Глава 12. — Анди-уйя! Анди-уйя

— Анди-уйя! Анди-уйя! Тамби ло! Ло! — кричал мальчишка и размахивал руками над головой.

«Охотники за головами. Пятнадцать человек, очень близко, — перевел его вопли и жесты Семен. — Надо полагать, что это нападение».

Он не ошибся: коротко взрыкнул Черный Бизон, мужчины заметались, подхватывая оружие. Семен подумал, что не знает, сколько сейчас взрослых воинов в лагере. Кажется, не больше десятка. Что, интересно, положено у них делать в таких случаях? Впрочем, долго размышлять ему не пришлось — события начали разворачиваться стремительно.

Не прошло и нескольких секунд, как все мужчины устремились по камням вверх — в сторону степи. В руках топоры и дротики, лук ни один не взял. Никто из подростков за ними не последовал. А что должен делать он, Семен, — человек, не имеющий статуса воина? «А впрочем, черт с ним со всем! Не сидеть же здесь! Кто такие хьюгги — охотники за головами, я уже знаю!» Семен подхватил свой посох и побежал вслед за воинами.

На вершине пологого каменистого вала он оказался один — воины уже спускались навстречу врагу. Много времени для оценки обстановки Семену не потребовалось. Он стоит на каменной гриве, за которой прячется лагерь. Каменный вал возвышается над равниной метров на восемь-десять. Впереди относительно ровное пространство, покрытое травой, в которой не спрячешься. Подобраться незаметно можно только вон по тому распадку, чьи верховья расположены метрах в пятистах, но и он сверху просматривается довольно далеко. Непонятно, как враги смогли подобраться так близко? Впрочем, думать уже некогда, потому что неровная цепь хьюггов уже в сотне метров от склона — они бегут изо всех сил, и в руках у них топоры.

— Р-Р-А-А!!! — взревел Бизон, а воины подхватили:

— И-РР-РААШ

Вместе с криком они почти дружно метнули дротики (два попадания!) и рванулись вперед — встречная атака!

Они сшиблись, наверное, метрах в тридцати от основания склона, и началась месиловка — со звериным рыком, с треском черепов и костей, с брызгами мозгов и крови. Весь бой от начала до конца вряд ли занял больше минуты, но какой минуты...

Лоуринов было меньше, и каждому досталось по противнику. Те из хьюггов, кому противника не досталось, промчались вперед, очевидно норовя первыми ворваться в беззащитный лагерь. Мгновение спустя за ними кинулись еще двое, успевшие разделаться со своими противниками. Одного из них догнал Бизон и с ходу прикончил ударом в затылок. Чувствуя, что не уйти, второй остановился и принял бой: похоже, силы противников оказались равными — первый обмен ударами успеха никому не принес.

Защитники завязли в рукопашной. Остановить всех нападающих не удалось — вот эти трое сейчас взбегут на вал, спрыгнут вниз и начнут превращать в трупы мирное население. Остановить их уже некому...

Надо сказать, что Семена и раньше удивляла способность туземцев мгновенно переходить от полусонного спокойствия к дикой ярости — взрываться, так сказать. Вот и сейчас — всего-то прошло секунд десять после криков дозорного... Вот тот совсем молодой парнишка выпрямлял у огня древко стрелы и любовался своей работой — хорошо получалось! И вот он уже лежит, раскинув руки с проломленным черепом. Шансов у него не было — с его противником и Бизон-то сразу справиться не может! А вот этот, кажется его зовут Желтое Копье, до сих пор жив только потому, что стар (по местным меркам) и опытен — ловко уклоняется и отводит удары противника... А вот воин-лоурин прикончил хьюгга... Господи, что он делает?! Вместо того чтобы кинуться на помощь Желтому Копью, который держится из последних сил, парень тратит две... почти три секунды!.. Что?! Ну да: снимает с противника скальп! А потом кидается за прорвавшимися к лагерю хьюггами. Вслед ему летит победный вой — Копье пропустил-таки смертельный удар.

На этом наблюдения и размышления для Семена закончились. Точнее, он успел еще подумать: «Но пасаран!» и горько усмехнуться. А потом перехватил поудобней посох и побежал, разгоняясь, навстречу самому шустрому хьюггу.

Никаких новых приемов Семен изобретать не стал. Идя на лобовое столкновение, он отвел свою палку для удара сверху наискосок, как бьют деревенские мужики, когда дерутся кольями, — самый простой и самый ожидаемый удар. Убеди противника в том, что будет именно то, чего он ждет... Хьюгг отреагировал совершенно естественно: замахнулся палицей так, чтобы одним ударом отбить жалкое оружие противника, а его самого просто смести с лица земли — ну-ну...

Палица уже отправилась на свидание с его черепом, когда Семен резко изменил угол атаки, уходя вперед и влево мимо противника. Одновременно он раскрутил левой рукой на «коротком рычаге» посох так, что дальний конец описал полукруг в обратную сторону, и удар пришелся противнику не в голову сверху, а в живот снизу, как хлыстом: хек! Сила, конечно, не та, но, учитывая встречное движение противника... Да и живот — не голова, в нем костей нет... В общем, хьюггу хватило, чтобы выпустить палицу и слегка вспахать лбом землю.

Только Семен успел отметить это краем глаза, как рядом уже был второй. Противник напал слева, и успеть прокрутить длинный конец посоха по дуге в сто восемьдесят градусов или прогнать сквозь ладонь нечего было и пытаться. Пришлось сделать глубокий нырок, пропуская палицу под собой, а потом доставать проскочившего мимо противника сзади. «Достал! Прямо по почкам! Маловато будет? — Семен добавил по нижним ребрам (хруст!) и затылку. — А третий где?!»

Третий прорвавшийся хьюгг уже не мчался сломя голову к добыче, а шел на Семена, собираясь драться. Вооружен он был не палицей, а дубиной — более длинной и легкой, чем палка с камнем на конце. Хьюгг атаковал первым...

Если бы Семен мог предвидеть, что будет такое, он ни за что не решился бы на схватку лицом к лицу. Тут нужна хитрость, подлость, но только не так! Хьюгг был почти с него ростом и, наверное, вдвое сильнее. При этом он находился в состоянии какой-то безумной ярости. Противника в таком состоянии полагается ловить на что-нибудь мелкое и коварное, вроде подсечки, но когда тут ловить?! Хьюгг мало того что с невероятной скоростью сыпал удары один за другим во всех направлениях, он еще и сам легко передвигался, не давая противнику увеличить дистанцию — не человек, а зверь! Если бы Семен с ним встретился первым, еще не успев войти в ритм боя, то был бы мертв уже на второй секунде... ну, в крайнем случае, на третьей. А так он всё-таки держался, даже не думая о нападении. Точнее, он вообще ни о чем не думал, изо всех сил стараясь оторваться от противника. Да сколько же можно?! Должен же быть конец?! Не могут человеческие мышцы долго выдерживать такой темп!! Или могут?

...Еще секунда, две, три... Удар, удар, удар... Всё! Они стояли друг напротив друга. Пот лился с обоих ручьями, но они этого не замечали. Надежды на то, что бешеная вспышка активности у противника сменится депрессией-откатом, не было никакой. Он просто начнет сейчас вторую серию! И никаких преимуществ!

Семен понял, что еще секунда передышки, и он скиснет. Нужно атаковать самому, иначе противник просто забьет его в землю, как гвоздь. «И двигаться, только двигаться — у меня палка длиннее!»

Плюнув на тактику и стратегию, Семен раскрутил посох в «бабочку», почти растворив его в свистящем воздухе. Кажется, хьюгг такого «цирка» еще не видел. Семен это понял и, сделав два перехвата из правой руки в левую (чистый понт!), пошел в атаку.

Вот ТАК он, пожалуй, еще никогда не дрался! Когда уходит самоконтроль, даже подсознательный, когда душа и тело перемешиваются в едином порыве — достать, попасть, успеть... И он таки достал! В этом безумии на краю смерти он что-то как-то достал, сам не понимая, как и что, и вдруг в какое-то мгновение понял, что противник уже только обороняется. А обороняться ему трудно — посох длиннее дубины! И отработанным тысячи раз движением Семен обозначил удар в голову, а ударил в корпус. Но на самом деле не ударил и по корпусу, а подсек ногой разгруженную ногу противника. Тот на долю секунды потерял равновесие и раскрылся. Этого хватило — удар пришелся в нижнюю часть лица. Хрустнули выбитые передние зубы, губы превратились в кровавое месиво. А еще через полсекунды рука с раздробленным предплечьем выпустила дубину. Семен еще дважды ударил по корпусу, ломая ребра и отбивая внутренности...

