ДЕЛАЯ НОГИ 16 страница

Пройдя внутрь, я выпил чашку чая. Мы сидим на небольших пластиковых сиденьях и ждем, когда начнется игра. «Вилла» поет в Холт-Энде, но «Челси», когда мы играем на выезде, всегда выдает хорошие вокальные партии. В конце-то концов это такая фигня, которая помогает нам размяться и отвлекает Рода от мыслей об отсутствии у Мэнди менструации. Я начинаю вспоминать о той чувихе, с которой гулял, когда был пацаном. Года два ходил с ней, пока не узнал, что ее трахает какой-то хуй с горы из Килбурна. Клэр одно время вообразила, что подзалетела, и я сдуру рассказал об этом Марку, который раззвонил об этом повсюду. И вскоре надо мной только ленивый не издевался. Она была чернокожей, и меня заколебали вопросами, на кого будет похож ребенок, будет ли он наполовину - человек, а наполовину - бабуин.

А я злился, потому что не собирался становиться отцом в пятнадцать лет, и ребята пытались облегчить мои страдания небольшой толикой юмора. Но в конце всё устроилось, потому что у Клэр дело наладилось, и мы снова вышли на улицу и так сказать, поссали на змеиный укус. Пронесло, и я трахнул ее в чужом автомобиле на заднем сиденье, в который мы влезли, а на следующее утро я был красный, как свекла. Она была нормальная девушка, эта Клэр, увлекалась старой музыкой и так далее. Потом, повзрослев, она стала танцовщицей. Несколько лет назад она переехала из нашего района на север Лондона с каким-то торговцем шашлыками. Она была одной из тех женщин, с которой, если встретишься с ней и через двадцать лет, дело может кончиться тем, что ты с ней и останешься. Я напоминаю Роду о Клэр, чтобы он взглянул на вещи с хорошей стороны.

- Она была вся огонь, - говорит он, - вкусная такая.

- Я бы с ней перепихнулся, если бы у меня был шанс, -вмешивается Марк.

-Всё было при ней. Она же сделала карьеру как танцовщица, так ведь?

«Челси» прорывает защиту «Виллы», и мы вскакиваем. Мяч летит в сетку, и мы прыгаем на месте, беснуемся. Клэр и Мэнди забыты. Хорошая игра - футбол, а когда в конце раздается финальный свисток и мы покидаем трибуны, нас распирает от счастья. Но начинает смеркаться, и мы идем назад через парк среди большой, многоголовой толпы. Билли Брайт встает у дерева и начинает мочиться, а какая-то женщина, идущая навстречу, смотрит на него, как на закоренелого преступника. Он направляет струю в ее сторону, и она убегает.

Автобус ждет нас, и мы уже готовы отправиться в путь до Лондона, рассчитывая сделать остановку в Нортхэмптоне. Ребята, охранявшие автомобили, всё еще здесь. По ним не видно, что работа их здорово утомила. Времена трудные, и тот, кто находится в самом низу кучи, всегда первым начинает задыхаться. Харрис сунул водителю двадцать фунтов стерлингов, чтобы остановиться в Нортхэмптоне, так что всё на мази. Мы едем медленно среди других машин с болельщиками. Добравшись до магистрали, мы прибавляем скорости, и всё идет превосходно. Примерно через час мы ждем в каком-нибудь пабе Нортхэмптона. После того как игра закончилась, Род сидит неподвижно, глядя в окно на окружающий мир, убегающий назад.

- Звякни Мэнди, когда будем в Нортхэмптоне, - перегнувшись через сиденье говорит Марк, - Наверняка у нее сейчас начался мензик. Чтобы ты не переживал, она готова истечь кровью.

- Я позвоню ей, только не думай, что у меня от этого аж дух перехватывает.

