Глава 5. — Колен, как вы оказались на этом островке?

— Колен, как вы оказались на этом островке? Кто вас сюда доставил? И почему вас не было на борту корабля во время сражения?

Вопросы Анжелики вывели его из задумчивости. В ее голосе еще чувствовалось волнение, и он был рад найти способ отвлечь ее от мучительных воспоминаний.

Он вновь приблизился к ней, сел у костра и рассказал о событиях, жертвой которых он стал в этот злополучный день. Он и сам был уверен, что здесь не обошлось без бесовских сил, которые сбили их с пути и завлекли в эту ловушку.

Его корабль уже несколько дней стоял на якоре в одной из бухточек полуострова Шудик, в тайне готовясь — он честно признал это — к новому нападению на Голдсборо. Сегодня на рассвете к нему подошла лодка с тремя матросами. Эти люди объявили, что они прибыли из Голдсборо по поручению мадам де Пейрак и привезли ее послание, в котором она просит капитана Золотая Борода найти ее, так как она нуждается в его помощи. Дело следовало держать в полной тайне, и капитана не должен сопровождать ни один из его матросов.

— Передали ли вам эти «посланцы» мое письмо — или его подделку, — или какой-нибудь предмет от моего имени? — спросила в изумлении Анжелика.

— Да нет же! Я и не подумал спросить их об этом. Я должен признать, что когда дело касается вас, я теряю мою обычную осторожность. Я знал, что вы рядом, в Голдсборо, и.., я горел желанием вас увидеть. Я быстро перепоручил корабль моему помощнику и спрыгнул в лодку без лишних объяснений. Туман был так густ, что я не смог узнать остров, где они меня высадили, объявив, что именно здесь назначена встреча. Мы ожидали довольно долго. Я думал, что ваш приезд задерживается из-за тумана. Но когда поздним утром послышался шум канонады, я заволновался. Не знаю, чем это объяснить, но у меня было предчувствие, что нападению подвергся мой корабль. Я попросил этих людей доставить меня обратно. Они начали вилять и тянуть время, пока я не разозлился. Началась драка. Я не уверен, что один из этих ребят не отправился к праотцам. Но и я получил здоровенную шишку на затылке и удар, от которого потерял сознание… Придя в себя, я обнаружил, что нахожусь на этом островке без моих пистолетов, сабли и тесака. Был уже вечер. Почувствовав себя лучше, я обошел остров и.., встретил вас около остова старого судна.

Он встал, продолжая разговор, тут же к нему присоединилась Анжелика. Они долго прогуливались рука об руку по пляжу, этому светлому пятну в темном обрамлении ночного леса. Их тени скользили рядом но песку, длинные и чернильно-черные.

— Кто были эти люди, которые явились за вами? — спросила Анжелика. Он пожал плечами.

— Матросы как матросы, каких много здесь и на Карибском море. От всех рас понемножку и от всех языков… Хотя нет, я не думаю, что все они были иностранцами. Скорее французы.

Анжелика слушала его с нескрываемой мукой. Она никак не могла отделаться от гнетущей уверенности, что они стали жертвами козней дьявола, который намеренно искушал их. События летели с такой быстротой, запутывались с таким коварством, что она уже не знала, за какую нить потянуть, чтобы распутать весь клубок.

— Колен, знали ли вы человека, которому доверили меня в бухте Каско? Хозяина английского баркаса?

— Иезуита?

Анжелика взглянула на него с тревогой.

— Выходит, вы его знали? — воскликнула она. Колен остановился и с задумчивым видом взглянул на темный горизонт.

— Он появился сегодня утром. Пришвартовал свой баркас и поднялся ко мне на борт. Говорил он на хорошем английском, и я признал его за какого-то начальника. Он хотел поговорить со мной и, войдя в каюту, рассказал о себе. Иезуит заявил, что представляет Компанию Иисуса и выполняет секретную миссию. Он попросил меня связать его с мадам де Пейрак. Я не усомнился в его правдивости. У него была странная манера изъясняться и смотреть в лицо собеседника своими черными, проницательными глазами так, что им нельзя было не верить.

