КУЛЬТУРЫ// Основы теории художественной культуры:уч. Пособ. Под ред. Л.М.Мосоловой. СПб., «Лань» 2001 с.45-60

Словосочетание «потребление искусства» (которое встречается в языке социологов и культурологов) нельзя признать корректным. Оно противоречит существу худо­жественной культуры.² Достойное отношение к произве­дениям искусства — не потребление, не употребление, не приспособление, а духовное их освоение, совершаемое ради удовлетворения художественной потребности. Это одна из высших человеческих потребностей. Она диалек­тична: в ней интегрируются стремления к познанию мира и самопознанию, к поискам смысла бытия и обсуждению кардинальных нравственных вопросов, к открытию и со­творению совершенного, к самовыражению, общению и душевному единству с другими людьми. Собственный ха­рактер, специфический смысл и устойчивость придает это­му психическому и неологическому комплексу родствен­ность входящих в него духовных устремлений и установка не на усвоение готовых результатов, а на их достижение в процессе самостоятельной творческой деятельности.

² Абсурдность этого словосочетания станет самоочевидной, если кто-либо скажет: «Я провел утро на экспозиции французской живописи в Эрмитаже, потребляя полотна импрессионистов и постимпрессионистов». Или: «Сегодня вечером я пойду в филармонический зал потреб­лять фортепианные пьесы Рахманинова»! Впрочем, представляется умест­ным использовать слово «потребление» в том случае, когда (а такое нередко происходит в передачах радио и телевидения) шедевры музы­кальной классики используются в качестве фона, сопровождающего рекламные объявления. Более того, в недрах «субкультуры» возник жанр «забойных шлягеров», рассчитанных на внехудожественный эф­фект, который не без остроумия означается сленговыми словечками «забалдеть», «завернуться», «вырубиться». В том же ряду — порно­фильмы коммерческой артиндустрии.

Можно выделить два вида этой деятельности: конструи­рующую (ее цель — создание произведений искусства) и реконструирующую (ее цель — освоение созданных ху­дожником произведений).

Художественная потребность присуща всем людям, достигших уровня сознательного бытия (за исключением психических аномалий). Что касается художника, то это тот человек, который в высокой степени одарен такой потребностью, одержим стремлением реализовать ее пу­тем сотворения ценностей искусства, видит в этом свое призвание и обладает, помимо необходимых для этого способностей, волей к упорному пожизненному труду. Он достоин нашего благодарного, уважительного отношения.

Чтобы созданное художником произведение оказалось открытым для освоения, он должен объективировать пси­хические образы, возникшие в его сознании и фокусиру­ющие его наблюдения над реалиями действительности, их понимание, интерпретацию, оценку. Для этого он пре­образует эти первичные образы в доступные чувственно­му восприятию материальные модели, создавая их из эс­тетически выразительного материала, используя арсенал изобразительно-выразительных средств, органичных для того вида искусства, в котором ему свойственно работать свободно и продуктивно. Тому, кто вступает в общение с художником с целью сделать своим достоянием результа­ты его творчества, необходимо проделать обратный путь: одухотворить эти материальные конструкты, воссотворить «закодированные» в них авторские образы и вникнуть в их содержание. Эту ответную душевную и интеллекту­альную деятельность правомерно рассматривать как про­цесс сотворчества.

Результаты этого процесса зависят от уровня худо­жественной культуры зрителей, читателей, слушателей, их наблюдательности, впечатлительности, оперативно­сти их воображения, от установки не на узнавание, а на выстраивание художественных образов, а также от вла­дения «языком» искусства и алгоритмами раскодирова­ния условности.

Чтобы произведение стало нашим достоянием, нам должна быть свойственна способность осмысления откры­вающегося содержания — психологического, философского, нравственного, эстетического. Содержание произ­ведения искусства это не только то, что высказано, — это; также «художественные идеи», возникающие в нашем сознании под воздействием всего представленного, изоб­раженного, увиденного, услышанного, пережитого. Мыс­лить о произведении искусства означает вникать в его контекст и подтекст, в композиционные связи, уясняя их концептуальные смыслы. Мы совершаем такую мыслительную работу и тогда, когда понимаем причины поведения отдельных людей, и тогда, когда осознаем закономерности, предопределяющие их судьбы. Поэтому с обра зотворческим воображением органично связано вербальное и невербальное мышление.

