Глава шестая ВИДЕНИЕ

Антипатр молился во дворе Израиля. У него сложилась привычка каждое утро на рассвете приходить в Храм и молиться, по иудейскому обычаю, на коленях. Неожиданно он услыхал за спиной непонятный шум, словно случилось что-то ужасное, а когда он повернулся, то увидел бегущих куда-то суровых стариков в дорюгах, которые что-то громко кричали и посыпали себе головы пеплом. Всем, кто встречался им по дороге, они шепотом говорили несколько слов, после чего те тоже широко разевали от ужаса рты и принимались рвать на себе дорогие одежды. Вскоре рыдали все.

Антипатр бросился к своему ближайшему другу Рувиму, сопернику Иоакима, которого нашел за беседой с Захарией Садокитом.

— Сын Авдиила, что случилось? — спросил он его. — Какое несчастье обрушилось на нас?

Рувим не ответил. Он отвернулся от Антипатра и зарыдал подобно остальным, громко прося Иегову отомстить святотатцам. Захария последовал его примеру.

Антипатр отправился на Женский двор, где тоже все, кого бы он ни встретил, отводили глаза, отчего у него возникло неприятное ощущение, будто и плач, и проклятия каким-то образом связаны с ним.

«Наверное, мне тоже нужно рыдать? — подумал Антипатр. — Но сначала неплохо бы узнать, что случилось».

Во Дворе язычников он встретил начальника Храмовой стражи Сарми, который пришел с левитами, чтобы поддержать порядок в Храме, и прямо спросил его:

— Отчего все рыдают, Сарми? Что случилось? Я слышал, кричат «осквернение» и «мерзость», но ничего не понял. Кажется, меня за что-то осуждают? Будто я участвовал в каком-то святотатстве? Но мне об этом ничего не известно. Моя совесть чиста перед Богом и перед людьми. Если же я кого-то ненароком обидел, пусть Господь меня простит!

Сарми приветствовал Антипатра по всем правилам придворной учтивости. Этот высокий, тощий священнослужитель, имевший дурную славу, как все ставленники Ирода, редко смущался, но сейчас ему явно было не по себе.

— Царевич, по городу ходят слухи, будто воры залезли в гробницы царя Давида и царя Соломона. Эти потерявшие стыд собаки смеют обвинять твоего царственного отца, будто бы он был у них за главного.

Он нарочно говорил громко, чтобы все его слышали. Антипатр был потрясен.

— Господь запрещает прикасаться к могилам! Сморщенная старуха ухватила его за рукав.

— Эй, — проскрипела она, — ты тоже ни в чем не виноват? Ты тоже ничего не знал? Очень хорошо. Так я расскажу тебе, что ночью один раб-едомитянин, подписавший безбожный указ против взломщиков домов, привел в царские гробницы банду необрезанных греческих псов. Мулы ждали их у входа. Тысячу талантов серебра они погрузили на них и отправили во дворец. О других сокровищах мы не знаем, потому что все было в мешках. Говорят, еще вроде не хватает шестидесяти золотых щитов и семи бронзовых чаш, но серебряных слитков было семь, это точно. Признайся, какая твоя доля. А, сын раба?

Уходя под охраной левитов, она смеялась и крича-чм:

— Старый козел сначала ограбил живых, а теперь грабит мертвых. Господь накажет его по его собственному нечестивому указу, и он полетит вверх тормашки ми в бездонную пропасть!

Антипатр прибежал во дворец и с удивлением обнаружил, что никто не собирается ничего опровергать, что всем все известно, и царь не срывал печать с дверей усыпальницы, а просто взял кое-какие ценности и. ч сокровищниц. Ирод ничего не скрывал. Когда же к нему явились возмущенные саддукеи, он сказал им:

— Ах вы лицемеры! Разве япервый позаимствовал серебро из сокровищницы Давида и Соломона? Отвечайте!

— Нет, царь, — честно отвечал ему Захария. — То же самое было сделано, когда городу грозил Антиох Сирийский. Царь Гиркан Маккавей откупился от него #9632; громя тысячами талантами серебра, взяв их из сокро-нигцницы царя Давида. Однако тогда народу грозила Сюда, и он сделал это открыто.

— Удивляюсь твоей наглости, священнослужитель. Гиркан взял три тысячи талантов серебра из усыпальницы, чтобы откупиться от захватчика, не пожелав I щерить себя и своих неустрашимых воинов Всемогущему Господу, а ты еще славишь его! Я же взял всего греть этой суммы, чтобы заплатить рабочим, которые перестраивают Храм Господа, а ты кричишь на меня, словно я карманник. С каких это пор ты, Захария, заделался фарисеем?

