Глава 7. Защита прав морских свинок

Защита прав морских свинок. Английские орхидеи. Официальная тропа. Соломенные крыши и пеньки в горшках. Русская реклама на английских бегах. Знаковый танец. Городские лисицы

Пока мы с Джеймсом завтракаем, по телику показывают преинтересную передачу про морских свинок. Я вообще‑то не большой их знаток и любитель, но тут смотрю затаив дыхание. История такова: в Англии на них проводились медицинские опыты – чтобы изучать действие лекарств. Одна старинная семья традиционно растила этих свинок, а потом поставляла их для опытов в лаборатории. При этом свинки у нее жили в чистоте, тепле и сытости. Так вот, английские борцы за права животных сделали жизнь этой семьи невыносимой: калечили и поджигали машины, писали гадости на доме, засыпали угрозами. Семья не сдавалась: помимо того что этот бизнес приносил им деньги, они верили, что людей надо лечить, а чтобы правильно лечить, этому нужно учиться, хоть и на морских свинках. Закончилось все плохо. Борцы за права животных раскопали могилу интеллигентной старушки – недавно похороненной бабушки нынешних владельцев бизнеса, – выкрали ее труп и объявили, что не вернут, пока семья не прекратит продолжать выращивать свинок. Семья тогда, конечно, сдалась и заявила, что все, они закрывают ферму. И тут же научно‑исследовательские лаборатории впали в панику и бессилие – возникли проблемы с возможностью экспериментировать, а значит, спасать в будущем людей. Теперь морских свинок вынуждены привозить из‑за границы…

После завтрака Джеймс вычитывает в местной газете, что сегодня в окрестностях Свонеджа будет экскурсия со специалистом по дикорастущим цветам, и мы решаем к ней присоединиться. Все экскурсанты одеты в нарядные свежевыглаженные блузки и брючки, чистые и новые на вид кроссовки или сандалии. Дамы – с хорошими прическами: будто из парикмахерской прямо сюда, в поход. И вот мы все, человек двадцать, в течение двух часов ходим по полям и лугам за стариканом, который вдруг останавливается, замирает и восклицает: «Боже мой, вы посмотрите на этот редкостный экземпляр!» И тыкает в крошечный цветок, подозрительно смахивающий на лютик. И начинает рассказывать про него всякие подробности, а остальные окружают несчастное растение и по очереди наклоняются к нему, чтобы получше рассмотреть. Затем его фотографируют, взволнованно обмениваются впечатлениями, а мне так кажется – трава и трава, почти не отличается от нашей среднерусской, которую так охотно жуют коровы. Выяснилось, правда, что в этих местах (это на юге‑то Англии!) встречаются разновидности орхидей (на мой взгляд, что‑то вроде маленького львиного зева) и других редких растений, о чем я никогда в жизни не догадалась бы, не попади я на эту экскурсию.

В какой‑то момент наша группа подходит к ступенькам, встроенным в покатый склон, – чтобы спускаться‑подниматься было удобнее. К ним с другой стороны в это же время подтягивается большое семейство, и я с удовольствием наблюдаю такую картину: вместо того чтобы бочком просочиться по этой лестнице мимо друг друга, все принимаются уступать друг дружке дорогу и ждать, пока спустится или поднимется другой (одновременно с кем‑нибудь еще по лестнице спускаться и подниматься здесь не принято). Все это вносит в передвижение нашей группы сумятицу, и времени на такую простую вещь уходит довольно много. Я к тому моменту знаю, что, если вы вдруг решитесь не дожидаться, а ступите на лестницу с кем‑нибудь уже находящимся на ней (по привычке или очень спеша), нужно делать дико смущенный вид и многократно извиняться, иначе ваш поступок будет выглядеть очень и очень грубым.

Под конец экскурсии мы с Джеймсом отбились от группы и пошли гулять самостоятельно. Идем по тропе посреди чьего‑то поля с изумительными видами на море и холмы напротив, и меня не покидает чувство, что здесь нас вообще‑то быть не должно, это ведь частные владения. Я делюсь своими опасениями с Джеймсом, а он смеется и говорит, что в Англии есть такое понятие – public right of way. Значит это что‑то вроде «официально разрешенная для всех тропа». То есть гулять по ней могут все, и неважно, что она проходит прямо под окнами чьего‑то замка, по частному пшеничному или даже по гольфовому полю. Эти тропы существуют веками; многие – с тех пор, когда еще не было железных дорог и автомобилей и добраться куда‑либо можно было только пешком или на лошади. Их можно найти в специально публикуемых картах, и есть даже общества рэмблеров – «прогуливающихся», которые ходят по всем этим тропам и следят, чтобы они не зарастали. «Так что ничьих прав собственности мы не нарушаем, и никто нас отсюда не может прогнать!» – авторитетно заявляет Джеймс.