Вскоре мы съезжаем с автомагистрали и останавливаемся у знакомого паба, как уже было не раз. Мы смело идем в перед и заказываем выпивку. Род тут же линяет звонить. Я наблюдаю за ним, вижу, он вроде разговаривает по телефону. Но, вернувшись, Род говорит, что не дозвонился. Он разваривал сам с собой. Мэнди, должно быть, у своей матушки, а возможно, как Клэр, крутит динамо. Бабам никогда нельзя доверять. Она тебе семь верст до небес наговорит: честность, чистота... А стоит отвернуться, у нее трусы - шлеп на пол, и пятками уже какому-нибудь говнюку в очко стучится.

- Ой, бля, как мне этого не хватало! - говорит Род, поднеся ко рту стакан. - Кайф.

- Это поможет тебе прийти в себя, - говорит, усевшись рядом, Черный Пол. Он пьет апельсиновый сок. - Ждать, пока у бабы всё наладится, дело стрёмное.

- А что же ты сам ничего не пьешь?

- У меня с женщинами проблем не бывает. Обращайся с ней, как с половой тряпкой, и она будет тебя любить. Но предоставь ей свободу действий, и она будет позволять себе вольности. Это война, япона мать.

- Мэнди - нормальная баба, прямая, цельная.

- Может, и так. Ну а ты-то? - вступает в разговор Марк. -Немного пива в брюхе, и уже принюхиваешься ко всему, что движется.

- Ну, это другое дело. Это не считается.

- Вот как?

- Не знаю, но это почему-то совсем другое дело. Я знаю, что сам не собираюсь делать ничего такого... мне кажется алкоголь всему виной.

- Прежде всего ты сам его пьешь, - говорит Пол, не выходя из роли заботливой, блядь, тетушки. - Тебе нравится его воздействие, иначе ты бы не напивался. Ты ходишь на футбол и не пьешь, потому что знаешь, что в бутылку полезешь. Вот вечером ты можешь отправиться в общество, и тебе всё до фонаря.

- Не знаю. Разве можно так много думать об этом.

- Это война. Не забывай об этом. Психологическая война. Подыми руку на женщину, и она запомнит на всю жизнь. Можно к ней относиться, как к половой тряпке, но одновременно надо уважать ее. Если ты выходишь из себя, то это значит, что она достала тебя.

- Пол в некотором смысле прав, - говорит Марк. - Пьянство - это не оправдание. Все говорят: пьян, мол, был, а всё дело - в смелости. Но вообще-то кому нужно это оправдание?

Род опрокидывает свою кружку, и мы быстро его догоняем. Выпив пять пинт, Род идет к телефону и снова набирает номер Мэнди. Я слежу за ним и вижу, что на этот раз он уже с кем-то разговаривает. У него на лице появляется широкая ухмылка. До ушей. Джокер да и только. Кладет трубку и возвращается. Он добился своего, а «Тампакс» опять стал зарабатывать у Мэнди на пропитание. Он сжимает пальцы в кулак, словно только что забил гол.

- Один ноль. Свершилось, сегодня после обеда.

- Я же говорил, что всё будет нормально. Чего переживал?

- Ну да. Но вот смотри, разве не так? Видишь, как твоя Жизнь, вся в штопанных гондонах, проваливается куда-то в трясину. И знаешь, что никуда ты не съебешь из Лондона и ничего-то не поделаешь с этой жизнью, а просто так и будешь жить, пока не помрешь. Но ведь хочется иметь выбор. А с детьми на всём надо ставить крест.

- Зависит от того, как на это смотреть, - говорит Харрис. - У меня двое детей. И ничего это не меняет. Воображение одно, как и всё остальное на свете. Я вижусь с ними два раза в неделю, и всё замечательно. Я не променял бы их ни на что, хотя сейчас мы с их мамашей не живем вместе Мы здорово ладим друг с другом. Дети - самая важная вещь на свете, как только они у тебя появляются.

