Новые веяния

Почти все дети ходят в детские сады и в школы в европейской одежде. В Токио мы жили недалеко от школы. Каждое утро я наблюдала, как девочки-подростки шли в школу и из школы.

Эмансипация японской женщины идет, главным образом, через школы. Влияние иностранных учительниц, многие из коих американки,— сильно. Детские сады, школы переходят на европейскую одежду, причем форма этой одежды проста, удобна и небезобразна. Темные шерстяные платья, иногда матроски, чулки и башмаки, но еще, должно быть, пройдет не мало времени, пока японская женщина приобретет привычные для европейского глаза манеры. Я почти не видела, чтобы японка умела носить европейское платье.

От тасканья детей на спинах, скрюченного положения на татами — дети не растут нормально: недаром статистика показывает, что за последнее время, когда дети получают правильное воспитание в садах, школах,— рост японцев значительно увеличился.

— Жили,— говорит Конисси-сан, старый друг моего отца, когда я начала с ним разговор на эту тему,— жили и гораздо были здоровее. Теперь выдумывают разные новшества. Наши дети все на рисе росли. Молоко матери и рис — вот и все. Коровьего молока не знали.

Конисси-сан прожил в России 30 лет. Два раза приезжал к нам. Ему 70 без одного. Много детей. Старший сын — «крест нашей семьи»,— сказал Конисси-сан. Увлекся спортом, делом не занимается.

А в Японии старший сын — это наследник отца. Он не имеет права выходить из отцовской воли и обычно наследует дело отца. Часто у японцев на этой почве бывают драмы. Старший сын хочет учиться, а отец велит торговать. Иногда дело даже кончается самоубийством. Во всех пьесах японских фигурирует обычно «старший сын». Для Конисси поведение сына — большая трагедия. Второй его сын — толстовец. Живет в горах, далеко, так что туда по железной дороге и не проедешь,— плетет корзины. У него убеждение, что все, что человек сделает, так или иначе вознаграждается. Если отдать последний заработок — так или иначе судьба вознаградит тебя. Если отдать последний рис, кто-нибудь даст тебе работу, заплатит рисом или вообще как-нибудь да вернется отданное. Он строгий вегетарианец. Старшая дочь учительница, другая учится. У него японский дом. Годы, прожитые в России, мало на нем отразились, разве только что у него есть самовар, который стоит на низеньком столе. Но сидели мы на полу, на подушках, около хибати^*, и сам хозяин разливал нам чай. Жена его не вышла, пришли две дочери, но чай все-таки наливал сам хозяин. Спит Конисси-сан на полу, пишет, сидя на полу, под ватным одеялом, где греет его старческое тело хибати. Письменный стол у него есть, но он презрительно задвинут в самый далекий угол, и хозяин им не пользуется.

Другой знакомый японец, Набори-сан, живет по-европейски, в кабинете у него письменный стол, электрическое отопление. Но когда мы пошли обедать, то попали в чисто японскую комнату. После обеда мы играли в разные игры с его детьми. Семья необычно дружная, приятная. Когда стали играть, старшая девочка обратилась к нам по-японски: «Можно Кунью-сан». Это она просила принять в игру их прислугу. Они ее любят, как члена семьи. Это я наблюдала везде. Прислуга «сан», и ее уважают и любят.

Чиба-сан студент. Один раз он пришел, молча поставил на пороге корзину с яблоками. Потом подал письмо на трех страницах, где он говорил о своей любви к Льву Николаевичу и о том, как он хочет со мной говорить. Письмо было так прекрасно написано по-русски, что я решила, что Чиба-сан владеет языком, и заговорила с ним на своем родном языке. Но оказалось, что он не может связать двух слов. Он потом сознался мне, что всю ночь составлял это письмо.

Чиба-сан некрасивый, на его лице много, много мелких морщинок, но когда он улыбается и показывает свои ужасные зубы, испещренные золотыми пломбами, как, между прочим, почти у всех японцев, у него детское, доброе лицо. Он хотел непременно мне подарить полное собрание сочинений отца на японском языке, я едва-едва уговорила его отказаться от этого желания, так как все равно я прочитать по-японски ничего не могу. Он сказал мне: «Я хочу знать: где правда?»

— Так вы ищите и должны найти, если вы будете искать у других, вы ее не найдете, надо в себе найти ее.

— Нет, я нашел, я нашел ее у Толстого,— сказал он мне.— Он мяса не ест, не курит, не пьет.

* Печка, которая топится древесным углем.

Он «старший сын». Его отец купец. Он заставил сына идти на юридический факультет. «А я не люблю этой науки,— говорил Чиба-сан,— я хочу учиться литературе, я хочу изучать русский язык, чтобы по-русски прочитать «Войну и мир». Нет ни одного сочинения Толстого, которого бы я не читал. Я хочу ехать в Россию. Но отец не позволяет мне. У меня есть брат. Я люблю его. Брат тоже любит Толстого, кроме Толстого любит Тургенева и Достоевского. Если я не смогу изучать русский язык, ехать в Россию, пусть брат все это исполнит, он не старший сын».

Чиба несколько раз у нас обедал. Я его угостила борщом. Он съел, как я иногда на японских обедах глотаю клейкий суп из сырой горной картошки — одним духом.

— Чиба-сан, хотите еще?

— Спаси,— сказал он (он всегда говорит спаси вместо спасибо),— мне уже довольно.

Следующий раз, когда мы его пригласили обедать, он просто сказал — «Спаси, мне уже довольно»,— хотя не начинал еще есть. Он боялся, что мы его опять накормим борщом.

Чиба-сан каждый раз приходил с записочкой, которую он заранее составляет по словарю на русском языке.

— Здравствуйте, простите, что я вам помешал поздним приходом. Можно ли мне приходить по средам? — и при этом усиленно, как-то неестественно перекатывает букву рррр.

Дата добавления: 2015-07-20