Глава 4. И вдруг луч света, случайно прорвавшийся через густую листву

И вдруг луч света, случайно прорвавшийся через густую листву, осветил всклокоченные волосы и бороду великана. Золотая Борода!

— Это ты? — произнес он.

Анжелика не ответила, а великан сделал еще несколько шагов с явной настороженностью.

Его тяжелые сапоги с отвернутыми вниз голенищами, открывавшие крепкие загорелые колени, безжалостно мяли траву, усыпанную мелкими цветочками. На нем были короткие штаны, белая рубашка с открытым воротом и кожаная безрукавка, перетянутая широкой портупеей. Однако на портупее не было его четырех пистолетов и абордажной сабли. Корсар был безоружен.

Не дойдя нескольких шагов до Анжелики, он остановился.

— Почему ты меня позвала? — спросил он. — Что тебе от меня нужно?

От негодования Анжелика потеряла дар речи и только покачала головой.

— Да не звала я тебя! — вырвалось наконец у нее. Голубые глаза нормандца настороженно блеснули. Магия ее очарования, против которой он был бессилен, начала уже действовать, сердце его смягчилось, и он не напоминал больше крупного затравленного зверя.

— Как же ты бледна, моя девочка! — сказал он с нежностью, — и что это у тебя на лице?. Ты ранена?

Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев синяка на ее виске.

Анжелика содрогнулась всем телом. От боли, доставленной этим легким прикосновением, но еще более от ужасной мысли, мелькнувшей в ее мозгу. Они же одни на этом острове, она и Колен! А вдруг появится Жоффрей…

— Пустяки, — крикнула она, прерывающимся, полным отчаяния голосом. — Беги отсюда как можно быстрее, Колен, спасайся… А мне нужно уйти.

Она бросилась вниз по травянистому склону к пляжу в поисках прохода по дну бухты. Выйдя на берег, она остановилась, окаменев от потрясения.

Море лениво накатывалось на дно бухты, покрывая своей блещущей прозрачной массой скалы, совсем недавно еще свободные от воды. Мощная волна, вскипев пеной, бросилась вдруг на приступ берега.

Анжелика взбежала на одну скалу, еще выступавшую из воды, затем на другую, при этом одна волна покрыла до колен ее ноги, а следующая чуть не унесла в море.

Крепкая рука схватила ее за ворот и оттащила к берегу.

— Что ты делаешь? — крикнул Колен Патюрель. — Ты что, не видишь, что это прилив?

Анжелика подняла на него полные страха глаза.

— Мы отрезаны на этом острове, — пробормотала она.

— Кажется, да.

— Но я должна идти!

— Лодки на острове нет, — заметил Колен.

— Но это невозможно. У тебя должна быть лодка. Иначе как бы ты попал на остров?

— Я не знаю, как я тут оказался, — ответил он довольно загадочно.

— А где же человек, который привел меня? Ты его не встретил? У него бледное, как у мертвеца, лицо.

Анжелике вдруг сделалось дурно, и она уцепилась за отвороты куртки Колена.

— Колен, это был дьявол! — я уверена.

— Успокойся, — сказал он, обняв ее рукой. — На рассвете море схлынет…

Она вырвалась с криком страдания:

— Нет! Это немыслимо!.. Я не могу провести всю ночь здесь.., с тобой… Особенно с тобой!..

Она опять бросилась к воде, начала расстегивать платье. Колен снова схватил ее.

— Что ты собираешься сделать? Ты с ума сошла?

— Я доберусь до берега вплавь, если потребуется. Пусть мне будет плохо! Я готова появиться в Голдсборо голой, но не останусь здесь. Пусти меня!

— Ты сошла с ума! — повторил он. — Здесь очень опасное течение, и ты утонешь в потоках воды между скал.

— Будь что будет! Лучше уж утонуть… Пусти меня — я тебе говорю.

— Нет, я тебя не отпущу.

Она попыталась вырваться из его рук, вскрикивая от обиды. Тщетно. Сжимая ее запястья своими железными руками, Колен и не думал ее отпускать. Анжелика поняла наконец, что ей остается только смириться, столкнувшись с этой геркулесовой силой. Неожиданно он подхватил ее, словно соломинку, перенес в верхнюю часть пляжа, продолжая сжимать в объятьях, пока, обессиленная и потрясенная, она не приникла к его груди, сотрясаясь от рыданий.