Я думал тогда, что тебе представляется возможность уехать, что это рука помощи, протянутая Богом, и именно потому, что его представлял иезуит, я поверил, что Бог передает мне свое повеление. Без него, без этого иезуита, который так неожиданно появился, я.., я наверное не дал бы тебе уехать. Со вчерашнего дня я все повторял себе, что должен отказаться от тебя, но чувствовал, что не могу… Это было хуже, чем в Сеуте.., или почти так же. Если бы ты осталась, я думаю, что попытался бы вновь вернуть тебя.., и причинил бы тебе боль… Лучше было согласиться с иезуитом. И я сказал: «Хорошо, я согласен. Будь по-вашему». Он посоветовал не сообщать тебе, кто он на самом деле, а представить его как англичанина, хозяина судна. Это мне не совсем понравилось. Но я всегда преклонялся перед властью священников. Я считал, что они трудятся на благо людей и всегда знают, что делают. И все же мне это не понравилось. Осталось смутное чувство, что тебе хотят зла… Он причинил тебе зло?

— Нет, — ответила она, покачав головой.

Теперь она представляла, что творилось в душе у иезуита Джека Мэуина, когда, стоя на скале, он наблюдал, как она тонет.

В Макуа он удостоверился, что это была она, и собрался передать ее в руки тех, кто хотел бы устрашить ее, разлучить с близкими, оклеветать, уничтожить. Тут само рассвирепевшее море, казалось, вновь взяло на себя задачу расправиться с ней. Дело, таким образом, упрощалось. Он, наверное, думал: «Так угодно Богу!», — и, скрестив на груди руки, решил не дать ей спастись.

Но одно дело сказать о человеке: «Он должен умереть» — другое дело видеть, как он сражается со смертью.

У него не хватило «святого» мужества присутствовать до конца при ее агонии, наблюдать, как она навсегда исчезает в волнах.

Он бросился в море.

— Мои банкиры в Париже и Кане входят в Компанию Святого причастия, — заметил Колен. — Я обещал им помогать миссионерам в тех новых краях, где я намеревался обосноваться. Но я никогда не думал, что это такое трудное дело. Меня заверили, что в районе Голдсборо нет никаких английских поселений.

— Мы не являемся английским поселением, — сказала Анжелика. — Эта земля принадлежит моему мужу, так как он первым занял ее и заставил плодоносить. — Почему вы вышли за него, за этого правителя Голдсборо?

Анжелика знала, как трудно будет ей ответить на этот вопрос. Это была слишком длинная история, к тому же все, что касалось ее, Анжелики де Сансе и Жоффрея, было для нее настолько свято, что она отвергала саму возможность выразить в словах то, что принадлежало им двоим, что было их общей мечтой, их изначальной драмой, их испытанием, их сражениями и их поражениями, их счастьем, наконец. Все, что неразрывно связывало их, их супружество, их жизненный челн, непрерывно подвергаемый штормам, челн, на котором уже столько лет они слиты друг с другом, слиты, несмотря ни на что, и никто никогда не сможет их разъединить. «Никто, никогда», — думала она, любуясь небом и ночными облаками с серебристой каемкой, вышитой лунным светом. И ее с новой силой пронзило неимоверное страдание, как будто полученный ею удар в лицо дошел наконец до сердца после долгих блужданий в бессознательной погоне за надеждой. Жоффрей! Это конец! Он ненавидит и презирает ее, он больше ей не верит.

— Зачем вы вышли за него? — настаивал Колен. — Каким должен быть этот человек, чтобы такая женщина, как вы, захотела связать с ним свою жизнь и набраться мужества последовать за ним в эти забытые богом страны.

— О, это неважно, — сказала она, вздохнув. — Он мой муж и он для меня все в этом мире, несмотря на все слабости, которые, случается, меня подводят.

Последовало довольно долгое молчание.