По дороге домой мы вдруг оказались у милых беленьких домиков с соломенными крышами. Я не могла поверить своим глазам – просто украинские хаты какие‑то на юге Англии! «Слушай, – говорю я осторожно, – а у вас тут, часом, не украинское ли поселение? Может, иммигранты какие‑нибудь здесь живут?» Джеймс аж спотыкается от удивления: «Это почему ты вдруг так решила?» – «Ну, соломенные крыши, выкрашенные белым домики – это ведь совсем не по‑английски, правда?» – добродушно говорю я. «Как это – не по‑английски?!» – тихо и напряженно говорит Джеймс. Я поджимаю хвост, а он с оскорбленным видом начинает мне объяснять, что соломенные крыши – это очень даже по‑английски и что они, ко всему прочему, охраняются государством. Если ты купил такой дом и решил поменять крышу, например на черепичную, – не тут‑то было! – это запрещено законом. Кроме того, ты должен будешь перекрывать эту крышу соломой через определенное количество лет – что, кстати, очень дорого. Я все это слушаю вполуха и размышляю о том, что выглядят дома с такими крышами чудесно. И на некоторых даже сплетен из соломы какой‑нибудь узор!

Идем дальше по улице, я глазею на витрины. У цветочного магазина на тротуар выставлены всякие цветы в горшочках и рассада. Вдруг во всем этом разноцветье замечаю два пенька с растущими на них древесными грибами. Пеньки эти тоже аккуратно посажены в горшочки, и на них стоит цена: 25 фунтов (то есть порядка 1250 рублей) за каждый. Я кошусь на Джеймса, но от комментариев на всякий случай воздерживаюсь: наверное, это здесь обычное дело – продавать пеньки в горшках среди типично украинских хат в графстве Дорсет…

Обедать решили дома, и я включаю телевизор. Показывают бега – The Grand National. Джеймс снисходительно объясняет, что проходят они раз в год в районе Ливерпуля, и вся нация болеет: делают ставки. В бегах участвует разное число лошадей, у каждой – свой владелец, тренер и жокей. Дистанция – 4,5 мили (это примерно 7,2 километра), 30 барьеров. Меня потихоньку захватывает это зрелище, картина совершенно сумасшедшая: жокеи валятся с лошадей, некоторые кони отказываются брать барьеры, лошади, потерявшие седоков, несутся вместе со всеми – в общем, полный бардак. Шансы, что победит фаворит, невелики: перед лучшей лошадью может кто‑нибудь упасть и ее затормозить. Никаких тебе дорожек – все скачут по коротко подстриженному зеленому лугу, а барьеры сделаны из срезанных веток. Вдруг я издаю вопль: «Смотри!» Джеймс вздрагивает и с опаской на меня косится, а я, придя в себя, невозмутимо поясняю: просто там посреди всего этого безобразия неожиданно мелькнула реклама пива «Балтика» на русском языке.

После обеда мы снова поехали гулять. Место выбрали отличное: мягкие ярко‑зеленые холмы, темно‑синее море, низко плывущие облака и пятна – тени, повторяющие их форму на траве… И во всей округе лишь один дом – центр огромного поместья.