— Я погибла!.. Я погибла!.. Он никогда мне этого не простит.

— Это «он» тебя ударил?..

— Нет! Нет! Это не он!.. О, Колен, это ужасно!… Он знал!.. Он знал!.. И сейчас он меня больше не любит!.. О, Колен!.. Что со мной будет?.. На этот раз он меня убьет!

— Успокойся.

Он крепко прижал ее к себе, слегка покачивая, чтобы помочь ей унять судорожную дрожь. Когда она начала понемногу успокаиваться. Колен Патюрель поднял глаза к небу, где на изумрудном фоне зажглась первая звезда.

На землю лег ночной туман, скрывший от глаз огни Голдсборо. Они действительно были одни. Взгляд Колена вновь опустился к лежащей на его плече светловолосой головке женщины.

— Все это не так уж страшно, — сказал он своим низким голосом. — Сейчас ничего поделать нельзя, нам остается лишь ждать утра. Прилив есть прилив!.. А там посмотрим. Умоляю вас, успокойтесь, мадам де Пейрак.

Эта мольба и неожиданный переход на «вы» подействовали на Анжелику, как удар грома. Она начала успокаиваться, вздрагивая еще порой, как затравленный зверь, но уже осознав, чего требует от нее достоинство женщины и жены графа де Пейрака.

— Вам лучше? — спросил он.

— Да, но.., отпустите меня.

— Я отпущу вас, как только вы мне пообещаете не бросаться больше в воду, а смирненько ждать, когда переход на берег станет безопасным. Согласны?..

Он склонился к ней, заглядывая ей в лицо с чувством нежной иронии, как смотрят на неразумного ребенка, которого нужно убедить.

— Обещаете?

Анжелика утвердительно кивнула головой. Он разжал руки, и женщина, сделав несколько неуверенных шагов, упала на песок.

У нее все болело. Руки, затылок, голова. Боль терзала все ее существо. О, ей никогда не забыть этот день и свое возвращение в Голдсборо!.. А тут еще дал себя знать пустой желудок.

— Кроме того, я умираю от голода, — в ее голосе послышался гнев. — Это уж слишком!

Не сказав ни слова. Колен ушел, вернулся с охапкой сушняка, разжег костер между трех крупных камней и снова исчез. Через некоторое время он пришел, держа в руках большого, только что вытащенного из воды омара, который возмущенно шевелил своими огромными клешнями.

— Вот нам и товарищ, который поможет скоротать время, — заявил он.

Он положил омара на горячие угли, ловкими движениями перевернул его несколько раз, пока тот из голубоватого не стал ярко-красным. Затем вскрыл обжигающе горячий панцирь и протянул Анжелике самую аппетитную часть. Белое и твердое, с резким и тонким вкусом мясо омара подкрепило ее силы. Ее взгляд на сложившуюся ситуацию стал менее трагичным.

Колен смотрел, как она ест, околдованный неповторимой грацией ее движений, всегда узнаваемых и восхищавших его. Как же, наивный человек, он сразу не понял тогда, лишь увидев, как она ест, что это знатная дама!.. Уверенность, с какой она без малейшей неловкости держала в пальцах мясо омара, непринужденность, с какой она откусывала без малейшей вульгарности кусочек за кусочком, разве все это не свидетельствовало о воспитании, которое можно получить лишь за столом королей.

Анжелика ела с таким аппетитом и в то же время была так озабочена, что, казалось, и не замечала взглядов Колена.

Часто в Вапассу она мечтала о том дне, когда, вернувшись в Голдсборо, она в компании друзей, вместе с детьми зажарит омара или лангуста у подножья скал. Она и вообразить не могла, что нечто подобное произойдет в кошмарных сумерках этого вечера. Вапассу был далеко. Далеким стал и отец Верной, Джек Мэуин с его непроницаемым взглядом, в котором она различала блеск живых искорок симпатии к ней. А ведь это было вчера!.. Только вчера иезуит вещал своим вкрадчивым голосом: «Когда дьявольские замыслы пущены в ход, все идет очень быстро… Время останавливается… Все происходит вне времени…»

Всего три ночи назад она развлекалась и танцевала в Монегане, совесть ее была чиста, и ей не в чем было себя упрекнуть. А сегодня она рискует навсегда потерять любовь Жоффрея, а может быть, и жизнь.