— Вы хорошо нащупали мое слабое место, — вымолвил наконец Колен Патюрель с горькой иронией. — Уважение к святой клятве!.. Вы нашли тот единственный довод, который был способен меня остановить. И У меня хватило сил не поддаться соблазну… Нельзя двенадцать лет проливать кровь во славу Господню и не привязаться к Богу надежнее всего на свете, сильнее, чем ко всему, что есть доброго на этой земле. Пусть он подаст мне знак «Стоп, Колен! Твой хозяин сказал свое слово».

Он добавил вполголоса, с глубокой верой:

— Я всегда узнаю его знак.

Натура более сложная, чем Колен, и умудренная разносторонним опытом, Анжелика с меньшей легкостью Допускала возможность божественного вмешательства в логику — или нелогичность — поступков.

— Неужели влияние уроков, усвоенных нами с детства, столь велико, что мы продолжаем руководствоваться ими всю жизнь, хотя, в основном, и бессознательно? — спросила она. — Страшимся ли мы только того, чему научены?

— Нет, — возразил Колен, — мы руководствуемся не только заученными истинами. К счастью!.. В жизни существуют моменты, когда человек, хочет он того или нет, выходит на путь истины. И помешать ему в этом так же трудно, как помешать звезде двигаться по небу.

Заметив на лице Анжелики отсутствующее выражение, он мягко спросил:

— Вы меня слушаете?

— Да, я вас слушаю. Колен Патюрель. Вы так хорошо говорите. Вы научили меня стольким полезным вещам, теперь навеки запечатленным в моем сердце…

— Я счастлив, мадам, но слова, которые я вам привел, принадлежат, насколько я помню. Великому Евнуху Осману Ферраджи, высокому черному человеку, что охранял вас в гареме Мулая Исмаила. Помню, в Микнесе король вызывал меня, усаживал, несмотря на мои грязные лохмотья, на свои золоченые подушки, и мы вместе слушали Османа Ферраджи. Этот негр был великим мудрецом! И великим человеком! Он укрепил мою веру больше, чем кто-либо другой. Это был настоящий кудесник!

— А как я его любила! Как любила! — воскликнула Анжелика, в сердце которой эти воспоминания породили резкую боль. — Это был мой лучший друг.

Она замолчала под тяжестью далекого воспоминания о том, что именно Колен убил благородного Евнуха ударом кинжала в спину, чтобы спасти ее, Анжелику.

— Лучше помолчим, — сказал Колен вполголоса. — Помолчим, ведь эти воспоминания причиняют вам боль. Вы устали, а мы находимся далеко, очень далеко от тех мест и еще дальше мы ушли по дороге жизни. Если бы я мог сказать себе, что двигался вперед, что шел к какой-то цели все эти годы после Сеута.., а не только отступал и портил то, чем обогатился по воле божьей на каторге.

— Человек движется вперед, когда страдает, и вопреки страданиям не отступает, не падает, не поворачивается спиной к добру, — произнесла Анжелика с жаром.

Вспоминая длинный туннель, который она прошла вдалеке от Жоффрея, падая и поднимаясь, она чувствовала себя вправе ободрить Колена.

— Вы не так тяжело больны, как вы думаете, Колен, мой дорогой друг. Я знаю это. Я это чувствую. И мне представляется, что прежний Колен вновь встает передо мной во всем его величии, отбросив мишуру Золотой Бороды. Я вижу его более великодушным и сильным, готовым выполнить выпавшую ему роль…

— Какую роль? Разве что роль палача при собственной казни, когда меня будут вздергивать, как самого обычного морского разбойника.

— Нет, нет, только не это. Колен! Этого не будет. Не бойся ничего. Я не знаю, как повернутся дела, но я уверена, что Бог тебя не выдаст, ты увидишь. Он не может отречься от тебя, ведь за Него ты был распят…

— Тем не менее. Он давно от меня отрекся.

— Нет, нет, не поддавайся сомнениям. Колен, ведь ты истинно верующий, именно это составляет твою суть… Не зря же Он вложил в тебя столько бесценных достоинств. Вот увидишь… Я ничуть в тебе не сомневаюсь.

— Нет, ты неотразима! — сказал он глухо и вдруг обнял ее.

Анжелика вся затрепетала от кончиков пальцев до корней волос.

