Еще одна книжка Марии Халаши о девочке не такой, как все 2 страница

Платье у нее такое же, как у Шарики.

Габи рассыпает перед Шарикой какую-нибудь настольную игру, будто они играют, а когда слышит скрип ключа, даже придвигается к сестренке поближе... Две девочки в платьицах в горошек.

Прошлый раз Шарика поцеловала в щеку придвинувшуюся к ней Габи. В замке уже поворачивали ключ, и у Габи осталось время лишь для того, чтобы сердито прошипеть:

- Чего лижешься? Спятила?

Шарика смотрела на загорелую румяную щеку, которую она поцеловала. Губы ее еще ощущали теплую кожу Габи. Затем она повернула голову к маме, которая мягким, глубоким голосом спросила:

- Ну, как ты, моя ласточка?

Сегодня Шарика испуганно вздрогнула, услышав звяканье ключа в замке. Из передней донеслись тихие шорохи. Родители пришли, а Габи дома нет. Шарика до мельчайших подробностей представляла, что происходит сейчас в передней. Входит папа, за ним мягкими, неслышными шагами мама. Папа осторожно прикрывает дверь передней и тихо поворачивает замок так, что щелчок едва слышен. Из маленького шкафчика, который папа сделал сам, когда Шарика еще лежала в больнице, он достает домашние туфли, и оба надевают их. Папа - большие, хлопающие при ходьбе, мама - маленькие кожаные тапочки.

Шарика прислушивается к шорохам.

Никаких сомнений, это родители. Если бы явилась Габи, дверь передней громко хлопнула бы и Габи уже давно носилась бы по комнатам, шумно отдуваясь и стуча ботинками.

Шарика похолодела. Первый вопрос папы будет: где Габи? Что сказать? Что она только сейчас выбежала... Куда выбежала? Шарика смерила взглядом расстояние между диваном и креслом. Рядом стояла маленькая скамеечка - Габи обычно рассыпала на ней игры, но теперь они в коробках, закрыты, лежат возле дивана. Хорошо бы их сюда подтащить.

Но как?

Шарика очень низко наклонилась вперед и протянула руки. Нет, так не дотянешься до коробок! Она сделала еще одну попытку, наклонилась ниже, и плед сполз с ее ног. На ногах Шарики не было ни порезов, ни ран, ни царапин, но она всегда отворачивалась, когда с нее снимали плед. Девочка не любила смотреть на свои белые ноги, такие безжизненные от колен, как у тряпичной куклы Жужи. По утрам мама одевала ее, натягивала носки и босоножки. Шарика не чувствовала, не знала, что делает с ней мама там, где-то внизу, бесконечно далеко от ее головы и тела. Шарика всегда при этом закрывала глаза. Она не имеет ничего общего с этими ногами. Она, Шарика, существует только до колен.

Но сейчас она не думала о пледе. Родители вот-вот войдут! Собрав все силы, крепко уцепившись за подлокотник, она сползла к самому краю кресла. Еще один сантиметр... еще один... С огромным напряжением она рванулась вперед. И упала лицом на лежащие возле дивана настольные игры, сильно ушибив нос и подбородок. В любом другом случае Шарика бы заплакала, но только не сейчас. Сделав последнее усилие, она сорвала крышку с игры "Рано еще смеяться" и высыпала все из коробки. Разноцветные фигурки, кости рассыпались по полу. И сама Шарика устало опустила голову на пол.

- Господи боже мой! - бросилась к ней мама.

Папа не сказал ни слова. Поднял ее, но обратно в кресло не посадил, а вместе с ней уселся сам на диван.

- Шарика, с тобой ничего не случилось, правда, Шарика, ты не ушиблась, доченька? - спрашивал ее папа.

- А-а, ничего! - ответила Шарика. - Я потянулась за игральными костями, чтобы бросить их, когда вернется Габика.

Только теперь мама пришла в себя от испуга.

- Где Габи? - тотчас спросила она.

