Ареал Мидгарда. 15 страница

Мысль показалась ему бредовой. Но, чем ближе он подходил к «конторе», тем её бредовость таяла, и он уже обдумывал, как избавиться от слежки, что было практически, делом безнадежным, если уже «сели на хвост». Нужно было прикрытие Винтелле. И если он сбежит, без его согласия, то тем подпишет ему смертный приговор, чего для своего благодетеля он никогда бы не пожелал.

Очевидно, что в контору ему входить было нельзя, выхода оттуда уже не будет. И он нашёл оригинальное решение, вряд ли кому из его коллег могущее придти на ум. Он вошёл в ломбард, и в кредит воспользовался одним из древнейших аппаратов мобильной связи, вмонтированном в перстень, и подключился к релейной связи спецканала связи с Винтелле.

- Шеф, как вы?

- Вот сволочь, догадался же, что пара минут у нас будет до прослушки. Что надумал?

- Искать книгу в Полесье, я уверен, она там. Найду, и мы оправдаемся за провал.

- Полчаса прикрытия я обеспечу, а дальше всё будет зависеть от твоей сообразительности. Книги никому не нужны, но мы ведь об этом не можем знать?

- Я, тем более, раз клюнул на удочку Гуа Дуа.

- Пойдёт. Через час тебя раскусят и объявят во внутренний розыск. Мне ты не звонил. Перстень забери с собой, через час уничтожишь.

- Шеф, а откуда... Понял уже. Пока перстень со мной, меня не ликвидируют, захотят же узнать, что в нём сохранилось. Я ушёл. Я по-прежнему твой, батя.

Забара выложил за мобильник в виде перстня все содержания своей кредитной карты, чем обрадовал торговца, не ожидавшего, что за эту безделицу может столько содрать с простака, и направился к входу в метро. Но, войдя в фойе, затерялся в толпе. Камеры наблюдения больше не фиксировала его, ни в метро, ни на улицах. Он будто растворился в воздухе.

Винтелле понял, на что решился его протеже. То, что он связался с ним таким, забытым всеми способом, дало ему понять, тот понял, что ему вынесен смертный приговор, и он нашел же способ, от него уйти. Когда-то он именно на этой станции осуществлял проверку по режиму её безопасности, и знал все тайные ходы в ней и в округе, поэтому беспокоиться о судьбе Андрея, уже не было смысла. Теперь надо было думать о себе.

Стало ясно, провал был спланирован его шефом, но отвечать должен был Винтелле. Он не боялся умереть достойно, но не видел в этом смысла, особенно, в преддверии каких-то, грядущих событий. Да ещё, когда у него накопилось столько неразрешенных вопросов. Бежать, как Забара, он не мог, чипы слежения, внедренные в его тело, этого не позволят сделать. Сначала надо их найти, потом избавится, и лишь потом затаиться в одном из нескольких, только ему известных тайниках.

На этот случай у него была заготовлена одна версия, но он не мог подумать, что ею когда-то придётся воспользоваться. Почему-то тот, кто ему поведал о такой возможности, гарантировал стопроцентную возможность её реализации, и не верить тому странного покровителю, след которого он давно потерял. Винтелле не верил в успех, однако, выбора не было, и он эту возможность реализовал.

- Мой повелитель, простите за беспокойство, - обратился он по внутренней связи к шефу ведомства.

- А, Ханс, мне очень жаль, но ты поступил благородно, решив, со мной попрощаться, - ответил тот.

- Да, мой повелитель, я так и собирался поступить, но вынужден с вами посоветоваться.

- Даже так? Не думаю, что тебя это спасёт, но слушаю, - в голосе шефа прозвучало недовольство.

- В мои мысли пришло, не ясно каким образом, сообщение, смысл которого мне не понятен. Это не изменит моего решения, исполнить долг чести, но я посчитал нужным, вам об этом сообщить.

- Ну, если только это, слушаю.

- «Гор ждет тебя, ничтожный, в Тассау через час». Очевидно, что это свидетельство, о несовершенстве нашей защиты, или чья-то внутренняя шутка. Но поручить, проверить будет не лишним. Прощайте мой повелитель, - Винтелле отключил связь.

- Ты шутишь? – Связь возобновилась тут же.

