Назад, в начало воспоминаний

Мария Сергеевна Боткина

(В замужестве Андреевская)

Мария, дочь Сергея Боткина, лечащего врача императора Александра Третьего, родилась 20 января 1875 года.

Когда Марии было 10 лет, ее отец Сергей приобрел летний дом в Уусикиркко[1] в деревне Кунттила. За символическую плату в строительстве ему помогали местные жители. Старый Боткин был очень уважаем в области. Он пристроил в поместье в дополнение к старым зданиям, в том числе так называемый летний дом, где могли бы размещаться гости в летнее время года. Мария, получившая медицинское образование, в 1904-05 годах во время Японской войны была медсестрой. Возможно, Мария во время революции осталась в Финляндии, так как она была единственной наследницей, оставшейся заботиться об особняке Боткиных. Ее мать, Алексеевна Мордвинова[2], родные сестры и няня Натка жили во Франции, где и остались в последствие. Когда господа перестали проводить летнее время в имении, работы в поместье стало меньше, хотя пространство имения требовало ухода и рабочей силы. Родившуюся в 1905 году, мою маму взяли «маленькой служанкой» в имение, когда ей было 13 лет. Ее младшие сестры тогда остались в детском доме. Моя мама радовалась, что она может спать в комнате старшей обслуги, в то время как ее сестры были в детдоме. Она часто вспоминала, что «работа здесь кормила».

Проходили годы. Сестры и мать Марии, жившие во Франции, изредка заезжали в «Боткино» погостить. Девушка [3] владела также французским языком, иногда ездила во Францию сама повидать родственников, однажды даже взяла с собой мою маму, когда та стала взрослой. Отважившаяся на поездку, моя мама после жаловалась, и еще давным-давно говорила «я боялась уезжать, но госпожа уже оплатила поездку, я смогла посмотреть мир». В имении говорили по-французски, так что моя мама «время от времени немного могла понимать, о чем идет речь».

В конце 30х годов, сестра Марии приехала в имение со своим сыном. Высокий долговязый мальчик разъезжал по деревне на велосипеде и вызывал восторг и удивление у деревенской ребятни, прыгая на велосипед сзади и садясь прямо на сидение. Нам, мелкотне, это ни за что бы не удалось. В то время, когда должны были нести почту, он тоже ждал идущего в Кирстиняля почтальона, смотря на других ожидающих угольно черными глубокими глазами иностранца.

Спустя десять лет работы при имении моя мама станцевала свадебный вальс «Kultaa ja hopeaa»[4], отобедала в большом летнем доме во время организованных госпожой проводов. Согласно традиции[5] мама пошла в имение Боткиных. Ведь имение стало ее единственным домом, где она провела все свое детство и юность (по традиции области, мама снова приехала в дом спустя три месяца, уже будучи невесткой, осталась на несколько недель, отдохнуть). Должно быть, это время нужно было девушке, чтобы обдумать предстоящие изменения в своей жизни.

Общение мамы и госпожи не закончилось после замужества. Боткина стала для меня родительницей, как и для многих жителей деревни. В 1929 году я родился и стал первенцем в семье. Госпожа дала мне имя и стала моей крестной. Напоминанием об этом событии стала сберегательная книжка, которую подарила мне тогда госпожа. Это был вклад под проценты, который увеличивался с годами, так что я пользовался им вплоть до 50х годов, когда рынок обрушился и депозиты сгорели. Жаль, что сама книжка, которую дала мне крестная, не сохранилась до сей поры. Лишь повзрослев, когда проявился мой интерес к прошлому, я понял, ценность тех воспоминаний, которые хранила та книжка.

Как это было заведено при отце госпожи Сергее, Мария стала «областным врачом», к которому сразу приходили все местные жители в случае болезней или несчастных случаев, не смотря на то, что в 7-8 километрах от деревни была областная больница и профессиональный врач. У госпожи «Боткино» на каждого было время, и для каждого был совет. Многие новорожденные были вылечены госпожой лекарствами, взятыми из «домашней аптечки» или привезенными из областной аптеки. Она накладывала временные шины на переломанные кости, оказывала первую помощь, лечила детей от хвори. Вся помощь была за символическую плату, которую жители деревни возмещали, помогая по необходимости в ежегодных заботах. Ее уважали все, но не возводили на пьедестал. Будучи на равнее со всеми, она была в то же время мягкосердечной и помогающей, «Девушкой Боткино или госпожой Боткино».

Зимой 34ого я сильно заболел. Госпожа разводила мне соленую воду для полоскания горла и держала холодный бинт, что мне не помогало. Тогда она заметила покраснение в горле, ставшее сильнее обычного. «У Ээро, как это по-фински… дифтерия. Вам следует немедленно отвезти его к доктору».

В 1925 году, еще во времена моей мамы, в имение приехала Хильда Лаакконен. Она также была одной из наиболее долго работавших в имении служанок. О Хильде в моих воспоминаниях остался один осенний вечер. Хильда и ее друг Ээмил Пуса обещали проводить меня из Боткино домой. Мне было 5 лет. Мы шли вдоль дубовой аллеи, и мне разрешили освещать дорогу карманным фонариком Хильды. Лампу, чье стекло было овальным, а не обычным круглым, раньше мне не доводилось видеть. Через загадочное овальное стеклышко пробивалась узкая полоска света, освещавшая путникам дорогу вдоль дубовой аллеи. Если нести фонарик в другом положении, то он освещал дорогу по всей ширине.

После смерти управляющего Кустаава Бенгтсонина осенью 1934 года в зимнем доме в комнате Кустаава жил другой слуга. В рабочей комнате крестной стоял детекторный приемник и газетная этажерка, где лежала иностранная периодика. Первый раз в своей жизни телевизор я увидел на картинке во французской газете. Крестная тогда сказала мне, что это была картинка из английской телевизионной передачи. На узком квадратике прибора показывали Абиссинию[6] и марширующих на войне солдат. Телевизор казался совершенно невероятным прибором. Впрочем, радио тоже. Когда из радио, стоявшего на столе, были слышны звуки детского часа или какие-то другие передачи, даже о грустных происшествия в других странах, я удивлялся и считал это чудом.