А потом руки остановились сами: «Господи, что я творю?! Нет же у меня инстинкта добивать побежденного, НЕТУ!»

Он замер с занесенным для удара посохом. Кровавый туман боя стал прозрачным, но не рассеялся: «Но я же ХОЧУ его добить!! Я?! Хочу?.. Нет».

И он опустил палку. Оперся на нее, глянул по сторонам. Трое воинов-лоуринов смотрели на него. Семен медленно приходил в себя: «Бой окончен. Мы победили. Мы? Стоят и смотрят: палицы заляпаны кровью и мозгами. И не помогли. Хоть бы отвлекли противника — мне бы хватило... А они стояли и ждали, когда меня убьют...»

Тело хьюгга содрогалось в спазмах, изо рта шла какая-то кровавая каша.

— Ну? — спросил Черный Бизон.

— Нет! — мотнул головой Семен.

Бизон пожал плечами и извлек кремневый нож. Подошел, положил на землю палицу, левой рукой взял хьюгга за волосы, приподнял, стараясь не запачкаться, и сделал правой рукой быстрое круговое движение. Дернул. Тело повалилось на землю, а скальп остался в руке. Бизон стряхнул с него кровь и убрал нож. Подобрал палицу, сделал пару шагов прочь, но остановился и, повернувшись, посмотрел на Семена. Кажется, что-то понял. Вернулся. Вновь достал нож. Нагнулся и аккуратно перерезал хьюггу сонную артерию. Пошла кровь.

— А тех? — Бизон показал глазами куда-то за спину Семена.

— Это — вам, — прошептал бывший завлаб и медленно опустился на колени.

Его вывернуло. Полностью. До желчи.

Потом он лежал на спине и смотрел в голубое небо с редкими белыми барашками облаков. Кто-то проходил мимо, слышались голоса, а он просто лежал. И земля была не холодной, как на Северо-Востоке, которому он отдал половину жизни, а как в детстве — в деревне в Средней полосе.

В конце концов он почувствовал, что рядом кто-то стоит, и скосил глаза — Художник. С трудом заставляя работать мышцы, Семен сел. И спросил:

— Скажи, почему ты никогда не рисуешь войну?

Старик молчал довольно долго. Потом ответил:

— Потому что это некрасиво, Семхон.

На поле боя копошились люди. Что-то делали с мертвыми хьюггами, тела воинов-лоуринов перетаскивали на кладбище. Семен не смотрел на них. Художник тоже.

— Семхон, — сказал он, — хочу, чтоб ты помог мне. Я решил нарисовать большого оленя. Смой кровь и приходи.

— Хорошо, — ответил Семен и оглядел себя. Крови на нем не было.

Остаток дня он провел в пещере.

* * *

—...мчится вперед, и земля гудит под его ногами!

— То есть главное — даже не сам олень, а его бег?

— Да, я хочу показать не животное, а порыв, стремление.

— Но я подхожу и вижу, что это олень, у которого четыре передних ноги и четыре задних. Разве так бывает?

— Конечно, не бывает, когда он стоит на месте. А когда бежит, ты видишь мельтешение — ног становится как бы много. Может быть, чтобы показать скорость, нужно изобразить еще больше ног? Чтобы они сливались, накладывались друг на друга?

— М-м-м... Как же это сказать-то? Тут же магия, которой я не владею... В этом есть недоступное мне волшебство. Смотри, вот ты изобразил бизона, который пасется. Когда человек видит этот рисунок, он сразу понимает, что бык наклонил голову, чтобы щипать траву, а не для того, чтобы броситься на противника. Ты не говорил мне этого, правда?

— Да, бизон пасется. Я так хотел, и так получилось. Если бы он нападал, у него были бы иначе повернуты рога и... и... Я бы нарисовал по-другому.

— Вот видишь! Дело же не в рогах, а в чем-то, что ты и сам объяснить не можешь, но это и так всем понятно. А олень со многими ногами... Ты же не будешь стоять рядом с рисунком и объяснять всем, что их много, потому что он бежит?

— Да, не буду, — согласился старик и разровнял ладонью мелкий сырой песок на полу пещеры. — Я и сам понимаю, что это — не то. Но хочу, чтобы он мчался!

— Слушай, — осенило Семена, — а попробуй изобразить бег оленя... м-м-м... без оленя! А?

— Без?! — Старик было изумился, но быстро сообразил, в чем дело, и идея его захватила. — Да, действительно, бег... Только бег...

Он тут же забыл о Семене и принялся водить заостренной палочкой по поверхности песка. Иногда он бурчал что-то себе под нос, стирал нарисованное и чертил снова. Семен не стал мешать — отыскал плошку с остатками жира, поджег фитиль и пошел бродить по пещере, в который раз рассматривая рисунки на стенах. Бизоны, мамонты, носороги, медведи, кабаны, лошади... вот тигр или безгривый лев, пронзенный копьями, а это — охотники расстреливают из луков стадо оленей... Честно говоря, живописью Семен никогда особо не интересовался. В детстве родители водили его, конечно, по музеям и картинным галереям, но... Как-то это всё не воспринималось, не волновало душу: ну, шедевр и шедевр — раз все говорят, значит, так оно и есть. Обидно, конечно, что кто-то получает от созерцания картин удовольствие, а он нет. К балету или оперной музыке он тоже равнодушен — что поделаешь, не дано свыше! А вот незатейливые рисунки старого мастера, раскрашенные в три цвета без полутонов, прямо-таки брали за душу. Или это влияние обстановки? Или, может быть, осознание того факта, что всё это изначально предназначено не для живущих людей, а для умерших и еще не рожденных, то есть, по сути, для вечности?

Отступала повседневная суета. В сухом холодном полумраке пещеры казались мелкими, ненужными и незначительными дела, творящиеся снаружи. Как сказал Булат Шалвович:

Спите себе, братцы, —

Всё придет опять,

Всё должно в природе

Повториться...

Что было сегодня? Так... мелкий, бытовой эпизод... Это он решил, что произошла вселенская катастрофа. На его глазах погибло полтора десятка человек. Они яростно дрались друг с другом. А могло погибнуть полсотни. Ну и что? Что-то изменилось бы в этом мире? Он-то знает, какой длины история и из чего она состоит. Здесь еще будут государства, армии. Будут войны, будут погибшие цивилизации и города, вырезанные до последнего человека. И все эти миллионы зарезанных, замученных, сожженных мужчин, женщин, стариков и детей исчезнут бесследно. В истории останутся имена лишь тех, кто вел армии. Неужели в этом есть какой-то смысл? А если есть, то для КОГО? А бизон щиплет траву на стене пещеры. И будет щипать всегда... Да, Художник знал, что делал, когда звал его в пещеру.

— Смотри, Семхон! — позвал старик.

Едва намеченный контур откинутой назад головы и рогов, абрис корпуса и верхней части ног, штрихи, обозначающие напряженные мышцы крупа...

— Да! — сказал Семен. — Это так. Давай проверим — позовем кого-нибудь, кто не знает, и спросим: что это?

— Давай, — сказал старик, не отрываясь от созерцания своего произведения.

* * *

Семен выбрался из пещеры и обнаружил, что лагерь пуст. Он забыл уже, что... Впрочем, нет, не забыл, но... Возле главного кострища копошилась девочка, которую звали, кажется, Сухая Ветка.

— Пойдем со мной, Веточка, — ласково поманил Семен, стараясь не испугать ребенка. — Иди, не бойся! Мы покажем тебе новую картинку!

Девочка поднялась с колен и покорно пошла к пещере. Они остановились за спиной Художника, и Семен показал пальцем на рисунок:

— Скажи, что это? Говори, не бойся! — Девочка молчала, и он добавил: — Скажи, что там нарисовано? Никто не обидит тебя. Разве ты видела, чтобы Семхон обижал маленьких?

— Я не маленькая, — прошептала девочка. — Там кто-то бежит.

Художник оглянулся, и брови его изумленно взлетели вверх:

— Кого ты привел, Семхон?!

— А что такого? В лагере больше никого не было... Но видишь, она сразу поняла, что ты нарисовал!

— Действительно, — немного смутился старик. — И всё равно, ты ведешь себя странно, Семхон. Я и раньше замечал: ты разговариваешь с женщинами почти как с равными, словно они люди. А теперь вот уродку привел!