- Она побежала за малиновым сиропом. - Шарика крепче прижалась к папе и ткнулась головой ему в плечо, чтобы родители не видели ее лица.

Мама едва могла разобрать, что она бормочет.

- Мне захотелось малинового сиропа, и Габика сказала, что принесет.

Лицо у папы стало растроганным, и он поцеловал Шарику в лоб. Шарика чувствовала, что поцелуй предназначается Габи, а не ей. Затем папа с упреком посмотрел на маму. Он ничего не произнес вслух, но взгляд его говорил: "Видишь, и вторая дочка у нас хорошая. А ты ее всегда ругаешь. Ты не права!"

Мама какое-то мгновение стояла в нерешительности. Она раздумывала, действительно ли Габи побежала за малиновым сиропом или шатается бог весть где. Потом присела на корточки возле папы и поцеловала Шарику.

- У тебя ничего не болит, доченька? - спросила она. - Ты хорошо себя чувствуешь? Завтра днем к нам придет очень хорошая тетя. Учительница гимнастики. И мы такими спортсменами заделаемся, что только держись! И скоро моя ласточка снова будет порхать. Я только скажу: "Шарика, принеси из кухни тарелку", а она порхнет - и уже там...

- Ну, вот и славно, - с беспокойством прервал ее папа. - Ты бы лучше обтерла Шарике лицо. Принеси рукавичку из ванной.

В глазах мамы стояли слезы, и она охотно повиновалась папе. Папа начал покачивать Шарику на коленях. Бережно, тихонько. Как будто убаюкивал ее. И еще приговаривал:

- Милая доченька, будь осторожнее в следующий раз, береги себя. Когда рядом с тобой никого нет, не делай резких движений, а то упадешь и ушибешься. А если с тобой что-нибудь случится, я буду очень расстроен, и мама будет плакать, и Габи...

"Габи? Как бы не так!" - с горечью подумала Шарика. Но ничего не сказала и продолжала слушать папу. Ей очень приятно было сидеть у отца на коленях, она даже глаза закрыла от удовольствия.

Мама принесла влажную, мягкую рукавичку и нежно, будто поглаживая, провела ею несколько раз по лицу Шарики. Все плохое и неприятное забылось, но тут девочка вдруг услышала, как кто-то вставляет ключ в замок. Так шумно орудует ключом только Габи. Через секунду дверь распахнулась с таким стуком и силой, что даже занавеска Рози заколыхалась на окне.

В передней стояла Габи. Ее желтый пуловер с бахромой на рукавах стал еще грязнее. На лице были длинные красные царапины, волосы всклокочены. Габи открыла рот, хотела что-то сказать, но тотчас закрыла его, так как сказать ей было нечего. Мамино лицо залила краска, и она шагнула к Габи. Шарика прекрасно знала, что случается после того, как мамино лицо неожиданно заливается краской. Она тогда не спрашивает, не отвечает, а просто размахивается и бьет, не говоря ни слова, сжав зубы, и глаза ее мечут молнии. Габи уже несколько раз доставалось от мамы, и теперь она со страхом прикрыла лицо. И в этот момент Шарика воскликнула:

- Габика, достала?

От удивления Габи опустила руку, мама тоже повернулась к Шарике. А та торопливо продолжала тонким, срывающимся голоском:

- Ты принесла мне малиновый сироп? Ну, Габика, ты же пошла за малиновым сиропом...

Габи стояла в замешательстве.

- Да, - сказала она немного погодя. - То есть нет. Сироп кончился. Я прошла за ним до улицы Шиво. И там не было...

- Не лги! - крикнула мама.

- Она не лжет, - возразила Шарика, и папа почувствовал, что девочка вся дрожит. - Я ее попросила, это правда, она для меня пошла...

- Вот видишь! - Габи окончательно пришла в себя. - Она все хныкала, подай ей сиропу! Хорошо еще, что я весь город не обегала. И чего так мало сиропу выпускают?!

Мама с недоверием смерила Габи взглядом.

- Непохоже, что ты на самом деле ходила за малиновым сиропом...