— Господь запрещает мне быть им.

— Значит, ты не веришь в воскресение?

— Я саддукей и сын саддукея.

— Но если Давид и Соломон не воскреснут, какая им польза от серебряных слитков, бронзовых чаш и полотых щитов? Все, что я взял из усыпальницы, пойдет на прославление Вечного Бога. Разве сам Давид не признавался в псалме, что нагим он вышел из материнского чрева и нагим вернется в землю? Богатое убранство его усыпальницы противоречит Святому Писанию. Я взял сокровища ночью, чтобы не нанести никому обиды. Если бы я сделал это днем, наверно, вы бы еще громче кричали о моем бесстыдстве.

Видя, что фарисеи смеются над его замешательст-мом, Захария спросил:

— Царь, а если бы я был фарисеем и верил в воскресение, что бы ты сказал тогда?

Ирод побагровел от злости, но ему на помощь подоспел жирный Менелай-библиотекарь, принявшийся срамить Захарию:

— Как смеешь ты, подданный, так разговаривать со своим царем? Я отвечу тебе, как ответил бы фарисею. В тот день, когда царь Давид и его сын Соломон восстанут в славе, они, указуя перстом на Храм, потребуют отчета от Еноха: «Массивные стены, просторные дворы… Ты знаешь, какими деньгами это оплачено? Не теми ли деньгами, что мы одолжили царю, который правил после нас и с честью завершил работу, начатую нами?»

— Неужели мертвые могут одалживать деньги? — спросил Захария.

— Если у человека есть деньги, он может их одолжить, — ответил Менелай. — А если мертвые не могут иметь деньги, значит, взяв сокровища, царь Ирод не причинил вреда ни Давиду, ни Соломону.

Фарисеи не удержались и принялись выражать одобрение Менелаю. Едва религиозная проблема была сведена до диспута между фарисеями и саддукеями, Ирод мог не бояться народного бунта.

Вскоре стало известно, что не вернулись два человека, сопровождавшие Ирода в усыпальницу. Одни говорили, будто бы, пытаясь отодвинуть камень с могилы Соломона, они сгорели в огненном столбе. Другие говорили, будто их убил Ирод, потому что они видели то, что не должны были видеть. Как бы то ни было, этс были кельты, а смерть кельтов не очень опечалила евреев. Зато евреи очень возмутились, когда Ирод водрузил у входа в усыпальницу, не сделав на нем никакой надписи, белый камень в виде конуса, похожий на алтарь Великой Богини. Только греки и сирийцы перешептывались друг с другом: «Какой он мудрый! Поставил алтарь Великой Богини, нашей Гекаты, чтобы души мертвых могли вернуться. Сокровище, погребенное вместе с мертвыми царями, — это жертва ей, и тот, кто ограбил Гекату на тысячу талантов серебра, должен не быть дураком и щедро заплатить ей за это. Наверняка царь убил кельтских солдат, чтобы умиротворить Собакоголового. Мудро, мудро!»

Возле Рыбных ворот в квартале иевусеев было неспокойно. Неужели Ирод ограбил усыпальницу только потому, что ему нужны деньги? Ходили слухи, что слитков не нашли — их взял Гиркан, а щиты были не щиты, а булыжники, погруженные в повозки, чтобы исох обмануть. Не задумал ли Ирод добраться до золотого скипетра Давида и золотой собаки Соломона? Неужели ему это удалось? Иевусеи ничего не сказали споим соседям-евреям, и прошли годы, прежде чем на улицах Иерусалима стали происходить чудеса, которые они связали с ограблением в царской усыпальнице.

Как правило, чудеса происходили ночью. Двое мужчин в белых доспехах и на белых конях стремительно проносились по улицам города и исчезали так же неожиданно, как появлялись. Из-под пола Храма стали доноситься крики и стуки. На крыше царского дворца вдруг появлялся огонь. То же самое происходило в Вифлееме, Хевроне, Самарии, в общем, всюду. На небе по ночам люди видели сверкающие мечи среди мападных звезд. Камни в пустыне покрывались кровью, а недалеко от Мертвого моря на берегу Иордана поймали крокодильчика с драгоценным ожерельем, хотя всегда считалось, что крокодилы живут только в I (иле.