Для описания и анализа психических и интеллекту­альных процессов, которые при этом возникают, потребо­валось бы специальное исследование. Я же ограничусь краткой экспликацией, используя для этого прием анало­гии. «Весь мир — театр, — говорит один из персонажей

Шекспира. — В нем женщины, мужчины — все актеры....И каждый не одну играет роль». Осваивая произведения [искусства, каждый из нас оказывается в подобной ситуации. Перед ним множество неповторимых человеческих? существ, и ему предстоит войти в их мир, видеть их глазами, мыслить, чувствовать и поступать так, как это I свойственно им, пройти через перипетии их жизни. Сло­вом, мы должны сыграть разные роли в трагедиях, дра­мах и комедиях разных веков и народов. Это посильно только для тех зрителей, слушателей, читателей, чье со­знание не заклишировано, жизненный опыт (кванты ко­торого войдут в «художественный опыт») достаточно бо­гат, воображение оперативно, палитра чувств широка, психика пластична, а потому они обладают способностью к синтонии (психологическому сонастраиванию) и эмпатии (перенесению на себя душевных состояний других рлюдей вне зависимости от того, симпатичны они или не симпатичны).

В каждом художественном произведении запечатле­вает себя автор. Мы должны войти также и в его духов­ный мир, овладеть его мировосприятием и мироощуще­нием. Достигнутое понимание (а, возможно, и сдруже-ние) с художником не означает полного согласия с его мировоззренческой позицией и художественными реше­ниями. Так, поражаясь способности живописца использо­вать игру светотени, передавать цветовые рефлексы, стро­ить перспективу и т. д., мы можем оспаривать его трак­товку сюжета. Или, признавая, что тема, избранная писателем, свежа, а постановка проблем своевременна, мы можем испытать неудовлетворенность от неосвещен­ности внутреннего мира персонажей, от иллюзорного раз­решения конфликтов.

Даже если речь идет о признанных мастерах искус­ства, мы сохраняем право на несогласие с ними. Духов­ная работа, вызванная последействием всего нами вос­принятого и пережитого, нередко приводит нас к спору с художником. Поэтому на уровне высокой художествен­ной культуры возникает стремление к соревновательной творческой работе сознания. Знатоки музыки, слушая первое исполнение произведения, предугадывают возмож­ное развитие темы или интонационно-мелодические ва­риации, и если их ожидания подтверждаются, это дос­тавляет им удовлетворение. Любители киноискусства при просмотре фильма могут не соглашаться с работой ре­жиссера и оператора и мысленно снимать этот фильм по-своему.

До сих пор речь шла о принципах адекватного воспри­ятия и осмысления произведений искусства. Это лишь одна из сторон художественной культуры личности. Дру­гая, не менее существенная — способность справедливо оценить результаты труда художника.

Восприятие произведения сопровождается непосред­ственными ценностными откликами сознания реципиен­та, которые вызываются впечатлениями от «фактуры» произведения, уровня мастерства автора, найденных им способов и средств художественного отображения действи­тельности, совершенства или несовершенства сюжетного и композиционного строения. Зрителю, читателю, слуша­телю, обладающему художественной культурой, свойствен­но восходить от отдельных показаний эстетических чувств на уровень собственно аксиологических размышлений о произведении как художественной ценности.

Категория «художественная ценность» сравнительно недавно вошла в понятийный аппарат эстетической науки. Соответствующие концепции дискуссионны. С точки зрения автора, они сводятся к следующему.

Ценность есть благо— благодействительное, а не мнимое. В самом понятии «ценность» содержится указа­ние на положительную значимость какого-либо явления природы или культуры для жизни личности и общества. Соответствующая позитивная оценка предопределяется, во-первых, свойствами предмета, который оценивается, а, во-вторых, такими характеристиками сознания оцени­вающего субъекта (его философскими, научными, нрав­ственными, эстетическими воззрениями), которые могут способствовать уяснению несомненных достоинств оцени­ваемого предмета. Следовательно, ценность есть осознан­ное благо.

Художник (если его деятельность отвечает высокому его статусу) — носитель констант ценностного сознания разумного человечества. В силу этого произведения, ко­торые он создает, представляют собой потенциальные ху­дожественные ценности. По мере того как познаются зак­люченные в них смыслы, осуществляются благотворные их функции, открываются и признаются их достоинства, совершается их актуализация.

