Шпионско-пограничные страсти

Ну что, дон Румата-Панин, как тебе в этом мире? Как идет твоя деятельность во благо родной Вселенной? Как нравится разведка, накопление данных и новых впечатлений? А главное, какова цель этого шпионского ремесла?

Панин стоял с закрытыми глазами, упираясь лбом в оконное стекло с сумрачным вечерним пейзажем по ту сторону. Он ждал Аврору, хотя невольно, мысленно оттягивал встречу. Ему нужно было серьезно с ней поговорить, но он до сих пор не имел понятия, как подступиться к теме. Мало того, что то, о чем он хотел ей поведать, не лезло ни в какие ворота рационального рассудка, так еще сам он не был уверен в конечных выводах своих рассуждений. Правда, говорить о своих сомнениях Авроре он вовсе не собирался. В принципе вопрос стоял проще: он не желал с ней расставаться, но и не собирался становиться невозвращенцем. Следовательно, нужно было переправлять Аврору в свой мир.

Техническая сторона дела в данную минуту была на втором плане, все эти перерасходы энергии на переправку лишних десятков килограммов касались его косвенно, тем более далеко отодвигались служебные несоответствия, понижение или лишение званий и должностей за несанкционированную переброску неизвестной личности. В любом случае уже разглашение информации о наблюдателях постороннему лицу вело к наказанию, тем более лицу из враждебного мира. Мало кто поверил бы, что девушку ему подсунули специально какие-нибудь местные спецслужбы, уж что-что, а то, что власти торжествующего социализма еще не ведут встречное наблюдение за истинной Вселенной, не поддавалось сомнению.

Он хотел украсть Аврору по нескольким причинам. Во-первых, он просто не мог без нее жить и знал, что, бросив ее здесь, он навсегда сделает себя и ее несчастными. Плевать ему было на готовящиеся сгинуть ради любви годы успешного продвижения по служебной лестнице и даже на саму работу. А может, это было даже во-вторых, а во-первых было то, что он почему-то понял судьбу, уготованную всему этому миру. Этот мир был опасен, опасен сам для себя, но еще более опасен для мира, в котором доминировал доллар. А люди и ученые здесь не глупее тех, что заслали сюда Панина, да к тому же направляются они более железной рукой, и если им скажут «фас!», то недолго нашей милой Вселенной быть в одиночестве. Да и, наверное, занимается уже кто-нибудь проблемой, ведь не только у нас появлялись чужие кораблики? Что можно противопоставить этому грядущему событию прозрения? Не надо быть стратегом и генералиссимусом Андроповым — превентивный сокрушительный удар, вот что снимает и сводит к нулю проблему межпространственного контакта. Есть альтернатива? Мирное существование народов с разным общественным устройством? Знаем мы, к чему привело братание народов — к доминированию империи нового типа — США! А империя старого, более стандартного вида — СССР, что предпримет она? Можем не сомневаться... Сразу и всерьез!

Вот она, наконец-то. Слышны с лестницы легкие шаги. Нет, почудилось. Что-то плохо у тебя стало со слухом, да и с нервишками, прогрессор Панин. И если ты сам за собой замечаешь, то уж начальство родное, из милой немилитаризованной Вселенной, давно заметило, хоть и не каждый день ты им глаза мозолишь, но терпят тебя покуда, не хотят обижать недоверием до срока. А срок тот близенько, ой как близенько. Добила, зажевала тебя эта новая вселенная развитого социализма.

Он внезапно вышел из своих мыслей в реальный мир от громкого странного звука над головой. В растерянности он сжимал в побелевшей костяшке оборванную портьеру, отодранную от крепящей струны с корнями. В странном, внезапно навалившемся состоянии полусна он прошел на кухню, выпил залпом холодной простой воды из крана — в окружающей реальности не водилось «пепси-кол», как и всех ее собратьев. Правда, бочковый квас на улицах был — вкуснейшая штука, как оказалось, никогда раньше не пробовал. Панин растер по лицу живительную влагу. Несколько взбодрился. Прилег на старенький, продавленный диван. Внезапно подумал: кто же успел так его продавить? Отогнал эту злую, выплывшую еще из какой-то, самой мерзкой из возможных вселенных мысль. Вскочил. Взял с полки первую подвернувшуюся книгу. Название многообещающее: «Правда о пограничниках». Открыл, где получилось. Книга была не заезженная, хоть и не новая. Наверное, давали в книжном магазине в нагрузку к чему-нибудь о комиссаре Мегрэ.

