Нью-Йорк 21 страница

* * *

Он то ощущал прилив сил, то в следующий момент готов был расплакаться. Причиной этого отчасти было напряжение, вызываемое допросами. Те, кто допрашивал, обычно работали бригадами, сосредоточивая всю свою волю на одном человеке, запутывая его побочными вопросами и ложными обвинениями, чем нелепее, тем лучше, пугая его то одним, то другим, пока он не оказывался в их власти. Такой человек, которого поставили на колени, уже считался честным человеком. Как правило, в этом не видели ничего плохого, так что он ожидал, что и с ним так будут обходиться. Это было обычным делом.

Определенное неудобство причиняла изоляция. К нему не пускали посетителей, не разрешали разговаривать с охраной или сестрами, не давали читать книг и слушать радио. Он разбирал фабричные знаки на посуде и утвари или наблюдал из окна за движением по шоссе. Единственная работа ума сводилась к размышлениям вокруг множества противоречивых вопросов и догадок про Ирину. Она жива. Она ничего не сказала, и она знала, что он тоже ничего не сказал. В противном случае допрос был бы точнее и опаснее. Почему он скрыл, что она знала о контрабанде? Когда он привел ее к себе домой? Что было потом?

После одного дня без допросов появился Никитин. Разглядывая своего коллегу и бывшего ученика проницательными глазами, старший следователь по связям с правительством огорченно вздыхал.

— Когда мы виделись в последний раз, ты целился в меня из пистолета, — сказал Никитин. — Это было почти месяц назад. Сейчас ты кажешься немного спокойнее.

— Я не знаю, как выгляжу. У меня нет зеркала.

— А как же ты бреешься?

— Мне приносят электробритву вместе с завтраком и уносят на подносе. — С кем бы он теперь ни говорил, даже с Никитиным, он не старался сдерживать себя. А ведь много лет назад, когда Никитин был старшим следователем по делам об убийствах, было время, когда между ними были близкие отношения.

— Знаешь, я спешу, — Никитин достал конверт. — Сам понимаешь, у нас там творится невероятное. Меня послали к тебе подписать вот это.

В конверте было три экземпляра заявления с просьбой об увольнении из прокуратуры по состоянию здоровья. Аркадий подписал, почти сожалея, что Никитину надо спешить.

— У меня создается впечатление, — прошептал Никитин, — что ты тут даешь им жару. Допрашивать следователя — дело нелегкое, так ведь?

— Думаю, что да.

— Слушай, ты же умница, не скромничай. Если бы ты в свое время лучше слушал, что говорил тебе дядя Илья! Я старался наставить тебя на правильный путь. Я сам виноват — с тобой надо было потверже. Если что нужно, помогу, только попроси.

Аркадий сел. Он был подавлен, на него навалилась страшная усталость, и он был благодарен Никитину за то, что тот задержался. Никитин уже сидел на кровати, хотя Аркадий не заметил, когда он успел сесть.

— Спрашивай, — предложил Никитин.

— Ирина…

— Что конкретно?

Аркадию стоило большого труда сосредоточиться. Не терпелось выложить все тайное и сокровенное сочувственно слушавшему Никитину. Сегодня у него была только сестра, которая перед приходом Никитина сделала ему укол.

— Только я могу тебе помочь, — сказал Никитин.

— Они не знают…

— Слушаю.

Аркадия подташнивало и кружилась голова. Маленькая пухлая, как у ребенка, ладошка Никитина лежала на его руке.

— Тебе сейчас нужен друг, — сказал Никитин.

— Сестра…

— Она тебе не друг. Она дала тебе что-то, чтобы ты заговорил.

— Знаю.

— Не говори им ничего, мальчик, — убеждал Никитин.

Аминат натрия, догадался Аркадий; вот что они ему вкололи. И довольно много.

Он знает, о чем я сейчас думаю, подумал про себя Аркадий.