Я взглянул на Харриса другими глазами. Я никогда бы не подумал о нем в этом ключе, хотя в услышанном ничего нет необычного. На футболе встречаешься с разными ребятами, но некоторых из них знаешь лишь с одной стороны. Потом они растворяются среди будничных забот. Никто ведь не расхаживает с табличкой на шее и надписью, объявляющей всем и каждому, что ее обладатель - хулиган и забияка. У каждого есть своя работа и своя любовь, хотя, конечно, они отнюдь не святые. Футбол - это фокус, способ упорядочивать жизнь. Если бы не было футбола, мы нашли бы что-нибудь другое. Возможно, это было бы еще более бестолковое средство. Так или иначе агрессия должна иметь выход, и власти хорошо это просекают, строят нас как безработных на бирже, чтобы поставить под ружье, скомандовать: приготовиться! пли! - и куча убитых: арабы, ирландцы или кто там у них на этот раз герой неделе?

- Я свободен, - говорит Род. - У меня такое чувство, словно из тюряги вышел. Отдаю пас, прохожу вперед и собираю бабки.

- А вот и нет, - вступает Марк. - Чтобы понять, нужно пройти через это. Неповторимое состояние. Поверь мне на слово.

- Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду.

Вечер проходит быстро. Мы очнулись в десять. Водитель автобуса говорит, что отъезжает в одиннадцать. Мы пытаемся убедить засранца, предлагаем задержаться и пойти с нами в один известный нам клуб. Но ему не интересно. Говорит, что у него жена и дети, которые его ждут. Мы в нерешительности. Не представляем, кому нужна эта канитель: рвать жопу, чтобы вернуться в Лондон к трем часам утра? Род принимает решение. Он говорит, что предвкушает, как примет кровавую ванну, когда попадет домой. Сегодня его день, и мы оставляем за ним последнее слово. Он советует нам надраться. Ведь у нас есть еще целый час до отъезда в Лондон.

ПРАХ КО ПРАХУ

Жизнерадостный молодой человек произнес несколько слов, присутствующие на похоронах спели песню в память об усопшем без музыкального сопровождения, и останки покойного были опущены вниз, туда, где вскоре они растворятся в небытии. Мистер Фаррелл восстановил способность размышлять, утерянную со смертью друга. Не пустота, а новое начало, если и в самом деле в это верил Альберт Мосс, а почему бы и нет? Он сам не обладал верой, глубокой и прочной, и сомневался, что его друг-спиритуалист верил бы во всемогущего и вселюбящего творца, если бы посидел в концлагере. Но так было демократичней.

Вместе с трупом Альберта возникли мысли о миссис Фаррелл. В конце концов ее муж обрел покой; когда-нибудь он навестит могилу с надгробным камнем, прочитает надпись, которую он сам выбрал после стольких мучительных раздумий, стольких пережитых в нерешительности дней и ночей, а потом подрежет и приведет в порядок любимые им красные и белые гвоздики. Он видел медленно истлевающую плоть, ссохшуюся кожу, гипертрофированные морщины, а вместе с этим зарытые в землю трубы для сточных вод и кучи костей. Дрожь пробежала по его телу, начавшись возле плеч и скатившись до самых пят. Он сидел на скамье, но она заставила его наклониться вперед. Никто не обратил на это никакого внимания. Все видели лишь старика, переживающего горе.

Когда прихожане друг за другом покинули часовню, мистер Фаррелл задержался. Он сидел, обхватив голову руками. Слезы сочились сквозь сильные пальцы, не попадая ему в рот. Он по-настоящему не плакал с детства, хотя как следует не помнил и этого. Да и сейчас он обходился без всхлипов и стенаний. Он был печален, но одновременно ощущал облегчение. Он долго сидел в неподвижности. Картины прошлого вспышками возникали в памяти и медленно исчезали прочь. Уложенные ряды трупов и гниющие тела из военных лет сменялись счастливыми упоминаниями; семья, друзья и гордость за себя в годы войны.

В то время как его сверстники фыркали на собеседников, которые, кроме мирной жизни, ничего не знали, мистеру Фарреллу было всё равно. Может быть, Харрис, летавший на бомбардировщике, был не прав в отношении Дрездена. Какая слава в том, чтобы жечь и дома и людей, как это бывало? В то же время он не понимал, чего бы он добился, ругая пенсионера, который делал то, что считал нужным. Все они тогда были детьми. Подростки в военной форме. Однако он поражался, глядя на изгибы истории, которую переписывали, пересматривали и выворачивали наизнанку. Он жил историей, насколько позволяла ему память. А через несколько лет он умрет, а может, и раньше. И тогда задача будет возложена на книги, которые из вторых рук будут рассказывать об истории.