Ценностная значимость произведений искусства от­крывается только теми слушателями, зрителями, читате­лями, которые достигли духовной зрелости, приобрели достаточный опыт общения с искусством, обладают необ­ходимой эстетической и художественной образованнос­тью, гуманистическими ценностными ориентациями и выработанным художественным вкусом.

Художественные ценности — такие результаты худо­жественной деятельности, которые способны оказывать возвышающее воздействие на чувства, разум и волю лю­дей. Это совершенные творения искусства, необходимые каждому из нас для полноценного духовного бытия, ус­пешной трудовой, научной, социально-преобразующей деятельности.

Диалектической концепции художественной ценности противоположна концепция релятивистская. Сторонники этой концепции абсолютизируют субъективный фактор. Поскольку продукты художественного производства полу­чают нетождественные и даже противоположные оценки со стороны различных реципиентов, они трактуют художественную ценность как нечто производное от вкусов и мнений той или иной аудитории. При этом любые мнения полагаются правомерными и равноправными. Так, ока­зывается, что явления художественной культуры (даже ее шедевры) одновременно являются — и не являются ценностями. А с другой стороны, возможно отнести к сфере художественных ценностей изделия поп-арта ила коммерческой артиндустрии.

Современные читатели, зрители, слушатели находят­ся в сложных «проблемных ситуациях»: в поле их внима­ния попадают не только позитивные результаты художе­ственного процесса, но и такие, которые можно назвать его издержками или отходами. Поэтому целесообразно ввести в обращение термины «псевдоценность» и «анти­ценность».

Псевдоценности — это эрзацы, имитирующие худо­жественные произведения, но тем не менее, имеющие хождение в качестве ценностей. Они рассчитаны не на духовное освоение, а на потребление. Такова товарная продукция «коммерческого искусства». Потребителями ее оказываются люди, эстетическая потребность которых не развита, вкус не выработан и которые рассматривают искусство как средство развлечения, релаксации, нарко­тизации. Изготовители псевдоценностей могут владеть ремесленными навыками, некоторые из них не обделены художественными способностями. Но при этом они посту­паются принципами художника ради популярности, са­моутверждения, денежной выгоды; они следуют требова­ниям моды и рыночной конъюнктуры. Паразитируя на всеядности неразборчивой аудитории, они, в свою оче­редь, уродуют ее потребности и вкусы, возбуждают инте­рес к чувственным извращениям, порнографии, психическим аномалиям и т. п.

Антиценности — это особый «жанр» коммерческой артиндустрии. Для их изготовления могут использоваться достижения современной профессиональной технологии, эффективные изобразительно-выразительные сред­ства и приемы художественного «заражения». Они могут быть сюжетно увлекательными и даже проблемными. Однако если они не низкопробны в эстетическом отношении, они реакционны по идейному заряду (пропаганда расизма, милитаризма, культ сверхчеловека, оправдание агрессии и насилия). По своей сущности они противоречат гуманности и социальному прогрессу. В масштабах многовековой истории культуры псевдоценности и анти­ценности — всего лишь бабочки-однодневки. Однако ситуативно они весьма опасны, поскольку оказывают деструктивное воздействие на психику, интеллект и нравственные принципы.

Представления о содержательно-артистических досто­инствах произведений искусства проистекают из понима­ния назначения искусства. Этимологически термин «ис­кусство» является однокоренным с «искушенностью». Искушенность эта изначально понималась как опытность, мастерство, владение «тайнами творчества», секретами художественной технологии. Важно видеть, что этот опыт и мастерство служили и продолжают служить духовному возвышению и самосохранению человечного человечества. При всем многообразии художественных культур и сме­няющих друг друга творческих направлений с присущи­ми им специфическими способами воспроизведения жиз­ни остаются неизменными человечественные цели худо­жественного творчества.

Разумеется, каждое произведение искусства неповторимо, поскольку неповторимо дарование автора, его мировосприятие, миропонимание, мироотношение, жизненный и профессиональный опыт. Но при этом он не может не следовать законам художественного творчества. Что же касается своеобразия вкусовых установок, отличаю­щих художников, которые жили и творили в разных ре­гионах и в различные исторические эпохи, то оно обус­ловлено особенностями национального восприятия дей­ствительности и культурно-историческими факторами. Это своеобразие не исключает общности представлений о таких качествах, которые составляют отличительные чер­ты и достоинства подлинно значительных произведений искусства. В конце XX века те, кто обладает высокой культурой художественного вкуса, опираются на них и в своих размышлениях о значимости явлений художествен­ной культуры прошлого и современности, и в своей ана­литической, квалифицирующей деятельности. В конкретном произведении (как явлении единичном) не могут реализоваться все возможности искусства. Важ­но установить другое: в какой мере использовал его автор реальные возможности, которые открывают монументаль­ная скульптура и скульптура малых форм, историческое полотно и натюрморт, роман и новелла, балетный спек­такль и хореографическая миниатюра, многосерийный фильм и короткометражный и т. д.