Там, где он открыл, дело происходило так. Год эдак двадцатый прошлого века. Борьба с какой-то контрой на территории Казахстана. Басмачи напали на город. Пришлось местным пограничникам прятаться вместе с партийной верхушкой в двухэтажном административном здании посредине населенного пункта, а заодно прятать от врагов женщин и детей из этого самого города. Разместились они там все как в безразмерном теремке, а враги окружили уже здание со всех переулков и требуют: «Сдавайтесь, чекисты!» Но наши не сдаются, однако и стреляют редко — патроны берегут. Если уж стреляют, то прямо в сердце врагу. Стреляют день, два стреляют, три, четыре. Патроны кончаются. Пулемет вообще с самого начала бил только одиночными и только чтобы как минимум парочку в колонну построившихся басмачей завалить, а так ни-ни.

Панин снова посмотрел на обложку: не Гайдар ли, «О мальчише Кибальчише». Нет, не Гайдар. И не юмор вовсе. Воениздат, тираж пятьсот тысяч. Читаем дальше.

Так, патроны кончились вовсе. Тогда, пока двое красноармейцев с крыши басмачей моделями гранат пугали, остальные, вместе с местным кузнецом, стали отливать пули из свинца подвернувшегося, а гильзы собирать старые. Про порох не сказано, но Панин понял — тоже старый использовали. Отлили пули вовремя и раздали каждому прикрывающему окно по пять штук. А те уже возле окон баррикад понаделали, не из мешков; нет. Из мертвых бандитов! (Панин снова глянул на обложку. Издание третье, исправленное и дополненное. Все рассказы написаны по подлинным документам.) Тут прилетел аэроплан от великой Красной армии. Как же ему сообщить, что здесь происходит? Ведь может сверху пролететь и подумать, мол, все хорошо. Революция продолжается, а что связи нет с районным центром неделю, так ведь всякое бывает. Написали красной краской на полотне большую надпись, где краски не хватало, там каждый донором послужил. А написали вот что: «НУЖНЫ ПАТРОНЫ! УРА!» Слава богу и Ленину, на аэроплане попался грамотный крестьянин-коммунист, пока читал, не весь бензин израсходовал. Полетел за патронами, может, в Кремль, может, ближе, о том не пишется подробно, видно, не все документы сохранились. Привез вскоре (через два денька) ящик патронов. Сбросил сверху. Хоть и бросал с небольшой высоты, однако ветром ураганным отнесло на нейтральную полосу. Прямо на середине между нашими и басмачами. Что делать? Бандитов-то две тыщи, так и сказано, точная цифра, документально зафиксирована. Поднялся тогда командир — главный пограничник, раздвинул руками баррикаду из басмачей, в халаты облаченных, кинулся в окно. Стреляли по нему все бандиты сразу, но командир был как заговоренный (таким словом и названо). Всю гимнастерку по краям пробило пулями, все плечи исцарапало, однако поднял командир ящик и поволок к своим, на руках. Добрался до опорного пункта советской власти и спокойно лег поспать. А надо сказать, если остальные бойцы еще и спали в сутки по два часа, то командир, покуда все предшествующее вершилось, не спал вовсе. Так и сказано: «не спал вовсе». Жуть просто.

На этом месте повести Панин окончательно расслабился и задремал, беря на себя отвергнутую командиром чекистов-пограничников биологическую потребность. Ему снилась конница и фаланги тачанок. Он не услышал, как вернулась с работы Аврора, но когда почувствовал рядом ее тепло, решил, что не будет вести серьезный разговор сегодня. Пусть доблестные пограничники постоят на посту еще денек, он не станет разрушать мирную жизнь девушки Авроры.

50. Боорсок ⁸

Они сближались. Две небольшие группы, всадников по двадцать в каждой. Все они были вооружены до зубов, а дальше, с обеих сторон, охватывая перспективу, стояли пешие и конные, словно древние легионы, а еще где-то за дюнами уплотняли песочек и регулировали углы прицеливания минометчики.