— Я боюсь, — сказала она вполголоса. — Здесь полно нечистой силы. Я чувствую, как злые духи бродят вокруг нас, хотят нашей погибели.

Оперевшись на локоть, нормандец полулежал по другую сторону костра, не сводя с лее глаз. В зыбком свете костра она казалась такой несчастной и бледной, что он не находил слов.

Она поднялась и пошла к воде сполоснуть руки. Каким трудным был этот день, на исходе которого она появилась здесь, измученная, оглушенная, испытывая боль во всех суставах.

Ласковые и протяжные прикосновения волн вызывали у нее головокружение. Она вернулась, одергивая смятую юбку.

— Моя одежда пахнет кровью, порохом, потом несчастных и смертью… Я не в силах это вынести! Они умирали у меня на руках.

Она снова присела у костра, сама того не желая, поближе к нему.

— Расскажите мне, — сказал Колен, — что же произошло в Голдсборо и в бухте? Держу пари, что-то скверное. Это на мой корабль «они» напали?

— Да! И захватили его. Корабль сейчас в порту, полузатопленный. Половина ваших людей перебита, остальные либо ранены, либо взяты в плен… Вам конец, Золотая Борода! Вы не будете больше досаждать добрым людям… А где же были вы в это время?

Она и сама не ожидала, что вложит в эти слова столько злости и жестокости, столько желания в свою очередь посильнее уколоть собеседника.

Сидя у костра, обхватив руками колени, она напряженно вглядывалась в сторону Голдсборо, обуреваемая желанием оказаться там немедленно.

Туман был не настолько густ, чтобы через него не могли пробиться похожие на большие рыжие звезды сторожевые огни, зажженные на крайних точках мысов и на вершинах наиболее опасных рифов. В специальных защищенных от ветра жаровнях всю ночь горели куски смолы, предупреждая суда об опасности.

Временами, когда шум прибоя слабел, Анжелике казалось, что она слышит характерный шум порта, а порой видит мерцание огней и свет корабельных фонарей, более яркий и резкий, нежели свет маяков.

Что там происходит? Заметили ли ее исчезновение? Ищут ли ее? «Ну и ладно,

— говорила она себе, — все равно я погибла.., погибла!»

Колен сидел молча, будто подавленный ударами судьбы и жестоким рассказом Анжелики о страшных для него новостях.

За их спиной поднималась огромная бесформенная луна, окруженная золотистым ореолом тумана. Ее свет серебрил лениво бегущие волны и песок пляжа, преодолевая свет умирающего костра. Анжелике показалось вдруг, что она различает человеческие фигуры, которые двигались между скал и выбирались из волн на берег. В ней вспыхнула надежда, смешанная со страхом. Но то была лишь небольшая стайка тюленей, которые, немного порезвившись, ушли в море, испуганные, наверное, присутствием людей на их излюбленном пляже. Их отрывистое жалобное тявканье, постепенно удаляясь, смолкло.

Никто не появится этой ночью на острове Старого Корабля. Анжелика переживет с Коленом одну из тех особых ночей, ночей одиночества в целом мире, которые знакомы лишь беглецам, всеми отверженным, осужденным и преследуемым любовникам, какими они были когда-то в пустыне. Ночей нежности и страха, когда осознание враждебности окружающего их мира сближает разбитые сердца и трепещущие тела.

Колен Патюрель шевельнулся.

— Итак, я все потерял, — сказал он, как бы обращаясь к самому себе. — И это во второй раз… Нет, в третий… А может быть, даже в четвертый. Такова уж жизнь джентльмена удачи и бедного матроса… Выйти в мир… По голубым волнам. Далеко, далеко. Выиграть один раз, другой. И вдруг встречный корабль, внезапный порыв изменившего направление ветра, и жизнь летит кувырком, начинается новый цикл… Двенадцать лет плена в варварской стране… Побег, новый старт, восстановленное богатство… И снова полный крах…, Остается ждать смерти… Или некоей другой жизни?..! Последней песчаной отмели, где больше нет никого и всему конец.