— Да почему же она уродка?! — возмутился Семен. — По мне, так она самая красивая девочка на нашей стоянке! Я недавно видел, как купаются тетки. Это же жуткое зрелище! Даже те, которые совсем молодые: сиськи болтаются до пояса, животы, бедра жирные, всё свисает, всё в складках. Те, которые еще не рожали, не такие ужасные, но, в общем, тоже хороши! Это называется...

Семен хотел произнести мудреное медицинское словечко, но вовремя спохватился:

— В общем, ты извини, если я говорю что-то неприличное, но это мне не кажется красивым.

— Хм, а что, собственно, красивого может быть в женщине? — удивился Художник. — Нашел где красоту искать — бабы есть бабы. Их же не для красоты держат.

— А для чего? — опешил Семен.

— А то ты не знаешь! Через них происходит возрождение человека. Опять же, орудием мужским в них пошуровать можно, еду они готовят, шкуры мнут, одежду делают. Женщины — существа полезные. — Старик подумал и добавил: — Даже полезнее собак!

Семен стоял и хлопал глазами, не зная, что ответить. За его спиной тихо всхлипывала девочка. Художник продолжал:

— Я согласен, что даже нормальная голая баба — зрелище малоприятное. А уж эта урода — ты меня извини! Думаешь, она просто еще не дозрела? Да она давно взрослая! Ее соседи нашему Окуню всучили в придачу к нормальной бабе. Только он ее от себя сразу прогнал, а никто другой не позарился!

Девочка шмыгнула носом и коснулась сзади рубахи Семена. Он это почувствовал и решил стоять на своем:

— А я говорю, что она красиво двигается! Пластика у нее хорошая!

— Что-что?! — искренне удивился Художник и, обращаясь к девочке, резко скомандовал: — Раздевайся! Быстро!

Ветка покорно распустила ремешок, стягивающий разрез на груди, и сняла через голову свой уродливый меховой балахон. Старик поднялся с колен и, подсвечивая себе коптящим фитилем, осмотрел скукоженную понурую фигурку девушки со всех сторон. От холода и страха кожа ее покрылась пупырышками, редкие тонкие волосики на предплечьях и голенях встали дыбом.

— Ну, — закончив осмотр, спросил старик, — и где же у нее эта самая «пластика»?

Честно говоря, Семен и сам не очень хорошо понимал, что это такое, но отступать, похоже, было некуда. Кроме того, он обнаружил, что Художник прав: та, которую он принимал за ребенка, на самом деле оказалась взрослой девушкой вполне «европейских» пропорций. Может быть, на манекенщицу она бы и не потянула, но где-нибудь на черноморском пляже, даже в разгар сезона, выглядела бы совсем неплохо — хоть в лифчике, хоть без.

— Сейчас увидишь, — авторитетным тоном заявил он. — Встань вот здесь и смотри. А ты, — обратился он к девушке, — перестань бояться! Кому говорю?! Та-ак! А теперь подними голову, плечи расправь — грудь вперед, спина прямая. Ну! Молодец! Слушай меня: сейчас я буду напевать, а ты танцевать. Ну, двигаться под музыку. Ты сможешь! — Он доверительно улыбнулся и подмигнул: — У тебя получится, я знаю!

Семен начал тихо и даже не очень фальшиво напевать тему из «Крестного отца». Размахивая светильником, он символически показал какие-то движения (сам он танцевать не умел). Похоже, девушка жутко стеснялась, но, кажется, не своей наготы, а того, что ее удостоили вниманием сразу две взрослых особи мужского пола. Однако Семену показалось, будто в ее взгляде и мимике проскользнуло нечто совсем другое. В общем, она начала двигаться. Сначала робко и неуклюже, а потом...

«Блин, — думал Семен, в который раз повторяя немудреный мотивчик, — да они тут что, все вундеркинды?! Самородки? Или просто очень восприимчивы?»

Очень скоро мурашки на коже девушки исчезли, а в движениях появилась откровенная эротика. И адресована эта самая эротика была не кому-нибудь, а ему персонально. «Пора кончать разврат», — решил он, когда почувствовал, что усилия Сухой Ветки не проходят для него даром.

Он дотянул тему до конца и умолк. Девушка остановилась. На лице ее читалось... Что? Разочарование? Сожаление, что остановили? В общем, что-то такое...

— Спасибо, Веточка! У тебя здорово получается! Одевайся...

— М-да-а, — покачал головой Художник. — Что-то в этом есть, ты прав. Только мне не нарисовать: непривычно как-то — баба и вдруг...

— Но ты согласен, что и в женщине может быть красота?

— Оказывается, может. Надо над этим подумать...

Девушка облачилась в свой балахон и теперь смотрела на Семена широко распахнутыми глазами. В полутьме казалось, будто они что-то излучают.

— Что ты стоишь, Веточка? — спросил Семен. — Всё уже, спасибо, занимайся своими делами.

— Я тебе мясо пожарю... Можно?

— Ну, пожарь... — растерялся Семен.

Сухая Ветка повернулась и вприпрыжку помчалась к выходу. Уже издалека донесся искаженный эхом ее голос, что-то вроде:

— Хи-хи, Семхон сказал, что я красивая! И Художник сказал! Хи-хи!

«Мда-а, — подумал Семен. — Пустячок, а как оттягивает! Не зря же у воинов-зулусов была когда-то традиция после битвы «омывать топор». Народная мудрость, блин горелый!»

* * *

Из пещеры он вылез уже в сумерках. Лагерь, казалось, вновь жил обычной жизнью, только мужчин заметно поубавилось. Семен вспомнил почему. Общаться с кем-либо ему совершенно не хотелось, и он побрел на окраину, к своему шалашу. Но не дошел, так как увидел, что возле его жилища горит костер. «Та-ак, приплыли, — подумал Семен. — Похоже, мне там действительно жарят мясо». Он сменил курс и отправился искать начальство. Ему бы хотелось поговорить с кем-нибудь одним с глазу на глаз, но не получилось — законодательная власть в полном составе заседала у Костра Старейшин. Семен остановился за спинами Медведя и Горностая и стал смотреть на Кижуча в ожидании, когда тот обратит на него внимание. Подслушивать он не собирался, но волей-неволей кусок разговора услышал.

—...будет как у тебя!

— Нет, когда меня ранили, я пел победную песню и смеялся, а этот воет от боли.

— И рукой шевелить не может совсем.

— Ничего, выживет. Восточный Ветер силен и молод, а левая рука — не главная. Я-то сколько лет, считай, одной сражался!

Последняя реплика принадлежала Медведю. Левое плечо у него действительно было как-то скособочено и слегка выдавалось вперед.

— Ты чего, Семхон? — заметил слушателя Кижуч. Остальные оглянулись. Семен подошел ближе:

— Старейшины, могу ли я взять Сухую Ветку? — Трое удивленно переглянулись и почти в один голос спросили:

— Зачем?

— Ну... — замялся Семен, а потом мысленно махнул рукой и честно сказал, что именно он собирается с ней делать.

— Да-а, — сочувствующе покачал головой Горностай, — довели парня!

— Ничего, Семхон, — утешил Медведь, — уже недолго осталось. Скоро человеком станешь, нормальную бабу выберешь.

А Кижуч вздохнул:

— Бери, конечно. Обидно только: ты здорово сегодня сражался и достоин лучшего, а эта... Ну, ничего, потом прогонишь.

— Спасибо, старейшины, — слегка поклонился Семен, — за вашу доброту и заботу.

Он повернулся и собрался уходить, но вспомнил подслушанный разговор и остановился: «Мне-то что? Может, хватит на сегодня? Эх...» И спросил:

— А что случилось с Восточным Ветром?

— Да ничего не случилось! — ответил Медведь. — Сколько раз я ему говорил: «Следи за чужим оружием, следи!», а он, бестолочь, как начнет махаться — прет вперед и ничего не соображает. Ну и пропустил удар. Хорошо хоть башку убрать из-под палицы успел. Теперь вот мается — ни сидеть, ни лежать не может!

— Могу я осмотреть его?

— А что, — заинтересовался Горностай, — в прошлой жизни ты был шаманом, да?

— Нет, конечно, — не рискнул на самозванство Семен, — но я немного знаком с магией лекаря.