— Это очень сильный наркотик. Ты не можешь отвечать за слова и поступки, если они не подвластны твоей воле, — заверил его Никитин.

— Не надо было приносить заявления, — Аркадию стоило усилия произнести эти слова отчетливо и громко. — Никому они не нужны.

— Тогда ты их даже как следует не посмотрел, — Никитин достал конверт и, открыв, передал Аркадию. — Видишь?

Удивленно моргая, Аркадий перечитал заявление. Это были признания во всех преступлениях, в которых его обвиняли на прошлой неделе.

— Это не то, что я подписывал, — сказал он.

— Под ними твоя подпись. Я видел, как ты их подписывал. Не беда! — Никитин порвал бумаги пополам, потом на четвертушки. — Я не верю ни одному написанному здесь слову.

— Спасибо, — от души сказал Аркадий.

— Я на твоей стороне, мы с тобой против них. Помни, что касается допросов, то лучше меня никого по этой части не было.

Аркадий помнил. Никитин доверительно наклонился к Аркадию и тихо прошептал на ухо:

— Я пришел тебя предупредить. Они собираются тебя убить.

Аркадий поглядел на закрытую дверь. Даже плоская поверхность ее таила в себе угрозу — она служила входом Для людей, находящихся по ту сторону.

— Когда тебя не будет, кто поможет Ирине? — спросил Никитин. — Кто будет знать правду?

— Мой отчет…

— Он для того, чтобы дурачить их, а не твоих друзей. Нечего думать о себе, подумал бы об Ирине. Без тебя она останется совсем одна. Подумай, как одиноко ей будет.

Они, наверное, даже не скажут ей, когда меня не будет, подумал Аркадий.

— Она поверит, что я ей друг, только если ты расскажешь мне правду, — втолковывал ему Никитин.

Никакого сомнения, что они собираются его уничтожить. Аркадий не видел выхода. Возможно, выбросят из окна, дадут лишнюю дозу морфия, сделают инъекцию воздуха. Кто тогда позаботится об Ирине?

— Мы же старые друзья, — продолжал говорить Никитин. — Я тебе друг и хочу остаться другом. Поверь мне, я тебе друг. — Он улыбался улыбкой Будды.

Тут под действием амината натрия сознание Аркадия затуманилось. Ему слышалось дыхание множества людей в коридоре. Пол был где-то далеко под ногами. На покойников надевают картонные тапочки; ему дали картонные тапочки. Ноги бледные и худые, интересно, как выглядит он весь? Во рту гнездился страх. Он уткнулся лбом в кулаки. Не страх — безумие. Связно думать не было сил — лучше, пока он в состоянии, рассказать все как есть. Но он зажал рот, чтобы не вылетело ни слова. Под действием наркотика он покрылся потом. Теперь его охватил страх, что слова льются из пор вместе с потом. Он судорожно прижал колени к груди, чтобы не осталось ни одного отверстия. Когда он подумал об Ирине, слова, как змеи, попытались выползти наружу. Тогда он стал думать о Никитине, не о том Никитине, что сидел рядом на кровати, потому что этот настырный друг вырвал у него признание, а о прежнем Никитине. Прежний Никитин был неуловим, он ускользал из памяти, бередил больное сознание. Умопомрачение на короткое время брало верх над памятью. Сидящий рядом Никитин продолжал убеждать, что он единственный на свете, кому можно доверять. Не в состоянии унять дрожь, он закрывал руками глаза и уши и, отталкиваясь от последних слов Никитина, старался осознать предыдущие и таким нелепым путем отыскать в новом Никитине разгадку старого.

— Я твой самый верный, самый близкий, единственный друг, — убеждал Никитин.

Аркадий опустил руки. Из глаз полились слезы, сознание прояснилось. Он поднял руку, словно в ней был пистолет, и нажал на воображаемый спусковой крючок.

— В чем дело? — спросил Никитин.

