Глава четвертая

После того как мы сворачиваем из своего квартала направо, чтобы выехать на магистраль, я включаю радио. Я стараюсь не думать о том, когда мы увидим аварию. Я бы вообще с удовольствием не сообщала себе об этом.

Радио настроено на произвольный выбор станции.

– Ты слушаешь музыку в машине? – спрашиваю я маму.

– Нет, детка, почти не слушаю. Выбирай, что хочешь, – отвечает она и улыбается мне через плечо, прежде чем перестроиться.

Я подкручиваю звук, чтобы лучше слышать песню, заезженную до тошноты.

Но я все равно буду всегда ее любить.

Песня заканчивается слишком быстро, следом вступает гладкий голос диджея, который надеется, что мы узнали первый сингл с дебютного альбома «The Masters».

Кажется, я впервые слышу не только саму песню, но и название группы.

Мама на ходу протягивает руку и приглаживает сзади мои растрепанные волосы, и этот простой жест ненадолго успокаивает меня.

– Ты сегодня чудесно выглядишь, милая, – говорит она тем самым голосом, который заставит меня обливаться слезами всякий раз, когда я буду слышать его в трубке, учась в колледже.

Я опускаю глаза на свой красно‑белый полосатый свитер и серые джинсы и мысленно соглашаюсь с мамой. Мне нравится моя одежда. Верх и низ сидят практически идеально, подчеркивая все мои изгибы и округлости, но при этом не обтягивая слишком тесно, а ботинки на каблуках добавляют несколько повышающих самооценку пунктов к моим пяти футам четырем дюймам роста.

Я начинаю притопывать черным кожаным мыском в такт другой знакомой песне, но вскоре снова напрягаюсь, потому что какой‑то полуприцеп подрезает нас справа, причем так резво, что камни летят из‑под колес.

Мама цокает языком на водителя, а после того как тот проносится вперед, показывая поворотником, что хочет съехать с магистрали, она снова осторожно занимает правую полосу. Я тихонько выдыхаю, радуясь, что этот эпизод не произошел на трассе.

– Если это надолго, мне, наверное, придется выйти и сделать несколько звонков, – говорит мама, когда мы пристраиваемся в хвост медленно продвигающейся очереди на съезд.

– Без проблем, мам.

Какое‑то время я сижу молча, пытаясь наслаждаться музыкой и созерцанием мира, проносящегося мимо нас по дороге к больнице, где практикует доктор Зомбойа. Мы проезжаем маленький пустующий аэропорт, трехъярусный небоскреб и пункт проката фильмов, в котором, судя по окошку выдачи, когда‑то находилось заведение быстрого питания.

Маленький городок, весь как на ладони.

Дождавшись зеленой стрелки, мама поворачивает налево, на Гудзон авеню, – и почти сразу же резко останавливается. Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть впереди то, о чем я уже знаю. Вереница машин пятится задним ходом, пытаясь уйти из пробки. Несколько не привыкших к здешнему движению водителей в отчаянии сигналят.

Я хочу, чтобы они прекратили.

Полицейская машина с включенной сиреной с воем проезжает мимо моего окна. Я посылаю поток позитивных мыслей человеку или людям, попавшим в аварию в конце дороги.

Мама громко вздыхает.

– Мы опоздаем, – шепчет она себе под нос.

– Наверное, – соглашаюсь я, но на самом деле мне все равно. В конце концов, мы едем не куда‑нибудь, а к врачу.

Пока мама нетерпеливо барабанит пальцами по рулю, как будто это может подстегнуть полицейских поскорее пропустить нас вперед, я снова отворачиваюсь к окну.

Только теперь я замечаю кладбище: оно тянется по обеим сторонам от нас, как будто дорога, на которой мы стоим, не сумев обогнуть погост стороной, решила прорезать его прямо посередине. Осмотрев надгробия справа, я поворачиваю голову налево и повторяю осмотр.

– Забавно, – говорю я вслух.

– Что забавно? – спрашивает мама, по‑прежнему глядя перед собой на дорогу.

– Попасть в аварию именно здесь, – отвечаю я. – Прямо возле кладбища.

Мама бросает на надгробия такой быстрый взгляд, что я бы, наверное, не заметила его, если бы не смотрела ей прямо в лицо. Она подозрительно косится на меня, а затем молниеносно отводит глаза на дорогу.

