VIII. Марионетки

Когда Майкл, не спускавший глаз с сэра Джемса Фоскиссона, услышал ее слова: «На этот вопрос я не отвечу», он резко обернулся. Было точь‑в‑точь, как если бы она ответила: «Да». Судья смотрел на нее, все на нее смотрели. Неужели Булфри не придет ей на помощь? Нет! Он молча кивнул, предлагая ей вернуться на свое место. Майкл привстал, когда она проходила мимо. Ему было жаль Мак‑Гауна. Все вокруг него встали, а бедняга сидел неподвижно, красный как индюк.

Флер! Майкл взглянул на нее: слегка раскрасневшаяся, она сидела с опущенными глазами, сжав на коленях руки в перчатках. Быть может, ее обидел его тихий возглас: «Прекратите!» или его полупоклон? Как было не посочувствовать «Гордости гедонистов» в такую минуту! Зал пустел. Нарядная публика – вот ее мать, и тетка, и кузина, и старик Форсайт – разговаривает с Фоскиссоном. Ага, кончил; повернулся.

– Мы можем идти.

Они прошли за ним по коридору, спустились по лестнице и вышли на свежий воздух.

– У нас есть время перекусить, – сказал Сомс, – зайдем сюда.

Они вошли в ресторан.

– Три бифштекса, да поскорее! – распорядился Сомс и добавил, глядя на солонку: – Она себя погубила. Продолжать они не будут. Я сказал Фоскиссону, что он может пойти на мировую; обе стороны уплачивают судебные издержки. Это больше того, что они заслуживают.

– Он не должен был задавать этот вопрос, сэр.

Флер встрепенулась.

– Ну знаешь, Майкл...

– Ведь мы же условились, милая, что этого пункта он касаться не будет. Почему Булфри ей не помог, сэр?

– Он рад был поскорей ее усадить. Еще секунда – и судья сам задал бы ей тот же вопрос. Слава богу, полное фиаско!

– Значит, мы выиграли? – спросила Флер.

– Не сомневаюсь, – ответил Сомс.

– А я не уверен, – пробормотал Майкл.

– Говорю вам, все кончено; Булфри с радостью пойдет на мировую.

– Я не то хотел сказать, сэр.

– А что ты хотел сказать, Майкл? – язвительно спросила Флер.

– Думаю, что нам этого не простят, вот и все.

– Чего не простят?

– Ну, может быть, я ошибаюсь. Соусу хотите, сэр?

– Вустерский? Давайте. Это единственное место в Лондоне, где подают рассыпчатый картофель. Официант, три рюмки портвейна. Поскорей!

Через четверть часа они вернулись в суд.

– Подождите здесь, в вестибюле, – сказал Сомс. – Я пройду наверх и узнаю.

В этом гулком зале, где человек казался таким ничтожным пигмеем. Флер и Майкл сначала стояли молча. Потом он заговорил:

– Конечно, она не могла знать, что Фоскиссон не стал бы останавливаться на этом пункте. Но она должна была ждать такого вопроса. Соврала бы им в лицо – и дело с концом! Мне стало ее жаль.

– Ты, Майкл, готов пожалеть блоху, которая тебя укусила. Но почему нам этого не простят?

– Видишь ли, положение ее почти трагическое, а в обществе с этим считаются. И не забудь об ее помолвке!

– Ну, помолвка будет разорвана.

– Совершенно верно! И симпатии общества будут на ее стороне. А если не будет разорвана, так на его. Во всяком случае, не на нашей. И, знаешь ли, ведь она, в сущности, защищала то, во что мы все теперь верим.

– Не говори за других.

– Но мы же говорим, что все свободны?

– Да, но разве мы делаем то, что говорим?

– Нет, – сказал Майкл.

В эту минуту вернулся Сомс.

– Ну что, сэр?

– Как я и предполагал, Булфри пошел на мировую.

Это моральная победа.