Аркадий молчал, потому что слова об Ирине все еще рвались изо рта. Но он улыбался. Никитину не следовало упоминать о случае с пистолетом, когда он вошел в комнату Аркадия. Это была связь между прежним и настоящим Никитиным. Он целил в лицо Никитину и изображал выстрел за выстрелом.

— Я же твой друг, — теперь уже менее убежденно говорил Никитин.

Аркадий отстрелял полную обойму невидимых пуль, перезарядил и выстрелил еще. Его безумие отчасти передалось Никитину. Сначала он бурно возражал, потом смолк. Отпрянув от пустой руки Аркадия, он тихо соскользнул с кровати и стал ретироваться. Как в прежние времена, чем ближе к двери, тем быстрее.

В начале лета Аркадия перевели в какое-то загородное имение. Это была старая дворянская усадьба с внушительным фасадом, украшенным белыми колоннами и французскими дверями, с галереями, ведущими в застекленные оранжереи, с собственной часовней, используемой под гараж, с земляным теннисным кортом, на котором охранники постоянно играли в волейбол. Аркадий мог бродить где хотел, лишь бы возвращался к ужину.

В первую неделю на посадочной дорожке приземлился небольшой самолет, доставивший двух следователей, майора Приблуду, мешок с почтой и свежее мясо и фрукты, которые молено было достать только в Москве.

Допрашивали дважды в день в оранжерее. Там не осталось никаких растений, если не считать огромных кривых каучуковых деревьев, таких же неуместных, как если бы там были лакеи в ливреях. Аркадий садился в плетеное кресло между следователями. Один из них был психиатром и задавал умные вопросы. Царила атмосфера фальшивого добродушия, которая возникает, когда допрос ведется в дружелюбных тонах.

На третий день в обеденный перерыв Аркадий случайно увидел Приблуду. Пиджак висел на спинке металлического кресла. Майор в одиночестве чистил пистолет, ловко орудуя толстыми пальцами, перетирал ветошью шпильки и пружины. Он удивленно поглядел на Аркадия, когда он уселся напротив.

— Объясните, — попросил Аркадий. — Почему они не берут вас на допросы?

— Допрашивать вас — не мое дело, — ответил Приблуда. Его неприятный прямой взгляд служил Аркадию постоянной точкой отсчета. Он даже вносил известное разнообразие после утра, проведенного с присланными КГБ сотрудниками. — Они как-никак специалисты, знают что делают.

— Тогда зачем вы здесь?

— Захотел и приехал.

— Надолго здесь останетесь?

— Как они, так и я.

— Вы приехали с одной сменой белья, значит, ненадолго, — заметил Аркадий.

Приблуда кивнул и, вспотев на солнце, продолжал чистку. Он даже не засучил рукава, правда, работал так аккуратно, что можно было не опасаться, что он запачкает их смазкой.

— Если допрашивать меня — не ваше дело, тогда в чем заключается ваше дело? — спросил Аркадий.

Приблуда подал вперед ствол с кареткой и отделил от ствольной коробки. Из нее он с изяществом вынул сборный узел и ударный механизм. Разобранный пистолет всегда напоминал Аркадию голого калеку.

— Вы хотите сказать, что ваше дело — убить меня, майор. Говорите прямо — вызвались добровольцем.

— Очень легко говорите о своей жизни, — Приблуда, как таблетки от кашля, один за одним выдавил патроны из обоймы.

— Потому что с ней легко обращаются. Как же мне быть серьезным, если вы убьете меня, как только кончатся рубашки?

Аркадия не верил, что Приблуда его убьет. Никакого сомнения, что Приблуда с радостью вызвался на это дело. Он день за днем готовился к этому, но Аркадий не верил, что такое произойдет. Когда на следующее утро следователи и Приблуда спешно поехали на взлетную дорожку, Аркадий отправился туда пешком. Он подошел как раз вовремя. Приблуда, стоя на дорожке, яростно спорил с сидящими в самолете следователями. Самолет улетел без него, и он вернулся в машину. Когда водитель предложил Аркадию подвезти его, он ответил, что в такой прекрасный день предпочитает пройтись пешком.