– Ты драматизируешь, Лондон. Не стоит нагонять на себя тоску.

– Но посуди сама – такая огромная пробка, три – нет, даже четыре! – полицейские машины плюс скорая помощь. Все говорит о том, что водитель, скорее всего…

– Лондон! – с неожиданной резкостью перебивает меня мама. – Проявляй элементарное уважение!

Я пристыжена и в то же время возмущена. Я не проявляла неуважение, я всего лишь констатировала очевидный факт, и откуда маме знать, что я об этом думаю? Почему она так уверена, что я не молюсь за тех, кто попал в аварию?

Наша машина начинает медленно ползти вперед, и я отворачиваюсь в сторону настолько, насколько позволяет ремень безопасности. Притворяюсь, будто загляделась на могилы, мимо которых мы тащимся. Надгробия стоят плотным строем, ряд за рядом, ровные шеренги убегают от меня вдаль и у горизонта слегка заворачивают налево, вероятно, из‑за изменения рельефа местности.

Я чувствую, как машина набирает скорость, и понимаю, что мы подъезжаем к месту аварии. Вот мама сдавленно охает, но я все равно не оборачиваюсь. Наконец машина снова разгоняется, и я уже собираюсь перевести глаза на дорогу, как вдруг замечаю что‑то на кладбище.

Два человека – высокий и невысокий – стоят перед могилой. Умом я понимаю, что они пришли навестить могилу кого‑то близкого.

Ничего страшного.

Но я отчего‑то пугаюсь.

Возможно, меня просто поразил вид людей на пустынном кладбище, да еще сразу после того, как мы проехали аварию. Может быть, все дело в атмосфере или в мысли о тысячах мертвых тел, разлагающихся в каких‑нибудь двадцати футах от меня.

Как бы там ни было, но при взгляде на этих двух скорбящих меня вдруг словно током ударяет и судорогой сводит плечи. Я выпрямляюсь на пассажирском сиденье. Отворачиваюсь, снова смотрю и снова отворачиваюсь. Потом вздрагиваю, да так, что даже мама замечает.

– В чем дело? – спрашивает она своим обычным голосом. Теперь мы едем на полной скорости, и мамино лицо на фоне кладбища отражается в зеркале заднего вида. В моем боковом зеркале надгробия стремительно уменьшаются в размерах. Затем мы поворачиваем, и они исчезают.

– Ни в чем, – отвечаю я, не глядя на нее.

Мама молчит, и меня несколько удивляет ее неожиданная снисходительность к моему лаконичному ответу, но тут я замечаю, что мы въезжаем на больничную парковку.

При виде этого четырехэтажного кирпичного здания у меня все обрывается в животе – и сколько я себя помню, так будет при каждом визите сюда.

Это место почему‑то наводит на меня ужас.

Несмотря на то что мы уже опоздали, мама еще целых пять минут объезжает кругами первые два ряда парковки. Наконец из здания выходит какая‑то пожилая пара, и мама с дружелюбной улыбкой машет им рукой, нетерпеливо ожидая, пока они доберутся до своего седана, усядутся и аккуратно выедут с привилегированного парковочного места.

Наконец мы припарковываемся, хватаем свои сумки, несемся под пронзительным ветром к крутящимся дверям и галопом пробегаем по «недавно обновленному вестибюлю», как называет это помещение моя мама. Пока мы дожидаемся лифта, по каким‑то соображениям не вошедшего в план обновления, я осматриваюсь по сторонам.

По необъяснимой причине указатель с надписью «РЕАНИМАЦИЯ» заставляет меня содрогнуться.

Наверное, моя нервозность объясняется недавней аварией или тревожным эпизодом на кладбище. По крайней мере, я объясняю это так.

Тем не менее все время, пока лифт нехотя тащится на третий этаж, я мечтаю о том, чтобы доктор Зомбойа перевела свою практику в какое‑нибудь другое место, подальше и от этой больницы, и от того кладбища.

Кому нравится думать о смерти по дороге к врачу, который будет копаться у тебя в голове?

Когда двери лифта открываются, мы с мамой шагаем в разные стороны.

– Ты хочешь зайти в туалет, милая?