Луга отделены друг от друга полосками кустов или сложенными из камня низкими заборчиками. Для прогуливающихся, вроде нас, устроены специальные деревянные ступеньки с обеих сторон забора, чтобы перелезать было удобно. И установлены столбики со стрелочками‑указателями, куда какая из троп ведет дальше. Идем мы с Джеймсом и видим такую картину: по проселочной дороге едет красный «лендровер», останавливается, и из него вылезает мужичонка с бело‑черной собакой, на мой взгляд абсолютной дворняжкой. Мужичонка что‑то такое собаке негромко говорит, и та исчезает за холмом. Через несколько минут с той стороны раздается недовольное блеянье, и появляется огромная отара овец. Оказывается, эта небольшая собачонка гонит их всех мимо нас. Мужичок‑пастух тем временем погружается в свою машину и едет вслед за ними. Затем останавливается вдалеке, вылезает, что‑то там высматривает и кричит: «А ну‑ка идти назад!» Я думаю: «Совсем он с ума сошел, овцам команды раздает!» Но тут вижу, что назад возвращается собака. Выясняется, что от отары отстало несколько овец, и вот эта собака, по наущению пастуха, бежит за ними и гонит ко всем остальным. Потом пастух кричит: «Подожди!» И собака, разогнавшаяся было не на шутку, тормозит всеми четырьмя лапами, бросается на землю и лежит, елозя от нетерпения. Пастух в это время открывает воротца к другому полю, явно намереваясь всю эту ораву овец прогнать через них. Воротца – метра полтора шириной, овец штук сто пятьдесят – двести. Я размышляю, сколько же времени у него на это уйдет, а он что‑то говорит собаке – и та начинает носиться вокруг них и, даже не кусая, в две минуты загоняет через эти маленькие воротца всю ораву. Я в полнейшем восторге говорю пастуху, какая замечательно умная у него собака, на что он довольно снисходительно сообщает, что вообще‑то эта не очень, вот видели бы мы его другую!

А вечером мы с Джеймсом отправились в большой соседний город на спектакль, разрекламированный как особый вид искусства, включающий в себя музыку, кино и знаковый танец (о том, что это такое, ни я, ни Джеймс на тот момент не имели ни малейшего понятия). Зал оказался крошечным. Публика была довольно модная и явно знающая, чего ожидать; мы же и еще несколько пар, явно забредших сюда случайно, к ней не относились. Спектакль был про последние годы известного саксофониста, который умер от наркотиков. Четыре музыканта, изображавшие его джаз‑банд, были очень хороши и играли отлично. Единственная женщина, в программке значившаяся как кубинская танцовщица, оказалась немолодой, полной, с короткими толстенькими ножками и негнущейся спиной, зато с прекрасным голосом и очень живой мимикой. Когда ей приходилось танцевать, это выглядело ужасно, и я так и не поняла, зачем было называть эту отличную певунью танцовщицей.

Под кино, как выяснилось, подразумевалось немое черно‑белое самостоятельно отснятое нечто, проецируемое на экран за музыкантами. Но все блекло перед человеком, игравшим главную роль того самого наркомана‑саксофониста. Актер оказался глухонемым. Весь спектакль он танцевал под музыку, которую не слышал, а только угадывал по движениям музыкантов, и произносил монологи – странным, ненатуральным голосом, но все же очень разборчиво. В часть их общих «танцев» и песен, которые пела его напарница, были вставлены жесты руками и движения губ – сурдоперевод. Это, как я поняла, и имелось в виду под знаковым танцем. При всем том самым странным мне показалось, что среди зрителей в зале не было ни одного глухонемого. А бедный Джеймс с самого начала спектакля начал невыразимо страдать – сегодня ведь в это время по телику показывали футбол!

После представления проезжаем мы с ним по центру довольно большого соседнего города Борнмут, где смотрели спектакль, и видим: вдоль дороги по тротуару, совершенно не торопясь, на манер ленивой кошки бежит лиса. А дальше, уже за городом, наши фары освещают еще трех лисят – с огромными ушами и не очень‑то пушистыми хвостами. Эти лисята непонятно почему возятся у дороги и не обращают на машины никакого внимания. Я обрадовалась: не каждый день в жизни видишь лис. «И чему тут радоваться? – буркнул Джеймс. – Подумаешь, лисы. Их в городках и деревнях здесь не любят». – «Это почему? – интересуюсь я. – Они ведь такие маленькие и симпатичные…» – «Симпатичные?! – подпрыгивает Джеймс. – Да они же хозяйничают в помойках, разрывают мусорные пакеты и оставляют за собой ужасный беспорядок! А потом, ты разве не знаешь, что они убивают кур просто ради удовольствия: если лиса залезет в курятник, она не станет убивать и есть одну курицу, она не успокоится, пока не передушит их всех – просто так, из спортивного интереса!» Я притихла, а Джеймс все никак не угомонится: «И еще они, между прочим, убивают и только что родившихся ягнят!» Я всему этому удивляюсь, но не могу удержаться от того, чтобы не поддразнить его лишний раз: «Понятно теперь, почему вы тут охотитесь на лис…» Он мечет в меня испепеляющий взгляд, но проглатывает мое выступление молча.

Дата добавления: 2015-07-20