Еще в «радиокомнате» на столе стоял постоянно пробуждающий мое любопытство ящик, размером с коробку сахара, запертый и чем-то набитый изнутри. На одной из сторон этого ящика через квадратное стеклышко можно было увидеть циферблат. Каждый раз во время прослушивания радиопередач часы ставили на стол. Внутренняя часть и ход часов были видны через стеклянные квадратики, со всех сторон вставленные между краями прибора. Я никогда не отваживался сам взять часы, но как-то по моей просьбе мне их дали в руки. Возможно, тогда и зародился мой интерес к тому, чем я занимался и зарабатывал на хлеб всю свою последующую жизнь.

Жизнь моей крестной не была беззаботна и светла. Все тогда испытывали нехватку денег. Брали кредиты в банках для развития домашнего хозяйства и возведение построек. В Боткино эти деньги нужны были еще и для того, чтобы платить зарплату слугам. Зимой продавали вывезенные из истощенного леса на продажу шпалы и связки дров (40-центовые повозки дров). Поручателями за взятый из банка кредит были соседы-финны. По необходимости они также обоюдно вписывали Марию в свои поручители. В долговой расписке, которую написал отец Боткин за кредит на ремонт дома, единственным поручителем была Мария.

Плохо говорившая по-фински, хотя и имевшая много друзей-финнов, Мария была лишена долгих задушевных разговоров и размышлений на финском языке. Бывая в доме, я видел ее ежедневно за разными занятиями: на прополке в «akarooti»[7], на прорядке садовых растений, накрывающей от ночного мороза грядки старыми половиками и сделанными из соломы покрывалами для грядок. Бывшее жилище слуг, 4, пришло в упадок и стало курятником в конце 1930х. Уход за домашней птицей также оставался заботой моей крестной. Зерно хранили на куриной ферме. Другим курам носили еду и воду курятник на восточной стороне имения.

Возвращавшихся с корзинами яиц ждали, из находящегося над молочней индюшатника, 18, в более свободной части имения кричащие индейки. Старший индюк, заправлявший всей стаей, гордо поднимал шею и ворчал, громким голосом аккомпанируя кряканию уток. Он охранял воду и кормушку, располагавшиеся неподалеку от хлева.

В детстве у меня вызывал уважение медленно и величественно вышагивающий, время от времени клюющий с земли зерна косяк индюшек. Если в одежде был красный цвет, то к идейками не стоило приближаться, так как их предводитель, увидев красный цвет, хорохорился и начинал кружить вокруг да около. Однажды он увидел на мне, несущем корзинку, ярко красные варежки. Он начал шуметь, злобно шипя и направляясь в мою сторону. Я не отважился стоять дальше и смотреть, чем это все может закончиться. Наши глаза оказались на одном уровне, и, к счастью, я сообразил, что пора бежать. Величественно ступая, гордо подняв голову, индюк громким криком оповестил стаю о своей победе и возвращении.

Весной, когда по всей деревне и имению Боткиных разносился запах засолов, над зданием, где жила прислуга, поднималась тонкая полоска дымка. На ольховых углях лежала ветчина и ребра, с которых падал на угли, шипел и зажигал маленькие языки пламени жир, щекотавший носы всех в округе. Удачное соление стоило моей крестной бессонных ночей в доме для прислуги, где день и ночь готовили вкусности на будущую зиму. Заботы и ухода требовала и пасека, стоящая неподалеку и огороженная небольшим заборчиком. Во время сбора меда, крестная входила в шапке из сетки на пасеку и прибором, похожим на курительную трубку, раздувала вокруг себя дым на беснующийся рой пчел. Все элементы улья (соты) заменяли на новые. В погребе главного дома собранные соты очищали и с помощью пращи отделяли свежий пчелиный нектар от сот, который тек тонкой прозрачной струей. Когда моя мама работала на заготовке меда, я заискивал вокруг с целью получить немного сладкого нектара. Это было невероятным наслаждением. В заботу о пчелах входило и более тяжелая часть работы. Например, удравший однажды рой. В ближайшие деревья или кусты с целью основания новой колонии улетевшие пчелы были вскоре обнаружены. Остановившихся в церковной башне пчел было просто заметить, но их поимка казалась невозможной. Часть же пчел улетела на километр от сарая, чем несказанно удивила нас, местных детей. Место, где они обосновались, было недалеко от реки, куда мы ходили плавать, но с приходом пчел это стало невозможным. Соревнование на то, кто отважится ближе подойти к громко жужжащему и угрожающе раскачивающемуся шару закончилось многочисленными укусами в район плавок. «Должно быть, это пчелы из Боткино». Узнавшая об этом госпожа и «Муосо» отправились с мешком и другими приспособлениями к улью. Быстро накинув мешок на улей и отломав ветку, они были окружены злобно жужжащими пчелами. Но их защищали шапки из сетки, дело было сделано. Должно быть, пчел затем вернули в опустевший улей на пасеку, потому что на берегу снова стало можно плавать. Помимо общения с местными жителями и ежедневных забот в имении, моя крестная увлекалась рисованием. В «ателье» родилось много пейзажей и натюрмортов, срисованных с реалий имения.

Возможно, благодаря хорошему знанию русского языка, госпожа доверяла моей маме и всегда приветствовала ее как собеседника и задушевного друга в имении. Мы тоже приходили в гости к госпоже, но так как мы плохо владели языком, были способны понять лишь пару слов из всего разговора.

Еще в имении для более младших дважды в год организовывали Рождество. Помимо финского Рождества, в главном доме Боткино отдельным праздником становилось русское Рождество. Детей угощали медом и выпечкой, они играли в игры, водили хороводы вокруг елки и пели Рождественские песни вместе со взрослыми. Кульминацией праздника было вызывание Деда Мороза, который приносил меленькие подарки, в дополнение к тем, что были получены за две недели до русского Рождества. Старая традиция продолжалась вплоть до Зимней войны.

Утром вербного воскресенья моя крестная оставалась спать в кровати в столовой, ожидая тех, кто придет колядовать. (колядовать выходили с рассветом, рано утром, еще до того, как проснется вся деревня). Утром на Пасху колядующих на полках в доме имения ждали маленькие гостинцы, заранее приготовленные моей крестной. Как только она слышала песни, она выходила на крыльцо послушать смущающихся или более смело поющих колядников. В качестве вознаграждения от крестной можно было получить акварельные рисунки на пасхальную тематику, вареные покрашенные в белый или коричневый цвет яйца. Яйца были самые разные: завернутые в креповую бумагу, окрашенные луковой чешуей, обернутые цветной лентой. Попадались в пасхальном мешке даже утиные яйца или шоколадные, даже деревянные яйца-игрушки, на которых красками были нарисованы утки и зайцы. Все они надолго радовали ребятишек.