Внешне Джумахунов представлял из себя холодный айсберг, не тающий под выскочившим час назад из песка солнцем. Его тепла так не хватало ночью, но теперь оно уже успело трижды и четырежды надоесть. Но свет его был нужен. Пока оно не взошло, отошедший от обморока Краснодонный уговаривал Джумахунова отказаться от вызова.

– Я не могу, — ответил на это полковник. — Мои воины будут говорить, что я струсил.

– Черт с ними, Ренат, — умолял его замполит. — Собака лает — ветер носит. Поговорят — перестанут.

– Для сокрытия своего отказа мне придется убить всех свидетелей, в том числе и вас. Иннокентий Львович, — припугнул его Джумахунов.

– Что вы чушь городите. Как можно принимать этот вызов. Вы ведь не сам по себе, вы представитель Советского Союза, человек военный. Я запрещаю вам участвовать в этом поединке.

– Не имеете права, майор. Вы можете только советовать мне что-либо. Будете мешать, маршалу Жукову на вас пожалуюсь. Знаете, что он делает с нерадивыми офицерами?

– Я-то знаю, Ренат Сайменович, а вот вы, наверное, забыли? Это я на вас напишу докладную за самоуправство. Вы подумали, что будет, если вас убьют? Здесь же все развалится. Кто будет управлять этим воинством?

– Ну вот, Иннокентий Львович, а вы хотите сажать меня в дисбат. Так и так все развалится. И если мои люди — местные, не наши родные комсомольцы, узнают, что я струсил, они перестанут меня уважать, и снова все, однозначно, развалится.

– Опять чушь порете. А если там засада? И вас шмякнут на расстоянии, без всякого поединка? — оживился, найдя неотразимый аргумент, Краснодонный.

– Есть риск, конечно. Но тогда мои бойцы будут знать, что я погиб в нечестном бою, а трусом не был. Это все-таки лучше. К тому же Ибн-Норик-хан тоже может опасаться подвоха с нашей стороны.

– О! Вот и прекрасно, полковник. Давайте приготовим ловушку. Прикончим этого садиста вместе с его главными подручными, — с надеждой загорелся замполит.

– Нехорошо.

– Что нехорошо, убивать бандитов?

– Подличать нехорошо.

– Я вам удивляюсь, вы на войне или как?

– Или как.

На самом деле, Джумахунов был вовсе не против ловушек и всяческих военных хитростей, но ему представился случай, о котором можно было только мечтать: самоутвердиться еще более, заставив группировку Ибн-Норик-хана признать поражение без боя. Весть о поединке распространится по пустыне мгновенно. Его станут уважать еще более, как настоящего благородного шейха. Да и советская власть от этого только выиграет, по его мнению. О возможности неудачи он абсолютно не думал. Так что брюзжание замполита не могло ни к чему привести. Он был готов к бою и морально и физически.

Отряды сближались. И та и другая сторона были обвешаны оружием и держали его наготове. Это было похоже на переговоры двух враждующих гангстерских кланов где-нибудь в сердце современного империализма. Любое неосторожное слово или жест могли привести к стремительному взаимному истреблению. Конкретно Джумахунов не держал руку на курке, но совсем близко на переднем горбу его Огонька висел заряженный «ППШ».

Когда между отрядами осталось не более пятидесяти метров, они словно натолкнулись на невидимую преграду. Передние встали, а задние быстро рассредоточились вдоль невидимой черты.

– Эй! — заорал на арабском один из противников. — Где тут мохнатый русский паук?

Говоривший был одет не красивее других, но его одногорбый боевой верблюд имел сияющую, может быть, действительно обшитую золотой нитью сбрую. Это явно был Ибн-Норик-хан.

– Я — полковник Джумахунов, к твоим услугам, тушканчик Норик! — рявкнул, трогая с места Огонька, Джумахунов. — Давно ли ты стал ханом? Не знаю, как в Судане, а здесь, в Сахаре, такие клички не приняты.

– Ага, мерзкий падальщик, трусливый шакал пустыни, который не может без танков шагу ступить, решил провести политинформацию?

Находящийся позади сержант Абдул быстро и четко переводил фразы для Джумахунова, хотя тот и так почти все уловил сам.

– Это тот, кто привык своим железом давить женщин и детей в селениях, так?! — продолжал распалять себя Ибн-Норик-хан.