- Видимо, это у меня от нервного переутомления, пора навсегда отдохнуть.

- Подожди минутку. Я свяжусь с тобой, - связь прервалась ровно на минуту.

Винтелле понял, шеф этого не ожидал, и хотя о чем-то догадывался, но сути сообщения не понял. Ему надо было с кем-то проконсультироваться.

Ровно через минуту, шеф сам оказался в кабинете Винтелле в сопровождении двух специалистов по внедрению чипов слежения в человеческие тела. Винтелле не ожидал такой прыти от медлительного шефа, и уже при нём достал таблетку с ядом, и поднёс её к своему рту. Шеф поднял предостерегающе руку и сказал с неожиданной поспешностью.

– Тс-с-с. Не надо спешить. Вы нам ещё нужны. Мой авиамобиль доставит вас до Тассау вовремя.

- Мой повелитель, но это же - бред, вы же понимаете, ничто не способно пробить нашу информационную защиту. Да и где я буду искать это давно исчезнувшее Тассау? - И Винтелле положил таблетку на нижнюю, сухую губу.

С невиданной прытью шеф подскочил к нему и выбил таблетку из рук, и укоризненно помахал своим указательным пальцем.

- В Мюнхене. Вот вы и проверите, каким это образом тот, кто послал вам это сообщение, смог это сделать. Надеюсь, вы понимаете насколько это для нас важно? Эти люди вынут из вас все чипы слежения, ведь другой аппаратуры в вас не внедряли? – Указал шеф на своих помощников, которые тут же стали обследовать Винтелле

- Вы что, серьёзно? Но ведь если посыл и был, это же провокация, - играл удивление Винтелле, радуясь безболезненности и быстроте, с которой его избавили от чипов слежения.

- Винтелле, я никогда не видел вас таким бестолковым. И ещё, у меня к вам, генерал, очень, очень большая просьба, ни на что и никуда не отвлекайся. Ваше прибытие должно быть секунда, в секунду. И ещё, мне докладывать о том, кто, зачем вас вызвал, и что там происходило, не надо. Это для меня должно остаться тайной, - напутствовал шеф.

Изумленный вид Винтелле, которого таким он никогда не видел, понравился шефу, впервые величавшему своего подчиненного на вы. А Винтелле не мог поверить в магическую силу высказанной им фразы, не имея понятия, кто такой Гор, удивляясь, с какой легкостью его хитрейший шеф на это клюнул.

Тот лично проводил Винтелле до своего авиамобиля и, помахав ему ручкой, сменил маску повышенного внимания на лице, на тревожную. И долго размышлял, почему его покровитель в правительстве, услышав это имя, от неожиданности поперхнулся и запретил впредь, даже в мыслях упоминать это имя, приказав, немедля все исполнить.

А спустя час рвал и метал в своем кабинете всё, что попадало под руку. Так его ещё никому не удавалось провести. Он порвал бы Винтелле и Забару своими руками, если бы знал, где их искать. Но более странным стало то, что его покровитель за такой промах, даже не упрекнул.

31.

Двухсот километровая полоса, проходившая с севера на юг по бывшей территории западной России, являлась буферной зоной, отделяющей заселённые районы Европы от радиоактивной, безжизненной территории Приуралья. Проходила она по местам бывшей Новгородской, Московской, Орловской, Ростовской областей, и считалась опасной для проживания в ней. Все земли на восток считались, заражёнными и смертельными даже для посещения. Местное население не выжило от последствий ядерных бомбардировок, и последние двести лет тут никто не проживал, в том числе животные и птицы. Это был ад для всего живого, кроме насекомых, а для многих их видов это был рай, в котором их никто не беспокоил.

Но спустя два века в эти места потянулись те, чьи предки когда-то проживали тут, кого выдворили из мегаполисов, беглые, преследуемые властями. Других мест, где их не могли достать всепроникающие электронные системы поиска, на планете не существовало. А тут они быстро ломались, в том числе и противорадиационные роботы. Странным было то, что эти роботы могли долго выдерживали в других зараженных местах и более высокий уровень радиацию, а тут не выдерживали даже этот уровень, который уже считался допустимым для жизни некоторых видов биожизни. Что-то в этой полосе было непредсказуемо аномальное, что убивало биоформы жизни и ломало электронику не сплошь, а будто выборочно.