– Нет. То есть вообще‑то да, но я иду не туда. Кабинет миссис Зомбойа в той стороне. Разве ты забыла?

Мама смотрит на меня, и я вижу в ее взгляде растерянность и легкое раздражение.

– Лондон, мы идем к доктору Стивену Сэмплу. Я впервые слышу о докторе Зомбойа. Мне кажется, ты ошиблась. Идем скорее, мы опаздываем.

– Угу, – бормочу я и тащусь следом за мамой.

Ладно, сейчас она права – но очень скоро все изменится.

– Ну, и как мы себя чувствуем сегодня? – спрашивает незнакомый чернокожий мужчина, входя в кабинет.

Мы – то есть я – понятия не имеем, кто вы такой, мистер.

Он красив вызывающей экзотической красотой, несколько смягченной годами. Принадлежит к тому типу мужчин, которые могут быть кем угодно – героями или злодеями. Одет в помятый светло‑голубой костюм – интересно, гладил он его сегодня или нет?

На шее у него висит стетоскоп, а в руке он держит большую папку, на которой написано мое имя.

Он доктор? Несомненно.

Но не мой.

– Отлично, – отвечаю я, изо всех сил стараясь не шевелиться. Стоит только двинуться, как подо мной снова оживет тонкая и отвратительно‑громкая гигиеническая бумага. Она и так только‑только успокоилась после того, как я весьма неграциозно водрузилась на стол.

– Это чудесно, – говорит доктор, пролистывая мою папку. – Что существенного произошло в твоей жизни за тот месяц, что мы с тобой не виделись?

Я морщу лоб и мечтаю, чтобы мама пришла мне на помощь. Но она раздраженно говорит с кем‑то по мобильному телефону в комнате ожидания. Я чувствую себя голой, хотя полностью одета.

– Насколько я знаю, ничего, – честно отвечаю я.

– В твоих записках тоже ничего нет? – спрашивает он и, подойдя ко мне, начинает ощупывать мышцы задней части моей шеи, головы и плеч. Он держится совершенно раскованно, и это меня нервирует.

– Ничего. Скучный месяц, – отвечаю я, пытаясь скрыть растущее беспокойство.

Если я не узнаю людей, которые меня знают, то на это может быть всего две причины.

Одна простая, а вторая страшная.

Доктор просит меня прижать руки к бокам, а затем дотронуться до носа сначала левым указательным пальцем, а потом правым.

Я молча выполняю его указания.

Тогда он говорит мне вытянуть руки перед собой, ладонями вверх, и отталкивать его, когда он будет надавливать мне на ладони. Он стучит мне по коленке крошечным молоточком и проверяет мое зрение по таблице.

Я чувствую, как ускоряется мой пульс, когда доктор подходит ближе и внимательно осматривает мои глаза и уши.

Он просит меня снять ботинки и носки, а потом проводит ручкой какого‑то металлического инструмента по моей голой ступне, от пятки до пальцев.

– Все в порядке? – спрашивает он, стоя на коленях и не выпуская из рук мою левую ступню.

– Все отлично! – отвечаю я, пытаясь убедить в этом саму себя. На самом деле я вся на нервах.

– Хорошо, – произносит доктор, вставая и закрывая папку. Он подходит к двери, берется за ручку и говорит: – Ты не могла бы пригласить маму и вместе с ней зайти ко мне в кабинет?

– Конечно, – отвечало я, изо всех сил сжимая свои ботинки, чтобы набраться сил.

Когда он выходит из комнаты, я с шумом выдыхаю. И только после этого начинаю потихоньку уверять себя в том, что причина, скорее всего, все‑ таки простая.

Я не помню его потому, что сегодня вижу в последний раз.

Не тратя время на размышления о том, почему так случилось, я сползаю со стола, и хрустящая бумага слетает на пол следом за мной. Выбросив ее в мусорный бак, я сажусь на стул доктора и, делая равномерные глубокие вдохи, надеваю носки и ботинки.

Открыв дверь смотровой, я с удивлением обнаруживаю, что мама ждет снаружи.

– Все в порядке? – спрашивает она.

– Угу, – отвечаю я.

Она как‑то странно смотрит на меня, но потом все‑таки улыбается и поворачивается в ту сторону, где, наверное, находится кабинет доктора. Я иду следом за ней до самого конца коридора.