Вообще-то, «немного» — это тоже было изрядным преувеличением. Чему-то, конечно, их в институте учили, да и ежегодный экзамен по технике безопасности нельзя было сдать без кое-каких медицинских знаний. А в повседневной полевой практике нужно уметь отличить симулянта от больного, вывих от перелома, перебинтовать палец, заклеить мозоль, а также твердо знать, в каких случаях следует сразу требовать «санрейс» для вывоза больного, а в каких просто вызывать вертолет или машину. «У них здесь, правда, дела обстоят еще проще: диагнозов только три: здоров, болен (когда встать не может) и мертв. Цель лечения — поднять на ноги, то есть сделать здоровым. Впрочем, в российской глубинке именно так и жили чуть ли не до середины двадцатого века. Поскольку Восточный Ветер на ногах стоять может, значит, с ним ничего особенного не случилось и его болячки общественной значимости не имеют».

— Знаком с магией? — не отставал старейшина. — Это дело хорошее. Давай показывай Людям, не стесняйся!

— Да я... — пошел на попятную Семен, — говорю же...

Но было поздно: Горностай поманил оказавшегося поблизости мальчишку:

— Эй, ты! Беги в жилище воинов и приведи сюда Восточного Ветра, быстро!

В костер подбросили веток, и стало видно, что воин бледен до синевы, а его волосы слиплись от пота. Он стоял, чуть покачиваясь, и держался правой рукой за левую.

— Больно? — ехидно спросил Медведь. — Нечего было под палицу подставляться!

— Что-то с рукой, да? — робко спросил Семен.

— Да при чем тут рука?! Ему по плечу врезали!

Семен подошел поближе, всмотрелся в лицо воина, потрогал руку. С неудовольствием он заметил, что вокруг Костра Старейшин формируется кольцо зрителей: подростки, женщины, даже кто-то из воинов (не Бизон ли?) посматривает издалека.

— Рубаху надо снять, — сказал он обреченно. — Не видно же ничего!

— А так ты не можешь, да? — с долей разочарования спросил Горностай. — А я думал...

— Старейшины, — как можно вежливее перебил Семен, — я просил лишь разрешения осмотреть воина. Разве я обещал помочь ему? Обещал?

— Ну... Тогда зачем смотреть-то?

— Понимаешь, я ИНОГДА могу помочь, а чаще — нет. Вот и хотел посмотреть.

— Ладно, снимай рубаху, Ветер!

— Не могу, — ответил воин. — Уже пробовал. Ничего не получается. Слишком больно.

— Тогда надо разрезать, — пожал плечами Семен.

— Одежду портить?!

— Ничего, — хмыкнул Медведь, — у него три бабы в жилище, уж как-нибудь зашьют! Режь, Семхон!

Семен достал из кармана нож, разложил и, прикрывая рукой лезвие, вспорол рубаху сверху донизу, а потом еще и поперек — к левой руке. Воин остался голым. Семен подтащил его к костру и озадаченно почесал затылок.

Область ключицы и вся левая часть груди представляли собой одну большую гематому, а попросту синяк, поверх которого размещалась широкая вертикальная ссадина. Происхождение всего этого было понятно: удар шел наискосок сверху, мужик уходил от него на дальнюю дистанцию и не успел. Не успел на пару сантиметров, которые принял костями и мясом.

— Старейшины, — попросил Семен, — подвиньтесь, пожалуйста. Пусть он сядет.

Ветра усадили на бревно возле костра, Семен опустился перед ним на корточки и стал разглядывать травму. Потом попросил убрать правую руку. Воин просьбу выполнил и скривился от боли. «Ох-хо-хо-оо, — подумал самозваный лекарь, — рентгеновский снимок делать надо. И обезболивание. Ему бы новокаинчику вколоть... Или водки стакан. А рентгена у них тут, кажется, нет — пальпировать придется, однако. Но он же просто хлопнется в обморок или еще куда-нибудь от болевого шока. И все скажут, что я сделал только хуже. Мд-а-а... Как же быть? Если только... Они же тут все внушаемые, как дети... Нужно что-то... Есть, придумал!»

— Значит, так, — сказал Семен, обращаясь ко всем сразу, — я должен пощупать плечо и руку. Это не лечение, это нужно для того, чтобы узнать, КАК его следует лечить. Ему будет очень больно. Боль нужно победить, и я знаю для этого заклинание. Но никто не может слышать его просто так: все должны нас покинуть или остаться и помогать.

— Мы поможем! — ответил за всех любопытный Горностай.

— Поможет-поможем, — подтвердил Медведь. — Говори, что делать надо.

— Сейчас я скажу заклинание от боли, — заявил Семен. — Все должны его запомнить и повторять вслух. И ты, Ветер, тоже должен повторять, понял?

Вскоре процедура подготовки к осмотру пациента превратилась в культмассовое мероприятие: кажется, всё население лагеря столпилось вокруг костра. К удивлению Семена, оказалось, что Атту исключением не был — память оказалась отличной у всех. Минут через пятнадцать толпа уже довольно дружно скандировала:

Много прекрасного в мире Срединном:

Небо вверху и земля под ногами,

Зелень деревьев и шорох травы,

Боли же нет — только призрак один.

Мяса глоток и соитие с женщиной,

Бег по равнине навстречу рассвету,

Выстрел прицельный, сражающий зверя,

Боли же нет — растворилась, как дым.

Шутки друзей и отдых вечерний,

Ярость сраженья и скальп побежденного —

Много дано мне в пути меж мирами,

Боли же нет — убежала, как мышь.

Голод и жажда, усталость смертельная —

Жалкая плата за радости жизни,

Их обменяю я вмиг, не торгуясь,

Боли же нет — только призрак один.

Было заметно, что, повторяя неуклюжий, но мало-мальски связный текст, люди получают не просто удовольствие, а прямо-таки ловят кайф, похожий на наркотическое опьянение.

После трех повторов Восточный Ветер удивленно заморгал глазами и заявил:

— Всё! Уже не болит!

— А у меня живот перестал болеть! А у меня зуб! А у меня!.. А у меня!.. — послышались голоса из толпы.

— Тихо! — поднял руку Кижуч. — Сейчас проверим...

Он начал медленно подниматься с бревна. Что там у старейшины с правым коленом, Семен не знал: то ли ревматизм, то ли отложение солей, то ли осложнения после травмы, только процедура усаживания и вставания всегда была для Кижуча мучительной, хотя ходил он почти не хромая. На сей раз поднялся он довольно легко и заявил:

— Ты не прав, Семхон! Только о себе, наверное, и думаешь! Разве это правильно — владеть такой магией и молчать?! Люди мучаются, а тебе заклинаний жалко, да? Не ожидал я от тебя, никак не ожидал!

Семен чуть не захлебнулся от обиды: вот она, людская благодарность! Он уже хотел высказать старейшине всё (ну, почти всё), что он думает по этому поводу, но осекся, так как увидел, что Восточный Ветер встал и собирается уходить, явно считая лечение законченным.

— Э, ты куда, парень!?

— Так у меня не болит уже... — смутился воин. — Что со мной-то возиться, полечи еще кого-нибудь!

«Блин, прямо как дети, право! Ну как на таких обижаться?!» — подумал Семен и рявкнул на воина:

— Сидеть! — а потом поднял руки и обратился к публике: — Слушайте меня, люди племени лоуринов, слушайте!

Народ притих, и он продолжал:

— Мое уменье — это магия другого народа. Как она действует на вас, лоуринов, я не знаю. Может быть, действие заклинания сейчас кончится... Разве я сказал, что уже помог Восточному Ветру? Разве разрешил идти? Нет уж! Или пусть все делают, как скажу, или разбирайтесь сами. В прошлой жизни я был воином (кем же еще?!), а не лекарем, моя магия слаба, а вы не хотите мне помогать!

Народ понимающе заулыбался, кто-то в толпе хихикнул:

— Знаем мы твою слабость — прикидываешься ты! Это хитрость у тебя такая!

— Так будете помогать? — спросил слегка опешивший от народной проницательности Семен.

— Будем, будем! — ответил жаждущий зрелищ народ.

— Ну, тогда все дружно говорят заклинание. Начали!

Дождавшись начала третьего повтора, Семен стал щупать плечо и грудь воина. Тот в полузабытьи бормотал «вирши» и только слегка кривился. Долго мучиться ему не пришлось — диагноз был довольно прост: сильный ушиб грудной клетки и перелом ключицы.

Что делать со сломанной ногой или рукой, Семен представлял, но с ключицей!? Эта кость как бы подпирает плечевой сустав, без опоры он вместе с рукой съезжает куда-то вперед и вниз... «У Медведя, наверное, в таком положении кость и срослась, вот он и ходит полжизни кособоким. Эх!..»