Окружающие окрестности были совершенно гладкими, только кое-где встречались неровности. Под утренним солнцем падающая от Аркадия тень была длиною метров тридцать, а тени редких деревьев протянулись более чем на сотню метров. Изредка встречались валуны и островки ягодников. В пестром разноцветье трав скакали ярко-зеленые кузнечики. Лежа в траве, Аркадий знал, что со смотровой площадки на верху главного дома за ним наблюдают в полевой бинокль. Он и не помышлял о том, чтобы бежать.

Аркадий и Приблуда ели за единственным накрытым столом. Остальная мебель в столовой была зачехлена. Майора раздражала грязная одежда, он ослабил ремень кобуры и выдернул рубаху. Аркадий с интересом наблюдал за ним. Человек, которого вот-вот должны убить, всегда с большим интересом рассматривает своего убийцу, а поскольку выстрел откладывался на неопределенное время, у Аркадия была возможность близко изучить своего потенциального палача.

— Как вы собираетесь меня убивать? Сзади, в упор? В сердце или в голову?

— В рот, — сказал Приблуда.

— Во дворе? Или в доме? Лучше в ванной — проще вымыть.

Майор со злостью налил в стакан лимонаду. В этом доме водка была запрещена. Аркадий единственный от этого не страдал. После целого дня игры в волейбол охранники по вечерам перед сном еще играли в настольный теннис.

— Гражданин Ренко, вы больше не старший следователь, у вас нет никакого чина и звания, так что я могу просто сказать, чтобы вы заткнулись.

— Можно и по-другому, майор. Теперь, когда я ничто, мне нет нужды вас слушать.

Почти то же самое говорила ему Ирина, подумал он. Как легко меняются представления.

— Скажите, майор, — спросил он, — вас кто-нибудь пытался убить?

— Только вы, — Приблуда оттолкнул стул и ушел, не закончив есть.

С расстройства Приблуда стал работать на огороде. В нижней рубашке, подвернутых и подвязанных под коленями носовыми платками штанах он яростно дергал сорняки.

— Уже поздно сажать что-нибудь, кроме редиски, но, может быть, что и получится.

— Какая норма? — спросил с крыльца Аркадий. Он украдкой поглядывал на небо: не возвращается ли самолет из Москвы?

— Это удовольствие, а не работа, — пробурчал майор. — И я не дам разорить его. Понюхайте-ка, — он взял горсть торфянистой земли и поднес к своему лицу, напоминающему свиное рыло. — Земля нигде на свете не пахнет одинаково.

В небе было, пусто, и Аркадий снова обратил взгляд на Приблуду с пригоршней грязи. Этот жест заставил вспомнить, как Приблуда копался в трупах в Парке Горького. В памяти всплыла расправа майора на Клязьме. Однако сейчас они беседовали на деревенском огороде, Аркадий располосован от ребер до низа живота, а Приблуда перед ним на коленях.

— Денежки Ямского нашли. Они-то и есть всему помеха, — сказал Приблуда. — Всю дачу разобрали по досточке, перекопали весь участок. Потом, слыхал, нашли под каким-то сараем, где он держал дохлых уток и гусей. Там было целое состояние, только не пойму, ради чего он так старался. На что он собирался его тратить?

— Кто знает?

— Я сказал, что вы невиновны. С самого начала я говорил, что на вас вины нет. Фет — дерьмовый осведомитель, так что могу похвастаться, что до всего дошел собственным чутьем. Все говорили, что ни один старший следователь не пойдет против прокурора и не станет проводить, как утверждали вы, собственное расследование. А я сказал, что вы пойдете, потому что один я знал, как вы старались меня доконать. Говорили, что, раз Ямской был такой продажный, как вы утверждали, значит, и вы такой же и что все дело в том, что два жулика не поделили между собой. Я сказал, что вы способны погубить человека безо всякой причины. Я-то вас знаю. Вы самый что ни на есть ханжа и лицемер.