В конце концов мистер Фаррелл встал и справился со своей слабостью. Ведь ничем другим слезы и не могли быть. Его пол, его социальное положение отнимали у него право быть мягким, проливать слезы и открыто переживать горе. Оно было привилегией тех, кто располагал временем и испытывал повышенную потребность в проявлении эмоций. Он не жаловался, так как обладал внутренней силой, необходимой для того, чтобы идти по жизни, способностью смотреть в лицо трудностям и оказываться на верху положения. Слабый погружается в депрессию, когда названия теряют смысл и чахнет рассудок. Возможно, он и сам был уже на грани, когда страдал галлюцинациями и видел свою жену там, где ее, возможно, и не могло быть, слышать ее голос у себя в голове и позволять себе усваивать способ мышления Альберта. Но со всем этим он уже покончил. Она умерла.

Его не трогали религиозные обряды и образы. Только одна реальная картина - жир тает на большом жару, вскипает стекает с очага и застывает. Во глубине души он завидовал Альберту с его спиритуализмом, и все-таки никогда не м0г погрузиться в себя. Вера дается с рождением. Если человек создает свою собственную теорию о жизни после смерти, то кто может сказать, что она не верна; всё равно что гадать по звездам. Время - вот суть вопроса. И хотя он ежедневно воссоздавал прошлое, ему в его возрасте было слишком трудно следить за препирательством между шагом вперед и шагом назад, будущее предлагает более простые и позитивные решения.

- Как прошло? - спросил Вине, когда его дед открыл дверцу автомобиля и сел на место пассажира.

- Похороны как похороны, хотя на этот раз было лучше, чем обычно. Не было органиста, который бы играл на нервах и фальшивил, а говорили немного. По крайней мере отсутствовала суета, которая была при погребении твоей бабушки. Я помню всё, словно это было вчера. Ревел расстроенный орган, отдаваясь эхом в голове и сводя с ума. Потом приходский священник молол вздор о женщине, с которой никогда не встречался и о которой даже не знал, что она еврейка, родилась в Будапеште, а умерла атеисткой в Лондоне, что ей нужно его прощение, как мертвому припарка, хотя она и занимает участок на его кладбище. Клянусь, если бы он говорил еще дольше, меня бы повесили из-за него.

Вине Мэттьюс кивал головой, не зная, что сказать. Потом он повернул ключ зажигания и направил машину к краю дорога, пытаясь пробиться вперед в потоке автомобилей. После смерти жены старику пришлось нелегко, но, кажется, сейчас он уже приходит в себя. Он нашел дырку и нажал на газ, торопясь оставить за собой крематорий. Со светофорами ему везло, и вскоре они уже мчались, оставив за спиной Чисвик Флайовер и нацелившись на Кью.

- Ты должен приехать ко мне в Австралию, как только я там устроюсь, - сказал Вине. - Дай мне пару месяцев, чтобы всё наладилось, и приезжай. Живи, сколько хочешь. Работу я найду без труда. У меня там довольно много знакомых. Можем забраться в самую глушь и полюбоваться красотами. Стало потише, политические взгляды никого не волнуют, бандиты не беспокоят, нечего бояться и того, какой налог тебе выпишут в муниципалитете на следующий

месяц.

- Ты же знаешь, я мог бы туда уехать много лет назад. Мой брат эмигрировал после войны, и он хотел, чтобы я испытал себя. Но мне это было как-то не по душе. Имей в виду, может быть, я тебя переправлю по сходной цене, хотя добраться дотуда не так дешево. Я не знал, какая сложится ситуация после войны. Это было увлекательное время в известном смысле; происходящее вокруг захватывало тебя полностью и не оставляло времени подумать. Потом, через некоторое время, чувство облегчения сменилось на грусть. В те дни ни от кого не приходилось ждать помощи. Не к кому было пойти и поговорить об увиденном и сделанном. Хватало хлопот с твоей бабушкой после всего того, что она пережила. Однако мы всё преодолели. Другого выбора не было. Или так, или сумасшедший дом. Может, мы были тогда сильнее, не знаю. Не то что вы, маменькины сынки, со своими адвокатами и социальной защитой.