Может это, и позволило изгоям выживать и приспособиться к жизни в таких невыносимых условиях. И они приспособились. Более того, сохранили способность к размножению, чего уже никак не могла объяснить мировая наука. И в последнюю сотню лет западные районы буферной зоны стали осваиваться, ставшим уже местным населением. В последние десятилетия начался даже рост городов. Люди стали выходить из лесов и болот, и селиться на открытых местах.

Правительственные чиновники Европы знали о существовании «мутантов», так называли всех людей, от кого счетчики Гейгера улавливали уровень радиационного заражения более чем в два раза превышающий норму. Такие люди приходили именно из буферной зоны, и часто появлялись на окраинах мегаполисов Европы. Их отлавливали и утилизировали, без суда и следствия, лишив всех юридических прав, даже личность не устанавливали.

Европейские власти не раз пытались взять жизнь в буферной зоне под контроль, но из этого ничего не выходило. «Мутанты» мстили властям за бесчеловечное к ним отношение, и редко какая карательная экспедиция, несмотря на всё совершенство своего оснащения, возвращалась из этих районов обратно. Особенно, пугало чиновников правоохранительных органов Европы слово Полесье, более страшного места на Земле они не знали. Все попытки, уничтожить жизнь в этих районах с воздуха и из космоса, редко достигали успеха. Радиация создавала что-то вроде купола невидимости для систем наведения огня. Поэтому точечные удары наносить было и бессмысленно и не по ком, люди умели прятаться. А массового поражение оружие, после сброса, чаще всего не срабатывало, и становилось трофеем тех, кого презрительно называли «мутантами».

Но, как оказалось, они были организованны не хуже правительственных войск, и их военизированные, не большие группы, эффективно вели партизанские действия против правительственных подразделений и, особенно преуспели в порче прибуферных коммуникаций, нанося правительству миллиардные убытки.

На фоне множества успешно проведенных, почти без потерь операций «мутантов», которых уважительно стали называть партизанами, правительственным войскам похвалиться было нечем, и переговоры стали казаться вполне разумной мерой. А когда партизаны пригрозили использовать трофейное оружие массового поражения в мегаполисах Европы, даже самые агрессивно настроенные представители правительства, вопреки закону, запрещающему контакты с террористами, вынуждены были согласиться на переговоры с теми, кого считали преступниками и нелюдями. Сначала, с целью вернуть себе оружие массового поражения, и узнать с кем же всё-таки они имеют дело. И, опасаясь разрастания партизанской войны, ведь в Европе с каждым годом становилось все больше биолюдей не довольных своими правителями.

В конце концов, правительство и лидеры «мутантов» пришли к соглашению, по которому всех жителей буферной зоны уравнивали в правах с андроидами, больше не преследовали за прошлые преступления, всем объявив амнистию. Наделили полной автономией управления, как окраинное, государственное образование Европы. Позволили создать военизированные, правоохранительные органы, подчинение Европарламенту и создавать другие правительственные учреждения, частично подчиненные правительству Европы, при условии, распространения законов ЕК на всю буферную зону. Ввести войска, или силы правопорядка в буферную зону, правительство могло только с согласия правительства «мутантов».

За это власти буферной зоны обязались, пресекать все попытки свободных партизан, вести враждебные действия на территории Европы, а так же вести подрывную, идеологическую пропаганду против Европарламента. И обязались выплачивать ежегодные налоги в казну правительства Европы. Пожалуй, именно этот пункт оказался ключевым, для подписания соглашения. В отличие от «мутантов», обходившихся без денежного оборота и торговли, пользуясь натуральным обменом, чиновники Европы, не могли себе отказать, в получении дополнительного дохода. И то, что эти деньги «пахли» радиацией, никого не беспокоило, ибо они знали точно, деньги не пахнут.

Европравительство победило без войны. Оно добилось того, что налеты на приграничные, восточные поселения прекратились. Поняли, что «мутанты» - не дикие племена, а вполне цивилизованные и относительно здоровые биолюди, обладающие теми же знаниями, что и сами европейцы, но сплоченные какой-то единой идеей, более жизнеспособные, чем остальное население биолюдей планеты. Сила, с которой лучше было все решать миром, чем диктатом. Какой конкретно это была сила, трудно было понять, но то, что не все оружие массового поражения они вернули, хотя и клялись, что всё, было ясно всем.