На краю имения жил Моосес Вестеринен, долгое время бывший управляющим в имении. Сын его, Аарне, раньше бывший слугой при доме, служил в войсках в 1939 году. Брат Аарне, Онни, тоже работал при доме. Оба сына Мооса погибли на войне. Друг Хильды Лааксонен умер в 1935 году, и через какое-то время сама Хильда покинула Боткино. Служил еще в имении и слуга (чье имя не сохранилось в моей памяти), который был еще дошкольного возраста. Возможно, однажды он сказал, что он сын матери, по крайней мере все его звали Ома Аулис. Дочь овдовевшей и больной Эльзы Лемпиайнен, матери пятерых детей, работала летом пастушкой. Мальчик Местерярвеляйнена работал разнорабочим в имении. Старший сын Эльзы, одиннадцатилетний Альберт, жил в Боткино в 1939 году, ухаживал за скотом и лошадьми. После того как Альберт пошел в школу, крестная забрала его в имение на зиму. С началом мобилизации, когда конники расположились в здании школы, занятия закончились на неопределенный срок, и Альберт стал работать в доме все дни.

В последний день ноября, не смотря на предчувствия и новости, услышанные утром по радио, приказ об эвакуации, последовавший следующим утром, стал шоком для жителей имения и близлежащих деревень. Моя крестная, взяв с собой слугу и Альберта, согласно приказу, отправилась в сторону дома Тойво Пуса, где вместе с остальными жителями Пяятиля и Йярмиля ожидала автобус. Выпал 10-15 сантиметровый снег, освятивший в последний раз голубоватым сиянием пейзаж Пяятиля. Они поехали в Патру, а оттуда на товарном составе со станции Перкярви в Киика. В Киика жили в маленькой каморке. Альберт и крестная попали в Яааранкюля области Киикойнен, их приютил мелкий фермер. Пути со слугой Аулисом разошлись. На следующий день после эвакуации Моосес отправился в Боткино и забрал дошадь, которую привез в Киика. Моосес отправился затем к своей семье, а лошадь осталась на ферме. Позже ее продали.

В Яааранкюля попали и остальные эвакуированные, следовавшие по тому же пути. Ближайшие соседи крестной, среди которых были семьи Тойво Пуса и Эйно Вестеринена, а также Вилле Мяяттянен из Кирстиняля и семья его родителей из Синккола.

Весной все жители Лохья, Пусула, Вихти и Нурмиярви переехали в Уусикиркко. Несовершеннолетние дети освобожденной от войны Эйно Вестеринен попали к отцу, а их мать нашла свой последний приют на церковном кладбище Киикойнен. Альберт переехал с матерью своей и сестрами в Пусула. Мария Боткина же отправилась в русскую коммуну, находившуюся в районе Хельсинки.

После начала так называемой войны-продолжения летом 1941ого финны захватили Уусикиркко в августе. В спешке солдаты сжигали за собой дома осенью 41ого. Большая часть сгорела, что –то оказалось разрушенным, обветшавшим или уничтоженным к лету 42ого. Госпожа Боткино вернулась домой летом 42ого. Роскошное имение ее юности сильно пострадало от завоевателей за два с половиной года от многочисленных опустошений и разрушений. Вот что случилось с прекрасным местом за годы войны. У всех, кто вернулся домой, были разрушены постройки и дома. У многих они были снесены до основания. В Кунттила, Пяятиля и Кирстиняля сгорело лишь несколько домов. В имении Боткиных устоял лишь жилой летний дом и здание для прислуги. Бывшее в 30е годы курятником здание было также частично разрушено. Некоторые здания превратились в кучу обломков (18,20). Бывшая конюшня имения исчезла из Пуймала, а от сауны осталисб лишь доска и дымовая труба, исчезла и домашняя пекарня. Разрушены были даже мастерская госпожи, курительная и собачья конура. Дом священника оказался в сносном и даже пригодном для жизни состоянии. Крестцы индюшатника были в хорошем состоянии. Здание разобрали и круглые бревна и крестцы Хелена Пуса перенесла к себе, их использовали строители для возведения нового дома Хелены и ее дочерей. Здание 12 тоже поддавалось восстановлению и было пригодно для жилья на то время. В избе для слуг жил Ааро Хейтанен с семьей. В другую ее часть приехала Мария летом 1942ого. Она вернулась со вдовцом из Порвоо, Николаем Андреевским. Все здания летнего дома Андреевского, в Пуртола, были разрушены при отступлении финских войск в 1939 году.

Осенью 1939ого дух войны наполнил разум жителей Финляндии. Андреевский закопал свои пожитки в землю. Памятуя место, Андреевский раскопал тайник летом 1942ого. Хорошо сохранившиеся, в земле лежали вещи. В память и доказательство об этом у нас на столе лежит драгоценная белая скатерть, подаренная Андреевским нам, которая пробыла в земле больше двух лет. Первая, настоящая скатерть, очень объемная, сохранившаяся после эвакуации 39ого года. Время придало ей особую ценность.

Привыкшие к жизни в имении Боткина и Андреевский снова вернулись в Боткино летом 43его. К удивлению местных жителей они были обручены. «Жизнь в волчьей паре не будит лишних разговоров и оскорблений». Но все же удивляло «как в таком возрасте можно обручиться».

Поля Боткиновсе заросли травой, которую убирали во время жатвы местные жители. Хозяйство Андреевского же ограничивалось заботой о грядках с картофелем и овощами, о части прежнего «akarooti» имения. После отступления русских все было в совершенно непригодном для жизни состоянии. Сено хранили в главном жилом доме, им затыкали разбитые окна первого этажа.

Между домом священника и церковью было поле «микелески». Оно было арендовано нами и стало также пастбищем для церковного скота. Часть леса также использовали под пастбище. Порою коровы забредали на территорию имения «молодой четы».

Николай был смышленым и разговорчивым, но он хуже говорил по-фински, чем его жена. Он мог долго разговаривать с моей мамой, но вот с детьми разговор плохо клеился, приходилось объясняться жестами рук или при помощи мамы.