Табличка на двери гласит: «Д‑р СТИВЕН СЭМПЛ».

Войдя внутрь, мы с мамой присаживаемся на стулья перед бессмысленно огромным столом. Кабинет совсем не большой, но каждая деталь интерьера оглушительно кричит: «Я – НАЧАЛЬНИК».

Доктор Сэмпл садится наискосок от нас и снова открывает мою папку.

– Как вы себя чувствуете, миссис Лэйн? – спрашивает он маму, не поднимая глаз от бумаг.

– Мисс, – поправляет она, и я слегка морщусь от неловкости. – Я прекрасно себя чувствую, – добавляет мама.

– Это чудесно, – восклицает доктор точно так же, как и после моего ответа на тот же вопрос. Может быть, он просто робот, обтянутый человеческой кожей?

После этого доктор Сэмпл обращает на нас свой взгляд и голос. Одновременно.

Итак, – громко начинает он. – Физически Лондон выглядит совершенно здоровой. Я просмотрел данные ее МРТ, сделанного на прошлой неделе, и вижу, что в черепушке у нее тоже все нормально. – В этом месте он прерывается и улыбается мне фальшивой улыбкой. – Сканирование не выявило никаких тревожных очагов, нарушений или опухолей, никаких кровотечений, травм и прочих неприятностей.

– Это прекрасно, – говорит моя мама.

– Однако с памятью ситуация остается прежней? – спрашивает доктор у мамы.

– Да, – отвечает она. – Никаких изменений.

Тогда он переводит взгляд на меня.

– Ты не могла бы ответить на несколько моих вопросов, Лондон? Это нужно для проверки.

– Конечно, – отвечаю я.

– Превосходно. Так‑так, с чего бы нам начать? Попробуем с самого простого – расскажи мне о своем сегодняшнем дне. Расскажи все, что можешь вспомнить: цвета, запахи, время. Как можно подробнее, пожалуйста.

Доктор Сэмпл откидывается на спинку кресла и сцепляет руки на животе. Напрасно он это сделал. Теперь он больше не похож ни на героя, ни на злодея, а выглядит как характерный актер, специализирующийся на типаже «доктор».

Я вздыхаю, потому что мне заранее наскучил этот разговор.

Затем я минут десять подробно перечисляю события сегодняшнего утра: от лежания в темноте после пробуждения и подбора одежды до ощущения, что меня вот‑вот вырвет съеденным с утра блинчиком при виде аварии, а оттуда до лифта, хрустящей бумаги и настоящего момента.

– Как зовут твоего учителя математики? – неожиданно спрашивает доктор Сэмпл, когда я заканчиваю. Интересно, слушал он меня вообще или просто ждал момента задать свои вопросы?

– Мистер Хоффман, – не задумываясь, отвечаю я.

– Откуда ты это знаешь?

– Из завтрашнего дня, – говорю я. – У нас начала анализа по вторникам.

– Но ведь не по средам?

– Нет.

– А почему?

– Потому что по средам у нас день самостоятельной работы, – отвечаю я, не пускаясь в долгие объяснения.

– Откуда ты это знаешь? – спрашивает он.

– Потому что в следующую среду и в среду еще через неделю будет день самостоятельной работы.

– Но при этом ты не помнишь ни прошлую среду, ни среду, которая была за неделю до нее?

– Не помню.

Доктор кивает головой и продолжает допрос.

– Кто был твоим учителем в начальной школе? – спрашивает он, заглядывая в свои бумаги.

– Понятия не имею, – сообщаю я, бросая вопросительный взгляд на маму. Она открывает рот, чтобы ответить, но доктор останавливает ее.

– Все нормально, – кивает он. – Я просто хочу выяснить, что помнит Лондон.

– Ладно, – соглашаюсь я, разглядывая свежий черный лак на своих ногтях. – Я не знаю, кто был моим учителем в начальной школе.

– Прекрасно. А как зовут твоего отца?

– Билл, – быстро отвечаю я. Возможно, слишком быстро, потому что краем глаза замечаю едва уловимое движение со стороны мамы. Кажется, она передернулась.

Доктор Сэмпл, похоже, ничего не заметил.