Признанием несомненной ценности произведения не завершаются размышления о его достоинствах и значи­тельности. Художественные ценности не могут быть про­тивопоставлены, однако возможно и необходимо их со­поставление с целью осознания их места в иерархии ценностей.

Ценностная «масштабность» произведения не предоп­ределяется фатально его жанровой спецификой. Произве­дение любого жанра при одаренности и мастерстве авто­ра, его взыскательности по отношению к собственному творчеству может обладать высокой ценностной значимо­стью. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить «Ма­ленькие трагедии» Пушкина или «Времена года» Чай­ковского, миниатюры Федотова или рассказы Чехова.

Ценностная значительность зависит от глубины про­никновения в предмет отображения, степени творческой самобытности и художественного совершенства. Мастер­ство художника может быть «измерено» только в соотне­сенности с творческой задачей. Чем более сложен пред­мет отображения, тем больших способностей, познаний, умений и труда требуют поиски средств, позволяющих художественно овладеть этим предметом. В иерархии ху­дожественных ценностей высшей значимостью обладают произведения, в которых при гуманистической устрем­ленности автора достигнуты художественно значительные обобщения жизненных ситуаций, человеческих характе­ров и судеб, идей и чувств, содержатся творческие откры­тия, обогащающие художественную культуру.

Изменяются условия жизни людей, их психологичес­кие стереотипы, нравы, обычаи, но остаются всеобще зна­чимыми кардинальные вопросы о смысле бытия и счастье человека, о его достоинстве и достойном образе его жиз­ни; продолжаются поиски гармонии во взаимоотношениях людей, в отношениях личности и общества. Творения искусства, в которых ставятся и обсуждаются эти «веч­ные вопросы», волнующие людей различных националь­ностей и разных эпох, обретают статус общечеловеческих ценностей. В них — самоотражение человечества.

С точки зрения предмета и цели этих размышлений особого внимания заслуживает феномен художественно­го вкуса.

История эстетической мысли знает различные подхо­ды к определению вкуса и весьма обстоятельные его концепты. Тем более удивительно, что в брошюре, из­данной в 1987 г. под девизом «Новое в жизни, науке и технике», говорится, что вкус это «воплощение» эстети­ческого отношения к реалиям действительности и явле­ниям художественной культуры «в эмоциональной фор­ме», что он представляет собой «устойчивую систему эстетических симпатий и антипатий» и что суждения вкуса выражаются лаконичными заключениями: «мне нравится» или «мне не нравится». Автор брошюры по­лагает, что понятия «развитый» (или «хороший») вкус — и «неразвитый» (следовательно — «дурной») вкус «ус­ловны и трудно определимы».

Вопреки такому наивному пониманию вкуса (возвра­щающему читателя к изначальному «гастрономическо­му» смыслу этого слова) возможно предложить собствен­но эстетическое его определение и рассмотреть качествен­ные его характеристики и модификации.

С точки зрения функциональной художественный вкус — это способность к самостоятельному ориентирова­нию в потоке разнородных (до полной противоречивости) продуктов художественного производства, набиранию соб­ственно художественных произведений, осознанию их со­держательно-артистических достоинств и установлению ценностной их значимости. Соответствующая деятельность сознания обеспечивается участием всех его уровней.

Суждения вкуса основываются на результатах духов­ное освоения произведения. Не редкость — встретить таких зрителей, читателей, слушателей, которые умеют «вживаться» в произведение и, исходя из показаний чувств, совершают безупречный выбор, однако затрудня­ются его обосновать и высказать отчетливое суждение о достоинствах произведения. Это «интуитивный вкус», чуткий, тонкий (и в этом смысле — «хороший»).