По старой памяти, в дом приходили заболевшие за врачебной помощью госпожи. Если же она говорила, что нужна профессиональная помощь, то люди отправлялись в Халила, в военную больницу, бывшую в мирное время туберкулезной. При необходимости там могли найти помощь и гражданские пациенты. Летом-осенью 1943 года после тяжелой и скорой работы у меня начался жар. Обо мне заботилась крестная, ежедневно приходившая и помогавшая в лечении. Из аптеки при военной больнице мне достали лекарства. Жар, продолжавшийся много дней подряд, и слабость организма привели к тому, что у меня начал сильно болеть живот и начались проблемы с испражнениями. Мне промывали желудок, чтобы облегчить боль, так как других нормальных средств для лечения в имении не было, при помощи «промывочного чайника»[8], большой резиновой спринцовки в форме груши. На следующий день после нескольких повторений процедур мой желудок заработал, боль облегчилась, жар начал спадать. Болезнь, длившаяся неделю, привела к тому, что мой организм был полностью истощен. Так что по дороге в соседский дом мне приходилось останавливаться, чтобы передохнуть. С Божье помощью, а также при поддержке «лекарств», которые делала мне Боткина из черной смородины, я вскоре вернулся в так важное и необходимое тогда для меня рабочее состояние.

Летом 1942-43го Андреевские совершали необходимые покупки при помощи местных жителей, так как у них не было своего средства передвижения. Зиму же они проводили в Порвоо, в располагавшейся недалеко от русского хосписа «Aurinko»[9] съемной квартире. Николай умер в феврале 1944ого, а Мария не успела вернуться в имение до начала нападения русских войск.

По окончании войны Мария продолжала жить в Порвоо, в «русской колонии». В 46ом году крестная писала моей маме, что ее знание финского языка ухудшилось и ей сложнее писать по-фински, так как она окружена русскими и шведами, и эти языки больше в ходу. В прочем, она была довольна своей жизнью. Благодаря рисункам, ей удавалось выручить достаточно денег, чтобы приобрести на черном рынке масло и муку, гарнир к приготовленной дома еде.

В начале 50х она переехала в Хельсинки. Мария жила с также безвременно овдовевшей Марией Раттасепи в одной квартире. Госпожа Раттасепи приходилась моей крестной родственницей со стороны брата, врача, она была детским учителем в Терийоки. Потеряв семью врачей, которая погибла вместе с императором, Раттасепи жили и заботились о летнем доме семьи вплоть до начала Зимней войны. Моя крестная со своей тезкой организовали курсы русского языка для пенсионеров, и Боткина все так же продолжала увлекаться акварельной живописью.

Мария Боткина отправилась в начале 50х на некоторое время погостить в Лието. Конечно, тогда в Килпийоки русский язык был почти основным языком, когда бабушки и отцы обновляли ослабевавшие знания русского. Вещи и события жизни, воспоминания конца 30х годов приходили в голову.

Мечта крестной познакомиться с моей женой осуществилась, когда летом 54ого,будучи женатым уже несколько месяцев, я отправился с женой повидаться с Марией. Крестная взбодрилась и невероятно обрадовалась нашему приезду, поздравляя с браком и желая всего самого хорошего в жизни. Она все еще источала жизнерадостность и доброту, хотя ее знания финского действительно стали намного хуже. Тем не менее, ее поздравления, не смотря на ошибки в языке, были от сердца.

Госпожа Раттасепи хлопотала на кухне, чтобы дать своей тезке пообщаться с «важными гостями». Лиизе и ее сестре, приехавшей с нами, Хелене, было сложнее понять мою крестную, хотя мне это не составляло труда, так как я с детства привык к ее речи, и эта речь навсегда осталась на задворках памяти.

От покойного Андреевского у Марии осталось почти новое серое пушистое меховое пальто, которое крестная непременно пожелала отдать нам, так как оно было мне в самую пору. «Хотя бы на лесозаготовках пригодится». Также она подарила нам картину, как и сестре моей жены, Хелене. Так как нам предстояла обратная дорога в летний зной, мы убрали пальто в пакет. Мы не взяли его с собой, когда остановились переночевать у моего кузина в Марьяниеми, а оставили в камере хранения на вокзале. У меня никогда бы не хватило сбережений приобрести такое пальто. Я прикупил шерстяную шапку позже, подходившую под темно коричневый ворот пальто, и долгое время разъезжал зимой по деревне господином. На лесозаготовки пальто не попало, если только оно не грело кого-то в лесу в Ингермандландии, на родной земле Андреевского, когда его отдали во время благотворительного сбора многие годы спустя.

Тогда я работал на лесозаготовках, рубил деревья для сауны в лесу кузина моего отца. Рабочая неделя шла 5 дней, был январь, 1960 год. Я шел из леса домой в Килпийоки. Дома я сразу почувствовал грустную атмосферу. Утром пришло сообщение о том, что мы потеряли Марию Андреевскую, мою крестную, госпожу Боткино. Она умерла 28 января 1960 года. Мария прожила бурную жизнь, полную не только невероятных и прекрасных событий, но и печалей утрат и войны.

Отец и мать провожали в последний путь человека, который дал моей матери кров и работу. Много событий в жизни прошедшая Мария захоронена на Хельсинском православном кладбище, недалеко от часовни. Госпожа Раттасепи, верный друг последних лет и соседка по квартире, заботилась о делах и последних желаниях умершей госпожи.

В наследстве, оставленном моей крестной, нашли завещание, сделанное еще до войны, в котором моя крестная последним желанием отдавала территорию Боткино, так называемое «поле микилески» и относившееся к нему церковной кладбище матери, а остальные пожитки завещала сестрам и их детям, жившим во Франции. Поле Микилески уже не принадлежало Боткиным после войны. Незначительные сбережения не принесли много жившим во Франции родственникам. Добросердечная и давшая дом моей маме Мария Сергеевна Боткина оставила нам часы, так восхищавшие меня до войны. Теперь они стоят у нас на полке и до сих пор идут, напоминая о крестной, прекрасном человеке из моего детства.