- Ей-богу! Вот и Шарика подтвердит.

- Хорошо, - закончила спор мама. - Но если я еще раз узнаю, что ты оставила сестричку одну... Тогда ты у меня получишь!

Мама ушла с рукавичкой в ванную. Папа посадил Шарику на кресло, вышел вслед за мамой, чтобы принести из ванной комнаты свой полосатый халат. С халатом в руках он вернулся.

- Папа! - Голос Шарики звучал так умоляюще, что папа тотчас положил халат и подошел к креслу. - Папа, я так хочу пить, принеси мне стакан чистой воды!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Со взрослыми лучше не связываться - в этом Габи давно убедилась. Взрослые любят таких, как Шари. Сидит себе, улыбается, да еще щекой о щеку трется.

Откровенно говоря, раньше у Габи было гораздо меньше недоразумений со взрослыми. Все началось, когда Шари увезли в больницу. С тех пор мама или мчалась туда, или сидела у телефона, дожидаясь звонка. А когда наконец раздавался звонок, она долго не решалась снять трубку.

И бледный папа все время расхаживал по комнатам. Далее днем забегал домой, то и дело закуривал сигарету, потом откладывал ее в сторону, не докурив, и вынимал из пачки новую. Если Габи что-нибудь говорила ему, он, казалось, слышал и даже отвечал ей, но Габи знала, что мысли его заняты совсем другим.

И с мамой невозможно было разговаривать. Как-то Габи подошла к ней с тетрадью по письму, хотела показать, за что получила пятерку. Тетя Ирма сказала, что она приготовила домашнее задание лучше всех. Мама оттолкнула тетрадь и раздраженно буркнула:

- Оставь меня в покое, Габика!

Да, неприятности со взрослыми начались тогда, когда все стали отвечать ей: "Оставь меня в покое, Габика!" Даже тетушка Марго. Она не знала волшебных сказок, каких было множество у мамы, или забавных историй, которые Габи слышала от папы, о столе и стуле, о лампе, книжной полке и даже о пепельнице. Тетушка Марго рассказывала о том, что произошло с ней на улице, в магазине; Габи усаживалась на табуретку и слушала тетушку Марго, которая мыла посуду или чистила картошку. Дойдя в рассказе до самого интересного места, тетушка Марго опускала руки, поворачивалась к Габи и так продолжала свою историю.

Габи и теперь выходила к ней на кухню, но все было напрасно. Тетушка Марго молча перебирала фасоль, а однажды, усевшись рядом с ней, Габи заметила, как на фасолины падают крупные слезы.

- Почему вы плачете? - спросила Габи и положила ладонь на толстую руку тетушки Марго.

- Шарика, - всхлипнула тетушка Марго и вынула из кармана носовой платок.

- А-а, поправится, - мотнула головой Габи и уселась, поджав ноги, на табуретку, приготовясь слушать новые истории тетушки Марго. Однако та продолжала всхлипывать, а немного погодя сказала:

- Оставь меня сейчас в покое, Габика!

Но обиднее всего было Габи отношение тети Вильмы. Тетя Вильма, папина родная тетка, прежде хотя и садилась возле мамы, когда та вязала пуловер; хотя и рассказывала бесконечные истории о всяких незнакомых людях, которые будто бы тоже их родственники; хотя и спрашивала каждые полчаса у папы: "Как у тебя с глазами, Фери?", на что папа неизменно отвечал: "Спасибо, тетя Вильма, все уже в порядке, конъюнктивит совсем прошел"; хотя она и осыпала звонкими поцелуями макушку Шарики, которая тогда еще носилась взад и вперед по квартире, тетя Вильма, собственно говоря, приходила в гости к ней, Габи. И всегда ей приносила самые лучшие гостинцы. И всегда ее сажала на колени. И ей читала сказки Андерсена. Шарика тоже усаживалась рядом с ними на ковер, но и тогда тетя Вильма читала сказки только ей, Габи.