– Откуда ты знаешь его имя?

– Просто знаю, и все.

– Ты можешь описать своего отца?

Я пытаюсь, но безуспешно, о чем и докладываю доктору Сэмплу. На какой‑то миг я задумываюсь о своем отце, а потом почему‑то спрашиваю себя, часто ли я вообще о нем задумываюсь. Новые вопросы доктора прерывают мои размышления.

– Кто твой лучший друг?

– Подруга. Джейми Коннор, – не раздумывая, отвечаю я. Наша дружба записана у меня в автопилоте.

– Вы с Джейми тусуетесь после школы?

– Да, конечно.

Нет, этот доктор определенно начинает меня раздражать, причем чем больше он старается выглядеть своим парнем, тем сильнее.

– Скажи, чем вы занимались последний раз?

Я обдумываю этот вопрос и через тридцать секунд отвечаю:

– Не помню. Но я знаю, что буду ночевать у нее в пятницу.

– Да‑да, точно, а я и забыла! – бормочет мама себе под нос, а потом хватает свой КПК и поспешно забивает себе напоминалку.

– И что вы будете делать в пятницу вечером? – Доктор отрывается от своих записей, вытаскивает салфетку и громко сморкается. Когда он бросает скомканную салфетку в мусорную корзину и снова хватается за свою стильную авторучку, я думаю о том, сколько бактерий только что перебежало на эту ручку, и еще о том, мыл ли он руки перед тем, как осматривать меня. Фу, какая гадость!

Чтобы убрать с лица кислую мину, я воскрешаю и памяти воспоминание из ближайшего будущего – вот мы с Джейми сидим на ее кровати в спортивных штанах и футболках, и я пытаюсь отговорить ее, хотя уже знаю, чем это кончится.

Я помню, что перечислю не меньше десяти причин, по которым ей следует любой ценой отказаться от своей затеи – десять серьезных причин, которые Джейми решит проигнорировать.

Но я не хочу грузить взрослых этой правдой, поэтому отвечаю:

– Смотреть телик, красить ногти и все такое. Короче, все, чем обычно занимаются девочки.

Доктор Сэмпл ерзает в кресле. Знаток всех органов, расположенных выше шеи, и отец мальчиков (на стене за его столом красуется целая галерея семейных портретов), он, очевидно, старается держаться как можно дальше от всего, «чем обычно занимаются девочки».

– Хорошо, просто замечательно, – говорит доктор, кашлянув. – Скажи, пожалуйста, твоя память все еще… сбрасывается… в… ээээ…

Он пролистнул несколько страниц, пытаясь найти нужный ответ.

– В 4:33, – хором подсказываем мы с мамой.

– Ну да, конечно, – соглашается доктор Сэмпл, потирая переносицу своего крупного носа. – Что ж, чудесно. Я думаю, на сегодня достаточно. Насколько я вижу, твоя память находится в стабильном состоянии. Никаких изменений по сравнению с предыдущим визитом.

– И? – спрашивает мама.

– И? – удивленно приподнимает брови доктор.

– Меня интересует, собираетесь ли вы хотя бы попытаться ей помочь или же планируете просто наблюдать ее до конца жизни?

Прежде чем ответить, доктор Сэмпл выпрямляется в своем кресле. На какую‑то долю секунды его черные глаза подергиваются ледком. Кажется, мама наступила ему на профессиональную мозоль.

– Миссис Лэйн, – начинает он, и я невольно спрашиваю себя, случайно или намеренно он называет маму «миссис», – как я уже неоднократно объяснял вам, мы должны с максимальной точностью идентифицировать проблему, прежде чем рекомендовать средство для ее решения. Что касается данного случая, то, к сожалению, нам до сих пор неясна причина состояния Лондон, поэтому я по‑прежнему не могу с чистой совестью рекомендовать ей медикаментозное или какое‑то иное лечение.

Доктор ворошит бумаги на столе, берет несколько папок и встает, однако не двигается с места. Он ждет, что мы попрощаемся и выйдем.

Моя мама продолжает молча смотреть на него.