Оба рассмеялись. Винсу хотелось узнать, убил ли он кого-нибудь на войне, но никогда не спрашивал об этом. Уже в детстве он видел много такого, чтобы не задавать лишних вопросов. Этим трудно делиться, хотя и была война, борьба за выживание. Ему пришли на ум драки, в которых он участвовал, когда был помоложе. Он никак не мог соединить в одно два разных характера, оставаясь одним и тем же человеком. Попади он в сложную ситуацию, он будет сражаться за выживание, но одновременно он предпочитал совершить путешествие на другой конец света, чем съездить в Ливерпуль или Манчестер. Потерять голову из-за какой-нибудь девчонки было для него лучше, чем буянить перед входом в подозрительное заведение с глазами, мутными от выпитого и башкой, готовой получить еще одну оплеуху от какого-нибудь психа, выскочившего на улицу, чтобы причинить тебе серьезное увечье.

- Я оплачу тебе перелет, не беспокойся. В прошлом ты немало сделал ради меня, когда я был мальчишкой, ну н ВСе такое. Ты просто отправляйся в «Хитроу» и получай удовольствие от поездки. И не подведи меня. Мама с папой говорили, что приедут, а ты приедешь сам, вот посмеемся. На машине ты заберешься в пустыню, а там ничего, кроме песка и линии горизонта. Обожженные горные цепи, как утверждают аборигены, - это спящие животные, которые создали мир. Это заставит тебя задуматься. Никакой психологии толпы, только кенгуру и, может быть, несколько аборигенов, погруженных в дрему на жаре.

- Это будет моя вторая молодость. Детство не считается. В первый раз за границу с 1945 года. Ты же знаешь, я ни разу не летал на самолете. Говорят, это надо испытать. Приятней, чем спрыгивать с десантного катера под огнем немецких пулеметов, норовящих разрезать тебя пополам, когда ты выбираешься на берег, а сзади сволочь сержант со своим пулеметом, орущий, что уложит тебя на месте, если ты будешь долго копаться. Видишь ли, так оно и было. Если не поторопишься, несдобровать ни тебе, ни твоим ребятам.

- Если ты летишь в Австралию, к тебе относятся со всем уважением, так как за место ты дал приличную сумму. Не то что какая-нибудь двухчасовая поездка в Испанию или Грецию, как на метро. Ты взялся за большое дело, и все заботятся о тебе. Дармовые напитки, еда на тележке и кино. Будут там и дурочки, работающие стюардессами.

- Может, я найду себе какую-нибудь куколку, чтобы она позаботилась обо мне, кто знает. Для меня это еще актуально. Даже у старика время от времени возникает желание.

Вине смутился. Ему не хотелось думать о том, как его дед займется делом, трахая какую-нибудь фифочку из «Бритиш Эарвейз» на пляже Бонди. Развлекает ее приятной болтовней, натягивает презерватив, раздвигает ей ноги

забивает в империю «Британских Авиалиний» свой пролетарский болт. Костлявый зад движется вверх-вниз в ритме духового оркестра, голоса в некотором отдалении, блондинка с голубыми глазами, покоренная чарами пенсионера, медали, которые он редко надевает, потому что считает их мусором, фиолетовые ногти длиной в километр впиваются в сухую, как наждак, кожу, а вот дело доходит до стонов -дань возрасту и опыту. Состарившийся гигант секса из рест-Энда на гастролях в провинции. Блондинки в бикини порхают вокруг довоенной модели учителя вальса, уплетающего завтрак ранним утром. Вине тряхнул головой. Такие девицы, должно быть, недоразвиты. Противно. Совращение малолетних, только наоборот. Он взял кассету с магнитофонной записью техно Spiral Tribe, сделанной братом, вставил ее в плеер и убавил громкость, чтобы было чуть слышно.

