Глава 11. Следующий день был воскресенье.

Следующий день был воскресенье.

Слабый голос рожка замирал вдали, а звук колокола с маленькой деревянной колокольни, тревожный и чистый, как плач младенца, призывал верующих протестантов на богослужение.

Чтобы не остаться в долгу, состоятельные прихожане и отец Бос, к которому присоединился реформат-отшельник, недавно вышедший из леса, решили отслужить торжественную католическую мессу на береговом обрыве — с выносом святых мощей, крестным ходом и всем, что полагается в подобных случаях.

Все утро прошло в тайном соперничестве католиков и протестантов в религиозных песнопениях, но обошлось без происшествий.

По завершении протестантской службы и католической мессы зеваки отправились в порт, где было объявлено о прибытии кораблей. К звуку сигнального рожка вскоре присоединился рев животных. Маленькое суденышко из Порт-Руаяля, что на полуострове, привезло обещанных двух коров и быка в знак благодарности за продовольственную и денежную помощь, которая спасла в прошлом году французскую колонию, брошенную на произвол судьбы далекой от ее нужд администрацией Квебека. Выгрузка бедных животных, подвешенных ремнями к блокам, прошла без осложнений, под громкие приветственные возгласы толпы.

Новость о прибытии скота обсуждалась наравне со слухами о предполагаемой казни через повешение Золотой Бороды. Состоится ли она сегодня?..

В этой суматохе заход в порт небольшого судна, с которого сошли Джон Нокс Мазер, доктор богословия из Бостона, и сопровождающие его викарии, прошел незамеченным. Акадийцы, веселые и шумные, и их краснокожие союзники мик-маки, с медными лицами, не обратили особого внимания на достопочтенного пуританина.

На Мазере был камзол с пышным плиссированным воротником и широкий, темный, достающий чуть не до пят женевский плащ, в который он кутался, чтобы укрыться от ветра. Его шляпа, украшенная скромной серебряной пряжкой, возвышалась над всеми другими.

— Я хотел встретиться с вами, — сказал он де Пейраку, вышедшему ему навстречу. — Наш губернатор напомнил на последнем собрании синода, что вся территория Мэн в конце концов принадлежит Англии, и он меня просил осведомиться у вас, так ли обстоит дело…

Мазер с беспокойством огляделся вокруг.

— Это похоже на вакханалию… Скажите мне, ходят слухи, что вы живете с колдуньей?

— Да, это так, — ответил Пейрак. — Идемте.., я вам ее представлю.

Джон Нокс Мазер побледнел, в нем все задрожало, как дрожит вода в озере перед бурей. Он растерялся. И было отчего: перестав почитать Богоматерь и Святых заступников, протестанты как бы обезоружили себя перед происками дьяволов. Они могли рассчитывать только на свою личную силу духа. К счастью, достопочтенный Мазер в избытке обладал такой силой. Он выпрямился и приготовился встретить колдунью.

Анжелика, узнав, что ее срочно зовет к себе граф де Пейрак, оставила своих раненых и с бьющимся сердцем отправилась в порт. Здесь она столкнулась лицом к лицу с мрачным монументом, который был представлен ей как доктор богословия из Бостона. Его холодные глаза внимательно ее изучали. В глубине души он был так же смущен, как и Анжелика. Она это поняла, поздравила его с благополучным прибытием и сделала легкий реверанс. Из слов, которыми он обменялся с графом де Пейраком, она узнала, что он погостит в Голдсборо несколько дней и отметит здесь в компании с ними день Господа в благодарность за Его добрые деяния.

Приезд гостей отодвигал решение незавершенных и мучительных вопросов, терзавших сердца и души жителей Голдсборо. Анжелика не знала, радоваться ей или горевать по поводу этой отсрочки. Хотелось бы скорее положить конец чувству тоски и этой комедии, что они все разыгрывали. Она готова была кричать, умолять:

«Кончайте с этим, решайте же наконец!..»

Но непреклонная воля Жоффрея де Пейрака удерживала их всех в состоянии ожидания, вынуждая каждого играть свою роль до конца. Поскольку супруг представлял Анжелику гостям, ей предстояло быть хозяйкой праздника.

