Чтоб развращенну волю злую

Твоей я воле покорил,

И так бы сделал душу чисту,

Как водный ключ…

(«Молитва»)

Неслучайно позднее момент мистического контакта с Божественным Жуковский определит как чистейшие мгновенья бытия, неоднократно повторив эту формулу в своих поэтически текстах. Традиционную устойчивость семантических связей чистоты с Поэтом и поэзией демонстрирует их реализация уже в XX веке: например, в стихотворении О. Шестинского 1976 года:

Время от времени нужно

душу свою очищать

<…>.

В чистой и ясной душе

вдруг я услышу, смятенный,

как зажжужала пчела,

мед собирая…

В этом произведении поэта XX века знакомый образ «пчелы, собирающей мед» интересен еще и потому, что он также представлен был в поэзии Державина. Вполне возможно, что в тексте О. Шестинского прямо отразились и строчки Державина – «Пчелка златая! / Что ты жужжишь?» («Пчела», 1795). Аналогичные можно встретить и у А. Ахматовой («Жужжит пчела на белой хризантеме») У Державина пчела и мед появились неслучайно: в народной традиции (а его «Пчела» недаром стала народной песней) семантика этого образа связана с божественным и чистотой. Известен в мифологии и образ «меда поэзии». И пчела и мед поэзии широко представлены в античной поэзии, и в русской антологической лирике начала XIX века. Внимание к этой поэтической линии позволяет увидеть, что и державинская «Пчела» восходит к стихотворению Мелеагра «К пчелке» (в 1820-е годы этот текст станет широко известным в переводе Д. Дашкова).

У Державина появляется «мед» рядом с «пчелкой», и любовная тема неожиданно соединяется с темой поэзии. Этот момент был реализован поэтом в другом стихотворении, написанном чуть раньше – «Спящий Эрот». Это тоже перевод античного текста – стихотворения Платона «Только в тенистую рощу вошли мы…», однако последние строки державинского текста навеяны уже Анакреоном. И именно в них «пчелы», собирающие «капли меду» «с благовонных сладких уст» Эрота соединяются с появлением Граций. Грации и Эрот «неразлучны с тех пор стали». Таким образом, античная традиция под пером Державина синтезирует два своих образных ряда, связанных с изображением пчелы: эротический и поэтический. Так мед с «благовонных сладких уст» Эрота превращается в «мед поэзии».

Обращение Державина к этому, на первый взгляд непритязательному, тексту Платона, свидетельствует о чрезвычайной серьезности его поэтических намерений. У Платона за строчками о пчелке и Эроте стоят глубокие размышления философа о сущности искусства и художественного вдохновения, которым посвящен, например, диалог «Ион». Здесь можно встретить прямое уподобление поэта пчеле: «Говорят же нам поэты, что они летают, как пчелы, и приносят нам свои песни, собранные у медоносных источников в садах и рощах Муз. И они говорят правду: поэт – это существо легкое, крылатое и священное».

Так под пером Державина сложился во всей своей сложности «поэтический сюжет», реализовались его размышления о Поэте. Часто понимаемые упрощенно – как присутствие обычной темы «поэта и поэзии», как внимание к «внешней биография поэта», эти размышления сложились в целостную концепцию Поэта. Даже самые поздние ученики Державина считали, что именно он стоит у истоков и начал русской лирики, что «рукоположения в поэты», признания поэтического дара можно заслужить только от него: ведь Державин «знал, что лиры запросто не дарят», как об этом написал Д. Самойлов («Старик Державин», 1962). В другом своем тексте – «Смерть поэта» (1966), посвященном кончине А. Ахматовой, Д. Самойлов символически обозначил своеобразную «историю» русской лирики как долгий путь бессмертного бытия русского Поэта, начатый Державиным и продолжаемый его «наследницей» – Ахматовой. Ведь ее поэтическая душа в стихотворении Самойлова тоже превращается в птицу – в «снегиря». В «снегиря» потому, что он – «знак» державинской поэзии (эпиграф к стихотворению – строфа из державинского «Снегиря»), подхваченный позднее и самой Ахматовой – «И на медном плече Кифареда / Красногрудая птичка сидит» («Все мне видится Павловск холмистый…», (1915). Но за это посмертное воплощение в птицу «пройти было надо / Все ступени рая и ада, / Чтоб себя превратить в певуна». Именно такое видение и понимание русского Поэта как бессмертного и крылатого «певуна» с его «дивным делом», чистой и восторженной к небесам душой и завещал русской лирике «старик Державин».

Дата добавления: 2015-07-16