Публика, включая старейшин и больного, медленно, но верно впадала в какое-то гипнотически-сомнамбулическое состояние и уже начала покачиваться в такт собственным словам. Семен привстал на цыпочки и стал искать глазами черную шевелюру Атту. Тот стоял в задних рядах, но заметить его было нетрудно, поскольку окружающий народ был как минимум на полголовы ниже.

«Иди сюда!» — поманил его Семен. Воин не отреагировал. Пришлось лезть в толпу и шептать ему на ухо:

— Хорош балдеть, Бизон! Пошли со мной — помогать будешь!

— А? Что?! — как бы проснулся Атту. — Пошли, Семхон.

Семен заставил его поддерживать раненого сзади, а сам стал двигать руку, пытаясь найти такое положение, при котором обе части сломанной кости займут нужное положение. В конце концов ему это удалось, он постарался запомнить позу и отпустил руку. «Что же дальше делать? — спросил он себя и сам же ответил: — Фиксировать надо! Без бинтов, без гипса?! Ага — именно так!»

Потом они в четыре руки резали на полосы остатки рубахи Восточного Ветра, этого не хватило, и Атту, не колеблясь, стянул через голову собственную. В качестве шин они использовали палки, которые выбирали из кучи дров, приготовленных для костра.

То, что получилось в итоге, выглядело, мягко говоря, неэстетично, но Семену было на это плевать: лишь бы держалось.

— Ну, кажется, всё, Атту, — утер костоправ пот со лба. — Вот в таком виде он и должен ходить, есть и спать «два раза две руки» дней. А потом посмотрим. Ты сможешь проследить, чтобы он не двигал рукой, даже когда спит?

— Смогу, наверное, — сказал Атту. — И женщин его попробую научить, хоть они и глупые.

— Правильно! А теперь тащи его в жилище и укладывай на ночь. Только пусть пописает сначала.

Дождавшись, пока эти двое уйдут, Семен встал и обратился к зрителям, окончательно погрузившимся в сомнамбулическое состояние:

— Слушайте меня, лоурины!

Не вдруг и не сразу, но народ затих. В глазах стало появляться осмысленное выражение.

— Слушайте меня, лоурины! — повторил Семен. — Я дарю вам это заклинание. Каждый может пользоваться им сам, только произносить его надо тихо, чтобы не слышали окружающие. Это, конечно, не обязательно, но так надежнее. Вы поняли меня, люди?

— Мы поняли тебя, Семхон!

Уяснив, что представление окончено, народ стал потихоньку расходиться. Семен пожалел было, что отдал туземцам «обезболивающее» заклинание, — их не заклинать, а лечить надо, но... Тогда он рискует оказаться здесь в положении булгаковского земского врача. Наверное, кому-то помочь он сможет, но...

Но опять встают проблемы морально-этического плана. Даже в его собственном мире лишь малая часть народов и стран поднялась до осознания того, что жизнь конкретного человека представляет ценность и за нее надо бороться. Причем эти народы давно оторвались от матери-природы и живут независимо. А те, кто еще не оторвался, существуют по ее законам: больной, раненый или слабый жить не должен — ни к чему это... «Бог дал, Бог и взял», — говорил русский крестьянин, доставляя на кладбище гробик с телом своего ребенка. В школьные годы, помнится, было много разговоров о демографической ситуации в Африке. Туда проникла (не в полной мере, конечно) европейская медицина, и детская смертность резко снизилась. Результат — демографический взрыв, голод, конфликты. Тем же европейцам пришлось гнать и гнать туда гуманитарную помощь, которой с удовольствием кормилась родо-племенная верхушка.

В каменном веке средняя продолжительность жизни человека составляла тридцать лет. До смешного мало, правда? Но ведь эта самая продолжительность, скажем, в Европе, таковой и оставалась до конца Средних веков, если не дольше. Спроста ли?

«Только это всё отвлеченные рассуждения, — думал Семен. — А суровая реальность заключается в том, что, если они будут требовать, чтобы я их лечил, я просто не смогу отказаться. Да, мало что зная, почти ничего не умея, я буду стараться и мучиться от собственного бессилия. Этого надо избежать. Обязательно! Вот, скажем, Атту — он же владеет «магией Камня», но никто его мастером не считает, не предлагает работать «на заказ» — только для себя. Вот и с «лекарством» надо постараться устроиться так же. И ни в коем случае на провокации не поддаваться! И вообще... Кончится этот день когда-нибудь или нет?!»

Семен взял курс на свой шалаш, ориентируясь в темноте по контурам чужих жилищ и свету костров. Однако на полпути к дому у него появился маяк — впереди замерцал огонек.

«Та-ак, — догадался новоявленный лекарь, — это дело рук Сухой Ветки. Не иначе, ходила вместе со всеми смотреть, как я колдую, домашний очаг погас, а теперь она вернулась и вновь разожгла. А я-то про нее и забыл совсем...»

Подходя к костру, Семен услышал тихое бормотание, в котором без труда разобрал знакомые слова о красоте мира и о боли, которая куда-то там ушла.

— Отставить! — сказал он. — Чтобы я этого больше не слышал!

Сидя на корточках, Ветка съежилась и посмотрела на Семена как... ну, как кролик на удава. Ему, конечно, немедленно стало ее жалко:

— Я не хотел тебя обидеть, Веточка. Просто не надо при мне повторять заклинание, ладно?

Она закивала с такой готовностью, так истово — маленькая, хрупкая, беспомощная, — что у Семена чуть слезы на глазах не навернулись.

— Ну что ты, — погладил он девушку по голове, — никто тебя больше не обидит.

Скупая мужская ласка оказала мгновенное действие. Девушка вскинулась, глаза ее заблестели:

— А правда, Семхон, что ты сегодня победил трех хьюггов, а скальпы не снял? Бизон рассказывал воинам, а женщины слышали, что, когда он был мертвым и вы жили в лесу, ты избил палкой вожака хьюггов, — это правда, да? А почему ты не снял с него скальп? У тебя сейчас уже было бы целых четыре! Что вы делали с Художником целый день в пещере? Там так темно и холодно! А мне понравилось двигаться, когда ты поешь! Вы на меня так смотрели! Когда меня видят голой мужчины или женщины, они плюются и говорят, что я уродина! Я же не виновата, что не такая, как все! Но ты не думай, я всё умею: и шить, и шкуры выделывать, и мясо готовить — ты не думай! А когда рожу ребенка, я стану нормальной, как все. Я же знаю, что у меня грудь маленькая и попа... Но это, наверное, пока нет ребенка! А правда, что ты один убил мамонта? Прямо так — волшебным дротиком, с одного удара? Бизон рассказывал...

Семен понял, что она не остановится, и перестал слушать. Его домашний очаг размещался на улице — внутри места нет, да и не холодно пока. Обложен он был с трех сторон крупными камнями — чтобы меньше сдувало ветром. Теперь на этих камнях разогревались куски давно поджаренного мяса, а в кривобокой «кастрюле» булькало что-то, отдаленно напоминающее суп. Куча хвороста, давно требовавшая пополнения, сейчас высилась полноценным холмом. А рядом, на куске шкуры, были разложены разнообразные предметы: кремневые сколки разных форм и размеров, какие-то костяные и деревянные палочки и загогулинки, моточки сухожилий, лоскутки выделанной кожи и еще много всяких разных вещей, назначения которых Семен всё равно не понял бы, даже если бы смог рассмотреть толком. «Это, надо полагать, ее приданое, — сокрушенно подумал он. — И вообще, чего это она?! Я что, давал повод?! Она тут со мной жить собралась, да? Ну и нравы у них! Или такой обычай? Она попросила разрешения приготовить для меня мясо, я не возражал: может быть, она произнесла ритуальную фразу — формулу приглашения к сожительству? Что-то не похоже, чтобы в традиции здешних женщин была хоть какая-то инициатива в деле обустройства собственной жизни. Эта, правда, не совсем нормальная, нетипичная, так сказать, представительница... Но единственная, похожая на женщину! Все остальные относятся к категории «она, конечно, ничего, но мне столько не выпить».