Движимая беспредельным желанием стать для Колена той волной, которая вынесет его на новые берега, где он сможет наконец обрести свою подлинную сущность, она убеждала его со всей горячностью, смотрела на него с такой нежностью, что он не мог не прочесть на ее лице чувство более ценное для мужчины, чем все богатства мира — веру женщины. Веру в него, в его силу, в его благородство, в его энергию, в его высокое предназначение.

Оказавшись же снова в его руках, в чудесном кольце его объятий, она чувствовала, что этот ее порыв нежности перерастает в прилив необузданного вожделения, страшная сила которого была ей знакома. И вот теперь его рука, железную мощь которой он и сам не всегда осознавал, прижала ее к нему в неудержимом порыве, и из этой близости, как девятый вал, как бурный поток, Дивный и страстный, возникло неодолимое влечение.

Тесно прижатая к нему, она откинулась назад, зажмурив глаза. Лицо ее при свете луны показалось ему мертвенно бледным.

— Не бойся, жизнь моя, — произнес он низким глубоким голосом с нежностью, которая так трогала ее сердце.., и все ее существо, — не жди от меня теперь ничего плохого. В последний раз.., я тебе это обещаю, в последний раз я прижимаю тебя к своему сердцу. Но я хотел бы услышать ответ на один вопрос… Скажи, ты заплакала?… Вы заплакали, мадам дю Плесси-Белльер, когда я ушел тогда, в Сеуте, когда я повернулся к вам спиной, чтобы уйти навсегда?

— Да. И ты это хорошо знаешь, — сказала она со вздохом, — ты это знаешь… Ты это видел.

— Я не был уверен… Все эти годы я спрашивал себя… Те слезы, которые я заметил на глазах знатной дамы, были ли они искренни?.. Были ли они связаны со мной?.. Спасибо, спасибо, любовь моя!»

Он крепко сжал ее в объятиях, затем отпустил и даже мягко оттолкнул. Как бы не заметив ее полуоткрытых, влажных, дрожащих от скрытого желания губ, он выпрямился и потянулся во весь свой геркулесовский рост.

— Теперь я знаю то, что хотел знать. Я получил все необходимые мне ответы. От тебя, прямо из твоих рук. Мне даже легче стало дышать. Спасибо, малышка. Ты мне вернула то, что я потерял. А теперь иди. Тебе надо отдохнуть, ты еле держишься на ногах.

Видя, что она действительно пошатывается, он обнял ее за плечи, нежно прижал к себе и проводил к костру. Она не села, а почти упала на песок, а Колен, подправив костер, ушел на другой конец пляжа и растянулся там в тени деревьев, чтобы и самому отдохнуть, не тревожа ее.

Когда Анжелика металась в поисках выхода на берег, ее ноги окатила волна и туфли промокли насквозь. Она сбросила их, спрятала ноги под юбку и застыла в своей излюбленной позе, обняв колени руками.

Огонь костра грел слабо, и ее все еще била холодная дрожь.

«Как же слаба моя плоть перед натиском любви! — сказала она себе со стыдом и горечью. — Видно, напрасно я так долго пренебрегала молитвой. Только благодаря ей можно устоять перед подобными искушениями». Она страшно злилась и даже чуть-чуть презирала себя. Почти всю ночь она чувствовала себя рассудительной, способной противостоять соблазну, несмотря на ожившие воспоминания и близость Колена. И вдруг эта волна чувства, горячая и жадная!…

Такой порыв, пусть они и остановились вовремя, это все же измена. Она спрятала в коленях свое лицо, горевшее от стыда… Как долго тянется ночь! «Прости меня, Жоффрей, прости. Это не моя вина. Всему виной то, что ты далеко… Я слабая женщина. Ты так прекрасно меня вылечил, вернул меня к жизни, мой чудодей! О, как далеко то время, когда я теряла голову при одном прикосновении мужчины… Это твоя заслуга. Ты вернул мне вкус поцелуев, вкус.., всего… Сегодня я была слабой».

Она говорила совсем тихо, чтобы унять страх, обращаясь к одному человеку

— любовнику и обожаемому мужу — тому, с которым ей было так хорошо зимними ночами в Вапассу, в надежде, что этот человек сотрет память о том, как накануне схватил ее за волосы и так больно ударил по лицу.