В то же время европейские чиновники поссорили, вновь сформированное правительство партизанского края с вольными партизанами. Внутри буферной зоны началась междоусобная война, на ведение которой Европа не потратила ни евро, и не понесла никаких потерь. А внутри буферной зоны лидеров партизанского движения большинство «мутантов» посчитали предателями, посягнувшими на их волю. Они отказывались подчиняться новому правительству, принимать участие в переписи населения, в выборах, и продолжали жить сами по себе. Но правительство партизан, не видело иного пути легализации жизни в буферной зоне, как подчинение Европарламенту. И, получив помощь в вооружении (оснащение в радиационной зоне и приборы были бесполезны), начала истребление слабо организованных, хотя и многочисленных, вольных партизан. Так как это уже были войска, приспособленные к условиям местности, прошедшие многолетнюю практическую подготовку ведения боевых действий, лучше организованные и били вольных по частям, то серьёзного сопротивления те, оказать не смогли.

За десятилетие относительное подчинение всех партизанских районов правительству буферной зоны, было достигнуто, и междоусобная война прекратилась. Правительство буферной зоны прекратило преследование ещё сопротивлявшихся, вольных партизан под обещание тех, не вести военных действий против правительств буферной зоны и Европы. Хотя и не сразу, но ради сохранения воли и жизни, тем пришлось согласиться. В состоянии мира, партизаны теперь отличались лишь по идеологическим мотивам. И это не мешало им одинаково представлять свои общности, и среди «предателей», и среди «вольных», как сами они себя делили. Идеология их была простой.

Одни чтили законы природы и вдруг откуда-то появившиеся заповеди предков, живших на этой земле ещё сорок тысяч лет назад. Они провозгласили себя потомками славян, хотя сами не могли объяснить, кто такие славяне, и почему так называются. Свой уклад жизни соблюдали по законам добра и справедливости, и тут толком не могли объяснить, как это на практике должно выглядеть. Но старались жить в мире и добрососедстве со всеми и между собой, хотя это не всегда получалось. Все спорные вопросы решали на вече, на которые собирались выборные старейшины ото всех родовых кланов. Их решения считались окончательными и обязательными к исполнению всеми.

Тех, кто не соблюдал решения веча, просто разрывали между березами. Откуда такие обычаи и методы расправы появились, никто не знал, но строго соблюдались даже сторонники иной идеологии. Ибо славяне казнили всех без разбора, кто нарушал их законы, и даже членов правительства буферной зоны, вздумавших ввести на их территории свои законы. И самое интересное, с их законами вскоре стали считаться все «мутанты», в том числе и члены правительства.

Вторая категория «мутантов» жила по понятиям, не признавая никаких законов и власти. Самое странное было в том, что именно такие и составляли большинство правительственных чиновников буферной зоны. Как анархистам удавалось блюсти законы, их не соблюдая, никто понять не мог, особенно, всё способные понять и объяснить идеологи Европы. Поэтому в буферной зоне правили не законы Европы, а понятия партизан, которые, по сути, являлись обычными бандитами, кроме селений славян, где всеми соблюдались их обычаи. Однако, каким-то образом жизнь по понятиям укладывалась и в законы Европы, и упрекнуть чиновников-анархистов в нарушении европейских законов, никому не удавалось. Попытки чиновников из Европарламента перековать идеологию полесских чиновников–анархистов, всегда были безуспешными потому, что опровергнуть их тезис, никто не мог. А он был прост и даже исторически достоверен.

На территории России никогда народ не признавал законов, и всегда жил по понятиям, и именно это делает их истинными россиянами, прямыми наследниками предков россиян, и вся власть в буферной зоне никому не может принадлежать, кроме, как им. То, что это чисто российская дурь, было понятно каждому европейцу. Поэтому анархистов опасались все, стараясь заручиться поддержкой в политических вопросах у славян, призывавших к миру и земледелию. Но тем было всё «по барабану», что выходило за территорию их границ, они ни во что не вмешивались, и никого к себе не допускали.