— Как это?

— Я выполняю приказ, а вы объявляете меня убийцей. Какое мне дело до заключенных из владимирской тюрьмы? Лично я против них ничего не имел, я их даже не знал. Для меня они были только врагами государства, и мне было поручено от них избавиться. Не все на свете можно сделать при идеальном соблюдении законности, на то у нас и разведка. Вы должны были понять, что я действовал по приказу. А вы по своей прихоти, чтобы показать превосходство, хотите повесить на меня дело, другими словами, убить меня за то, что я исполнял свой долг. Так что вы хуже убийцы, вы — выскочка и карьерист. Смейтесь, смейтесь, но признайте, что между долгом и голым эгоизмом — большая разница.

— В том, что вы сказали, есть смысл.

— Ага! Значит, вы знали, что я выполнял приказы…

— Нашептывания, — возразил Аркадий. — Вы делали то, что вам нашептывали.

— Да, нашептывали, что из того? А что станет со мной, если я не послушаю?

— Придется уйти из КГБ, с вами перестанут разговаривать родные, друзья будут сторониться вас, вы не сможете ходить в специальные магазины, учителя откажутся от ваших детей, и они провалят экзамены в университет, вас вычеркнут из очереди на автомашину, вам перестанут доверять на любой работе, куда бы вы ни поступили, и, кроме того, если бы их убили не вы, то убил бы кто-нибудь другой. У меня была дрянная семейная жизнь, не было детей, и я не особенно старался достать машину.

— Что я и говорил!

Аркадий снова стал следить за реверсным следом карабкающегося вверх реактивного самолета. Это к нему не относилось, если только они не намеревались его бомбить. Он слушал, как копал и шуршал семенами Приблуда. Пока он жив, жива и Ирина.

— Если я невиновен, то, может быть, вам не придется меня расстреливать.

— Абсолютно невиновных не бывает, — ответил майор, продолжая копать.

Самолет доставлял новых следователей, продукты и чистое белье для Приблуды. Иногда следователи были другие, иногда те же самые; некоторые применяли наркотики, другие прибегали к гипнозу, все они оставались на ночь и уезжали. Теперь, хотя у него была чистая одежда, Приблуда каждый день — когда не было видно следователей — повязывал голову платком и надевал свое огородное обмундирование — закатанные и подвязанные под коленями носовыми платками штаны, нижнюю рубашку и поношенные ботинки. Пистолет висел поблизости на колышке. Проклюнулись рядками упрямые ростки редиски, салата и моркови.

— По-моему, лето будет сухое, — говорил он Аркадию. — Приходится сажать поглубже.

Он обычно, ругаясь, тащился позади Аркадия, когда тот совершал свои длительные прогулки.

— Я не собираюсь убегать, — уверял его Аркадий. — Даю слово.

— Тут есть болота. Там опасно, — майор стоял в десяти метрах позади. — А вы даже не знаете, где ступить.

— Я не лошадь. Если сломаю ногу, вы же меня не пристрелите.

Аркадий впервые услышал, что Приблуда рассмеялся. Хотя майор и был прав. Иногда Аркадий отправлялся на прогулку, еще одурманенный пентоталом натрия, и тогда, не замечая, натыкался на дерево. Он выходил на прогулки, как обычно поступают люди, когда чувствуют, что это единственный способ прийти в себя. Прочь из дома, подальше от полотенец, брошенных на кровать на случай, когда от инъекций его начинало ломать. Допрос — это в значительной мере процесс следующих друг за другом родов, но с каждым разом все более неуклюжим способом, когда повивальная бабка пытается дюжину раз, но каждый раз по-новому, принять одного и того же младенца. Аркадий ходил до тех пор, пока кислород не нейтрализовал дневную дозу отравы, тогда он садился где-нибудь в тени дерева. Поначалу Приблуда настаивал на том, чтобы он сидел на солнце, понадобилась неделя, чтобы он разрешил сидеть в тени.