Анжелика слушала этот монолог, и сердце ее сжимали смутные угрызения совести.

— Вас я тоже потерял, — продолжал он, поднимая на нее взгляд своих потрясающе голубых глаз, перед которым она чувствовала себя совершенно беззащитной. — Раньше вы были со мной, ваше присутствие, мечта о вас, лицо женщины были моим богатством. Сегодня все исчезло.

— Колен! Колен! — вскрикнула она, — мой дорогой друг, вы меня истязаете. Выходит, я причинила вам столько горя, а ведь я вас так любила. К чему эти сетования?.. Я их не стою. Вы обожествили какое-то из ваших воспоминаний и только понапрасну терзаете свое сердце. Я лишь обыкновенная женщина, чья дорога пересеклась с вашей, как пересекаются пути многих и многих женщин с путем моряка… И я спрашиваю себя, что же вас привлекло в той несчастной женщине, какой я была, с обгорелой кожей, грязными ногами и иссохшим телом, которая с трудом тащилась по камням, сдерживая своей слабостью ваше движение…

— И не пытайтесь разрушать или объяснять это, — тихо сказал Колен… — Ваши бедные окровавленные ноги, ваши потрескавшиеся губы, ваши слезы, оставлявшие следы соли на щеках, ваш стан, все более худой и хрупкий — все это стало в те дни моим тайным раем… Кроме того, вам не дано знать, какими «чарами» такая женщина, как вы, может околдовать мужчину из простонародья, да еще недостаточно вооруженного для защиты от них. То, что обещают ваши глаза и ваша улыбка, не идет ни в какое сравнение даже с вашими прелестями. Не найдется и одной женщины на тысячу, чтобы… Можно обшарить всю планету, но не найти, никогда не найти такой женщины, как вы. Рядом с вами другие женщины — ничто. По сравнению с вами они — ад!…

Последние слова он произнес с горечью и немало удивился, услышав ее смех.

— Тут уж я вам не поверю, — сказала она.

— Как? — вскрикнул он почти сердито.

— Когда вы говорите, что с другими женщинами вы попадаете в ад, вы все преувеличиваете, чтобы мне польстить, тут я вам не верю! Вы, мужчины, слишком большие распутники, чтобы пропустить удобный случай, даже если у вас в сердце вечная любовь.

— И вы в это верите?

Помрачнев, он судорожно сжимал и разжимал кулаки, словно собираясь ее задушить.

— Сразу видно, что в вас говорит женщина. Вы воображаете, что мужчина… Утверждая, что это ад, — повторил он гневно, — я знаю, что говорю. Когда я беру мимоходом девчонку, это лишь разжигает воспоминания о вас. Чтобы забыться, я пью… И могу поколотить бедняжку, которая не может с вами сравняться… Вот что вы из меня сделали, мадам! И вы еще смеетесь? О! Я признаю дерзость благородной графини, которая бросает подачку любви своему лакею!.. Иногда вам нужны перемены, не правда ли?.. Вместо прекрасных принцев и напудренных придворных маркизов интересно поразвлечься с таким бедняком, как я! Вам забавно видеть, как невежественный бедняк, не умеющий толком ни читать, ни писать, стоит перед вами на коленях, склоняется к вашим ногам, как верный пес… Сколько раз я внутренне пережил тот стыд за себя, когда узнал тогда, в Сеуте, что вы были придворной дамой… Двадцать раз я чуть не умер от унижения из-за одного только воспоминания об этом.

— Вы гордец, Колен, — холодно заметила Анжелика» — да еще и глупец. Вы отлично знаете, что в отношениях между вами и мной никто и никогда не был унижен. Доказательством может служить хотя бы то, что за все время нашего путешествия вы даже не заподозрили, что я, как вы изволили выразиться, благородная придворная Дама со всеми присущими ей качествами: чванством, бессердечием, расчетливостью. И, насколько я помню, вы никогда не склонялись к моим ногам! Что касается меня, я вами восхищалась, уважала вас, приравнивала вас к самому королю. Я считала вас своим господином, начальником, и вы внушали мне страх. Затем вы стали моим покровителем, носили меня на руках, сделали меня счастливой, — ее голос дрогнул, опустившись до шепота, — очень счастливой, Колен! Колен Патюрель, вы должны попросить у меня прощения за эти слова. Вот теперь вам придется встать на колени!