Поэтому анархисты селились в городах, чтобы ничего не делать, и жить на субсидии европейцев, а славяне в сельских поселениях, всем необходимым обеспечивая себя сами. Но, невзирая на идеологические разногласия между собой, обе ветви коренного населения буферной зоны, никогда между собой не ссорились по пустякам. А, когда надо было, объединялись для борьбы с пришельцами, к которым относили всех, от кого радиационный фон исходил вдвое меньший, чем от них. И определяли они его не по приборам, который тут не работали, а по своим, особым признакам, используя сенсорную систему своих тел.

Со временем, население буферной зоны выросло настолько, что не замечать образование нового государства, уже не могли и правительства великих держав. Особенно всех занимал вопрос. Каким образом, биолюдям там удавалось не только выживать, но и плодить потомство более здоровое, чем были родители? И почему учёные Европы, за столько десятилетий не смогли объяснить, ни себе, ни остальному миру, как такое возможно.

Когда же делегации учёных отваживались, сами изучать этот феномен на месте, уже через час их радиационный фон «сдувал» из буферной зоны. А исследования «добровольцев» в спецучреждениях, никакой ясности в этот вопрос не вносили.

Вскоре в буферной зоне развилось не только сельское хозяйство, но и промышленность. Активно велись научные исследования, финансировавшиеся не только правительственными структурами ЕК и ВАС, но массой частных фирм и институтов. Будучи в изоляции от остального мира, население буферной зоны Европы, все же не было оторвано от мира и, постепенно интегрировалось в общемировые процессы, заочно. Если учесть, что таких буферных зон было разбросано по земному шару не один десяток, то особо пристального внимания к этой зоне российского запада никто не проявлял. Экспериментальных баз для проведения опытов над «мутантами», всем и везде хватало, потому межгосударственных конфликтов на этой почве не возникало. И это несмотря на то, что фактически, эта территория мира никем не управлялась, и от её жителей можно было ожидать всего, чего угодно.

Новых попыток, всё взять под контроль, европейцы не предпринимали. Для этого нужно было ехать туда кому-то, но ни один чиновник на это не отваживался. Одна мысль, что предстоит жить в смертельной радиации и общаться с мутантами, которых мало кто видел вживую, а пропаганда ими пугала обывателей, изображая уродами и монстрами, бросала любого чиновника в дрожь. Бывали случаи, что смельчаки находились, но ни один оттуда не вернулся. А кто и умудрялся вернуться, разумеется, не добравшись до цели, уже никому не мог доказать, что он не мутант. И каких только не предъявлял справок, всех почитаемых, медицинских и научных учреждений, это ему не помогало вернуть прежнее доверие к себе, как со стороны начальства по работе, так и членов своих семей, соседей, и знакомых. Потому разговоры на тему, о существовании буферной зоны, хотя и не запрещались среди европейцев, но не официально велись, хотя и нигде не приветствовались.

И в последние десятилетия большинство коренных, молодых людей Европы не догадывались о её существовании. Кому-то было выгодно наложить табу, на существование буферной зоны на востоке Европы.

А между тем, уровень радиационного фона в этой зоне непредсказуемо падал, технический прогресс достиг европейского уровня, условия быта настолько показались людям комфортными, что из сельских районов они стали переселяться в города. Но многие не утрачивали связи с местами своего рождения, и сельские поселения опоясывали города-мегаполисы.

Мегаполисы со временем разрастались, и поглощали такие поселения, но те не сносились, а сохранялись, как памятники культуры, если хранили в своём облике древние черты, свою историческую самобытность. И получалось, что люди, проживая в мегаполисе, считались деревенскими, или хуторскими жителями - славянами. А вот анархисты растворились среди граждан-горожан.

32.

На одном из таких хуторов нашёл себе пристанище чисто городской, русский биочеловек, но не славянин, по фамилии Лобов, по имени Ник. Русским мог быть каждый, говорящий на этом языке, а вот славянином - только верующий, но не Христа, или Иуду, а в другого бога, по имени Веда, или Веды. Об истинности имени нового бога велись многолетние и безрезультатные споры среди мудрецов славянских родов, но единой точки зрения так и не появилось, потому использовались оба имени. Тем более что оба отождествлялись с Солнцем, только одно, когда было на востоке, а второе, когда на западе. Почему так, никто объяснить не мог, но сказать, что всё это чушь и брехня, означало, оказаться в одно утро разорванным на две части тела. Почему-то объяснить различие окончаний слов, числовым значением, никому на ум не приходило. А кто пытался мудрецов учить, к восходу солнца плохо кончал. Приговор звучал просто.