Обидно другое: ну почему я всю жизнь оказываюсь кем-то повязан? Почему всё время за кого-то должен отвечать? И в этом мире, и в том? Только освоишься в новой ситуации, только глотнешь воли, как — «бемс!» — на тебя сваливается завлабство, или раненый туземец, или девчонка-изгой. Интересно, сколько ей лет? Щебечет, как взрослая: много-много слов и ни одной мысли, только соображения, да и те коротенькие. Господи! Неужели за десятки тысяч лет женщины совсем не изменились?! Внутренне, разумеется? Или в этим заложен глубокий философский смысл?»

—...не думай, обязательно растолстею! Вот когда я жила у Тарбеев, у нас была Ингара — худющая-прехудющая, ну прямо как я. Никто ее брать не хотел. Но ее кое-как отдали одному воину из Пейтаров. И еще два ножа костяных дали и наконечник для копья. Но воин ее скоро прогнал, и она вернулась, а ножи он назад не отдал, а наконечник, говорит, олень унес — врет, наверное. А Ингара-то пришла беременная, сначала незаметно было. А потом всё больше и больше — вот такая стала! Мы все думали, родит и опять худющая будет, а она только еще больше растолстела! Воин, который ее прогнал, пришел как-то к нам и ее не узнал: что, говорит, за баба? Мне отдайте! Вот смеху-то было! Так что ты не переживай, Семхон, так бывает, я обязательно...

— Стоп! — Семен нагнулся и извлек из ее «багажа» моточек тонкого ремешка из сыромятной кожи. — Встань и подними рубаху. Выше!

Ветка покорно встала и, хлопая ничего не понимающими глазами, подобрала свой балахон до груди. Семен обвил ремешком ягодицы девушки и завязал на животе, чуть выше кудрявого треугольника. На самом широком месте девичьей (или женской?) фигурки ремешок держался почти свободно и при первом же движении соскочил на землю. Семен его поднял:

— Вот, держи! Это будет тебе эталон. Как только это колечко перестанет налезать на твою попу, можешь убираться на все четыре стороны!

— Но как же...

— Молчи, женщина! Я — Семхон, великий и ужасный, могучий и непобедимый! Наплевать, как тут у вас принято, важно, что МНЕ нравятся худенькие женщины — вот как ты сейчас. А толстых мне даром не надо — и смотреть не хочу! Вот такой я чудак и извращенец! Собираешься толстеть — пожалуйста, но без меня. — Семен подумал и добавил: — Впрочем, беременность не считается!

Широко распахнутые глаза Сухой Ветки вновь начали что-то излучать. Семен устало вздохнул и буркнул:

— Рубаху-то опусти, хватит красоваться. Пожрать лучше дай — с утра ведь не евши...

Супчик, кстати, оказался вполне приличным. Семен первое блюдо готовил обычно из двух ингредиентов: воды и мяса («второе», естественно, из одного). Тут же присутствовали какие-то корешки, луковички и нарезанные побеги, кажется папоротника. Чего еще насыпала туда Ветка, было непонятно, но создавалось впечатление, что еда немного даже посолена. Это дело он решил расследовать, но не смог, так как девушка, увидев, что мужчина ест с аппетитом и ругаться не собирается, тут же осмелела и принялась тараторить:

— В твоих корытах так удобно готовить! Я раньше издалека наблюдала и всё понять не могла, почему ты камни в воду не бросаешь. Ну, думаю, совсем не умеет человек, некому для него еду приготовить. Конечно, всё время есть жареное мясо трудно, кишки сворачиваются, надо котел такой деревянный или каменный или мешок кожаный. Туда воду наливаешь и камни в костре греешь. А потом берешь палками камень и туда, а он пыфф!! Только надо камни знать, а то, бывает, в котел опустишь, а он только пфыкнет и развалится, тогда куски из супа вынимать замучаешься. А с твоими корытами здорово: на огонь ставишь и греешь снизу. Я, когда тебя не было, к твоему костру подходила и всё понять не могла, почему твои корытца снизу закопченные. А один раз подкралась и подсмотрела — а ты их, оказывается, на огонь ставишь! Они же из глины, да? А почему не разваливаются? Ты их долго сушил, да? Мы с девчонками, когда маленькие были, тоже всякие штучки из глины лепили, только они трескаются и в воде размокают. А рубаха у тебя такая смешная! Наверное, твои женщины в прошлой жизни совсем не умели шить и со шкурами ленились возиться, да? У тебя шкура совсем плохо сделана — мяли, наверное, мало и пересушили. Ты, когда убьешь оленя, принеси шкуру, я тебе новую рубаху сделаю. У меня, смотри, и скребки всякие есть, и две проколки, и иголки костяные. А обувь ты себе сам делаешь, да? Я подходила, когда ты спал, смотрела: такой шов интересный, со всех сторон одинаковый. Только его всё равно надо жиром промазывать, чтобы воду не пропускал и мягкий был. А ты никогда швы не мажешь, так прямо и ходишь, а от этого обувка быстро изнашивается...

Семен навернул половину корыта супа и решил слегка порезвиться с жареным мясом. Поскольку рот его оказался свободен, он захотел кое-что уточнить:

— Тебя послушать, так получается, что ты только тем и занималась, что вокруг моего жилища крутилась да из кустов подсматривала. Тебе что, больше заняться было нечем?

— Ну как же нечем, как же нечем?! Женщины, если увидят, что я ничего не делаю, сразу или за дровами пошлют, или шкуру какую-нибудь старую скоблить заставят! А дров, сколько ни таскай, всё равно мало будет! У них-то есть мужчины, а я почему должна для других стараться?! Вот если бы...

— А вот если бы я заметил, что кто-то по кустам лазает, и камнем бы засветил, а? Или, того лучше, стрельнул бы волшебным дротиком?

— Не-ет, что ты! — засмеялась Ветка. — Я же знаю, что ты камни бросать не умеешь! Нет, ты, конечно, бросать-то умеешь, только недалеко и почти никогда не попадаешь! А волшебный дротик... Ты его пока наколдуешь, я же десять раз вокруг лагеря обежать успею! Другое дело, что ты мог разозлиться... Но ты бы меня всё равно не заметил! Ты меня никогда не замечаешь! С собаками разговариваешь, с мальчишками, а со мной совсем, совсем не хочешь! Я так старалась на глаза тебе попасться, хотела, чтобы ты заметил, как я работать умею, специально старалась, а ты смотрел как на пустое место, как будто меня и нет совсем, — так обидно! — Она хлюпнула носом. — Даже с женщинами разговаривал, а я... а меня... Ну, конечно, я же уродина...

— Ты это прекрати! — всполошился Семен. — Только этого мне еще не хватало! Откуда же я знал, что ты взрослая?! Я думал, что ты маленькая совсем!

— Да-а-а, маленькая! Как дрова таскать, так не маленькая! Видал же, какую охапку я позавчера тащила! Специально ждала, чтобы мимо тебя пройти, а ты и не заметил даже. Только и знаешь...

За время пребывания в этом мире Семен смирился с тем, что жевать можно только мясо, нарезанное тонкими ломтиками и пробывшее в кипятке не больше минуты. Лучше — меньше. Потом мясо в кипящей воде твердеет и вновь становится мягким, только когда уже совсем разварится. Для этого требуется от одного до нескольких часов варки, чем, естественно, никому заниматься здесь и в голову не приходит, в том числе и ему самому. С мясом, приготовленным без посуды, дело обстоит еще смешнее. Всем известный и любимый народом шашлык делается из мяса, которое проходит предварительную подготовку — маринование. Уж класть специи, нет ли — дело вкуса, а мариновать надо обязательно: в уксусе, в вине, в простокваше, в кефире... Именно этот процесс делает мясо «жующимся». А если просто так нарезать от туши и нанизать на шампур — попробуйте, если мяса не жалко! И зубов, кстати, тоже. Нет, собственно говоря, есть это всё можно, но не для удовольствия, а чтобы, как говорится, кишку набить. Процедура поедания такого мяса требует некоторых навыков: в левую руку берешь кусок, в правую — нож. Прихватываешь передними зубами краешек, оттягиваешь губы и движением ножа снизу вверх отрезаешь кусочек. Желательно при этом не смахнуть лезвием кончик собственного носа. Отрезанный кусочек забираешь в рот, несколько раз тискаешь зубами для придания обтекаемой формы и... глотаешь. Именно так и собирался поступить Семен с румяным поджаристым куском оленины, лежащим на теплом камне у костра. И вдруг оказалось, что нож не нужен! Он просто взял и откусил! И разжевал! Как будто мясо готовили не на костре, а в духовке! Он уже открыл было рот, чтобы спросить, как это у нее получилось, но успел опомниться: наверное, мужчине неприлично интересоваться такими вещами. Хотел этого Семен или нет, но авторитет Сухой Ветки в его глазах немедленно вырос если и не до небес, то, во всяком случае, изрядно. То есть оказалось, что перед ним сидит не взбалмошная пустая девчонка, а Женщина. Нет, сам он давно уже не мальчишка — живет, можно сказать, уже вторую жизнь и прекрасно понимает, что формулу доступа к мужскому сердцу через желудок придумали не в двадцатом веке, ее тогда только озвучили, а известна она, наверное, была всегда. По крайней мере женщинам. Не менее хорошо были знакомы Семену и последствия. В том смысле, что большинство женщин прекрасно понимает, что, добравшись до этого субпродукта (мужского сердца), нужно в него вцепиться как следует, а стараться на кухне (да и в койке!) уже не обязательно. И тем не менее, тем не менее...