Вкус высокоразвитый предполагает не только душев­ное проникновение в произведение, но и оценивающее размышление о нем. В ходе этих размышлений мы ве­дем «диалог с самим собой», обсуждая вопросы, относя­щиеся к сфере его содержания, к его воздействию («что открылось нам в мире и в нас самих?», «обогатился ли наш разум?», «свойственно ли автору искание истины?» и т. д.), а также — к собственно артистической сфере — его своеобразию, выразительности, совершенству («оправ­даны ли свойственные автору художественные приемы и решения?», «обладает ли он чувством меры?», «смог ли он достигнуть неупрощающей ясности при изображении человеческих отношений?» и т. д.). Следовательно, высо­коразвитый вкус невозможен без достаточно четкой эсте­тической диспозиции сознания реципиента, включающей понятия о критериях художественного совершенства и мастерства, о художественных ценностях, их мерилах и их иерархии.

Высокая культура вкуса должна быть присуща не од­ним лишь «профессионалам» (искусствоведам, критикам, членам отборочных и конкурсных комиссий, рецензен­там, редакторам), но и всем, кому адресует свои произве­дения художник. Это одно из непременных условий дос­тойного отношения к искусству. Отмечу в связи с этим, что нередко зрители, читатели, слушатели превосходят «профессионалов» с точки зрения адекватности и дели­катности оценок. Объясняется это тем, что педантичный профессионализм приводит к «редукции чувств», вытес­нению живых представлений, переживаний воспринято­го, эстетической заинтересованности и взволнованности, безучастным теоретизированием.

Обратившись к реальному состоянию художественной культуры общества, мы обнаружим пеструю картину про­тивоположных вкусовых установок. В последние годы в языке культурологов и социальных психологов употреб­ляется понятие «плюрализм вкусов». Оно возникло по аналогии с понятием «политический плюрализм» и ак­центирует мысль о том, что оба явления характеризуют новое состояние общественной жизни — ее демократизацию. Действительно, энергичное и открытое изъявление личностной вкусовой ориентации — следствие высвобож­дения эстетической мысли из-под пресса тотального дог­матизма и нормативизма, долгие годы довлевшего над эстетическим сознанием. Однако стремление к духовной свободе привело (наряду с несомненными приобретения­ми) к заблуждению, о котором необходимо сказать особо.

Я имею в виду такое истолкование «плюрализма», при котором он понимается как аксиологическое равно­правие любых.вкусовых установок и интерпретаций цен­ностного значения явлений художественной культуры или субкультуры. В недрах поп-культуры возник афоризм: «Оценка — дело вкуса, а вкус — дело личное».

Стоит задуматься. Конечно, вкус — дело личное. Но справедливая, не оскорбляющая художника оценка его творчества — дело общее. Суждения о достоинствах и цен­ности произведений искусства — это тестирование и сво­его рода рентгеноскопия, высвечивающая состояние ин­дивидуального сознания и позволяющая установить его ограниченность и аномалии.

Одна из таких аномалий — авторитарно-консерватив­ный вкус. Он основан на критериях, которые выверены предшествующим развитием художественной и эстетичес­кой мысли. Историко-культурный багаж носителей этого вкуса может быть весьма обширным. Однако спектр их восприятия ограничен. Приняв за эталон шедевры клас­сического искусства, они мыслят художественный про­гресс как приумножение ценностей соответствующего рода, абсолютизируют ранее достигнутое и ставят под сомнение все, что не отвечает «канону». Крайнее выражение такой ретроспективной ориентации — убежденность в незакон­ности новаций современной художественной культуры, духовное освоение которых требует перестройки стерео­типа эстетического восприятия.

Контрпозицию такой установки являет собою вкус авангардистский. Неприятие инертности и рутинности переходит здесь в стремление предпочитать несомненным и непреходящим ценностям и традициям прошлого лю­бые эксперименты. Так, в свою очередь, экстремизм аван­гардистского вкуса приводит к искажению эстетических ориентации, сужению кругозора и обеднению тезауруса. Третья аномалия — конформный вкус, который, строго рассуждая, представляет феномен «псевдовкуса». Конформ­ность может возникать на разных уровнях эстетического сознания. Одно из ее проявлений — почтительное отно­шение к суждениям «знатоков искусств» — дипломиро­ванных искусствоведов, «известных критиков» и т. п. Даже если исключить возможность заблуждений относи­тельно историко-культурного кругозора и вкуса «мэтров», духовное освоение произведений вытесняется усвоением вторичной информации (отзывы, статьи, лекции).