Порой тетя Вильма звонила им по телефону, приглашала в гости. Габи знала, что последует за звонком. Мама переоденет ее или скажет, что надеть, потому что за ней придет тетя Вильма. Габи повисала у тети на шее, а та спрашивала:

- Куда мы дойдем, заинька? В зоопарк, кататься на пароходике или ко мне?

- К тебе! - ликовала счастливая Габи.

Потому что у тети Вильмы было очень интересно. Габи обожала квартиру тети Вильмы. Она жила в большом доме, в одной-единственной комнате, но такой огромной, что в ней поместилась бы их трехкомнатная квартира со всей обстановкой. В комнате стояла старая громоздкая мебель, блестящие, полированные, темные шкафы с многочисленными дверцами и ящиками. И тетя Вильма разрешала Габи забираться с ногами на стулья, чтобы дотянуться до ящиков и дверец. Она ничего не говорила даже тогда, когда Габи высыпала на пол содержимое многочисленных ящиков. Но самым интересным в комнате был сундук, крышку которого Габи одна даже поднять не могла, и ей всегда помогала тетя Вильма. Сундук стоял под окном, в нем лежали такие платья, туфли и шляпы, которые тетя Вильма давно не носила. Зачем она их хранила? Неизвестно! Но как бы то ни было, тетя Вильма хорошо делала, что не выбрасывала их, потому что Габи могла часами возиться со старой одеждой. Она надевала на себя платья, которые были ей до полу, обматывалась поясами и шарфами, пыталась справиться с пряжками и застежками, примеряла шляпы с широкими полями, которые можно было выгибать и выворачивать по своему усмотрению, и, с трудом сохраняя равновесие, расхаживала по большой комнате в туфлях на высоченных каблуках.

Самое большое удовольствие она получала от туфель. Возможно, в этих туфлях она была ростом с маму. Точно этого, конечно, нельзя сказать, ведь мамы с ними не было.

Когда Габи напяливала все на себя и сжимала под мышкой маленькую черную бархатную сумочку, тетя Вильма говорила:

- Барышня, вы так элегантны, что я не могу не пригласить вас в кондитерскую на чашку какао со сливками.

И они вместе отправлялись в кухню, где тетя ставила перед Габи на красивый поднос чашку с какао и большую вазочку со взбитыми сливками и Габи могла положить себе в чашку столько сливок, сколько хотела. Если она даже пять раз подряд накладывала себе сливки и они белым облачком чуть не вылезали из краев чашки, тетя Вильма только говорила:

- Ешь, заинька, сколько захочется.

Побывали они в зоопарке, катались на пароходе, но Габи это быстро наскучило, и она предложила тете сойти и отправиться домой, однако тетя Вильма ответила, чтобы Габи спокойно дожидалась, пока они вернутся в то место, откуда отплыли.

Тетя Вильма знала, что любимое развлечение Габи - покопаться в сундуке у нее дома, однако каждый раз спрашивала:

- Куда мы пойдем, заинька?

Было так хорошо, что ее спрашивают, - ведь можно выбирать! И Габи выбирала:

- К тебе!

Но однажды тетя Вильма пришла не за ней, а отправилась в больницу к Шарике. И когда звонил телефон - Габи обычно вертелась рядом - и она слышала слегка искаженный аппаратом знакомый приятный голос тети Вильмы, девочка напрасно ждала, что мама скажет: "Поди оденься получше". Теперь тетя Вильма интересовалась только Шарикой.

И все же самые большие неприятности произошли на уроке тети Ирмы, обучающей пятиклассников. Однажды ока вызвала Габи к доске и велела прочитать стихотворение "Осенний ветер шелестит". Лучше Габи в классе читала стихи только Магди Широ; Магди делала глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, а потом шпарила без остановки. И Габи тоже читала стихи без запинки. Тетя Ирма всегда хвалила ее и, обращаясь к классу, говорила: "Вот так нужно декламировать - отчетливо произнося слова, правильно расставляя ударения, потому что в стихах форма не менее важна, чем содержание". Габи и на этот раз приготовилась читать, как обычно: слегка откинула назад голову, расправила плечи и произнесла вкрадчивым тоном, как это делала, когда собиралась блеснуть своей декламацией:

- "Осенний ветер шелестит", стихотворение Шандора Петефи.