– О, неужели моральная, сэр?

– Но издержки большие, – сказал Сомс, глядя на Флер. – Твоя мать очень недовольна – у нее нет чувства меры. Ловко Фоскиссон вывел из себя эту женщину.

– Он и сам вышел из себя. По‑моему, это говорит в его пользу.

– Ну, – сказал Сомс, – все кончено. Автомобиль забрала твоя мать. Поедем в такси.

Они ехали на Саут‑сквер по тем же улицам, что утром, и так же молчали.

Немного позже, направляясь в палату, Майкл читал назидательные заголовки на рекламах газетных объединений.

«Великосветский процесс о дифамации».

«Внучка маркиза и адвокат».

«Сенсационные показания».

«Современные нравы!»

«Все кончено», так ли? А огласка? По мнению Майкла, все только начиналось. Нравственность! Что это такое, у кого она есть и что с ней делают? Как он сам ответил бы на эти вопросы? Кто может в наше время на них ответить? Не он, не Флер! Они оказались на стороне инквизиции, и какое теперь их положение? Ложное, даже гнусное! Он вошел в палату. Но при всем желании он не мог сосредоточиться на качестве продуктов питания и снова вышел. Почему‑то его потянуло к отцу, и он быстро зашагал на Уайтхолл. Заглянул в «Клуб шутников», в «Аэроплан» и, наконец, в «Партенеум». В одной из тихих комнат клуба сэр Лоренс читал жизнеописание лорда Пальмерстона. Он оторвался от книги и посмотрел на сына.

– А, Майкл! Обижают они старого Пэма. Без затей был человек, работал как негр Но здесь разговаривать неудобно, – он указал на одного из членов клуба, который, казалось, еще бодрствовал. – Не хочешь ли пройтись, а то как бы с ним удара не было. Книги здесь для отвода глаз, на самом деле это дортуар.

Они отправились в Грин‑парк, и дорогой Майкл рассказал о событиях этого утра.

– Фоскиссон? – повторил сэр Лоренс. – Я его помню; славный был мальчишка, когда я кончал школу. Правота по долгу службы плохо влияет на характер: адвокаты, священники, полисмены – все от этого страдают. Судьи, епископы, инспекторы полиции – те лучше, они страдали так долго, что уже привыкли к этому.

– Зал был битком набит, и газеты стараются мрачно сказал Майкл.

– Ну конечно, – и сэр Лоренс указал на водоем. – Эти птицы напоминают мне Китай, – сказал он. – Кстати, я вчера видел в «Аэроплане» твоего друга Дезерта. Он стал интереснее с тех пор, как променял поэзию на Восток. Всем нужно менять профессии. Я‑то уж стар, но, откажись я вовремя от положения баронета, из меня вышел бы недурной акробат.

– А нам, членам палаты, что бы вы посоветовали? – улыбнулся Майкл.

– Профессию почтальона, мой милый. Совсем не плохо.

Известное положение в обществе, большие сумки, собаки лают, никакой инициативы и разговоры на каждом пороге. Кстати, ты виделся с Дезертом?

– Я его видел.

Сэр Лоренс сощурился.

– Роковое не повторяется, – сказал он.

Майкл покраснел; он не думал, что его отец так наблюдателен. Сэр Лоренс помахал тростью.

– Твой Боддик уговорил кур нестись, – сказал он. – Поставляет нам отличные яйца.

Майкл оценил его такт. Но этот неожиданный, мимолетный намек на старый семейный кризис пробудил в нем опасение, которое долго сонной змеей пряталось в нем, – опасение, что назревает новый кризис, что он уж близко.

– Зайдите выпить чаю, сэр? У Кита сегодня утром болел животик. Как раскупается ваша последняя книга? Дэнби хорошо ее рекламирует?

– Нет, – сказал сэр Лоренс, – он молодец! Сделал все, чтобы ее зарезать.