Позже госпожа Раттасепи приезжала в Килпийоки несколько раз. Снова звучал русский язык во дворе, когда Мария просила работы у моей мамы, чтобы заняться хоть штопкой носков, хоть сбором смородины. Она чинила носки, так что было невозможно рассмотреть заплатку. Срезала каждый сухой цветок или веточку, собирая смороду. По соседству живший Хеймо Эскола после своего переезда в Хювинкяя отдал моему отцу привезенный им во время войны русский самовар. Когда гостила у нас Раттасепи самовар ставили во двор и жители деревни наслаждались настоящим «saijua», чаем. По старой традиции Мария показывала свои навыки танцуя русский «tripaska», трепак. Хорошее это было время, не смотря на то, что мы были младше на 30 лет, общение проходило тепло и беззаботно. Единственным секретом долголетия и бодрости Марии была ложка меда каждый день, которая сохранила Марию Раттасепи в бодром здравии чуть больше 80 лет.

Воспоминания Ээро Лемпиайнена о жизни имения Боткиных.

- Имение Боткиных

- Жизнь жителей имения

- Золотой век в жизни имения

- Конец жизни имения

- Жизнь после революции

- Кустаа заболевает

- Назад, в начало воспоминаний

Имение Боткиных

Имение располагалось в деревне Кунттиля в Уусикиркко, на со всех сторон окруженной пологими холмами местности. Главным образом она была между деревнями Пяятиля (в народе ее называли «Sipreti») и Кирстиняля (в народе «Ristali”). Расположение строений и их порядок можно увидеть на нарисованном мною плане карты местности.

В деревне Кунттиля, в 1880 году были две части, одной из которых владел агроном Август Велке. Владения Велке стали хозяйством врача императора Александра Третьего Сергея Боткина в 1885 году. В 1920 году пространство участка Боткиных было поделено следующим образом: 0,0122 получили наследники Боткина, 0,0061 перешло к жене государственного советника Анне Кушельминице (Kuselminitsa) Белозеровой (так же жили безземельные жена Хермана Мяятянена Тилта и Мари Порокуокка); 0, 0734 вдове тайного советника Катарине Алексеевне Мордвиновой да детям Марие, Катарине, Соне, Софии, Людмиле и Элизабет (дочери Сергея); жене государственного министра Анастасии Сергеевне Бородулиной, в девичестве Боткиной (с ней были Антти Антталайнен и его жена Иида). Источник информации: родословная Лаури Лемпиайнена, родители Юхана Лемпиайнена 1822-1872 и Анны Лемпиайнен 1830-1898, их родственники и потомки.

У Сергея Боткина было много детей, как минимум от двух жен. Муж одной из его дочерей, профессор Бородулин построил в то же время, что и Боткин, «имение Бородулиных» на расстоянии нескольких сотен метров от строений Боткина. Заметно меньшая по территории территория земли была изначально одних размеров с имением Боткиных. После революции Бородулин умер в России от голода. Юллё Рейман тайком на повозке с сеном перевез больную госпожу Бородулину и ее дочь в финский дом. Госпожа умерла несколько лет спустя, а Сиима, ее дочь, вместе с девушкой, которая была ее одноклассницей в Выборге, вернулись в Петербург, откуда после были сосланы в ссылку, в Сибирь.

Юллё часто тайком совершал перевозку людей после закрытия русско-финской границы. Он долгое время был настоятелем Уусикиркко, в Ингерманландии служил священником. Среди прочих спасенных им людей был Пяппиня, привезенный Юллё в Финляндию. Во время предпоследней вылазки через границу Юллё попал в тюрьму, но смог сбежать оттуда через сточную трубу. Он нашел на берегу недалеко от Петербурга брошенную пустую лодку, которую вытащил на воду. Гонимая ветром, лодка прибила лежащего на ее дне Юллё к финскому берегу. Русские не заподозрили ничего, когда увидели пустую дрейфующую на воде лодку. В конце 20х годов Юллё совершал свою последнюю вылазку и был вновь пойман и отправлен в тюрьму. Он умер в России в 1968 году. (Год смерти из генеалогического исследования Пуса).

После официального раздела наследства 1920х годов отдельной территорией стало «имение Бородулиных», которое после смерти госпожи перешло во владения Хермана Вестеринена в конце 20х годов.

Вместе со вдовой тайного советника Катариной Алексеевной Мордвиновой в Боткино жили шесть девушек: Катарина, Соня, Софья, Людмила, Элизабет и Мария. У госпожи Бородулиной было шесть сводных сестер, у которых также было три брата, двое из которых были врачами. Евгений Боткин был врачом при дворе Николая Второго (источник информации: книга Анны Вырубовой – девушки при дворе императора). У него был летний дом в Терийоки, а у других двух братьев были дома между деревнями Ино и Витиккала. Согласно истории Уусикиркко, отец одного из них, врача Николая Второго, иногда также проживал в Боткино в домике в Кунттила.

В добавок к прежним постройкам во время Боткина в 19 веке был построен так называемый большой летний дом. В двухэтажном доме было 32 комнаты и широкие лестницы и коридоры. На сторону дороги выходил огромных размеров «palkooni», остекленная веранда.

Еще до Первой Мировой войны, в имении Боткиных летом кипела жизнь. Помимо жителей и прислуги Боткино, приезжали родственники и другие господа из Петербурга со своими семьями, гуляли по паркам дни и ночи все лето напролет, наполняя все в округе русской речью. По берегу озера вдоль аллей летние гости могли дойти до берега Риескиярви, где была «ristana», пристань, принадлежавшая Боткиным, и стояли украшенные кружевными узорами кабинки для переодевания, которые пользовались особой популярностью.

Находящиеся на службе господа, часть лета проводили в Петербурге на работе, предлагая местным крестьянам регулярную работу ямщика, чтобы те отвозили господ и Петербургских гостей от станции Мустамяки на выходных и обратно на работу после. Также когда лошади имения были заняты в хозяйстве или на работах в поле, отправлявшихся по делам господ, а также дам и детей, едущих за покупками в Петербург, до поезда подвозил «vosikka», извозчик.

Жизнь жителей имения

В восточной и северной частях Риескиярви находилось около десяти «имений» в расстоянии менее 10 километров друг от друга. Жители ближайших имений общались с друг другом, даже из Терийоки порою приезжали гости в Боткино. Нередко был слышен шум праздника и видны местным жителям приготовления к гуляниям. Многие дни до этого у кухарок и у Кустаава Бенгтсона, управляющего в имении, родом из Швеции, начинались приготовления и спешка. Нужно было приготовить горчицы, мясо должно было быть готовым для жарки, надо было взбить масло и сделать пиво, как следует остудить молоко и сливки в подвале. На радость нескольким десяткам гостей требовалось приготовить пудинг в добавок к той еде, что уже была сделано до того. Домашнее мороженое должно было быть вовремя готово для подачи на господский стол. На праздниках ели и пили ночь напролет. Разнообразие и качество еды намного превосходило дары столов всех местных жителей.

