ряду дети из деревень. На этой фотографии меня нет. В эти годы я уже работал на заводе в Ленинграде. Елену Генриховну и Лидию Фёдоровну прекрасно помню, так как они жили в нашем доме. В настоящее время их нет в живых и похоронены они в Весьегонске.

Дата добавления: 2015-07-20