Люди стали бояться. Им снились странные сны. Чаще всего — битвы среди облаков между многочисленными армиями теней. Появилось ощущение предстоящего чуда, с которым связывали имя Мессии, хотя в стране был мир, урожай собирали богатый, времена года сменяли друг друга, как прежде, и никакие пугающие вести не доходили ни из Италии, ни из Египта, пи откуда бы то ни было еще.

Объявили, что царевич Антипатр вскоре отплывает в Рим, чтобы представить на императорский суд за-иещание царя. Кроме того, ему предстояло выступить обвинителем против Силлея, которого опять привезли и Рим из Антиохии. Возобновились чудеса, которые стали еще более непонятными, чем раньше: безголо-мые привидения, неожиданные фанфары среди ночи, нысокая женщина с закрытым лицом на Иерихонской дороге и рядом с ней обезьяна.

Но самое невероятное случилось в Храме.

Захария из дома Садока приходился родственником Иоакиму через свою сестру Елисавету, старшую им четырех сестер Анны, две из которых вышли замуж за юношей не из царского рода, потому что им таких не досталось. Самый консервативный из старших священнослужителей Храма, он был одним из немногих, кто отказывался даже слушать о непонятных явлениях.

— Или это галлюцинации, — говорил он, — или какой-нибудь злодей играет с нами непозволительные шутки. Это не Божеское дело, потому что Бог выказывает свою волю открыто, без обиняков, и истинно верующий должен закрыть для этих видений свои глаза и уши.

Настал день Захарии священнодействовать у алтаря в числе других священников восьмой череды, или череды Авии, которая служила в Храме через каждые два года в восьмом месяце, когда собирают урожай пшеницы. После поста, тщательно, как полагается, вымывшись и чисто одевшись, он один вошел в сумерки в Святилище, чтобы зажечь свечи на золотом семи-свечнике и положить на алтарь благовония, пока все остальные молились снаружи. Мягкими заученными движениями он подрезал фитили, заполнил чаши священным маслом, взял с полки воскурения и, смешав их в золотой чаше, простерся на полу для молитвы. Потом он поднялся, с помощью щипцов высыпал содержимое чаши на горящие угли, посыпал солью и, опять простершись на полу, молился, пока благоухание заполняло Святилище.

Запах дошел до тех, кто оставался снаружи, и За-хария услышал, как хор Асафа поет хвалу Господу:

Воистину ты Господин наш Бог и Бог наших отцов; ты наш Царь и Царь наших отцов; наш Искупитель и Искупитель наших отцов; наги Создатель и Создатель наших отцов, наш Спаситель и наш Освободитель. Твое имя вечно и нет Бога, кроме тебя, Господи. Спасенные запели новую песню тебе на берегу. Все вместе они славили тебя как Царя над собой и говорили: «Господь будет править над нами, Спаситель своего народа Израиля»…

Пение смолкло. Захария понял, что вечерний ягненок уже зарезан и сожжен на алтаре во внешнем дворе. Теперь наступила его очередь идти к людям, произносить благословения и принимать подношения — мясо и вино.

И вот, пока он, отдыхая душой, медлил, тишину в Синтилище нарушил тихий голос, похожий то ли на инмют, то ли на пение свирели, то ли на голос совести грешного человека.

#9632;- Захария! — позвал он.

Захария не сомневался, что голос исходит из Святим Святых, где обретается сам Бог Израиля и куда не омоет войти ни один человек, кроме первосвященника, дц и то раз в году.

Сердце у него чуть не выскочило из груди, но он нашел в себе силы ответить:

— Вот я, Господи! Говори, Господи, ибо слышит раб 'Гной!

Помимо своей воли он заговорил старыми словами, которыми еще в Силоме много столетий назад отвечал Господу отрок Самуил.

Тихий голос спросил:

— Захария, что горит на Моем алтаре? И Захария еле слышно ответил:

— Благовония, Господи, как заповедал Ты Твоему слуге Моисею.

Тогда голос строго спросил:

— Разве Солнце Святости — продажная женщина или мальчик для утех? Мои ноздри чуют запах стиракса, раковин гребешка, ладана и нартекса, сжигаемых на кедровых поленьях. Ты что, творишь благовонное омовение для Солнца Святости?