Огромная часть необходимого продовольствия делалась в самом имении, в собственном саду и огороде. Тепличные помидоры и взращенные в «akarooti» салат, огурцы, свекла, морковь и «rietikka»[10] (родственный редису овощ), садовая клубника и малина, приправы понемногу стали выращивать на каждой грядке в округе. В имении помимо скота и свиней выращивали индюшек, уток, а также кур и баранов, из которых готовили разнообразные деликатесы, чье количество требовало длины и прочности стола. Во время праздников всегда нужны были рабочие руки. Пироги из лесных ягод, супы и каши были привычны для столов жителей деревни, а вот мед, который делали в имении, был исключительным деликатесом.

По пути в Лемпиаля на одной из сторон дороги стояла собственность Биткиных, «церковь Боткиных». На полутораметровой в высоту каменной церкви со стороны дороги висела цветная большая икона-окно Святой девы Марии. С противоположной стороны в церковь вела широкая лестница. Синий, луковичный купол посреди крыши воспарял крестовиной над окружающим его густым лиственным лесом в небеса. На краю дороги, пяти-шести метровая колокольня с черепичной крышей. Колокол приглашал жителей из ближайшей округи на богослужение. Финны обычно собирались вокруг посмотреть на прихожан, прибывающих в церковь на красивых повозках. Более того, во время пасхальной службы финский простой люд собирался поглазеть на прихожан, совершающих крестный ход вокруг церкви. Дом священника находился неподалеку, на краю Пяятиля, около поля «милески», принадлежавшего Боткиным. (на эскизе № 2). (Возможно, Микилески было светским именем священника). Общее кладбище было устроено вокруг греко-католической церкви.

Золотой век в жизни имения

У каждого летнего дома на берегу была своя пристань, но развлечения в домах были у всех одни и те же, почти тем же составом каждое лето. Итальянские веселые мотивы, мартышки и продавцы газет счастья. Разные по национальности волшебники и танцоры летом пытались заработать на пропитание в летних домиках.

По всей округе колесили трубачи из Германии. Когда средь дня слышались звуки трубы, девушки бросали работу в поле и бежали домой, приводить себя и дом в порядок, готовить еду для бродячих артистов, которые гостили несколько дней. Во многих деревенских домах, даже в тех, где не было так много комнат, расчищали свободное пространство так, что на лето брали постояльцев, «съемщиков». Даже в нашей каморке как-то проживал «солдат войны». Еще до эвакуации Зимней войны, у него была сине-серая шинель, «sineli», в хорошем состоянии висевшая на вешалке. На плечах были позолоченные погоны, из которых торчали нити несколько сантиметров в длину. Пуговицы тоже блестели золотом, а с обеих сторон на груди тянулась золотая лента. В напоминание о прежнем увлечении лошадьми осталось несколько седел и меч в конюшне, напоминая о летнем госте, судьба которого после революции мне не известна. О летних гостях напоминала еще старая прихожая, разрушенная в 30х годах, где по русской традиции был сделана дырка в туалетной будке, чтобы господам гостям не было надобности бежать в огород по малой нужде. Вообще хозяева всегда очень хорошо принимали гостей.

Местным жителям в то время всегда было достаточно работы на стройке. Приезжали из других частей Финляндии на работу, обосновывались со временем и оставались навсегда. Летом помимо постоянной работы при дворе предлагали и работы в поле и в саду тем, у кого не было своей земли. Хорошие лошади пользовлаись спросом во времена господ, и в широком ходу и потребности был скот, взращенный местными жителями. Ежедневно продавали свежую рыбу. Рыбу держали живой в кадках, на черный день. По рассказам моего отца, даже маленький ребенок мог получить свою зарплату. За букетик полевых цветов дамы всегда давали копейку, даже две, так как на столе всегда нужны были свежие цветы. У ворот каждого имения также можно было заработать денег, если случалось быть вовремя на месте, когда господин заезжал в ворота. Чтобы господин не останавливался и ямщик мог не сходить с облучка, мальчишки открывали ворота, за что им кидали монетку. Поговаривали, что господин также мог дать монетку каждому, кто с ним поздоровается. Так он, якобы, учил вежливости.

Зимой в Боткино было тихо. Имение оставалось под заботой управляющего, скотовода и тех немногих слуг, что оставались с лета. Внезапные же зимние приезды господ вызывали у «kuharka», кухарки, панику.

Многие деревенские жители, у которых не было лошадей, отправлялись на заработки в Петербург, чаще всего зимой, часть на заводы, а часть шла в ”kutsari” (гусары) к знакомым по летним приездам господам, катая господ на тройках, запряженных лошадьми Как –то с кузеном моего отца, Ялмари Лемпиайненом, случилась неудача во время поездки на той самой тройке. На улице тройка столкнулась с автомобилем. Ялмари уже было испугался, что его уволят, но господин даже не рассердился, только похлопал «гусара» по плечу: «Harassooo»-ничего страшного. Возможно, он завидовал машинам на улицах Петербурга.

Зимой домашние возили все что только можно в Петербург и Кронштадт на продажу. Соленья, лишнее сено, в больших связках, даже рыбу, выловленную из Куолеманярви[11], булыжники- все хорошо продавалось в Петербурге. Если же не удавалось продать много, то скот, корнеплоды и картофель везли вместе со знакомыми жителями из деревни или летними гостями в Петербург и сбывали уже по заранее установленным ценам договорившимся с ними людям. На крайний случай в Петербурге была торговая площадь, где так же можно было продать товар. В обратно возвращавшейся повозке был сахар, кофе, чай («kohvit, saijut»), хлебная мука и почти все необходимое продовольствие. В то время хорошо жили, на высоком уровне, не смотря на то, что все земледелие сводилось лишь к выращиванию корма для скота и сенокосу. Но лошадей надо было держать в хорошей форме и от коров получали масло и молоко, что потом шло также на продажу.