Он слушал ее как зачарованный. Затем медленно поднялся, встал во весь рост и упал перед ней на колени.

— Простите меня, мадам, простите. На бледных, но прекрасных губах Анжелики появилась добрая, почти материнская улыбка.

— Какой же вы глупый. Колен.

Ее рука мягко коснулась крутого лба моряка, а тонкие пальцы пробежали по его густым волосам, как будто перед ней был ребенок. Он перехватил ее легкую руку и поцеловал ее ладонь.

— Ты меня просто подавляешь, — прошептал он. — «И наверное, как раз потому, что ты знатная дама, а я бедный мужлан.

— Нет, ты не мужлан. Колен, ты король.

— Нет, я мужлан.

— Хорошо! Ты король мужланов, вот так!

Они весело рассмеялись, и лунный свет на мгновение зажег на ее зубах маленькую перламутровую звездочку. Они были так близки, так заговорщически нежны, что малейшее движение могло бы сблизить их губы. Анжелика поняла это у самого края головокружительного порыва. Будто обжегшись, она попыталась высвободить свою руку из рук Колена, но лишь вызвала бурю в его душе.

Этот жест был своего рода данью ему. Она признавала за ним ту власть над собой, о которой он лишь догадывался многие годы.

Он поднялся с колен и отошел на несколько шагов. Значит он. Колен, способен волновать эту высокомерную, великолепную, истинно придворную женщину, и счастье, которое он приносил ей, не было обманом. Конечно, в Микнесе у него не хватило осмотрительности и проницательности, хотя подчиненные ему пленные охотно признавали, что у него «острый глаз». Несмотря на мавританский декор, он должен был сразу догадаться по всему поведению этой пленницы гарема и изяществу ее запястий, по ее мелодичному голосу и изысканной, хотя порой и слишком дерзкой, речи, по ее деликатности, терпению.., и нетерпеливости, по всегда справедливому и тактичному характеру ее взаимоотношений с окружающими, а также по ее смелости, врожденной смелости господ, что он имеет дело со знатной дамой, а не с деревенской девчонкой.

Он дорого заплатил за свое заблуждение. Каким жестоким оказалось прозрение в Сеуте! Какой это был удар!..

«Отступись, парень! Эта женщина, несомненно, маркиза дю Плесси-Белльер! Она принадлежит к одному из самых знаменитых родов Королевства, дружище… Вдова маркиза Франции… Одна из самых знатных дам.., ходят слухи, что она была.., совсем недавно фавориткой Его Величества… Сам король посылал за ней… Оставь ее… Позволь нам доставить ее в апартаменты господина губернатора.

И они вырвали ее из его рук… Они унесли ее, бездыханную, далеко-далеко. Его сердце. Его любовь. Его красавицу, его сестру по пустыне, его обожаемое дитя… А он остался на долгие часы там, весь израненный, покрытый потом и грязью, недвижимый и оглушенный, будто из его живой груди вырезали сердце, вырвали внутренности, оставив на их месте зияющие раны…

Скитаясь по дорогам мира, он всюду носил в себе образ этой женщины!..

Теперь он вновь нашел ее. Она не изменилась, а стала еще прекраснее, еще женственнее. Она навсегда сохранила свою патрицианскую грацию, скрывавшую так много мужества и.., пыла.

Вчера — мадам дю Плесси-Белльер, сегодня — графиня де Пейрак. Вечно недоступная вечная странница. «Отступись, парень…» И он вспомнил с невыразимым страданием, какой она могла быть доброй и нежной. И веселой… А какой она была смешливой и ласковой в любви. Она была самой естественной, самой искренней, самой близкой из женщин, которых он когда-либо знал.

Он знает, что она им не гнушается, и именно поэтому он сумеет отступиться от нее, уйти, сохранив единственное сокровище своего прошлого, он сбережет ее даже для Другого. Разве не просила она помочь ей сдержать священную супружескую клятву?..

Дата добавления: 2015-07-19