Похождения в Литве

Новому царю Василию Шуйскому нужны были мате­риалы, неопровержимо доказывавшие самозванство свергнутого «Дмитрия». В этот момент в Москве по­явился чернец Варлаам, подавший царю Василию «Извет» с обличением зловредного еретика Гришки. Продолжительное время историки считали сочинение Варлаама литературной мистификацией, предприня­той в угоду власть предержащим. Но под влиянием новых находок зти сомнения в значительной мере рассеялись. Прежде всего в старинных описях архива Посольского приказа обнаружилось прямое указание на подлинное следствие по делу Варлаама: «Роспрос 113 году старца Варлаама Ятцкого про Гришку ростригу, как он пошел с ним с Москвы и как был в Литве». Очевидно, Варлаам Яцкий именно в ходе «роспроса» или следствия и подал властям знамени­тую челобитную, которая получила не вполне точное наименование —«Извет».

Со временем текст челобитной был включен в со­став летописи, автор которой подверг его литературной обработке и снабдил обширными цитатами из грамот Лжедмитрия I. Именно эти дополнения и побуждали исследователей считать «Извет» скорее любопытной сказкой, чем достоверными показаниями свидетеля. Отношение к «Извету» решительно переменилось после того, как Е. Н. Кушева доказала, что «Извет» — это подлинная челобитная Варлаама, и обнаружила текст челобитной к списке ранней редакции ¹.

Историки выражали крайнее удивление по поводу того, что Варлаам помнил точную дату выступления самозванца из Самбора в московский поход—«августа в пятый на десять день». На этом основании автора «Извета» подозревали в использовании документов и в литературной мистификации. Но точность Варлаама в этом случае легко объяснима. Старец никак не мог забыть день выступления самозванца из Самбора, так как именно в этот день за ним захлопнулись двери самборской тюрьмы.

В рассказе Варлаама можно обнаружить одну вто­ростепенную деталь, которая позволяет окончательно опровергнуть предположение о том, что «Извет» явля­ется литературной мистификацией. Речь идет о пяти­месячном сроке заключения Варлаама в самборской тюрьме. Варлаам считал, что своим освобождением из тюрьмы после пяти месяцев заключения он был обя­зан доброте жены Миишека. Тюремный сиделец не догадывался о подлинных причинах происшедшего.

Самозванец выступил из Самбора в середине авгу­ста, а через пять месяцев потерпел сокрушительное поражение под Добрыничами. Его армия перестала существовать. Казалось бы, авантюре пришел конец. При таких обстоятельствах вопрос о безопасности са­мозванца перестал волновать Мнигаеков, и они «вы­кинули» Варлаама из самборской тюрьмы. Таковы были подлинные причины освобождения московского монаха, оставшиеся неизвестными ему самому.

Варлаам оказался сущим кладом для московских судей, расследовавших историю самозванца. Выгора­живая себя, он старался возможно более точно пере­дать подробности событий.

После перехода границы Отрепьев и его товарищи, по словам Варлаама, жили три недели в Печорском монастыре в Киеве, а затем «летовали» во владениях киязя Константина Острожского в Остроге. В этом пункте показания Варлаама подтверждаются неоспо­римыми доказательствами. В книгохранилище Загоровского монастыря на Волыни была обнаружена от­печатанная в типографии князя Острожского в Остроге в 1594 году книга со следующей надписью: «Лета от сотворения миру 7110-го месяца августа в 14-й день, сию книгу Великого Василия дал нам, Григо­рию с бретею с Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, нареченный во святом крещении Василей, божиею милостию пресветьлое княже Острожское, воевода Киевский»².

Примечательно, что дарственная надпись на книге была сделана не Острожским и не его людьми, а сами­ми монахами. Позднее кто-то дополнил дарственную надпись, пометив подле слова «Григорию»—«ца­ревичу Московскому». Дополнение к надписи чрезвы­чайно интересно, хотя само по себе оно не доказыва­ет тождества этих двух личностей — монаха и «царе­вича». Скорее всего, поправку внес один из трех бродячих монахов, может быть, сам Отрепьев. Надпись на книге ценна тем, что подтверждает достоверность рассказа Варлаама о литовских скитаниях Отрепьева.

Рассказ Варлаама находит поразительную анало­гию в «Исповеди» Лжедмитрия, записанной его по­кровителем Адамом Вишневецким в 1603 году. В «Ис­поведи причудливо соединялись вымыслы и реальные биографические сведения.

«Царевич» знал немало того, что касалось углич­ской трагедии и дворцовых дел. Но едва он начинал излагать обстоятельства своего чудесного спасения, как его рассказ на глазах превращался в неискусную сказку. По словам «царевича», его спас некий воспи­татель, имя которого он не называет. Проведав о пла­нах жестокого убийства, воспитатель якобы подменил царевича другим мальчиком того же возраста. Не­счастный был зарезан в постельке царевича. Когда мать-царица прибежала в спальню, она, обли­ваясь слезами, смотрела на лицо убитого, покрытое свиицово-серой бледностью, и не могла распознать подмену.