Однако тетя Ирма, неожиданно подняв руку, остановила Габи.

- Ковач, - обратилась она к сидящему на последней парте мальчику, - тебя, очевидно, стихи не очень интересуют. Встань и расскажи нам, что ты знаешь об осени.

Ковач поднялся и тупо уставился прямо перед собой, как всегда, когда его вызывали отвечать. Он, конечно, ни слова не мог сказать об осени. Ковач вообще ничего не мог сказать. Тетя Ирма терпеливо выспрашивала у него о том, что происходит осенью с деревьями и кустами, желтеют ли, опадают ли листья. Но расспрашивать Ковача бесполезно. Все равно что к классной доске обращаться.

"Интересно, - думала Габи, - с плохими учениками вечно все возятся. Или если с тобой беда какая-нибудь приключится. А кто все делает как положено, на того плюют".

Тетя Ирма так и не добилась ничего от Ковача и жестом руки велела Габи продолжать.

Габи молча стояла у доски.

- "Осенний ветер шелестит в деревьях, так тихо-тихо шепчется с листвой"[3], - подсказала тетя Ирма.

Габи уставилась в пустоту и попыталась придать своему взгляду такое же тупое выражение, какое было у Ковача.

- Читай стихотворение! - подбодрила тетя Ирма, будто Габи не понимала, зачем ее вызвали к доске.

Габи не открывала рта.

- Что с тобой? - внимательно посмотрела на нее тетя Ирма.

- Ничего.

- Тогда почему ты не начинаешь?

Габи молчала.

- Отвечай! - резко сказала учительница.

- Я забыла.

Пока разыгрывалась эта сцена, ребята в классе ерзали, скрипели партами, тихо перешептывались. А тут раздался смех. Ковач, который никогда ничего не знал, и умел только хихикать, вскочил с места и загоготал.

Покраснев от гнева, тетя Ирма прикрикнула на Габи:

- Сейчас же отправляйся на место!

Декламировать стихотворение она вызвала Широ, а после урока велела Габи остаться.

- Можешь объяснить мне свое поведение?

Габи потрясла головой.

Тетя Ирма помолчала немного, потом попросила дневник. И написала в нем, что просит кого-нибудь из уважаемых родителей пожаловать в школу.

Габи, прочтя, что ее уважаемых родителей приглашают в школу, скривила рот. Шарику в это время уже привезли из больницы, она лежала в большой комнате на папиной тахте, той самой, на которую раньше по воскресным утрам забиралась Габи, чтобы затеять с папой соревнование по борьбе.

Разумеется, никаких соревнований по борьбе теперь не устраивали, да и вообще широкую тахту полностью отдали в распоряжение Шарики, а папа и мама целыми днями торчали дома, не ходили на работу, сидели около Шарики, ждали врача, говорили с ним, провожали в переднюю, метались взад и вперед по квартире, - словом, у уважаемых родителей только и было время для посещения тети Ирмы.

Габи прямо в передней сунула папе дневник.

- Натворила что-нибудь? - спросил папа, вошел с дневником в большую комнату, положил его на стол и расписался.

- Я не выучила стихотворение, - ответила Габи.

- Не выучила? - Папа смотрел на бледное лицо Шарики, глаза которой были полузакрыты. - Почему? Надо хорошо учиться! - сказал папа, и Габи почувствовала, что, если бы сообщила ему, что подожгла школу, голос его прозвучал бы так же безучастно.

Папа сначала подошел к Шарике, поправил на ней одеяло, хотя поправлять-то было нечего, просто с ней все время носились, потом спросил, может ли он написать в дневник ответ учительнице.

- Пиши, - ответила Габи, выбежала в маленькую комнату и плюхнулась в шезлонг.