Надо сказать, что состав благовоний был в точном соответствии с древним рецептом. Еще служительни-I |, ы Раав в канун майского любовного празднества сжигали такие же благовония в углублении, сделанном в полу святилища Богини Любви. Женщины по очереди ложились сверху, укрывались тюленьей шкурой и лежали, пока не пропотевали и не впитывали в себя аромат благовоний, после чего они становились неотразимыми для мужчин. Каждая часть в этой смеси была рассчитана на возбуждающее действие. Стиракс — смола дерева с белыми цветами, наподобие платана, священного дерева богини Исиды. Название ему дали греки, и оно переводится как «подстегивающий наслаждение». Гребешок посвящен кипрской и финикийской богине любви Афродите, которая в мифах плывет I ю морю во влекомой дельфинами раковине гребешка. На ее праздниках любви в Аскалоне и Фаросе гребешки поедались в огромных количествах. Створки же раковины были символом любовной связи. Привозимый из южной части Аравии и с африканского побережья ладан — молочная смола ливанского куста, или белые слезы, смешанные с красной кровью, — своим ароматом, считается, усиливает власть любовных слов; более того, феникс, как говорят, сгорает в Баальбеке на костре из ладановых веток. Нартекс — это гигантский фенхель и жезл Силена, козлоподобного предводителя Ди-онисовых бражников. Еще говорят, будто в стволе на-ртекса Прометей прятал украденный огонь. У него очень слабый запах, но в священной смеси стиракс и ладан этот его недостаток компенсировали, и они же поглощали неприятный запах раковин гребешка.

Захария словно онемел и семь раз стукнулся лбом об пол, не смея поднять глаз. Он слышал шелест Завесы и звон царственных шагов по мраморному полу. Потом наступила тишина. Зашипел огонь на алтаре, и шаги удалились. Захария свалился замертво.

Через несколько минут он пришел в себя, но не сразу вспомнил, где он и что с ним случилось. Ровно горели свечи, но погас алтарь и одежда на Захарии намокла от стекавшей на него с алтаря воды. Страх вновь овладел им. Захария застонал и медленно поднял глаза на Святую Завесу, словно желая увериться, что его Бог не возненавидел его.

Однако худшее было впереди. Между Завесой и стеной он увидел огромное существо в трепещущих, словно лунный свет на неспокойной воде, одеяниях и — о ужас! — с головой, как у дикого осла, с горящими красными глазами и белыми зубами. Золотыми копытами оно прижимало к груди скипетр и пса царской власти.

Ото рта зверя донеслись до него тихие слова:

— Не бойся, Захария! Иди и скажи моему народу, что ты видел и слышал!

Оглушенный страхом, Захария закрыл лицо рукавом. Еще семь раз он стукнулся лбом об пол, а потом, шатаясь, вышел во двор, где уже начали волноваться из-за его отсутствия.

Он притворил дверь и, тяжело дыша, долго стоял, не в силах сдвинуться с места, однако холодный воздух понемногу вернул его к жизни, и, дикими глазами оглядев безмятежные лица своих сограждан и музыкантов Асафа, он громко вздохнул и произнес ужасные слова, поднимавшиеся из его сердца:

— О, народ Израиля, слушай меня! Много веков мы молились не нашему Господу, а золотому ослу!

Губы у него шевелились, но изо рта не вылетел ни один звук. Захарию поразило немотой.

Родственники позаботились отвести его домой, только Рувим, сын Авдиила, чьей обязанностью было наменять Захарию в случае болезни или непредвиденных обстоятельств, остался благословить пришедших и принять принесенное мясо и вино, а также подать: шак сынам Асафа для вечернего псалмопения.

Потом, когда все разошлись, Рувим открыл дверь в Святилище посмотреть, все ли там в порядке, и, увидав погашенный огонь и грязную воду вокруг алтаря, совсем растерялся. Неужели Захария сошел с ума? Сначала он решил сохранить все в тайне, чтобы ни малейшее пятнышко не пало на его родственников-священнослужителей. Никто не должен знать о потухшем алтарном огне. Рувим, молча моля Бога помочь ему, поскорее вытащил мокрые поленья, завернул их в свой плащ, вновь разжег огонь и положил обычные благовония.

Он принялся вытирать пол в Святилище, но тут на него напал такой же страх, какой незадолго до этого напал на Захарию, и даже волосы зашевелились у него на голове. Он глядел на следы копыт, ведущие в Святая Святых, и не мог отвести от них глаз. Ошибки нет. Только копыта мула или осла оставляют такие следы. В голове у Рувима помутилось. Как он ни напрягал свою фантазию, не смог пойти дальше того, что Захария занимался в Святилище черной магией и ему удалось вызвать одного из детей Лилит, демона в обличье осла, который погасил огонь в алтаре. Он не сомневался, что без демона не обошлось, иначе куда подевался кувшин с водой, предназначенной для тушения огня? У Захарии его не было, когда он вышел из Святилища.