- Поднимаешься высоко над облаками, а потом пролетаешь па теми местами, о которых говорят в новостях: Эль-Кувейт, Дели, Сингапур, всё что угодно, и оттуда из космоса глядишь на всё сверху, очертания облаков, а когда солнце восходит, а ты смотришь в окно, то кажется, что видишь, как искривляется пространство. Словно ты уже на полпути к тому, чтобы стать астронавтом, путешествуешь в компании с ангелами. Необычные ощущения. Ничто не может навести тебе и малейшего вреда.

. - Звучит неплохо. Потом проверим. Ты, наверное, больше не приедешь сюда.

- Приеду. Месяцев так через шесть, примерно. Я люблю Англию и всё такое прочее, но она - черт знает что, правда. Здесь - вся ерунда, которую приходится таскать на своем горбу. То есть я знаю, везде одно и то же, куда ни поедешь, во Мне хочется скорее быть снаружи и, пригнувшись, заглядывать внутрь, чем находиться в гуще вещей, которые все время подвергаются насилию.

Винс миновал мост Кью, включил правый поворот. остановился, ожидая разрыва в потоке машин, чтобы свернуть на Южное кольцо. Он съехал к главному входу в парк Кью и легко нашел место для парковки. В это время го здесь на пустыре всегда было много свободного места. Дом больше походили на особняки, и его всегда занимало, хорошо ли здесь живется людям. Возможно, неплохо. Конечно это был не Лондон, по крайней мере не тот Лондон, который он знал. Летом здесь устраивали площадку для крикета, а в старой церкви на другой стороне подавали чай и пирожные. Деревня да и только. Они вылезли из машины и подошли к главным воротам. Платил Вине, так как в наше время попасть в Парк Кью стоит недешево.

В последний раз мистер Фаррелл приходил сюда пять назад, это была летняя прогулка с женой, его прежняя профессия хорошо сочеталась с достопримечательностями ботанических садов. Вине был здесь ребенком со своими родителями, бабушкой и дедушкой. Особенно часто он вспоминал тот случай, когда брат заблудился в уголке парка, выходящем на реку. Когда он нашелся, дед здорово отлупил его. Они шли прямо, потом свернули налево к озеру, Дом Пальм - направо. В детстве Вине был уверен, что это космический корабль. Его очертания, стеклянная обшивка с элегантными линиями, ухоженность, - он казался таким же большим, как и раньше. Они остановились у воды. На противоположном берегу гуляли двое пожилых людей и три японских туриста, как слабое напоминание о столпотворении в другое время года. Земля выглядела черной и тучной, солнце пряталось за облаками, призрак уединения и надежда на жизнь, прячущейся под слоем почвы и ждущей удобного момента, чтобы взойти и заполнить весь мир.

Они пошли в Дом Пальм, тяжелые двери с шумом захлопнулись за ними. Внутри было тепло и влажно, сквозь роскошную листву едва видны стеклянные панели, слышалось постоянное шипение водяных брызг. За несколько ми-нут они побывали в Амазонии, тропических лесах Азии, пронеслись над всем земным шаром. Повсюду экзотика и буйная растительность. Он поднялись по винтовой лестнице на верхнюю галерею, остановились, чтобы взглянуть вниз на громадные листья и причудливую кору деревьев, затерянных в джунглях у озера Виктория.

- Умели раньше делать хорошие вещи, правда ведь? -сказал Винс, нарушив наконец молчание, прерываемое лишь шумом шагов по металлу. - Не только кровь да разбой сеяли. Я вот читал, что тогда практиковали такой обычай: кастрировали аборигена и заключали пари, через сколько времени он умрет, а придешь сюда и видишь, что были и другие люди, которые действительно строили, но это уже другая история. Глядишь на это, на парки в Лондоне и разные музеи, и не видишь никого, кто бы делал то же самое в наши дни. Всё урезают и закрывают, и если наложат лапу на Кыо, то застройщики спилят все деревья и превратят территорию в первоклассную недвижимость.