После обеда папа вернул ей дневник, в котором написал, что, к сожалению, прийти в школу они не могут, потому что их младшая дочь серьезно больна.

Утром Габи сразу отдала дневник тете Ирме.

- В самом деле, теперь припоминаю... - Тетя Ирма посмотрела на Габи с такой теплотой, с которой на нее уже несколько месяцев никто не смотрел. - Да, да, эта маленькая девочка, которая больна детским параличом, твоя сестренка. Я слышала о ней, - добавила она и погладила Габи по щеке.

Тетя Ирма покачала головой и, хотя Ковач катал по полу карандаш, не обратила на него внимания, а продолжала качать головой и вздыхать. Потом она сказала, что теперь понимает поведение Габи, которая, конечно, жалеет сестренку и тревожится за нее.

Она вернула Габи дневник и спросила:

- Я твою сестричку видела? Что-то не помню...

- Мы всегда приходили вместе по утрам, - ответила Габи, - такая маленькая дурочка.

И помчалась к своей парте. "И тетя Ирма туда же, - сердито думала она. - Ее тоже только Шари интересует. И погладила она вовсе не меня, а ту противную малявку, которая лежит себе целыми днями и ничего не делает. А если откроет рот, то не сразу и разберешь, что она хочет сказать".

Тогда-то Габи кое-что и придумала. Она размышляла об этом целый день и даже вечером, лежа в постели. И когда папа пришел к ней, чтобы потушить свет и поцеловать в лоб, решила непременно так сделать.

На другой день в семь часов утра подаренный ей на рождество будильник звенел напрасно. Габи очень любила маленькие круглые часы, она обрадовалась им гораздо больше, чем другим рождественским подаркам. С тех пор Габи будят ее собственные часы, если мама не идет на работу. Но сегодня будильник звенел напрасно. Габи даже не шевельнулась. Только настороженно слушала. Из комнаты родителей не доносилось ни шороха. Наверное, мама ночью вставала к Шарике, поэтому там пока все тихо. Габи слышала, как мама однажды говорила тете Вильме, которая пришла к ним днем в воскресенье в гости и принесла Шарике в подарок маленькую куклу, а ей, Габи, не стала ничего читать и все время разговаривала со взрослыми. Тогда мама сказала, что ночью часто встает к малышке. Плача, она шептала:

- Я прислушиваюсь, дышит ли она...

Значит, сегодня ночью она, вероятно, снова прислушивалась.

Габи чуть было опять не заснула - такая тишина стояла в квартире, как вдруг распахнулась дверь маленькой комнаты и к ней вбежала мама в ночной рубашке.

- Половина восьмого, - закричала она, - ты проспала, Габика?

Габи лишь слегка повернула голову в сторону мамы.

- Скорее выбирайся из постели, раз-два! Еще можешь успеть, если поторопишься.

И она выскочила на кухню. Габи слышала звяканье посуды - мама готовила ей завтрак.

Прошло довольно много времени, часы, подаренные на рождество, тикали так громко, что Габи прижимала к подушке то одно, то другое ухо, но тиканье все равно не утихало. И вот мама открыла дверь.

- Немедленно вылезай из постели! - закричала она. - Опоздаешь!

Габи чуть слышно прошептала в ответ - именно так теперь говорила Шарика:

- Не могу. Я не могу двинуться.

Мама вскрикнула и бросилась к папе. Вместе с ним вернулась обратно, вернее, влетела в комнату, словно ее толкнули в спину.

- Она говорит, что не может двинуться. - Мама выкрикнула это резким, высоким голосом и сорвала с девочки одеяло.

Это было так неожиданно, что Габи вся сжалась. Папа очень спокойно сказал:

- Вставай, Габика!

- Не могу.

Мама приложила руку к ее щеке, чтобы узнать, нет ли жара, затем нажала на одну ногу. Рефлексы у Габи действовали отлично. И тогда кроткая мама тем самым голосом, который последнее время Габи столько раз слышала, крикнула:

- Притворщица! Она доведет меня до безумия! Мало у меня несчастий! - Мама накинулась на Габи: - Ты что над сестренкой издеваешься? - И, взмахнув рукой, закатила Габи звонкую пощечину.