В момент, когда решилась судьба интриги, «царевич» должен был 'собрать воедино все доказательства своего царского происхождения, какие у него только были. Вот тут и обнаружилось, что доказательствами «Дмитрий» и не располагает, что он не может назвать ни одного свидетеля. В его рассказе фигурируют двое воспитателей, умерших до его побега в Польшу, и еще безымянный монах, который узнал в нем цареви­ча но царственной осанке!³

Самозванец набегал называть какие бы то ни бы­ло точные факты и имена, которые могли быть опро­вергнуты в результате проверки. Он признавал, что его чудесное спасение осталось тайной для всех, включая и его собственную мать, томившуюся в мо­настыре в России.

«Исповедь» самозванца обнаруживает тот порази­тельный факт, что он явился в «Литву, не имея хоро­шо обдуманной и правдоподобной легенды. Как вид­но, на русской почве интрига но получила развития,, а «царевич»— подготовки. Его россказни кажутся не­ловкой импровизацией. На родине самозванцу подска­зали одну лишь мысль — о царственном происхож­дении.

В речах «царевича» были, конечно, и достоверные факты, которые он не мог скрыть, не рискуя про­слыть явным обманщиком. В частности, в Литве зна­ли, что он явился туда в монашеской одежде, ранее слу­жил в киевских монастырях и, наконец, сбросил рясу. Расстрижение ставило претендента в очень ще­котливое положение. Не имея возможности скрыть этот факт, он должен был как-то объяснить возвраще­ние в мир. Прежде всего «царевич» сочинил сказку, будто Годунов убедил царя Федора сложить с себя государственные заботы и нести монашескую жизнь в Кирилло-Белозерском монастыре и будто Федор сделал это тайно, без ведома опекунов. Младший «брат», таким образом, лишь шел по стопам старшего. О своем пострижении «царевич» рассказал в самых неопределенных выражениях. Суть его рассказа сво­дилась к следующему. Перед смертью воспитатель вверил спасенного им мальчика попечению некоей дворянской семьи, «Верный друг» держал воспитанни­ка в своем доме, но перед кончиной посоветовал ему, чтобы избежать опасности, скрыться в монастыре и вести жизнь ицрка. Следуя благому совету, юноша принял монашеский образ жизни и в чернеческом платье прошел почти всю Московию. Наконец, один монах опознал в нем царевича, и тогда юноша решил бежать в Польшу.

Можно констатировать совпадение биографических сведений, вносящихся к Отрепьеву и самозванцу, почти по всем пунктам. Оба воспитывались в дворянской семье, оба приняли вынужденное пострижение, оба исходили Московию в монашеском платье.

Описывая свои литовские скитания, «царевич» упомянул о пребывании у князя Острожского в Ост­роге, переходе сначала к, папу Габриэлю Хойскому в Гощу, а затем к Адаму Вишневецкому в Брачин. Там, в имении Вишневецкого, в 1603 году и был записан его рассказ.

Примечательно, что спутник Отрепьева Варлаам, описывая их странствия в Литве, назвал те же самые места и даты. П. Пирлинг, впервые обнаруживший это знаменательное совпадение, увидел в нем бесспор­ное доказательство тождества личности Отрепьева и Лжедмитрия.

В самом деле, можно выяснить шаг за шагом ис­торию реального лица—Григория Отрепьева вплоть до того момента, как он пересек границу. С другой стороны, хорошо известен путь Лжедмитрия от Брачипа до Московского Кремля. Превращение бродячего монаха в царя произошло на отрезке пути от грани­цы до Брачина. По словам Варлаама, Григорий От­репьев прошел через Киев, Острог, Гощу и Брачин, после чего объявил себя царевичем. Из «Исповеди» Лжедмитрия следует, что после пересечения границы он прошел те же самые пункты, в той же последова­тельности и в то же время. Возможность случайного совпадения исключается, как и возможность сговора между автором «Извета» и Лжедмитрием. Варлаам не мог знать содержание секретного доклада Вишневецкого королю, а самозванец не мог предвидеть того, что напишет Варлаам после его смерти.

Загадка самозванца...: В истории русского средневековья можно назвать совсем немного сюжетов, кото­рые вызвали бы столь глубокий интерес у читателей и столько споров среди ученых. И все же загадку Лжедмитрия I едва ли следует считать неразрешимой. Если обратиться к самым ранним источникам и сле­довать строго, установленным фактам, личность само­званца на глазах начинает утрачивать ореол таинст­венности. Современники многократно называли Лжедмитрия беглым монахом Григорием Отрепьевым, и в этом случае они не ошиблись.

Дата добавления: 2015-07-25