- В одном случае дела обстоят лучше, в другом - хуже, - ответил мистер Фаррелл, - где пусто, а где густо. Взгляни на мое время. Мировая война, миллионы убитых, изнасилованных, замученных. И это Европа. А сейчас мы производим оружие для других, их очередь убивать, но пока не в таком масштабе, как мы. Зависит от того, как на это смотреть.

Мистер Фаррелл был рад, когда они вышли из Дома Пальм. Влажность стесняла ему дыхание. С удовольствием вдыхал свежий воздух и Вине. Ему было приятно видеть старика в хорошем расположении духа. Обычно он говорил о своей жене в настоящем времени, словно она была рядом с ним, сидит, может быть, за столом у них в доме или прилегла в спальне, выглядывая в окно в ожидании мужа. Что-то болезненное присутствовало во всем этом, и Вине, размышляя о своей бабушке, представлял, как она смеется горлом. Но на этот раз дед говорил о ней в прошедшем времени. И ему стало намного легче на сердце.

Они пошли по направлению к реке, мимо второго озера с утками на воде и утиным пометом на берегу, двигаясь по кругу, так что в конце концов они добрались до Дома Эволюции. Вине читал о бесполом и половом воспроизводств о роли летучих мышей, пчел и бабочек в опылении, о дополнительной силе, приобретаемой через половую деятельность, и прибавлении новых генов, которые способствуют появлению дополнительных шансов на выживание Профурсетки, мега-смесь Великой Британии, тому доказательство.

- Я рад, что мы дошли сюда, - сказал мистер Фаррелл сидя через полчаса в соседнем ресторанчике, словно белка отправившаяся на прогулку в поисках кусочка бутерброда с сыром. - Места вроде этого как-то воодушевляют. Это настоящий мир, - всё, что имеет отношение к деревьям, растениям и цветам, и ученые ищут, какие лекарства можно получить от природы. Об этом никогда не говорят. Все время многие вещи предстают своей негативной стороной.

Вине кивнул. Дед был прав. В его памяти парк Кью был неразрывно связан со счастливыми воспоминаниями, но сейчас в этом месте ощущался и какой-то более позитивный заряд. Нечто более изощренное, словно кто-то пытался втянуть людей в работу, старался научить их, воспитать и тому подобное. Может быть, раньше он этого не замечал. А как узнать правду о прошлом, когда, с одной стороны, звучат истории о кастрированных на спор аборигенах, а с другой - живут натуралисты и садоводы, которые путешествуют по планете, очарованные деревьями и растениями и, пытаясь сохранить природу, рассказывают человечеству, какие ему будут от этого выгоды.

- Зачем тебе ехать в Австралию, если у тебя есть вот это? -смеялся мистер Фаррелл. - Там, должно быть, чудесно, но та земля никогда не станет твоей родиной, не так ли? Возможно, поэтому я никогда не уезжал и не испытывал там судьбу, теперь-то я знаю. Это значило бы признать поражение, заявить, что какая-то часть моего существа никуда не годна, что страна, которая меня создала, - пустое место. Будущее заслуживает того, чтобы его видеть, чтобы знать заранее, что же произойдет потом, пусть даже через десять или двадцать лет движения по той же колее. Именно осознание этого и поддерживает человека в пути. Застряв в прошлом, ты никогда не продвинешься вперед. Половина на половину. Храни в себе всё доброе и умножай его. Но отбрасывать всё от себя и начинать сначала - это всё равно, что ничего никогда не менять, также плохо.

- Ты говоришь как политический деятель, - сказал Винс.

- Я ни разу не видел таких политиков, которых бы стоило слушать, а слушал я их часто.

