Свобода действий болтуна

В первой книге мы показали, что предпринимателей и всех тех, кто рискует, «неудачники» они или нет, следует ставить выше прочих, а академиков‑теоретиков, разных болтунов и говорливых политиков – ниже, если они, подвергая риску других, не рискуют сами. Беда в том, что сегодня общество поступает ровно наоборот и предоставляет болтунам полную свободу действий.

То, как Жирный Тони доил лохов, когда те в панике бежали к выходу, сперва показалось Ниро весьма неизящным поступком. Наживаться на чужом несчастье – как бы отвратительны ни были те, на ком ты наживаешься, – не лучший подход к жизни. Но Тони брал на себя риск и, если бы результат был другим, точно так же пострадал бы сам. У Жирного Тони не было агентской проблемы. При таком условии доить лохов позволительно. В обратной ситуации наблюдается куда более скверная проблема: люди, которые всего лишь говорят, прогнозируют и теоретизируют.

На деле спекулятивное принятие риска не просто позволительно; оно обязательно. Нет мнения без риска; и, конечно, нет риска без надежды на отдачу. Так как у Жирного Тони было свое мнение, он ощущал, что обязан – по этическим причинам – подвергнуться соответствующему риску. Как говорят в Бенсонхёрсте, имеешь мнение – вперед и с песней. Иначе какое же это мнение? В противном случае к тебе будут относиться как к человеку, который высказывается, ничем не рискуя, и твой статус в сообществе будет таким же, как у обычного гражданина, или даже ниже. Статус комментаторов должен быть ниже, чем у обычного гражданина. Обычные граждане по крайней мере отвечают за свои слова.

Мы привыкли воспринимать интеллектуала и комментатора как непредвзятых и защищенных членов общества, однако я утверждаю, что глубоко неэтично говорить, ничего не делая, не подвергая себя потенциальной опасности, не ставя на кон собственную шкуру и совершенно ничем не рискуя. Вы выражаете свое мнение; оно может навредить другим (тем, кто вам доверяет), а вы при этом не несете никакой ответственности. Разве это честно?

Беда в том, что мы живем в информационную эпоху. Эффект от переноса хрупкости существовал всегда, но особенно остро он проявляется в современном обществе, пронизанном всевозможными видимыми и невидимыми причинно‑следственными связями. Сегодня интеллектуал обладает куда большей властью и его действия несут куда большую опасность, чем раньше. В «мире знаний» происходит разделение знания и действия (внутри одного и того же человека), и в результате общество становится хрупким. Почему?

В старину привилегии появлялись вместе с обязательствами – исключение составляла прослойка интеллектуалов, которые служили покровителю или, в отдельных случаях, государству. Хотите быть феодалом – вы будете первым, кто в случае чего умрет. Хотите войны? Пожалуйте сразу же в бой. Не стоит забывать о том, что записано в Конституции США: президент страны является и главнокомандующим. Цезарь, Александр и Ганнибал все выходили на поле битвы – последний, как пишет Ливий, шел в бой первым и прекращал биться последним. Джордж Вашингтон тоже принимал участие в боевых действиях – в отличие от Рональда Рейгана или Джорджа Буша, который играл в компьютерные игры и ставил под угрозу чужие жизни. Даже Наполеон подвергался риску: когда он появлялся на поле боя, армия будто усиливалась на 25 тысяч бойцов. Черчилль доказал, что он отважен как лев, в боевых условиях. Эти полководцы воевали и верили в то, за что они воевали. Статус предполагает, что вы подвергаетесь риску физически.

В традиционных обществах даже те, кто проиграл, но брал на себя риск, – имеют более высокий статус, чем те, кто не подвергался риску вовсе.

Теперь об идиотизме предсказателей, которые выводят меня из себя. Возможно, социальной справедливости сегодня больше, чем до Просвещения, но что касается переноса опциональности, его сегодня тоже больше – и вообще больше, чем когда‑либо, а это очевидный шаг назад. Позвольте объяснить. Все это знание‑шмание в итоге не могло не свестись к еще большей говорильне. Болтают все: ученые, консультанты и журналисты, – и когда дело доходит до предсказаний, все они могут просто говорить, никто не потребует у них ни фактов, ни доказательств. Как и всегда, когда вместо дела на кону слова, побеждает не тот, кто близок к истине, а тот, кто более очарователен, – или тот, кто способен выдать самый наукообразный текст.

Мы упомянули ранее, что политолог и философ Раймон Арон никого не интересовал, хотя делал отменные предсказания, в то время как те, кто ошибался в оценке сталинизма, остаются в центре внимания. Арон был абсолютно бесцветен: невзирая на свои прозрения, он выглядел бухгалтером, писал как бухгалтер и жил как бухгалтер, в то время как его враги, скажем, Жан‑Поль Сартр, были яркими людьми, вели интересную жизнь, не понимали почти ничего из того, что происходило вокруг них, и даже, будучи отъявленными трусами, сотрудничали с немецкими оккупантами. Трусишка Сартр производил на других неизгладимое впечатление, и, увы, его книги читают до сих пор (пожалуйста, перестаньте сравнивать его с Вольтером; кем‑кем, а Вольтером он точно не был).

Когда в Давосе я посмотрел в глаза журналисту‑хрупкоделу Томасу Фридмену, меня чуть не стошнило. Своими влиятельными газетными колонками Фридмен способствовал началу войны в Ираке. Он не заплатил за свою ошибку. Истинной причиной тошноты, впрочем, было не то, что я увидел перед собой весьма гнусное и вредное существо. Я волнуюсь, когда вижу что‑то неправильное, и ничего не могу с этим поделать; это биология. Дело в виновности, ради Баала; вина – вот то, чего я не могу вынести. В древней средиземноморской этике имелось центральное положение: factum tacendo, crimen facias acrius. Для Публилия Сира тот, кто молчит о преступлении, – сообщник. (В Прологе приведена моя версия этого афоризма, и я вновь ее процитирую: если вы видите жулика и не говорите о жульничестве, вы сами жулик.)

Томас Фридмен, на котором лежит частичная ответственность за вторжение США в Ирак в 2003 году, не только не был наказан, но и продолжает писать колонки в The New York Times, сбивая с толку невинных читателей. Он извлек – и сохранил – выгоду, оставив потери другим. Журналист со своими доводами может повредить нам больше, чем любой серийный убийца. Я выделил Фридмена, потому что суть проблемы – это пропагандируемое им мировоззрение: он не знает, что такое ятрогения в сложных системах. Фридмен ратует за глобализацию а‑ля «мир – это одна большая деревня», не осознавая, что глобализация делает мир более хрупким, порождает в качестве побочного эффекта больше маловероятных событий и требует огромного запаса прочности. Ту же самую ошибку Фридмен повторил, когда рассуждал об Ираке: в сложной системе предсказуемость событий очень мала, потому вторжение было безответственным шагом на эпистемологическом уровне.

В природе и древних сообществах работает принцип воздаяния: ни у кого нет абсолютной бесконечной свободы действий. Наше общество во многих областях действует по тому же принципу – и эффект от него налицо. Если шофер ведет автобус с завязанными глазами и совершает аварию, он либо выбывает из естественного отбора традиционным путем, либо, если он почему‑либо выжил, будет наказан и не сможет навредить другим снова. Беда в том, что журналист Томас Фридмен все еще водит автобусы. Тех, кто формирует общественное мнение и вредит обществу, не наказывают. И это очень скверно.

После кризиса 2008 года администрация Обамы переполнилась теми, кто водил автобусы с повязкой на глазах. Ятрогенисты получили повышение.

Дата добавления: 2015-07-20