Она вернулась в форт, чтобы переодеться в одно из платьев, привезенных из Европы.

Прошел короткий, но сильный ливень, и небо снова прояснилось. Ароматные запахи, доносившиеся со стороны таверны, где шли приготовления к празднику, были так сильны, что заглушали всепроникающий запах моря.

Слышались напевные голоса людей в порту. Время от времени раздавались звуки труб.

В Голдсборо были уже свои устоявшиеся традиции. Анжелика не знала, что эти звуки призывали население собраться на площади перед фортом, но любопытство взяло верх, и она вышла на улицу.

Там все блестело и сверкало после прошедшей грозы, грязные потоки воды неслись с прибрежных холмов и прокладывали в земле борозды, через которые женщинам приходилось прыгать, подбирая юбки.

Подобно этим потокам, люди стекались отовсюду маленькими ручейками — с кораблей, из домов, из леса — и сходились в одной точке, образуя плотную разношерстную толпу, в которой перемешались моряки, колонисты, гугеноты, индейцы, англичане, солдаты и дворяне, объединенные временным, но неистребимым чувством принадлежности к этому затерянному кусочку американского берега. Все хотели присутствовать на необычайном спектакле.

И те, кто прибыл из лагеря Шамплен верхом на лошадях по дороге, окаймленной зарослями люпина, и те, кто спустился из прибрежной деревушки тропой, вьющейся среди анемонов, были вооружены мушкетами для охраны женщин и детей. Таков был официальный приказ, согласно которому никто не должен был безоружным удаляться более чем на полмили от крепостных пушек. Летом начинался сезон ирокезских набегов, к тому же никто не был застрахован от воинственности абенаков, готовых напасть на любого белого, показавшегося им подозрительным.

Площадь уже была полна народу. Повсюду сновали дети. Анжелика услышала их громкие выкрики:

— Кажется, будут вешать Золотую Бороду!

— А сначала его будут пытать…

Кровь застыла у нее в жилах. Пришел час, которого она ждала и боялась после пленения Колена. — «Нет! Нет! Я не позволю его повесить, — говорила она себе, — я буду кричать, устрою скандал, но не дам его повесить! Пусть Жоффрей думает что угодно!»

Не сменив нарядного платья, она отправилась на площадь, и нимало не смущаясь пристальных взглядов зевак, заняла место в первом ряду. В этот момент ей было не до забот о том, что могут подумать о ней, и что скажут люди о ее присутствии на площади. Несмотря на нервную дрожь, ей удалось сохранить самообладание, и ее надменный вид интриговал и сбивал с толку любопытных.

Платье она выбрала, почти не раздумывая, строгое и пышное, из черного бархата, расшитого узкими кружевами вперемежку с мелким жемчугом. Взглянув на него, она подумала: «Платье для королевских похорон». Но Анжелика не собиралась хоронить Колена, она рассчитывала его спасти!

В последний момент она нарумянила лицо, не очень старательно растерев крем шершавыми пальцами по мертвенно бледным щекам.

Выглядела она плохо. Тем хуже!

Многие, наверное, заметили ее необычайную бледность и лихорадочное состояние, но никто не проронил ни слова. Блеск ее зеленых глаз как бы замораживал любое готовое сорваться обидное слово.

— Посмотрите на нее, — сказал по-английски Ванерек лорду Шэрилгаму, — она очаровательна. Какая величественная осанка! Какая великолепная надменность!

Совсем как у истинной англичанки, дорогой друг. Не правда ли, она стоит Пейрака? Как она парирует враждебные и неодобрительные взгляды! Она наверняка вела бы себя так же, если бы на груди у нее была пунцовая буква «А», которой — как вам конечно известно, дорогой, — ваши пуритане из Массачусетса отмечают неверную жену.

Англичанин поморщился.

— Пуритане не очень чувствуют, оттенки, мой дорогой.

Он взглянул на Нокса Мазера, который обсуждал со своими викариями, допускает ли богословское учение казнь человека в день Господа. Не помешает ли это отдыху, приличествующему такому дню? Или же, напротив, это событие в воскресный день позволит Господину принять отлетевшую душу с меньшей поспешностью?