— Слушай, — сказал он, — а ты здорово готовишь! Я ел пищу, которую делают здешние женщины, — такая, знаешь ли, гадость! Кто тебя научил?

— Никто меня не научил, — насупилась Ветка. — Я сама всё придумала. Что же мне делать, если я уродилась такой страшной? А так вдруг кому-нибудь понравится моя еда... И у меня будет мужчина. Хотя бы ненадолго, но как у всех!

— Ты это перестань вспоминать! — приказал Семен и добавил неожиданно для себя самого: — Считай, что у тебя есть мужчина. А уж надолго или нет — зависит от тебя самой, а не от того, какой ты родилась. Ну и, разумеется, от того, как скоро меня убьют.

Он немедленно решил, что, пожалуй, перебрал с «черным» юмором, но ожидаемой реакции не последовало. Наоборот, Ветка вскинулась, глаза ее заблестели:

— Нет, Семхон, нет! Тебя убьют не скоро! Может быть, и меня уже не будет, а ты всё еще будешь жить!

— Однако... — озадачился Семен. — Тебе откуда это известно?

— Ну-у... сама не знаю... Но я всегда угадываю, кто погибнет в ближайшее время. И когда совсем маленькая была... Как-то раз мамин мужчина побил ее, а трахать не стал. Я спросила ее, почему он так сделал, ведь он скоро умрет — послезавтра, наверное. Тогда мама побила меня. А воина и правда через день убили хьюгги. Потом и мама, и все женщины сказали, чтобы я молчала и никогда никому не говорила об этом. Иначе мужчины решат, что это я накликаю на них беду. Я не говорю...

— А ты действительно не ошибаешься?

— Если через два-три дня, то не ошибаюсь.

— И ты знала, кто сегодня должен погибнуть?

— Нет, Семхон, нет! Я только чувствую, что вот он и он — скоро. И всё, а когда именно — я не знаю...

— Так ведь и это немало... А кто... умрет в ближайшее время? Мне ты можешь сказать — я никому не передам и плохо о тебе не подумаю.

— Н-никто, наверное. Может быть, Алтикуна, но у нее давно гниет нога, она и сейчас не очень живая...

— Ладно, хватит на сегодня о смерти. — Он посмотрел на звездное небо. — Впрочем, кажется, уже наступило завтра. Надо искупаться и ложиться спать. Вот скажи мне, Веточка... Здешние женщины, они как... Каждый год моются?

— Ну что ты, Семхон, — улыбнулась девушка, — почти каждый месяц, если не беременные.

— М-да-а... Не повезло тебе, девочка: ты связалась с гнусным извращенцем. Если хочешь быть со мной, тебе придется мыться каждый день. По крайней мере, пока тепло.

— Хи-хи, а зачем это? Я, правда, всё равно каждый день купаюсь, даже когда холодно, — мне нравится, но тебе-то это зачем? Разве для мужчины это имеет значение?

— Видишь ли... — замялся Семен, — в моей первой жизни, среди другого народа, я привык к тому, что молодые красивые женщины моются каждый день или даже утром и вечером. Это такой обычай, традиция. Я привык к этому и не хочу отвыкать.

— Хи-хи, а сам ты зачем каждый день купаешься? Я часто хожу смотреть: у тебя такое смешное тело — волос совсем нигде нет, только на груди немного и под животом, хи-хи! А почему ты в воде не тонешь? Заклинание знаешь, да?

— Ну, можешь считать это заклинанием, только оно не в словах, а в особых движениях руками и ногами. Ладно, пойду окунусь перед сном.

— А... я... Можно я с тобой, Семхон?

Собственно говоря, особо идти никуда было и не нужно: жилище Семен оборудовал метрах в восьми от воды.

* * *

...плескались в теплой воде, брызгались и смеялись. Семен нырял, хватал под водой Ветку за ноги, а она визжала...

А потом они сидели на песке и сохли в лучах ущербной луны и звезд. Журчала вода, стрекотали какие-то насекомые, в степи за лагерем перегавкивались собаки.

— Спой немножко, Семхон, — попросила Ветка. — Я хочу тан-це-вать — ну, как там, в пещере. Можно?

— Нет, — поднял лицо к луне Семен. — Сейчас не поется. Давай я тебе на зубе сыграю.

— На зубе?!

— Ага! Слушай!

И он заиграл старую и жутко популярную в семидесятых годах пьеску «Воздушная кукуруза». В оригинале она исполняется соло на ксилофоне, а Семен играл на собственном верхнем переднем зубе ногтем среднего пальца. Эту «забавку» он придумал еще в детстве: щелкнешь ногтем по зубу, а рот выполняет роль резонатора. Чуть-чуть подрабатывая губами, языком и нижней челюстью, можно менять объем этого резонатора и, соответственно, изменять высоту звука в пределах октавы, а то и больше. При определенном навыке можно брать даже «аккорды» — плотные серии щелчков четырьмя пальцами подряд. Звук получается довольно чистый, но негромкий. Впрочем, в тишине этого достаточно...

Ветка уловила ритм и пластику «Воздушной кукурузы» почти мгновенно и начала хихикать и «выделываться» на песке перед единственным зрителем. Шелестел листвой ночной ветер в зарослях на том берегу, журчала вода в соседней протоке, костер за спиной догорал, а Семен гнал и гнал повторы основной темы — то быстро, беззаботно и весело, то медленно и почти трагично. Сухая Ветка танцевала на песке, безошибочным инстинктом угадывая нужные движения. Наверное, родись она тысяч на десять-пятнадцать лет позже, то из нее получилась бы если и не балерина, то замечательная танцовщица. А «Кукуруза», она ведь такая: раз начав, остановиться трудно...

Наконец он взял пару финальных «аккордов» и умолк.

— Ой, как здорово, Семхон! — повалилась на песок счастливая Ветка. — Ты научишь меня?

— Научу. Слух и чувство ритма у тебя, кажется, есть, а всё остальное не сложно. Но — потом. Скажи, у тебя... уже был мужчина? Хоть раз?

— А ты... Ты не прогонишь меня, Семхон? Только не смейся, ладно?

— Ну!

— Не было... А правда, что первый раз больно? — Семен всё-таки рассмеялся:

— Не знаю, я же не женщина! Но можешь повторять заклинание от боли. Ты же помнишь его?

— Да ну тебя! Тебе бы только хихикать и насмехаться! Это не может быть больно! Не может... Потому что... Потому что я очень хочу! Вот!

— Ладно, не бойся, — примирительно сказал Семен, укладываясь на спину. — Ты всё сделаешь сама. Давай пристраивайся сверху! Да не так, глупенькая, лицом ко мне...

А потом они лежали, обнявшись, и грели друг друга. Надо было встать и дойти до шалаша, но сил не было, да и желания тоже...

* * *

Тем не менее утром Семен обнаружил себя в шалаше на своей подстилке. Вставать не хотелось: он лежал, смотрел вверх на переплетение ремней и думал, что утро иногда бывает-таки добрым.

Если бы не требования мочевого пузыря, он, наверное, так и лежал бы... Но пришлось встать. В «кастрюле» что-то аппетитно булькало. Ветка сидела у костра и широко распахнутыми сияющими глазами смотрела, как из шалаша выбирается на четвереньках ее мужчина, как он встает и потягивается, подставляя еще не жаркому солнцу свое худое и почти безволосое тело.

— Здорово, красавица! — приветствовал ее Семен. — Что плохого в жизни?

— Ничего, что ты! Хи-хи, ты такой смешной, Семхон! Совсем лысый, хи-хи!