«Если он узнает.., если он узнает об этой безрассудной встрече на острове на протяжении всей ночи.., целой ночи с этим пиратом, который для него всего лишь Золотая Борода, он меня убьет, и мне от этого не уйти.., никак не уйти, он меня убьет, не успею я и слова сказать… На что, впрочем, я совершенно не способна, как и вчера вечером… Бог мой, как человек безоружен и как он всего боится, когда слишком сильно любит. Боже, помоги мне… Я боюсь… Я не понимаю, что со мной происходит… Я не знаю, что мне делать…»

Несмотря на все свои мучения, она чувствовала, что в той игре случая, которая привела их сегодня, ее и Колена, на остров Старого Корабля, отнюдь не все достойно только сожаления. Когда он произнес: «Спасибо, малышка. Ты мне вернула то, что я потерял», — она почувствовала облегчение, успокоение совести. Она переживала тот период жизни, когда человек испытывает потребность освободиться от груза прошлого. Слава Богу, что человек получает такую возможность.

В полном расцвете достоинств, сделавших ее Женщиной, она достигла того удивительного возраста, когда существование каждой женщины в ее движении по предначертанному пути становится более легким и чистым, обновляется в торжествующей свободе души и ума, достигнутой высокой ценой, но от этого еще более ценной, когда тяжесть ошибок, которые часто были лишь уроками трудной науки жизни, все больше слабеет.

Как прекрасно наконец получить возможность оставить в пути груз прошлого, забыть то, что может быть забыто, вспоминать лишь о богатстве той несовершенной и трудной авантюры, какой бывает наполовину прожитая жизнь.

Она заметила, что долгое время испытывала невольные угрызения совести по отношению к Колену, своему любовнику времен их бегства через пустыню.

Теперь они квиты.

И только одного он никогда не узнает: она носила от него ребенка. Но это нужно было стереть как нечто слишком интимное. Как же трудно людям помогать друг Другу!

И тут искорка юмора мелькнула в ее отяжелевшем мозгу. Она хорошо знала эту веселую птицу, готовую вспорхнуть в ней даже в самые черные минуты: Анжелике вдруг захотелось стать старой дамой. Старость позволяет помогать близким и друзьям, не усложняя ни своей, ни их жизни.

В старости возможны искренние порывы сердца, безвозмездная и необходимая помощь ближним. Старость позволяет жить открыто, не споря с собственным сердцем, не вступая в этот вечный бой осторожности, наступлений и отступлений, который навязывают чувственной жизни человека соблазны плоти и их опасности.

«Хорошо, что когда-то и я стану старушкой!» — сказала себе Анжелика, затем улыбнулась и даже тихонько рассмеялась. Она все еще дрожала от холода, ноги ее заледенели, а лоб пылал от жара.

Послышались шаги; характерный шум песка под ногами на фоне легкого шуршания волн, насторожил ее. К ней возвращался Колен.

— Тебе надо поспать, малышка, — сказал он, наклоняясь к ней. — Неразумно сидеть, сжавшись в комочек, как сиротка, и предаваться мрачным мыслям. Приляг, и тебе полегчает. Скоро будет светать…

Она подчинилась ему, отдавшись, как когда-то, его заботам, его надежным и терпеливым рукам. Он укутал ее своим плащом и набросил ей на ноги свой камзол из воловьей кожи.

Она закрыла глаза. Для ее изболевшейся души горячее поклонение Колена было благотворным бальзамом, умиротворившим ее истерзанное беспокойством и горем сердце, которое, оправившись от удара, все острее чувствовало страдания окружающих.

— Спи теперь, — шепнул Колен, — тебе просто необходимо поспать.

И проваливаясь в черную бездну сна, она, казалось, слышала знакомый по одиночеству магрибских ночей шепот:

— Спи, мой ягненочек, спи, мой ангел. Завтра нам обоим предстоит долгая дорога в пустыне. Может, он и впрямь произнес эти слова?

Дата добавления: 2015-07-19