Более одиозный вариант конформизма — поклонение и подражание тинэйджеров кумирам поп-культуры, сле­пое следование мнениям неформальных лидеров своей возрастной группы. Феномен массового конформизма — мода на те или иные художественные (и околохудоже­ственные) течения, стили, произведения. Нет необходи­мости доказывать, что рецидивы первобытной стадности сознания не имеют никакого отношения к культуре вос­приятия художественных ценностей (которые, кстати ска­зать, не делятся на «современные» и «устарелые»).

Наконец, мы нередко встречаемся с негативизмом, т. е. категорическим неприятием устоявшихся ценност­ных ориентиров. Те, кто занимают подобную оппозицию, оправдывают ее борьбой с конформизмом и авторитариз­мом во имя духовной суверенности. Однако это «конфор­мизм навыворот», поскольку установки «бунтарей» зер­кально противоположны тем, против которых они высту­пают. И не случайно негативизм, кажущийся доведенным до абсурда протестом против той или иной моды, сам превращается в интеллектуальную моду. Амбициозность негативистов сочетается с поверхностью представлений о многообразии ценностей художественной культуры. В ре­зультате — тот же печальный итог: духовная ограничен­ность и весьма скудный тезаурус.

Чем более талантлив, духовно своеобычен и незави­сим от очередной моды художник, тем более вероятно, что лишь немногие проявят интерес к его творчеству и по достоинству оценят результаты. Я имею в виду не друже­ственный ему круг профессионалов, а «широкую публи­ку», в сознании которой собственно художественные смыс­лы произведений аннигилируются.

Художник нуждается в признании. Он ожидает его не из престижных побуждений, не из желания известности, а потому, что видит в нем подтверждение оправданности своего труда. При этом он бесправен и беззащитен. У не­го нет средств изменить ситуацию. Конечно, в условиях рыночной экономики для него открыта возможность «учесть спрос» и переключиться на изготовление «ходо­вого товара». Но художник в собственном смысле этого слова так поступить не сможет. А если решится, то это приведет его к душевному кризису и разрушению талан­та. Поэтому ему остается работать так, как велит муза (если найдется меценат, который будет поддерживать его существование и оплачивать расходы на «художе­ственное производство»). И еще ему остается надеяться, что придет время, когда его поймут и оценят. Обычно это происходит после его смерти.

Возможно ли воздействовать на эстетическое сознание публики и культивировать достойное отношение к искус­ству? Да, в принципе это возможно. Однако это сложный процесс, заслуживающий всестороннего научного обосно­вания. Такой цели я перед собой не ставил. Предмет моих размышлений — художественная культура личности, а не факторы ее формирования. Поэтому логично завер­шить их рассмотрением нравственно-эстетических прин­ципов художественного вкуса.

Художественный процесс не заканчивается актом со­здания произведения. Его смысл — в сообщении, предпо­лагающем понимание и ответ, поэтому необходима вто­рая, заключительная фаза — сотворчество, без которого результаты труда художника всего лишь материальные конструкты, существующие в пространственно-временном континууме (живописное полотно, скульптурная отлив­ка, партитура для оркестра, кинематографическая лента, архитектурное сооружение, бумажные листы с отпеча­танными на них рядами типографических знаков). Толь­ко в результате восприятия и освоения этих объективно наличествующих артефактов — преобразования матери­ального в «идеальное», воссотворения образов, пережива­ния, одушевления, осмысления — произведение искус­ства обретает предназначенное ему духовное бытие в на­шем сознании. И — так же как в человеческой любви — никто не может заставить нас заинтересоваться творче­ством того или иного художника и испытать радость от­крытий. Мы свободны, мы избираем по собственной воле.

Личная избирательность отчасти предопределяется особенностями нашей психической организации, пред­расположенностью к овладению языком определенного вида искусства. Можно сказать, что существует дарова­ние зрителя, читателя, слушателя. Так, «базисные за­датки» потенциального ценителя живописи — врожден­ное чувство цвета, тона, колорита. Возможному идеаль­ному читателю свойственно «чувство слова», ощущение его эстетической плоти в единстве со способностью уви­деть, услышать, ощупать, обонять, вкусить то, что лишь означено словом. Соответственно, «конгениальному слу­шателю» должен быть присущ музыкальный слух, спо­собный улавливать тончайшие интонационно-мелодичес­кие оттенки и тембровые характеристики голоса или инструмента.