Тем, что остался в деревне на зиму, в дороге в снегопад всегда приходилось ориентироваться на чутье лошади. Возвращаясь домой, часто уже по темноте, когда ямщик уже совсем не видел пред собой снежного полотна на льду, он доверял ориентироваться в нужном направлении лошади. Ни один ямщик не потерялся в округе Финского залива ни разу. Лошадь, чувствовавшая дорогу в снегопад, поднималась на берег между Турисевя и Ино, откуда шел путь по льду.

Конец жизни имения

После начала Первой Мировой войны летних гостей в имении стало меньше, и жизнь притихла. Многие из тех, кто работал летом с гостями и занимался извозом, отправились на поиски работы в Петербург. После начала революции большая часть господ, владельцев летних домов, тоже оказалась в Петербурге. После получения Финляндией независимости немногие из жителей деревни оказались в Финляндии. Как только закрылась граница, из России часть спасалась бегством, и немногим удалось тайком перебраться через границу. Из русских рабочих, кто приехал в Финляндию, также часть осталась, со временем растворившись среди местных жителей, лишь их имя еще служило напоминанием о происхождении.

Для рабочих и крестьян области настали тяжелые времена. Дополнительный заработок пропал, как и не было больше возможности ездить в Петербург, чтобы выгодно продавать муку и прочее продовольствие. Было необходимо расширять земледелие. Это невозможно было сделать сразу же, потребовались годы, чтобы упавший уровень жизни вновь начал расти. Гражданская война привела к увеличению бедности безземельного народа. Появление шюцкора[12], участие в мести, устраиваемые членами рабочего союза казни, лишенные какого-либо правового начала – все это отравляло некогда дружелюбный мир области и ставило семьи казненных народным судов в невероятно трудные условия.

Совершенно закончилась работа для тех, кто ездил на заработки в Петербург, не было строек и в домашней области. В поисках средств к существованию люди отправлялись в район окрестностей Выборга. Неделями жили на рабочем месте.

В имении больше не покупали цветов для стола и не бросали мальчишками монеток за открытые ворота. Дополнительным доходом уже для взрослых стал сбор ягод, которые хорошо продавались летом. Зимой же оставалась работа в лесу, заготовка дров, египетского бруса, выстругивание шпал – это приносило хоть какой-то более или менее сносный доход в семьи, у которых не было леса.

Сводный брат Марии, Евгений Боткин, был казнен вместе с императорской семьей и его останки освятили лишь 80 лет спустя, вместе с останками членов русской знати, уже в Петербурге, вновь переименованном из Ленинграда. О судьбе семьи брата, как и двух других братьях, у Марии не было никаких точных сведений.

До революции Анна Кушельминица (Kutselminitsa) Белозерова, одна из семьи Боткиных, также жила в районе имения Боткиных. Когда разразилась революция Белозеровы остались в Петербурге. В 1920 году, во время раздела имущества, согласно наследству, часть их имения стала частью владения Боткиных, и перешла в руки Марии, прошедшей Японскую войну и попавшей в Финляндию. Ее мать и пятеро сестер с няней Наткой жили во Франции. Бывшая домашней учительницей в семье врачей, украинка, Мария Раттсеппи и ее муж жили и заботились о летнем доме родственника врача Николая в Терийоки вплоть до Зимней войны. Продавали драгоценные вещи из греко-католической церкви в Терийоки, чтобы покрыть расходы на проживание и хоть как-то поддержать увядающий дом в порядке.

- Жизнь после революции

После революции жизнь в области притихла. Звон колокола на башне и веселые празднества закончились в мгновение, как закончились и доходы от приезда летних гостей, которые платили аренду, продажи продовольствия и даже просто работа, любой доход. Уровень жизни и покупательская способность местного населения снизилась до невероятного уровня. Русские деньги обесценились. Все те, кто не верил в потерю ценности рубля и не обменял их вовремя на марки, пришедшие вместо русской валюты, потеряли все свое состояние. Рубли теперь годились разве что для растопки печи. Возможно, труднее всего приходилось простым безземельным рабочим и слугам. В семьях казненных не чуждым гостем стал голод. Единственным домом, который мог бы приютить десятерых детей казненного отца, стал детский дом, интернат.

В школьные годы летом моя тринадцатилетняя мать, говорившая по-русски и знакомая с жизнью в селе, работала пастушкой у Бородулиной. Тогда ее взяла к себе в маленькие служанки добросердечная Мария Сергеевна Боткина, госпожа Боткина или девушка Боткино, как ее звали, предложив взамен за работу кров и еду. Моя мать была несказанно рада, что ей сделали такое предложение, и теперь ей не нужно было отправляться вместе с сестрами в детский дом.

Гости, приезжавшие раньше каждое лето, перестали наведываться в имение Боткиных, в то же время закончились рабочие места, которые появлялись из-за необходимости обслуживать этих гостей. Но земля и скот требовали заботы, а для этого нужны были деньги, чтобы оплачивать труд. В имении же трудились лишь Мария Боткина и ее многолетний слуга, управляющий Кустаава Бенгтсон. Владельцы имений ничего не знали о судьбе друг друга. По крайней мере те, кто оказался в летних домах, по чужому совету, или был привезен тайно через границу. Хозяева многих летних домов и имений были потеряны, многие сгинули или были сосланы в Сибирь.

Швед по происхождению и языку, Кустаава Бенгтсон был управляющим в Боткино еще во время его расцвета, и оставался там вплоть до своей смерти. Взрывной и раздражительный по характеру, Кустаава часто кричал и сердился на слуг и на госпожу. Он говорил на всех языках, которые были в ходу в деревне. «По-русски, по-французски, по-шведски – на всех языках браниться умел», как вспоминала моя мама. На протяжении многих лет мама работала в имении и часто обижалась на Кустаава, на его крики и ругань. Вспыльчивый, на следующий же день Кустаава приходил просить прощения за свои слова и поступки. Во многих случаях моя мама была другом Кустаава. Работа с ним коневодом во время деревенских поездок, сидя в спокойной подводе старой лошадки по имени Саво, по дороге в другой летний дом или финскую деревню, как летом, так и зимой. После замужества мама стала золовкой в нижестоящей деревне Кирстиняля.