Папа быстро вытолкал маму из комнаты.

- Нервы у тебя совсем расшатались, родная! - успокаивал он маму и целовал ее вздрагивающие от судорожных рыданий плечи.

А мама все что-то твердила, но Габи ничего не понимала, потому что рыдания заглушали слова. И вообще ей было не интересно, что говорит мама. Возле мамы стоял папа, что-то шептал ей. А на Габи никто не обращал внимания.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

- Ох, моя звездочка, совсем меня обчистили! Грабители! Говорю тебе, все они грабители! - Тетушка Марго опустила на пол тяжелую сетку и продолжала жаловаться: - Если бы кто сказал, не поверила бы. Подхожу на рынке к мяснику, прошу взвесить пять хороших отбивных, попостнее. И пока я отсчитывала деньги, это божье проклятье подложил мне здоровенный жирный кусок! Но я швырнула ему этот кусок обратно!

Тетушка Марго сидела на диване напротив Шари, держа полную сетку между расставленными ногами. Шарика очень волновалась. На самом дне сетки, в мешочке, лежало что-то красное и мягкое. Наверное, это мягкое не выдержало тяжести и пустило красный сок. Не очень много, ровно столько, чтобы на мешочке образовалось пятно. Может, ни капли сока и не прольется из мешочка на Перса, но все же Шарика тревожилась. Персидский ковер, Перс, - важная, сановная персона, он чужеземец в Комнатии. Приехал издалека, с Востока, и иногда рассказывает удивительные вещи. В той дальней стране, откуда он прибыл, все Персы. Кто знает, может, это и правда?

Что скажет Перс, если по неосторожности тетушки Марго красный сок прольется на его прекрасный наряд? А вдруг он разгневается и покинет Комнатию?

Проследив за взглядом Шарики, тетушка Марго заметила промокший мешочек на дне сетки.

- Черешня помялась, - расстроенно покачала она головой. - А ведь я брала ягодки одна к одной. Эти грабители только и знают деньги вымогать, а товар гнилой подсовывают.

Тетушка Марго подняла сетку, встала и грузной утиной походкой вышла из комнаты.

Шарика долго и пытливо изучала пурпурно-синее одеяние Перса; все в порядке, его красивый наряд в синих разводах нисколько не пострадал. Ох эта тетушка Марго! Вечно из-за нее жителям Комнатии угрожает какая-либо опасность. Куда уж этим рыночным грабителям справиться с ней!

Тетушка Марго вдруг опять появилась в дверях. В полном боевом снаряжении - она принесла с собой тряпку, чтобы стирать пыль, половую тряпку, щетку из перьев, веник и совок.

Вот невезенье! И надо же ей именно сейчас кавардак устраивать, когда все к балу готовятся! Завтра в Комнатии бал. С самого утра, с тех пор, как мама посадила Шарику в кресло, идет подготовка. Суета, беготня, суматоха. В лавочке шкатулки Хермины нет отбоя от покупателей, идет бойкая торговля. То одно просят, то другое. Армину Шмидту, высокому торшеру, нужны бежевые нитки, чтобы укрепить бахрому на шляпе; Рози купила у Хермины новую кружевную оборку; барышни Камышинки просили прислать им искусственные каштановые волосы, старые шиньоны поизносились, повытерлись. Хермина ответила, что, к сожалению, париками она не торгует. Барышни печально пошептались друг с другом, а затем смирились с тем, что на балу им придется появиться в старых волосах. И Кристи Хрустальная тоже неизвестно зачем примчалась к Хермине. Уж кто-кто, а эта красивая вазочка будет блистать на балу!

В суматохе великих приготовлений Рози потеряла одно из своих обручальных колец. У нее была дюжина прекрасных, блестящих колец. Рози горько расплакалась. Разумеется, она помчалась за новым кольцом к Хермине, но та ответила, что кольца уже все проданы.