— Я слыхал, что сегодня — ваш последний день, — ухмыльнулся Приблуда, — последний следователь, последняя ночь. Я приду за вами, когда будете спать.

Аркадий закрыл глаза и слушал насекомых. С каждой неделей становилось немного жарче, а насекомые трещали немного громче.

— Хотите, чтобы вас похоронили здесь? — спросил Приблуда. — Вставайте. Мне уже надоело, пошли.

— Ступайте на свой огород, — сказал он, не открывая глаз, надеясь, что майор наконец уйдет.

— Вы, наверное, здорово ненавидите меня, — помолчав, сказал Приблуда.

— У меня на это не осталось времени.

— Не осталось времени? У вас ничего не осталось, кроме времени.

— Когда я не сплю, не одурманен наркотиками и в состоянии думать, у меня нет времени беспокоиться из-за вас. Вот и все.

— Я же собираюсь вас убить.

— Не расстраивайтесь, не придется.

— А я и не расстраиваюсь, — повысил голос Приблуда. Овладев собой, добавил: — Я ждал этого целый год. Вы ненормальный, Ренко, — сказал он с раздражением. — Забываете, кто здесь кто.

Аркадий промолчал. Над полем раздавался торжествующий писк пичуг, одолевающих ворону; он звучал в небе как музыкальный такт. По самолетам Антонова ближнего радиуса действия, по регулярной частоте полетов и по направлению на целительный юг он определил, что находится в часе езды от аэропорта «Домодедово», расположенного недалеко от Москвы. Все допрашивавшие его психиатры были из московской клиники КГБ имени Сербского, поэтому он предположил, что Ирину держат там.

— Ну и о чем же вы тогда думаете? — раздраженно спросил Приблуда.

— Я думаю о том, что раньше не знал, как думать, и чувствую, что теперь наверстываю упущенное. Не знаю, как сказать. По крайней мере впервые это не возносит меня. — Он открыл глаза и улыбнулся.

— Вы ненормальный, — серьезно сказал Приблуда.

Аркадий встал и потянулся.

— Рветесь к своим семенам, майор?

— Зачем спрашиваете, черт вас возьми!

— Тогда скажите, что вы человек.

— Что?

— Мы возвращаемся, — сказал Аркадий. — Только вам нужно сказать, что вы человек.

— И не подумаю. Что это еще за игра? Вы до того ненормальный, Ренко, что меня воротит.

— Не так уж трудно сказать, что вы человек.

Приблуда мелкими шажками быстро зашагал по кругу, будто ввинчиваясь в землю.

— Вы сами это знаете.

— Скажите вы.

— Я вас убью — только за это, — пригрозил Приблуда. — Но чтобы закончить с этим… — и монотонно произнес: — Я человек.

— Очень хорошо. Теперь пойдем, — и Аркадий направился к дому.

* * *

На этот раз его допрашивал врач с беспокойными руками, который однажды выступал на собрании в прокуратуре.