– Переводи, Абдул, — приказал в сторону Джумахунов, опасаясь за свой выговор. — Не плачь, мальчик! Я сегодня удавлю тебя без всяких танков! А вообще, предлагаю тебе от своего имени и от командования заодно сдать к шайтану оружие и сдаться! Тогда, может, убережешь свою мерзкую шкуру!

– Мне смешно, русский падалыцик!

– Я не русский, говнюк, я киргиз! Ты хоть знаешь, где такая страна, необразованный мерин!

В таком роде они некоторое время осыпали друг друга, мягко говоря, нелестными эпитетами. У Абдула все время происходили сложности с переводом, и он был вынужден импровизировать. Наконец Джумахунову надоел этот детский сад.

– Ладно, Хан! Заткни свой рот! Ты готов сразиться на саблях?

– Всегда, русский паук! Давай только договоримся, что если я отсеку твою голову и надену ее на вон ту пику, — он показал в сторону какого-то из своих оруженосцев, — то тот, кто останется за тебя, пропустит мой отряд без всяких помех, а?

– Идет, Хан! — На самом деле Джумахунов был уверен, что в случае его гибели Краснодонный все равно навяжет Ибн-Норик-хану бой, но какое значение имело то, что могло случиться после смерти? — А что будет, если ты сам станешь кусками мяса? Твои сдадутся?

– Самонадеянный страус! Не будет этого! — Ибн-Норик-хан начал быстро освобождать от лишнего имущества себя и верблюда. На песок полетел английский пистолет-пулемет «стерлинг», немецкий «вальтер», две гранаты, наружный халат и вообще вся затрудняющая движения одежда.

Увидев такое, Джумахунов в свою очередь сбросил вниз «ППШ», верхнюю полевую форму, чалму, да и вообще почти все. Затем он тронул Огонька вперед. Он опасался, что Ибн-Норик-хан захочет драться в пешем варианте, а здесь он был не силен.

– Прикажи своим рабам не вмешиваться в наш спор! — рявкнул Джумахунов на родном киргизском, забыв, что Абдул не сможет такое перевести. Но все окружающее, и Абдул в том числе, уплывало куда-то в сторону, оно больше не существовало. Только впереди был враг.

Солнце светило ему справа, и нужно было не допустить, чтобы Хан зашел с этой слепящей стороны. А их верблюды уже неслись навстречу.

– Жми, Огонек, шайтан тебя забери! — орал в исступлении Джумахунов.

А впереди что-то каркал Хан.

И они сошлись. И столкнулись на лету сабли. Джумахунов вовремя отгадал маневр, хотя он никогда не дрался с этим человеком, он внезапно понял, что первый удар тот хочет нанести по Огоньку. Он вовремя отбил нападение. Когда-то в далекой Европе Джумахунов видел, как заточенная сабля отрубала малокалиберное дуло немецких танков. Свое собственное оружие он никогда не подвергал таким рискованным проверкам, но, учитывая виденное в жизни, можно было допустить, что опытный человек способен срубить голову верблюду.

Только раз звякнули и свистнули их сабли, а они уже проскочили мимо друг друга. Верблюд Хана был легче, несколько ниже, и потому явно более маневренным. Можно было попробовать свалить его массой Огонька, но тогда неизбежно бой пришлось бы продолжать на ногах, а этого Джумахунов все-таки не хотел. Он развернулся, чуть не врезавшись в линию вражеских телохранителей. Когда он кинул своего зверя вперед, в новую атаку, верблюд Хана уже несся на него во всю прыть. Он снова отбил удар. Казалось, зазвенела не только сабля, но и сама рука, содрогнулось камертоном все тело. Да, Ибн-Норик-хан имел очень сильный отработанный удар. Но знал ли он другие приемы, кроме уже дважды отраженного?

Их верблюды вновь разошлись и вновь развернулись. Джумахунов решил сменить тактику, эти наскоки, годные для рыцарских турниров, ему не нравились. Поскольку верблюд Ибн-Норик-хана был ниже, он имел в нижней полусфере большую свободу маневра. Это грозило ногам и Огонька, и самого Джумахунова, Находясь выше, он мог не суметь отбить какой-нибудь из подлых трюков Ибн-хана. Кроме того, за счет одного горба Хан имел еще большую подвижность. Конечно, у Джумахунова была дополнительная защита из самих горбов и сидел он более устойчиво, но это, опять же, годилось для отвергнутых им рыцарских наскоков или для ударного налета толпой на толпу, когда противники все время менялись, и если ты быстро не пришиб первого встречного, им неминуемо занимались следующие позади товарищи. Здесь был другой случай. Ему был необходим ближний бой. Он хотел свести поединок к победе более умелого фехтования.