Бедная Рози! Ведь она невеста, а фата ее с правой стороны повисла совершенно неподобающим образом. И вся перекосилась, хотя Рози все время пыталась поправить на себе белое кружево. Что скажет ее жених, если заметит?

Еще счастье, что жених Рози такой рассеянный. Его зовут Элемер Ремингтон. На нем папа печатает свои статьи. Его контора помещается на специальном маленьком столике рядом с папиным письменным столом. День-деньской он стучит, строчит, описывает все, что происходит в Комнатии. Когда Хермина открыла лавку, он сообщил об этом в газетной статье. Называлась она "Розничная торговля в шкатулке для рукоделия".

Кстати, статью прочитал Шарике папа, внимательно вглядываясь в развернутую газету. Шарика очень смеялась над ней.

Папа прочитал и другую статью Ремингтона, в которой тот написал, что Армин Шмидт изобретатель. Он изобрел свет. Стоит только нажать кнопку, и под некрасивым абажуром зажигается голова Армина.

Однажды в Комнатии разразился скандал. Папа прочитал об этом в газете, когда мама ушла к тете Вильме, Габи носилась неизвестно где, тетушка Марго уже давно спрятала в футляр свою флейту и они остались дома вдвоем. В статье шла дискуссия о том, кто в Комнатии самый красивый.

Кристи Хрустальная утверждала: конечно, она, в этом нет никаких сомнений. Кто может состязаться с ней в блеске? Тотчас заявила о себе и Рози Занавеска: ну-ка, скажите откровенно, есть ли в Комнатии кружево красивее, чем у нее? Венцель Железный, маленький торшер, затопал своими тремя кривыми ножками: самый красивый тот, у кого три ноги! Крошка Ханна Херенди, девушка-пепельница, разразилась переливчатым смехом. Как он о себе много мнит, а у самого все три ноги кривые! Фу! И глядеть-то на него тошно! А вот обратите внимание на ее гирлянды! Неожиданно вмешался Бела Свечка, старший брат Дюлы:

"Прошу заметить: как только меня зажигают, я сразу начинаю лить четырехцветный воск. Мой братец Дюла еле-еле тлеет и такой тощий, что вот-вот надвое переломится. А я все толстею от своего четырехцветного воска. Моего деда, на которого я очень похож, несколько лет назад еще как диковинку в Вене показывали!"

Хермина не сказала ни слова, только начала выкладывать свои пуговицы. Сначала маленькие белые, круглые, как шарики, потом три серебряные с портретами знаменитостей, затем пуговицы для пальто и костюмов. Черные, коричневые, лиловые пуговицы вынимала она из своей лавочки, раньше Хермина ни одному покупателю их не показывала.

И Альбин подал голос: у него, у альбома, самое ценное собрание картин. Яхта Вики твердила, что она из настоящего перламутра, барышни Камышинки, жившие втроем в одной вазе, сердито шелестели: посмотрели бы на них в молодости! Утка крякала, у нее не было никаких других желаний - лишь бы покрякать! Старушка Маришка постанывала. Она древняя комодиха, и ревматизм у нее застарелый. Длинными зимними вечерами у нее особенно болит третий ящик, когда его вытягивают. Он всегда так жалобно скрипит. Она уже ни на что не претендует. И Армин Шмидт не сказал ни слова. Зачем подчеркивать свое значение? Ему принадлежит свет. Если его сильно рассердят, он потушит свет. А в темноте кто разберет, красивы или уродливы Ханна Херенди, Венцель Железный, Кристи Хрустальная, Рози Занавеска. Он приподнял свой обтрепанный абажур с бахромой и удалился.

Перс все это время безучастно лежал, растянувшись возле дивана. Он не участвовал в споре. Он здесь чужеземец, ни во что не вмешивается, просто лежит, охваченный восточной негой, и ждет, когда наконец воцарится порядок.

Дата добавления: 2015-07-20