Что касается наших предпочтений, нашей увлеченно­сти творчеством какого-либо мастера, то здесь причина в душевной откликаемости, в схождении мировосприятий и миропереживаний. Такому духовному сродству не пре­пятствуют ни разделенность в историческом времени, ни дистанция между поколениями, ни принадлежность к разным этносам. Притяжение это естественно и не проти­воречит справедливости: ведь мы выбираем в сфере цен­ностей, а не между ценностями и псевдоценностями. К то­му же, если мы обладаем развитым вкусом, мы не абсо­лютизируем значимости предпочитаемых нами явлений искусства и признаем достоинства других.

Итак, отношение к искусству — сфера духовной сво­боды. Здесь кроется причина радостности и желанности соревновательной художественной деятельности. Однако эта свобода — не каприз, не произвол: она предполагает дисциплинированность эстетического сознания. Употреб­ляя это слово, я имею в виду убежденное, а потому добро­вольное следование принципам достойного отношения к искусству, которое нисколько не ущемляет суверенность личности и не грозит унификацией художественных вку­сов, — оно лишь не допускает произвольности суждений и нетерпимости к суждениям других.

Высокая культура вкуса — это сознание ответствен­ности перед художником, стремление судить о его произ­ведениях, не допуская предвзятости, избегая предубеж­дений; это сомнения относительно безупречности своего вкуса и непогрешимости оценок. Можно сказать, что это эстетическая совестливость.

«Хороший вкус» не бывает застылым, он, как и мы сами, находится в состоянии движения, изменений. На стадии становления личности наши представления об ис­кусстве, наш выбор и понимание ограничены возрастны­ми психологическими особенностями и отсутствием опы­та. Взрослея духовно, мы удивляемся наивности прежних своих интересов, увлечений, пристрастий (иногда даже стыдимся уже преодоленной неосветленности своего эсте­тического сознания). Это признак талантливости. Та­лант — к какой бы сфере человеческого самопроявления он ни относился — не только пресловутая «вера в себя» (она свойственна и пошлой бездарности), но и тревожная рефлексия относительно своих действительных способно­стей и возможностей. Уровень эстетической и художе­ственной культуры личности обратно пропорционален ее самоуверенности.

Если первые впечатления от восприятия произведе­ния искусства не отвечают нашим предожиданиям, сле­дует задуматься: не в нас ли причина — и вернуться к нему в другом состоянии. Ведь и с одаренными критика­ми случалось, что, высказав отрицательный «приговор», они со временем сознавали его ошибочность, несправед­ливость и публично это признавали.

О подлинно значительных художественных творени­ях нельзя сказать: я все увидел, услышал, представил, почувствовал, понял, оценил. Необходимо неоднократное возвращение к ним. В разных фазах нашего бытия, в различных душевных состояниях мы что-то в них вос­принимаем по-другому или по-иному переживаем ранее пережитое; мы открываем ранее не замеченные их досто­инства и до времени скрытый смысл. И лишь тогда они становятся нашим подлинным достоянием.

В развитии художественного вкуса личности проявля­ется двойная зависимость: адекватности восприятия, пе­реживания, осмысления, квалификации произведения искусства — от уровня ее художественной культуры, а с другой стороны, уровня ее художественной культуры — от опыта освоения ценностей искусства. Закономерность эту можно выразить не только такой «формулой», но и способом описания. Освоение и оценка произведений ис­кусства требуют эстетической и художественной образо­ванности, ясных представлений о природе художествен­ных ценностей, о критериях достоинства произведения. С другой стороны, без умений, возникающих благодаря «общению с художником», и без навыков, образующихся вследствие «тренировки» (нужно слушать, чтобы научить­ся слышать; смотреть, чтобы научиться видеть; читать, чтобы научиться вникать в художественный текст), наши теоретические представления «не работают». Приобрести же эти умения и навыки возможно только овладевая бо­гатствами художественной культуры.

И тут мы вновь возвращаемся к рассмотренной «об­ратной связи», потому что для освоения этого богатства необходимы историзм и пластичность сознания, способ­ность перемещаться во времени и становиться современ­ником художников, творивших в ту или иную, далекую или близкую, эпоху, оставаясь при этом одним из живу­щих сейчас, на исходе XX века новой эры.

Разумеется, для этого нам должны быть доступны ори­гиналы, а не копии или описания. И, конечно же, не в силах одного человека освоить весь фонд мировой худо­жественной культуры. Но ведь смысл не в «рекорде», а в процессе, который обогащает нас и доставляет нам высо­кую радость.

Дата добавления: 2015-07-16