— Теперь позвольте изложить мои выводы, — сказал он в конце их беседы. — На каждое слово правды, услышанное от вас и от Асановой, приходится слово лжи. Ни вы, ни она непосредственно не участвовали в клике Ямского — Осборна, но косвенным образом были связаны с ней и, кроме того, были и до сих пор связаны между собой. С вашим богатым опытом следователя и ее длительным опытом в качестве неблагонадежной вы надеетесь нас запутать и выиграть. Ваши надежды нереальны. Ни у одного преступника надежды не оправдываются. И вы, и Асанова страдаете синдромом патогетеродоксии. Вы переоцениваете свои личные возможности. Вы чувствуете себя изолированным от общества. Вы быстро переходите от возбуждения к унынию. Вы не доверяете людям, которые больше всего хотят вам помочь. Вы не признаете власть, даже когда сами ее представляете. Вы считаете себя исключением из любого правила. Вы недооцениваете коллективный интеллект. Правильное считаете ошибочным, ошибочное правильным. Что касается Асановой, то она представляет банальный классический случай, понятный любому и потому легко поддающийся лечению. Ваше заболевание значительно сложнее и опаснее. Вы родились в семье известного деятеля и пользовались большими благами. Несмотря на сильные проявления политического эгоизма, вы поднялись до видного положения в системе правосудия. После героической борьбы с могущественным вышестоящим лицом вы вступили в преступный сговор с этой женщиной с целью скрыть от данного следствия важные факты. Какими были ее подлинные отношения с Осборном? Какие сделки были заключены между вами и агентом американской разведки Уильямом Кервиллом? Почему вы дали Осборну бежать? Я слышал ваши ответы. Думаю, что ваша здоровая сторона стремится дать правдивые ответы и при надлежащем лечении вы скажете правду. Но это было бы беспредметным. У нас есть подлинные ответы. Дальнейшие допросы в этом духе, по моему убеждению, лишь дадут пищу вашим нездоровым заблуждениям. Мы должны думать о высшем благе. Итак, я рекомендую, чтобы вы послужили примером и понесли высшую меру наказания в самое ближайшее время. У нас с вами будет еще одна встреча завтра утром перед моим отъездом в Москву. У меня к вам вопросов больше нет. Однако, если у вас появятся новые сведения, это будет вашей последней возможностью. В противном случае прощайте.

* * *

Приблуда аккуратно вылил воду из ведра. Сверкающая, как сосулька вода потекла по канавке в желобок между рядками салата, пока Аркадий не перегородил канавку землей, направив воду в следующий желобок. Он ползал на коленях от рядка к рядку, переделывая множество крошечных плотинок, пока не оросил весь огород.

— Настощий Нил, — сказал он.

— Эх, как пересохла земля. Целая дюжина больших ведер на такой огородик, — покачал головой Приблуда. — Засуха.

— Уверен, что частный сельскохозяйственный сектор Комитета госбезопасности никогда не пересохнет.

— Еще смеетесь. Я родом из деревни. Засуха — дело серьезное, а я чувствую, что она наступает. Признаюсь, я пошел в армию, чтобы удрать из деревни, — Приблуда расправил плечи, — но в душе я все еще деревенский. Тут даже не надо думать, чутьем чую, что надвигается засуха.

— Каким образом?

— Три дня першит в горле. Пыль висит в воздухе. Есть и другие приметы.

— Например?

— Земля. Звонкая, как барабан. Не верите — послушайте. Когда барабан нагревают и сушат — что бывает? Он стучит звонче. То же и с землей. Слушайте, — Приблуда топнул ногой. — Словно пустая. Грунтовые воды уходят вниз. — Он стал притопывать между ведрами, радуясь новой забаве, топая все сильнее под смех Аркадия. — Вот она, крестьянская наука. Слышите землю? Слышно, как пересохло у нее в горле. А вы, космополиты, считаете, что вам все известно, — Приблуда неуклюже приплясывал, поддавая ногами ведра, пока одной ногой не влез в ведро и завалился на землю с клоунской ухмылкой.

— Майор, — Аркадий помог ему подняться, — это вам, а не мне нужно показаться психиатру.

Ухмылка исчезла с лица Приблуды.

— Пора на последнее собеседование, — сказал он. — Вы что, не пойдете?

— Нет.

— Тогда придется мне, — сказал майор, не глядя на него. Он надел рубашку, расправил брюки, смахнул пыль с ботинок и надел пиджак, стараясь придать себе презентабельный вид. Оба одновременно увидели, что пистолет с кобурой остался висеть на колу посреди залитого водой огорода.