Святого, или светлого (тоже не понятно, чем они отличаются) касаться поганым языком, нельзя никому.

Даже попы христианские, мусульманские и прочих религий боялись в своих проповедях упоминать эти славянские божества, из опасения не в своё время назвать, или не правильно имя, и тогда их уже ничто не спасёт, от «одного, прекрасного, обязательно солнечного утра».

Правительство с исполнителями тайных приговоров старейшин славянских родов, которых называли «витязями», не боролось - своя жизнь была дорога. В последние годы на территории буферной зоны правили славянские понятия. Что это за правовой термин, ни один юрист понять не мог, да и особо вникать в суть этого, было не безопасно.

Возле любопытствующих историей славянства, часто возникали старцы, которых звали гои, или калики, эти особо въедливые, задавали каверзные вопросы, после чего исчезали. А бывало часто, на утро за их «избранниками» приходили «витязи». И на этом всё любопытство исчезало. Навсегда. Кто–то из учёных сравнил это с инквизицией, и на утро его две части тела нашли на окраине города, привязанными к двум березам.

Лобов никогда не интересовался этими вопросами, может потому и долго жил. Через два года ему должно стукнуть сорок лет. В буферной зоне обычно больше и не жили. Мало кто старел, часто умирали сразу и без причины, в самом рассвете сил. Женщин было мало, умирали они чаще, потому их берегли, и отношение мужчин к ним от общеевропейского, отличалось разительно. Там женщина по правам была ниже андроида, независимо от родового и профессионального статуса. Но если у неё был влиятельный покровитель-мужчина, с ней считались, как с самим покровителем. Горе было той женщине, которая лишалась покровительства, она становилась вещью каждого встречного мужчины.

В буферной зоне женщина оставалась всегда равной мужчине и в покровительстве не нуждалась. Но за гонор, открытое не уважение к любому мужчине, её могли опустить до состояния тряпки под ногами, после чего путь лежал к двум березам. И пожаловаться, извиниться, или покаяться, было не перед кем. Приговоры, о существовании которых старейшины могли и не знать, исполнялись всегда, но только «витязями». Не дай бог, если этот титул себе присвоит кто–то сам, или займется самосудом. Двух берез ему ждать, долго не придётся.

Лобов большую часть своей жизни провёл в городе, и первое время, попав на хутор, шалел от тишины и покоя, царившего кругом, хотя и тут жизнь бурлила. Он не был красавцем, но тело блюл в чистоте и здоровье, если жизнь в радиоактивной зоне можно было совместить с понятием, хорошее здоровье. Но он редко болел, и то, только простудными заболеваниями. Хотя не систематически, но часто занимался спортом, и почти каждое утро делал зарядку. Стимуляторы и транквилизаторы принципиально не применял последние пять лет, и без них чувствовал себя лучше. В его внешности не было ничего особенного. Среднего роста, среднего телосложения, с типичным славянским лицом, белокожий мужчина, широкий в плечах и немного кривоногий.

Всегда был небрежно одет, не бритый, если находился дома. Но аккуратно одевался и приводил себя внешне в порядок, когда устраивался на работу. Имел для этого необходимые средства, хотя не воровал и не грабил, добывал денежные средства лишь законными, понятийными, славянскими путями, что стало считаться пережитком прошлого. Привычки Запада проникали и сюда, с каждым годом всё вокруг меняя в худшую сторону. Он ценил своё время, хотя и не всегда знал, куда его деть с пользой. Имел принципы, суть которых объяснить даже себе не брался, блюл их по возможности и настроению. По характеру был спокойный, уравновешенный, но мог и вспылить, если появлялись тому веские причины. Но когда они появлялись, он уже не помнил. Был образован, и этого в общении даже с не знакомыми людьми не скрывал, чем выделялся из среды своего окружения, и тем немало способствовал, развитию к себе неприязненного отношения, и всеобщего желания нагадить, чтобы «сбить спесь». К этим интригам относился спокойно, старался не замечать.