Когда они вновь сошлись, он, изменив направление движения Огонька, заставил его толкнуть туловищем вражеское животное. Ибн-Норик-хан чуть не опрокинулся, но погасил свою скорость. И тут их сабли замелькали с невероятной скоростью. Удары Хана были в среднем сильнее, но Джумахунов сидел выше, это давало ему преимущество в ударах сверху. Вначале Ибн-Норик-хан пытался атаковать не только человека, но — опять за свое — еще и Огонька, однако в считанные секунды Джумахунов заставил его перейти к жесткой обороне. Оба уже почти задыхались, верблюды же, наоборот, несколько восстановились и теперь выворачивали шеи. Огонек усиленно чавкал ртом, накапливал слюну, желая по-свойски наказать обидчика. А сабли звенели и сыпали искрами. Между делом каждый из противников пытался отжать другого в неудобное положение, то есть глазами на солнце. В этом смысле даже сильные удары Ибн-Норик-хана действовали ему во вред. Оба они, понятно, держали сабли в правой руке, посему каждый теснил противника справа налево. За счет этого Джумахунов оказался в новом преимуществе.

Когда солнце стало бить в глаза Хану, преимущество опять увеличилось. Нужно было пользоваться им быстрее, пока они не развернулись по-другому. Джумахунов сумел снести у Ибн-хана тюрбан. Тот был слишком распален, чтобы обращать внимание на такую мелочь. И в этот момент, когда особо сильный удар Хана заставил Джумахунова несколько податься назад, откуда-то сбоку прилетел плевок Огонька. Он попал Ибн-Норик-хану прямо в лоб. В какой-нибудь другой момент это бы было смешно, но сейчас два человека бились со смертью на предельной частоте пульса.

Мерзкое, разъедающее кожу соплеподобное образование стало стекать к глазам Хана. Он попытался резко смахнуть помеху свободной рукой. Отвлекся. Джумахунов мгновенно надвинулся и ловким ударом сверху отсек Ибн-Норик-хану левое ухо. Хлынула кровь. Возможно, где-то внутри Хан запаниковал. Его удары не сделались менее слабыми, но стали более хаотичными — он уже совсем не нападал, только защищался. А мерзкая пакость на его лбу и голове продолжала наплывать на глаза. Он снова отвлекся. Теперь Джумахунов полностью уверился в своей победе. Он мог позволить себе поиграться со смертью. Сделав обманное движение, он вновь нанес рассчитанный удар сверху, и на песок шмякнулось второе ухо Хана. Теперь тот был в явной панике. Дело было не в боли — он увидел тактическое превосходство врага.

Дальше было избиение. Краем глаза Джумахунов глянул на ряды соратников подвергаемого линчеванию главаря. Никто не шевелился и не тянулся к оружию. Они просто смотрели, затаив дыхание. Тогда Джумахунов срубил ему нос. Снова хлынула кровь. Ибн-Норик-хан наносил по воздуху какие-то бессмысленные удары, похоже, его рука уже работала сама по себе, без подсказок объятого предсмертной паникой мозга.

– Это тебе за моих разведчиков! — задыхаясь, выкрикнул Джумахунов.

Слышал ли его враг без ушей? Джумахунов этого не знал. Больше не было смысла продолжать этот садизм.

– Сдохни, сын шайтана! — проорал он во всю силу легких и мгновенным ударом снес голову Ибн-Норик-хана.

Все было кончено. Обезглавленное туловище дернулось, уронило саблю и завалилось вперед в промежуток между почти сцепившимися животными. Оба верблюда шарахнулись в стороны. Джумахунов соскочил. Он не знал, за что ухватить еще горячую голову. Затем сообразил и взялся за бороду. Он поднял ее высоко кверху, этот варварский трофей, и издал из работающих мехами легких что-то ужасное, доисторически древнее, а может, даже дочеловеческое. И где-то далеко, за линией его туманящегося зрения, верные воины подхватили его бешеный возглас.

Дата добавления: 2015-07-20