В Австралии Вине жил севернее Сиднея, напротив Большого Барьерного рифа. Прозрачная красота под ярко-синим океаном. Нырнув, попадаешь в другую вселенную -мир рыб и кораллов, косяки пескарей носятся взад-вперед, тысячи мелких тварей, крупные разноцветные рыбы таращатся на тебя громадными глазами, безвредная акула маячит в отдалении. Под поверхностью воды бурлит настоящая жизнь, ищет собственный путь выживания, смешиваются все краски, а он думал о бесполом и половом воспроизводстве, оправданном в своей сфере, о тяжелом песке и девушке-итальянке, с которой он повстречался во время купания, когда сидел на пляже и глядел в темноту, очертания ее длинных черных волос на фоне безоблачного неба, покрытого звездами и летающими кометами, волны, разбивающиеся о берег, переносят его через все эти годы в Сан-Себастьян, где он пытается уснуть под дощатым настилом, а пьяницы бьют бутылки у него над головой, и он-таки сделал то, что надумал, выбрался из этой колеи, из этого окружения, так что сейчас он ясно видит, что находится под поверхностью, глубоко внизу, - все цвета и движения, люди, подобные ему, слишком далеко ушедшие в свой мир, и было что-то снаружи, что-то большее, и главное, что это так или иначе действительно не имело никакого значения, а только та итальянка была важна, абсолютная красавица, сентиментальный способ описать человеческое существо, но это было именно то, чем оно и являлось, чистая магия, осознание того, что он, Винс Мэттьюс, перенес ее на другую сторону планеты и по пути видел не меньше семи чудес, чуть ли не хохоча над неуклюжими мыслями парней из Сан-Себастьяна с их быками, которых они собирались гонять, и о солнечном ожоге, и о том, где же были бедные ублюдки в тот момент, быков умертвили, а что насчет Джона и Гэри и всех других, ну, а потом они ушли снова, когда Винс сосредоточился на красных потоках космической горной породы в миллионах миль над головой.

- Есть один-два политика, которые старались, но их согнали криками с трибуны, так что теперь все они махнули рукой и стали беспокоиться лишь о своем крохотном кусочке власти. Они растворяются в общественном мнении и обустраивают себе легкую жизнь. Думаю, все так поступают. Кроме нас с тобой, впрочем. Мы оказались за бортом и со стороны видим все ухищрения. У меня у самого не было выбора, и мне не нравилось, чем я занимался, но у тебя оказались нервы покрепче, и ты сумел жить своим умом. Но, возможно, тебе придется отступить немного назад. Что ты улыбаешься, Вине?

- Подумал я о тех исследователях и как им приходилось путешествовать. В те времена не было ни билетов на авиарейсы вокруг Земли, ни общежитий для туристов с рюкзаком.

После того как они выпили кофе, а мистер Фаррелл подманил угощением другую пару белочек, они возобновили беседу. Облака ушли, и установилась прекрасная погода. Они прошли сквозь разрушенную кирпичную арку и уже собирались миновать галерею Мэриэнн Норт, когда мистер Фаррелл схватил Винса за руку. Тот тоже не помнил этого здания, и они зашли внутрь и прочитали некоторые подробности о художнице викторианской эпохи, не получившем должного образования, и которая путешествовала по свету, рисуя растения и пейзажи.

Тысячи красочных картин покрывали стены, все они были заключены в черные деревянные рамки. Не было свободного места между отдельными работами, стены были покрыты ими в прямом смысле этого слова. Были фрагменты растений, с их кропотливо воссозданными причудливыми Нормами, и гораздо более обыкновенные виды. Было немного портретов, лишь жизнь растений и невероятные пейзажи. Женщина, которая создала всё это, выглядела суровой, в длинном платье, круглых очках, с платком на голове. До таковой была лишь ее внешность. Она побывала везде: Ворнео, Ява, Япония, Ямайка, Бразилия, Индия, Чили, Калифорния, Новая Зеландия - гораздо больше, чем любой из них мог бы впитать в себя. Растения и цветы, деревья, морские прибрежные скалы и вулканы, заснеженные горы, кенгуру на заднем плане, гуляющие из картины в картину, обезьяна, поедающая фрукты, разнообразие красок, калейдоскоп впечатлений.

Дата добавления: 2015-07-16