Чаше всего его не любили, не столько из зависти к его уровню интеллекта, сколько из-за не понятной уверенности в себе, в правильности своего образа жизни, которое они воспринимали, как пустую самоуверенность, при бытовой неустроенности жизни. Особенно, его не любили искусственные люди, кому показывать своё пренебрежение, он не стеснялся, хотя нередко таких чувств и не испытывал. Так, куражился от скуки, считая всех людей, в принципе хорошими, но ограниченными в способности правильно понимать людей, думающих и живущих не так, как все.

С интересным собеседником и деловым человеком, с проявившей к нему интерес женщиной, он всегда находил общий язык, не скрывая возникающей симпатии. Но всегда отстаивал своё мнение, оставался прямолинейным и категоричным, если не встречал аргументированных возражений. Даже, понимая правоту оппонентов, желая, услышать чего-то более убедительное, проявлял твердолобость, чтобы только подразнить. Хотя и понимал, что за это его всегда могли, обвинить в неуважении к властям, тем более что он не принадлежал ни к какой вере, и не посещал ни одного религиозного общества, или храма. Одно это уже делало его изгоем и не благонадёжным, даже в среде анархистов.

Долгая служба в полесской армии, то на стороне одних, то других, но всегда против колонизаторов, отучила его бояться трудностей и, выйдя на пенсию по ранению, он больше не желал перед кем-то преклоняться. Тихо наслаждался личной свободой и душевным покоем. Не имея своего угла, после развода с женой, бродяжничал, что позволялось только за пределами мегаполиса, или в хуторах. Потому он тут и появился, по случайной протекции. Без неё попасть на хутор у него средств не было, и уж тем более тут поселиться, даже временно.

Критику в свой адрес он слушал, если она казалась ему пустой, не слышал, и быстро забывал, считая, что лучше него, его никто не знает, и знать не может. А на беспринципную общественную мораль публично плевал, и этого не скрывал. Правда, из простых людей встретить того, кто не делал бы то же самое, было сложно. Потому ему часто говорили, что по нему берёзы плачут. Не раскрывал он никому своих принципов, истоков такого отношения к жизни. Не сплетничал, старался не обсуждать знакомых и близких, политику и экономику. Во всех остальных сферах жизни он был интеллектуально подкован, и всегда для заинтересованных лиц был интересным и полезным собеседником.

Отсутствие возможности постоянно и досыта есть, делало его стройным не по возрасту. Женщины поэтому часто обращали на него внимание, кокетливо принимали ухаживания. Но, когда узнавали о его финансовых трудностях, сразу теряли к нему всякий интерес. Он не был нищим. Было время, игрой на акциях нажил небольшое состояние, которое могло ему обеспечить спокойную старость, до которой было уже «рукой подать». Но дрязги с бывшей женой разорили его. К тому же два гдля собственной асмихики.о опаснофилософски. Ведь так она относится к нему не от хорошей жизни, а ищз=за личной неустроенносмтода назад его сбил мобиль. Он перенёс сильное сотрясение головного мозга, не считая переломов костей и рёбер. Все оставшиеся сбережения, потратил на «бесплатное», ветеранское лечение.

Квартира в городе осталась жене, которая после этого изменила к нему отношение, и за всё время его пребывания в клинике, ни разу не пришла. После их развода, в третий раз удачно сошлась с самостоятельным, как она говорила, мужчиной. Но иногда вспоминала о нём, когда расходилась с очередным своим избранником, и примирительно разрешала Нику, навестить двоих его детей.

Часто к указанному времени их дома не оказывалось. Таким образом, она успокаивала свою нервную систему, зная, что срывать житейскую злость на Нике дело, в общем-то, безопасное. Он относился к этому философски. Ведь так она относится к нему, не от хорошей жизни, а из-за личной неустроенности, и надо было её пожалеть, но опасно для собственной психики. К его удовольствию, после таких выходок, его жизнью она больше не интересовалась. Встреч с женой он старался избегать, они никогда не сулили ему, ничего приятного. Не любил он её.

Дата добавления: 2015-07-20