— Сейчас достану, — сказал Аркадий.

— Я сам.

— Не дурите. Вы в ботинках, а я босиком.

Хотя майор ругался, Аркадий прошел по грязи и снял кобуру с кола. Когда он возвращался на сухое место, майор замолк. Аркадий передал пистолет. Приблуда замахал им перед носом Аркадия.

— Не троньте мой пистолет, — его душила ярость. — Неужели не видите, что здесь происходит, неужели ничего не знаете?

* * *

Аркадий с Приблудой больше не работали вместе на огороде. Овощи засыхали — не хватало воды. Под безоблачным небом луга пожелтели раньше времени. Дом стоял с распахнутыми окнами и дверями в надежде на дуновение ветерка.

Приехала Зоя. Она похудела, в глазах тоска, хотя и изобразила улыбку.

— Судья сказала, что мы должны попытаться восстановить семью, — объяснила она. — Она сказала, что, если я передумаю, решение не окончательное.

— А ты что, передумала?

Она сидела у окна, обмахиваясь платком.

Даже ее девичий локон золотистых волос казался не таким пушистым, поблек. Стал похож на парик, подумал он.

— Мы просто не ладили, — сказала она.

— А-а-а.

— Возможно, я виновата.

Аркадий улыбнулся. Зоя сказала это «возможно, я виновата» таким тоном, каким бюрократ обсуждает изменения в работе вверенного ему отдела.

— Ты выглядишь лучше, чем я ожидала, — заметила она.

— Что ж, здесь больше нечего делать, как поправляться. Вот уже несколько недель меня не допрашивают. Интересно, что будет дальше.

— В Москве очень жарко. Здесь лучше, тебе повезло.

Зоя рассказала, что, хотя они никогда теперь не смогут вернуться в Москву, ее заверили, что ему нашлась бы подходящая работа в хорошем городе подальше от столичной суеты. Возможно, дадут работу учителя. Они могли бы вместе преподавать. Кроме того, может быть, время завести детей. Ей даже, возможно, разрешат приехать сюда еще раз как супруге и остаться подольше.

— Нет, — ответил Аркадий. — Будем откровенны, мы не женаты и не нужны друг другу. Что касается меня, я, безусловно, тебя не люблю. Я даже не чувствую себя виноватым за то, что с тобой стало.

Зоя перестала обмахиваться и, опустив руки на колени, тупо глядела мимо Аркадия на противоположную стену. Странное дело, от того, что она похудела, утратила округлость, ее мышцы гимнастки стали крупнее, икры превратились в бицепсы.

— У тебя другая женщина?

Ясно, что вопрос подготовлен заранее.

— Зоечка, ты правильно сделала, что ушла от меня, а теперь держись от меня как можно дальше. Я тебе не желаю зла.

— Ты не желаешь мне зла? — Она, казалось, очнулась и повторила эти слова, но теперь с яростью и сарказмом. — Ты не желаешь мне зла? Посмотри, что ты со мной сделал, Шмидт меня бросил. Он потребовал перевести меня в другую школу, и кто его за это упрекнет? У меня отобрали партбилет, не знаю, что собираются с ним делать. Ты покалечил мне жизнь, добивался этого с первого дня, как мы познакомились. Думаешь, я сама решила приехать сюда?

— Нет. Ты по-своему всегда была довольно правдива, поэтому я удивился, увидев тебя.

Зоя прижала кулаки к глазам и крепко, до белизны, сжала губы, спустя мгновение она отняла руки и попыталась улыбнуться, но когда заговорила, в ее голубых глазах блестели слезы.

— У нас были всего лишь семейные неурядицы, Я была недостаточно внимательна. Давай начнем заново.

— Оставь, пожалуйста.

Зоя схватила его за руку. Он забыл, что от упражнений ее пальцы покрыты мозолями.

Дата добавления: 2015-07-25