– Я рад, что с ним покончил, – сказал Майкл. – Не дадите ли вы совет, сэр, как нам держать себя теперь, когда процесс кончился?

Сэр Лоренс смотрел на птицу с длинным красным клювом.

– Победителю следует быть осторожным, – сказал он наконец. – Моральные победы нередко вредят тем, кто их одерживает.

– Мне тоже так кажется, сэр. Уверяю вас, я к этой победе не стремился. Мой тесть говорит, что дело дошло до суда главным образом из‑за моей драки с Мак‑Гауном.

Сэр Лоренс залился беззвучным смехом.

– Пошлина на предметы роскоши. От нее не ускользнешь. Нет, я к вам не пойду, Майкл, – у вас, наверно, сидит «Старый Форсайт». Твоя мать знает прекрасное лекарство от боли в животике, когда‑то ты только им и жил. Я протелефонирую из дому. До свидания!

Майкл посмотрел вслед его тонкой, проворной фигуре. Наверно, и у него есть свои заботы, но как он умеет их скрывать! Славный «Старый Барт»! И Майкл повернул к дому.

Сомс уже уходил.

– Она возбуждена, – сообщил он Майклу. – Это реакция. Дайте ей на ночь порошок Зейдлица. И будьте осторожны: я бы на вашем месте не стал говорить о политике.

Майкл вошел в гостиную. Флер стояла у открытого окна.

– А, вот и ты! – сказала она. – Кит выздоровел. Поведи меня сегодня вечером в кафе «Рояль», Майкл, а потом в театр, если идет что‑нибудь забавное. Мне надоело быть серьезной. Да, знаешь, Фрэнсис Уилмот зайдет сегодня попрощаться. Я получила записку: он пишет, что совсем здоров.

Майкл встал рядом с ней у окна; почему‑то пахло травой. Ветер тянул с юго‑востока, и, косо падая поверх домов, луч солнца золотил землю, почки, ветви. Пел дрозд; за углом шарманщик играл «Риголетто». Плечом он чувствовал ее плечо, такое мягкое, губами нашел ее щеку, такую теплую, шелковистую...

Когда после обеда в кафе «Рояль» Фрэнсис Уилмот распрощался с ними. Флер сказала Майклу:

– Бедный Фрэнсис, как он изменился! Ему можно дать тридцать лет. Я рада, что он едет домой, к своим неграм. А что это за вечнозеленые дубы? Ну, идем мы куда‑нибудь?

Майкл накинул ей на плечи мех.

– Посмотрим «Нетерпится»; говорят, публика хохочет до упаду.

Когда они вышли из театра, было тепло. По небу плыли красные и зеленые огни реклам: «Шины Шомбера – Быстрота и Безопасность». – «Молокин Мечта Молодых Матерей». Прошли Трафальгар‑сквер и залитую луной Уайтхолл.

– Ночь какая‑то ненастоящая, – сказала Флер. – Марионетки!

Майкл обнял ее.

– Оставь! Вдруг тебя увидит кто‑нибудь из членов парламента!

– Он мне позавидует. Какая ты красивая и настоящая!

– Нет. Марионетки не реальны.

– И не нужно.

– Реальное ты найдешь в Бетнел‑Грин.

Майкл опустил руку.

– Вот нелепая мысль!

– У меня есть интуиция, Майкл.

– Разве я не могу восхищаться хорошей женщиной и побить тебя?

– Я никогда не буду «хорошей»: это мне не свойственно. Сквер сегодня красивый. Ну, открывай дверь кукольного дома!

В холле было темно. Майкл снял с нее пальто и опустился на колени. Он почувствовал, как ее пальцы коснулись его волос – реальные пальцы; и вся она была реальной, только душа ее от него ускользала. Душа?

– Марионетки! – прозвучал ее голос, ласкающий и насмешливый. – Пора спать!

Дата добавления: 2015-07-16