— Горе нам! Горе нам! — воскликнул Рувим и простерся на полу. — Господь Вседержитель, защити раба Своего! Запечатай уста тех, кто будет спрашивать его, а он никогда не разгласит тайну своего дома, если только этого не потребует от него Высший суд.

Утром Захарию участливо допросил первосвященник при полном собрании Высшего суда. Перед ним разложили таблички для письма, но Захария, покачав головой, отодвинул их в сторону. Первосвященник спросил, было ли ему видение, и Захария кивнул, но при этом такой ужас отразился на его лице, что перво-пшщенник сжалился над ним. Суд вынес решение отпустить его в родные места, то есть в богатую деревню Аин-Риммон, что в девяти милях к северу от Беер-Шевы. К великому облегчению Рувима, разбирательство было отложено sine die ⁴.

По всей стране с невероятной быстротой распространились самые фантастические слухи о том, что случилось с Захарией, и священнослужителям дома Авии пришлось хорошенько подумать, как отвечать на бесчисленные вопросы. Рувим не присутствовал на совещании родственников, и это без него сыны Авии постановили, будто Захария видел ангела, сообщившего ему нечто невероятное о его доме, так как, когда Захария вернулся в Аин-Риммон, его жена Елисавета, более двадцати лет остававшаяся бездетной, оказалась в тягости. Это было тем более удивительно, что Захария покинул Аин-Риммон шесть недель назад, а до этого в течение тридцати дней они с Елисаветой были связаны запретом и обменивались лишь случайными поцелуями. Однако верность Елисаветы ни у кого не вызывала сомнений, и Захария, только воспользовавшись своей немотой, смог скрыть изумление. Вот так родственники решили, что ангел, которого Захария будто бы видел в Храме, сообщил ему о понесенном Елисаветой в старости ребенке и о том, что он будет святым. В Иерусалиме ни о чем другом не говорили.

Елисавету смутил интерес, проявленный всеми к ее положению, и она удалялась в дальнюю комнату, когда в доме бывали гости. Семейное гнездо в Аин-Риммоне было большим и богатым, окруженным садами и виноградниками, которые орошала река Риммон, когда-то названная в честь Риммона, Бога Гранатового Дерева. Риммону перестали поклоняться после того, как появился Иегова и вознесся надо всеми остальными богами. В подтверждение этого, вероятно, маленькие колокольчики, похожие на раскрытые цветки граната, украшают одеяние первосвященника, а большие, изваянные из мрамора, водружены на колонны храма. Однако сельские жители не забыли бога Риммона и весной, когда распускаются прелестные алые цветы, устраивают праздники любви в его честь. В это время Гранатовый царь, умыв лицо алым соком, и Цветочная царица веселятся вместе со своими подданными. В дальних уголках Галилеи до сих пор можно побывать на точно таком же празднике, когда все надевают маски и разыгрывают друг друга. Праздничные же песни были собраны в Песни песней, приписываемой Соломону. Вот одна из них:

Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе.

Греческие мифографы считают, что первое гранатовое дерево выросло из крови Диониса и по этой причине женщины Афин не едят гранаты во время праздника Фесмосфоры ⁵. Дионис — это кипрский Адонис и сирийский Таммуз. Каким образом царь Саул обращался к Богу Гранатового Дерева в Вениаминовой Гиве, неизвестно, но, скорее всего, звал его Риммоном, ибо Риммон, по сути, ханаанейский бог здоровья и вожделения Дионис, каждый год находивший свое воплощение в избранном царе праздника.

Он восстает вславе, когда расцветают алые цветы, и погибает, когда наливаются темно-красным соком плоды граната. Потом его имя было намеренно подменено священнослужителями Иерусалима именем Рамман, то есть именем Бога Грома, принадлежавшим Иегове, не очёнь-то ловко объясняя это тем, что гранаты, вышитые на кайме одеяния первосвященника, символизируют молнию, а колокольчики — гром, хотя и те, и другие — символы бога Риммона, охранявшие от злых духов.

Служанки Елисаветы шептались о том, что тайна хозяйкиной беременности прячется в празднике Риммона, и ожидали многих чудес от будущего ребенка.

Дата добавления: 2015-07-25