Доктор переступает с ноги на ногу и продолжает:

– Честно признаться, случай Лондон относится к разряду чрезвычайно редких. Это не обычная простуда, – добавляет он со смешком, но мы с мамой не разделяем его веселья. – Я продолжаю сомневаться в наличии амнезии, поскольку в таком случае у Пациентов обычно не наблюдается способность воображать будущее, с которой мы сталкиваемся в случае Лондон. У нее, как мы видим, весьма развитая фантазия.

– Простите? – перебиваю я. – Вы сказали – фантазия?

Сердце у меня начинает биться быстрее, к щекам приливает кровь. И еще я вдруг ужасно злюсь – совершенно неожиданно для самой себя.

– Мои воспоминания о будущем – это воспоминания, – говорю я, возможно, с излишним нажимом. И добавляю, чтобы внести окончательную ясность: – Я ничего не придумываю и не воображаю!

Не задумываясь над тем, как это выглядит со стороны, я с вызовом скрещиваю руки на груди, демонстрируя свое раздражение. Я понимаю, что веду себя, как обиженный ребенок, но мне уже все равно.

Доктор Сэмпл смотрит на меня с откровенной жалостью.

Мне хочется врезать ему кулаком.

– Лондон, милая, воспоминание о будущем – это тема для кинофильмов, – говорит он таким снисходительным тоном, каким со мной еще никто никогда не разговаривал. – У тебя крайне эксцентричные воспоминания. Я пока не знаю, в чем причина этого, однако твердо знаю одно: люди не могут видеть будущее – ни в форме озарений, ни в виде воспоминаний. Это просто‑напросто невозможно! Я уже объяснял тебе это раньше.

– Вы говорили ей это раньше? – перебивает его мама.

– Да, разумеется, – отвечает доктор. – Если быть точным, то в предыдущий ваш визит, во время обследования. У нас состоялся очень похожий разговор.

– Жаль, что я об этом не знала, – еле слышно цедит мама, собирая свои вещи. – Идем, Лондон.

– Дамы, я прекрасно понимаю вашу досаду, однако это неизбежный процесс, – воркует доктор Сэмпл тоном, который, очевидно, считает убеждающим. Разумеется, меня он нисколько не убеждает.

– Мы понимаем, – говорит мама, открывая дверь. – Спасибо за вашу помощь, – добавляет она, прежде чем повернуться и выйти.

На обратном пути мы проходим мимо стойки регистратуры, и я отмечаю, что мама не останавливается и даже не замедляет шаг, чтобы записаться на следующий прием.

На площадке лифта она громко вздыхает.

– Жаль, что в прошлый раз ты не рассказала мне об этом разговоре, – говорит она, не сводя глаз с дверей лифта.

– Я этого не помню, – огрызаюсь я.

– Сегодня не помнишь, но тогда‑то помнила, – отвечает мама, когда двери перед нами открываются. Она заходит в пустой лифт, нажимает кнопку первого этажа и поворачивается ко мне. – Это сэкономило бы нам время. Мы бы уже давно нашли другого доктора – такого, который будет нам верить.

– Значит, мы сюда больше не придем? – спрашиваю я.

– Правильно, Лондон. Мы сюда больше не придем, – повторят мама, отворачиваясь от меня, и стоит так до тех пор, пока лифт с сильным толчком не останавливается на первом этаже здания, из которого мне хочется как можно скорее выбраться наружу.

Невероятное облегчение переполняет меня, когда я бегу к выходу, с трудом поспевая за широкими мамиными шагами. Отчасти мне приятно избавиться от человека, который считает мою жизнь ложью. Но сильнее всего меня радует то, что причина, по которой я не помню доктора, все‑таки оказалась самой простой: после сегодняшнего дня он исчезнет из моей жизни.

Мы успеваем проехать несколько кварталов, прежде чем я понимаю, что мама выбрала самый длинный путь до школы: вместо того чтобы проехать напрямик, мы объезжаем город по шоссе. Разумеется, здесь более благоприятный скоростной режим, однако мне кажется, что отнюдь не ограничения скорости заставили нас сделать крюк на север, вместо того чтобы напрямую проехать на юг.

Мама выбрала этот путь не потому, что он быстрее, а потому, что он полностью, абсолютно и бесповоротно исключает любую возможность проехать вблизи, мимо или вокруг городского кладбища.

И это тоже доставляет мне некоторое облегчение.

Дата добавления: 2015-07-20