В 30х годах в Боткино работал на постоянной основе садовник Моосес Вестеринен. Слуга Хильды Лааксонен, он потерял на войне своего сына Онни, а затем и Аарне, который работал до отправки на фронт в 1939 году пастухом летом. В сельско-хозяйственных работах, по давней традиции, жители деревни, успев доделать свои дела на земле, шли помогать в Боткино. Поддерживаемое доходами от летних постояльцев имение, без гостей стало понемногу терять свое великолепие. Хотя еще больше уменьшилось количество раз в году, когда жители имения собирались время от времени на праздники или памятные даты. Мою маму иногда звали в имение «срочным помощником» во время приготовления особых событий и для готовки большого количества еды. Правда, пиршество уже не шло дольше одного дня. Не требовался и извозчик в деревне, так как гости приезжали в имение на своих подводах или о них заботились владельцы имения Боткино.

Дары, собранные в собственной теплице, на огороде, продукты из своего скота, всё так же использовались, чтобы потчевать гостей имения и их хозяев. Молоко разделяли дома, а сливки относили в Риескиярви, на продажу в молочное хозяйство, по примеру других фермеров. Так же поступали с зерном и мясом, которого было больше, чем нужно для пропитания. С огорода, который взращивали Моосо и госпожа продавали местным жителям капусту, помидоры и другие сеянцы.

Большой летний дом был отдан под платную аренду муниципалитету, который нуждался тогда в помещении. Многим матерям дочери прикрепляли на грудь маленькие букетики из дубравной ветреницы, собранной на ближайшем поле, во время празднования дня матери в большом зале или на остекленной веранде большого летнего дома. (№22). Позже и в малом летнем доме (№21) матери, получившие брошку из букета летних полевых цветов, наслаждались праздничной программой, развязав язык за чашкой кофе с ароматной выпечкой.

Для моей матери Боткино было не просто местом работы, но и домом, где знание русского языка и понимание его было основным важным для жизни. Говорение на русском языке было и в последние годы жизни актуальным знанием. В течение нескольких лет учивший французский язык, я забыл некоторые русские слова, но многие другие, которые напрямую соотносились с жизнью в имении, запомнились, а особенно знания о приготовлении еды навсегда врезалось в память. Одним из редчайших знаний было изготовление мороженого без холодильника и заморозки, а также настоящая пасха, навыком изготовления которой обладала вся деревня, не говоря уже о приготовлении прочих удивительных лакомств.

- Кустаав заболевает

Из кухни, которая находилась в самой середине зимнего жилища госпожи и Кустаава Бенгтсона (№9) дверь вела в комнаты Кустаава и госпожи. Кустаава был заметно младше госпожи, его здоровье сильно начало ухудшаться в 1930х годах. Так как в родной стране в Швеции у него не было близких родственников Кустаава навсегда остался в Боткино. В конце 1934ого, когда ноги Кустаава начали «набухать», согласно народному поверью, говорили, что если отек поднимется выше «до сердца», то наступит смерть. Отек поднялся очевидно, так как Кустаава начал задыхаться (он терял сознание и тяжело дышал). Я был вместе с отцом и матерью недалеко от прикованного к кровати Кустаава. Меня тогда пугали бесчувственное и медленно умирающее тело шведа и все эти серьезные и грустные лица людей вокруг. Возможно, это было уже следующее утро, когда мы услышали печальную новость о смерти Кустаава. Тело Кустаава должны были отнести в церковь, находившуюся в нескольких сотнях метров от дома. Сразу же начались приготовления к похоронам. Во время подготовки похорон я был с мамой и полуторагодовалым братом Юрьё в имении Боткиных. «Отпевание гроба» собрало все знакомых и соседей с ближайшей округи. Многие даже не решались подняться по лестнице, так как сомневались, что пол сможет выдержать такое количество людей. Лютеранина Кустаава положили в черного цвета гроб, в каких обычно и хоронили в области. Место для захоронения выбрали около финской церкви, как сам Кустаава желал еще при жизни. Кустаава не хотел быть захороненным недалеко от озера на земле, принадлежавшей русской церкви, так как «там может быть организовано отхожее место на месте могилы». Кустаава был любителем поиграть в пасьянс и дурака. Многие считали это пустым и бессмысленным занятием, даже грешным делом. Еще раньше, когда я приходил с мамой и отцом в Боткино, меня удивляли карты - эти цветные карточки с картинками, половина которых была всегда повернута вверх ногами. Я получил эти карточки, чтобы развлекать младшего брата, пока мама была занята на приготовлениях к похоронам. Играть я не умел, но раскладывать карточки по порядку мне было уже интересно, во многом благодаря тем самым картинкам на них. Меня удивляло, почему нарисованные люди всегда должны быть головой вниз. В качестве наследства от Кустаава мне разрешили забрать карты домой. Ночью я спал в общей рабочей избе на узкой верхней полке в темной комнатке, которая служила местом ночевки моей мамы, когда она только попала на службу.

Утром в воскресенье состоялись похороны. Кустаава несли в последний раз из места, где он прослужил столько лет во двор, где по традиции гроб был открыт, чтобы плакальщицы попричитали на прощание и тело было отпето. Когда Вяйнё Рэйман («Рейовяйнё») поставил на заранее приготовленные для этого полозья гроб, лошадь с колокольчиком на груди потащила за собой слегка пошатывающийся ящик с телом мертвеца.

На церковной земле, под колокольней, на стороне сельской дороги недалеко от каменного забора находится могила Кустаава. По традиции следующим утром знакомые и соседи были приглашены в Боткино «похмелиться», доесть приготовленные угощения и спеть еще несколько псалмов за упокой души умершего. Еще в последний мирный год белым цветом на кресте выкрашенное имя рассказывало про Кустаава, нашедшего свой последний приют на земле кладбища области Уусикиркко.

[1] Уусикиркко (дословно: «новая церковь»), сегодня пос. Поляны Выборгского района Ленинградской области (здесь и далее – примечания переводчика)

[2] Возможно, Екатерина Оболенская в девичестве

[3] Мария

[4] Золото и серебро

[5] Право невесты или молодой жены гостить в доме, где она выросла, перед и после свадьбы

[6] Устаревшее название Эфиопии

[7] Огород (используется автором для стилистической окраски)

[8] В народе используется как заменитель джала нети

[9] Солнце

[10] Редька

[11] Озеро смерти (дословный)

[12] Полувоенная организация, отряд самообороны, образованный в Финляндии в 1917-44 годах, народное ополчение

Дата добавления: 2015-07-20