— Мы, светские люди, — продолжал английский лорд, — легко соглашаемся простить столь красивой женщине небольшие грешки.

— Сколько поставили бы вы на пари, что она будет защищать своего любовника с таким же жаром и страстью, как леди Макбет?

— Двадцать фунтов… Шекспиру понравилось бы в этой стране, вполне английской как по праву, так и по духу…

Лорд поднес к глазам очки, которые висели на его парчовом мундире. Они были украшены бантами в соответствии с последней лондонской модой.

— А вы, Ванерек, сколько бы вы поставили на пари, что эта женщина, на вид такая хрупкая, обладает аппетитными округлостями; освободившись от своих одежд, она могла бы соперничать с Венерой, выходящей из морской пены?

— Не будем делать ставки, мой дорогой, я это знаю наверняка, я ее обнимал. Признаю, что у английской знати хороший вкус. Вы угадали, милорд. Тело у этой сильфиды нежное, как бархат.

— Замолчите ли вы наконец, развратники! — воскликнул гугенот из Ла-Рошели Габриель Берн, который краем уха слышал этот неприличный разговор и с трудом сдерживал свое негодование.

Затем последовал обмен резкостями на английском языке, и лорд Шэрилгам заговорил даже о дуэли. Его лейтенант заметил, что он не может драться с простым мещанином. От такого оскорбления ларошельцы вскипели и, сжав кулаки, дружно двинулись на украшенного лентами адмирала.

Стража и милиция, окружавшие помост, не решились вмешаться.

К счастью, появился д'Урвилль и сумел своей любезностью несколько охладить страсти. Но и он не смог полностью укротить грозу. Глухое раздражение ларошельцев перекинулось с английского гостя на Анжелику, вызывающе и слишком броско одетую для такого дня, тем более, что она и так была здесь «яблоком раздора». Пылающие взгляды устремились на нее, поднялся ропот, прозвучали слова осуждения. В конце концов этот шум достиг ушей Анжелики, прорвавшись сквозь пелену ее тревожных мыслей.

Она окинула взглядом мрачную толпу, окружавшую ее с явно недобрыми намерениями.

— Вы и сами в этом виноваты, — резко обратилась к ней чопорная мадам Маниго, увидев, что Анжелика вернулась из мира грез на землю. — Как вы осмелились появиться здесь?

Господин Маниго торжественно выступил вперед.

— В самом деле, мадам, — добавил он, — ваше присутствие здесь в такой момент является вызовом правилам приличия. Как глава протестантской общины я требую, чтобы вы удалились.

Анжелика смотрела на них неподвижными, словно побелевшими от гнева зрачками, и им показалось даже, что она их не слышит.

— Чего вы опасаетесь, господин Маниго? — кротко спросила она наконец в зловещей тишине.

— Что вы выступите в защиту этого бандита, — воскликнула мадам Маниго, которая не могла позволить, чтобы при ней кто-то другой играл первую роль. — Бесполезно увиливать и прикидываться овечкой. Всем известно, что между вами что-то было. И вам должно быть стыдно за эту скверную и достойную всеобщего осуждения историю. Не говоря уже о том, что и мы заслужили избавление от этого негодяя, который заставил нас так страдать прошлый месяц. Ведь он бы всех нас прикончил, если бы мы не стояли насмерть. А вы пришли сюда, чтобы защищать его и просить о помиловании. Мы вас знаем.

— В самом деле, — согласилась Анжелика, — думаю, что у вас есть основания меня знать.

Не в первый раз ей приходилось сталкиваться с гневом кальвинистов, но сегодня перепалка с ними ее не привлекала. Она выпрямилась и смерила их надменным взглядом.

— Всего год назад я здесь на коленях просила о вашем помиловании.., и за такие преступления, которые по законам моря заслуживали веревки больше, чем проступки Золотой Бороды.

Ее губы искривила гримаса боли, и добряк Ванерек испугался, что она разрыдается, чего бы он просто не вынес.

— На коленях… — повторила она —.. Я это сделала ради вас. Вы же не преклоните колен даже перед Богом.

Вы даже не знаете своего Евангелия. Она вдруг резко отвернулась от них. Суеверная тишина воцарилась над толпой.

Дата добавления: 2015-07-19