— Ну, ты это... Не того! — изобразил обиду Семен. — Вот пройду посвящение, получу свое Имя и стану волосатым, как Черный Бизон!

— Нет! Не надо! Мне так больше нравится...

— Это еще что такое?! Эмансипация?! Отставить! Мало ли что тебе нравится! Мужчина должен быть свиреп, вонюч, волосат!

— Не-ет, — вновь хихикнула девушка, — ты и так достаточно свирепый, а вонючим и волосатым быть, наверное, не обязательно. Ты же сказал, что мне не нужно становиться толстой, потому что тебе так нравится, а сам...

— Прекратить! Ишь чего удумала: каменный век на дворе, а она равноправия требует! Не бывать этому! Ясно?

— Ясно, хи-хи! А что же ты тогда стоишь? Ты же писать хочешь — так иди!

— Да, действительно, — спохватился Семен, — я и забыл совсем. Вечно ты меня отвлекаешь своими разговорами!

По дороге к кустам он размышлял о том, какая все-таки удачная была мысль поставить «вигвам» на отшибе — у самого берега, выше по течению от основной стоянки. Возвращаясь назад, он напевал старинную песню Высоцкого «А ну отдай мой каменный топор и шкур моих набедренных не тронь...».

— Кстати, — сказал он, подходя к костру, — а куда ты дела мою одежду? Я что, так и буду жить голым?

— Живи! — разрешила Ветка. — Сейчас тепло, а ты... красивый!

— Да, — немного смущенно согласился Семен, — я, конечно, изрядный красавец, но неудобно как-то — вон в лагере люди ходят...

— Ну и пусть ходят! Я твою рубаху зашиваю, а ты поешь пока.

Семен совершил утреннее омовение в речке, навернул изрядную порцию мяса с бульоном и задумался, разглядывая свою новоприобретенную подругу. Спустя некоторое время он сказал:

— Знаешь что, Сухая Ветка? Пойдем-ка в шалаш — разговор есть. А балахон свой можешь тут оставить...

Внутри он с умным видом уселся на подстилку и приказал:

— Слушай внимательно и не перебивай: начинаем учебный процесс. Лекция первая: женская сексуальность и ее типы.

— Я не перебиваю, но что такое «процесс», «лекция», «сексуальность» и «типы»?

— Нет, ты перебиваешь! С мысли меня сбиваешь!

— Хорошо, я не буду сбивать, только давай шкуру подстелим, а то ветки попу колют.

— Да? Действительно... Ну, тащи ее сюда! — Когда шкура была расстелена, он продолжил:

— Женская сексуальность бывает двух типов. Как там правильно по науке, я не помню, но для себя называю их «однократный» тип и «многократный». Рассмотрим тип первый. Для него характерно длительное постепенное нарастание сексуального возбуждения, которое заканчивается оргазмом (только попробуй спросить, что это такое!). После этого следует быстрый спад возбуждения, вплоть до полного его угасания. В большинстве случаев для повторения процесса должно пройти достаточно много времени — от нескольких часов до нескольких суток. Однако в том и другом случае достижение оргазма требует долгой и тщательной подготовки.

Для второго типа также характерно постепенное нарастание возбуждения, но этот процесс заканчивается не оргазмом, а достижением так называемого «плато» — некоторого уровня возбужденности, на котором женщина может находиться достаточно долго, испытывая несколько оргазмов подряд или с небольшими перерывами. Причем спада возбужденности после них обычно не наступает. Сила и яркость каждого отдельного оргазма, безусловно, уступает таковым при единственном оргазме первого типа. Общий же спад возбуждения наступает лишь после полного окончания соития и, в отличие от первого типа, происходит постепенно.

Теперь перейдем к рассмотрению так называемых «эрогенных» зон...

На этом Семен вынужден был остановиться, так как обнаружил, что кое-что о мужских эрогенных зонах Ветка уже знает и занимается их «рассмотрением» вполне успешно — пора переходить к практическим занятиям.

— Ладно, — сказал он. — Придется уплотнить график занятий: данные зоны и типы секса обсудим на следующем семинаре. А сейчас исследуем явление, известное науке под названием «оргазм». Ложись на спину!

Они начали исследование с «миссионерской» позы, а потом попробовали пару десятков других.

Как показала практика, сексуальность Ветки относилась к промежуточному типу: возбуждалась она быстро, но надолго, кончала часто, но сильно, а спада возбуждения у нее, кажется, не наступало вовсе. Если бы не длительное воздержание и здоровый образ жизни, то Семен, наверное, выглядел бы бледно...

Тип сексуальности был промежуточный, зато «подтип» совершенно четкий — «голосистый». Попросту говоря, испытывая оргазм, Ветка кричала. Громко.

Сначала Семен хотел сделать ей замечание: день на улице, в лагере полно людей, и они всё слышат. Потом передумал: пускай слушают! Когда здешние мужики лупят своих баб, те вопят еще громче, и никто на это внимания не обращает. Правда, вопли Сухой Ветки мало похожи на крики боли, но мы, в конце концов, ничего противозаконного не делаем.

Вскоре выяснилось, что ситуацию Семен оценил правильно, но не совсем. Во время очередной передышки снаружи послышались голоса — там явно разгоралась ссора, грозившая перейти в драку:

—...на третий заход, а она четыре раза кончила!

— Дура, говорят тебе, он в тот раз не кончал, а так и гонял без остановки!

— Сама дура! Я что, ничего не понимаю, что ли?! Уж побольше тебя с мужиками дело имела!

— Ты побольше?! Ты-то?! Да на тебя ни у кого и один-то раз не встанет!

— А ты...

В общем, Семен подполз к выходу и выглянул наружу. Перед его шалашом полукругом расположился добрый десяток слушателей — в основном молодежь обоего пола и несколько теток необъятных размеров. Две из них и затеяли ссору, явно собираясь вцепиться друг другу в волосы. При виде головы хозяина, показавшейся из-под шкуры, народ умолк.

— Кыш отсюда! — спокойно сказал Семен. — Чтобы я вас тут больше не видел!

За его спиной хихикнула Ветка:

— Да ну их, Семхон! Тебе жалко, что ли? Пусть слушают!

— М-да? Может, вообще продолжим на улице? Тут ветерок веет, солнышко светит, а?

— Давай! — обрадовалась девушка. — И искупаемся заодно, а то ты обещал рассказать про оральный секс, а я вся мокрая!

«Надо же, — думал Семен, выбираясь наружу, — как, оказывается, интересно жить в каменном веке!»

* * *

Время вопросов и ответов наступило только дня через три, когда Семену стало казаться, что всё это было не с ним.

В процентном отношении потери обеих сторон были огромны. Из пятнадцати хьюггов уцелели двое. Поняв, что в лагерь им не прорваться, они не стали помогать еще оставшимся в живых своим, а пустились наутек. Преследовать их было некому. У лоуринов в живых осталось трое воинов, участвовавших в схватке, не считая Семена. Тяжелораненых не было: по-видимому, их сразу добили. С какой стороны ни посмотри, получалось, что битва выиграна благодаря Черному Бизону и Семхону. Первый прикончил в поединках четверых, а последний нейтрализовал троих.

— Как же вы так живете, — недоумевал Семен, — в постоянной опасности? А если бы хьюггов было двадцать или тридцать?

— Тогда все были бы мертвы, — усмехнулся Художник. — Только охотников за головами не бывает двадцать или тридцать. Даже пятнадцать — это очень много. Я не помню, когда они последний раз нападали такой большой толпой.

— Но почему?! При здешних способах ведения войны численное преимущество гарантирует победу.

— Ты как ребенок, Семхон!

— Я и есть ребенок! Я же еще не родился!

— Ну да, конечно... Понимаешь, они же нелюди. Если их соберется больше десятка, то они просто не смогут идти в одну сторону, делать одно дело. Наверное, в этот раз у них был сильный вожак.

— И ТАК бывает всегда?

— Нет, конечно. Ты же видишь, что с этой стороны к лагерю не подойти, а в ту сторону всегда смотрит дозорный. Да и собаки чуют. На эту стоянку они приходили четыре раза, сейчас был пятый. Трижды они убегали, поняв, что их обнаружили. Один раз собаки молчали, и воины подпустили их близко, а потом расстреляли из луков. Много скальпов взяли.

— Господи, да зачем вам скальпы?!

Старик посмотрел на него и сокрушенно покачал головой:

— Что стало с твоей памятью, Семхон...

Дата добавления: 2015-07-16