ПОСЛЕСЛОВИЕ 4 страница

Английская королева не приняла предложения Грозного. Став на путь осторожной оппозиции габсбургской политике, Елизавета, однако, была очень далека от каких-либо активных внешнеполитических планов и боялась серьезного столкновения с Габсбургами. Вмешиваться в войну на Балтике, вступать в союз с далекой Московией - все это никак не входило в ее намерения. Своим послам, ехавшим к царю, она приказала отвечать на его предложение «благопотребными речами» и фактически отказалась от заключения договора.

На пути русско-шведского союза стало другое препятствие: государственный переворот в Швеции. В 1568 г., во время пребывания русских послов в Стокгольме, Эрик XIV, энергично проводивший абсолютистскую политику в Швеции, был свергнут с престола феодальной знатью, и к власти пришел его брат Иоганн III, сторонник союза с Польшей и злейший враг Москвы. «Ограбленные и обесчещенные» русские послы были (после нескольких месяцев заточения) отправлены на Русь; о союзе теперь, конечно, говорить не приходилось.

Послание Елизавете 1570 г. и два послания Иоганну III, печатаемые в настоящем издании, отражают эту дипломатическую неудачу Грозного. Для того чтобы понять их, необходимо учесть изложенную выше международную обстановку, а также и конкретную военную обстановку тех лет: с конца 1560 г., т. е. с момента вмешательства в Ливонскую войну новых сил (Польши, Швеции и Дании), и до начала 70-х годов русские войска не добились никакого продвижения на ливонском фронте (в 1570 г. окончилась неудачей попытка завоевать Ревель). И в такой трудный для «скифетродержателя Российского царства» момент государи Англии и Швеции, двух государств, которые, по представлению Грозного, были «честию ниже» Руси, срывают предложенный им союз. Гневом и презрением преисполнены послания царя в Англию и Швецию. Поведение Елизаветы он объясняет тем, что она вообще «пошлая [обыкновенная] девица», за которую правят «мужики торговые»; в посланиях Иоганну III он не делает различия между новым королем и свергнутым Эриком, трактуя весь род Ваз как подозрительных проходимцев «мужичьего» происхождения, уклоняющихся от выполнения своих международных обязательств под предлогом государственных переворотов: «И то уж ваше воровство всё наруже: опрометываетесь как бы гад - розными виды».

Но приведенные послания - не только памятник неудачи. Уже в августе 1572 г., когда царь писал свое первое послание шведскому королю Иоганну III, перед ним вставали контуры нового военно-дипломатического плана; в 1573 г., когда была написана вторая грамота шведскому королю, план этот уже начал осуществляться.

Поворот во внешней политике Грозного был в значительной степени связан с событиями «польского бескоролевья». Смерть последнего Ягеллона, безвольного Сигизмунда II Августа, сама до себе едва ли могла бы считаться крупным событием; но благодаря существовавшей в Речи Посполитой уже к тому времени феодальной анархии, прекращение династии вызвало длительный период безвластия: польское «беско-ролевье» длилось фактически с 1572 по 1576 г. с перерывом на несколько месяцев. Для Грозного это «бескоролевье» оказалось чрезвычайно благоприятным обстоятельством: из борьбы за Прибалтику выбыло государство, больше всех «противоборствовавшее» царю в предшествующие годы. «Польское бескоролевье» отвлекло от ливонских дел и Габсбургов: всецело занятый борьбой за польский престол, император теперь смотрел на русского царя, главным образом, как на силу, могущую сыграть важную (и, может быть, благоприятную для Габсбургов) роль в ходе польской «элекции». А во время «бескоролевья» он не имел и фактической возможности вмешиваться в Ливонскую войну.

Роль «польского бескоролевья» в истории Ливонской войны, несомненно, недостаточно учтена исследователями: в исторической литературе обычно в центре внимания оказывается лишь начало войны (1558 - 1561 гг.), а между тем стоит перечислить русские завоевания в Прибалтике в 70-х годах, чтобы понять, как блестяще сумел Грозный использовать прекращение польского «противоборства».

Уже летом 1572 г., в первом послании Иоганну III, Иван IV обещал ближайшей зимой показать шведскому королю, имевшему неосторожность сказать, что русские «просили» у него мира, «как мы и люди наши учнем у тебя миру просить». Подготовка к этой величественной «демонстрации» началась с конца 1572 г. Шведы владели в это время в Ливонии сравнительно небольшим куском территории в северной Эстонии; наемные шведские «гофлейты», грабившие местное население, были весьма непопулярны в стране. Отлично понимая, как важно обеспечить себе хотя бы пассивную поддержку населения, Грозный еще за несколько лет до этого разработал план создания в Ливонии вассального королевства; «королем Ливонии», «голдовником» (вассалом) царя, был провозглашен герцог Магнус, брат датского короля Фридрика П. Однако первая попытка создания «Ливонского королевства» не удалась - после военной неудачи под Ревелем в 1570 г. вассальный «король» решил было отказаться от высокой чести, предложенной ему царем, и удалился на остров Эзель, принадлежавший датчанам. Теперь Грозный вновь возобновил договор с Магнусом, вновь пожаловал ему его временную резиденцию город Полнев (Пылтсама, Оберпален) и некоторое время спустя обвенчал его со своей племянницей. Договор с «королем Ливонии» обеспечивал Грозному не только сочувствие населения (по словам современников, Магнус, обещавший сохранить Ливонии местные права и обычаи, «явился утехой и убежищем почти всех ливонцев, переходивших толпами к этому государю»), но также поддержку брата Магнуса, короля Дании, а возможно и косвенную поддержку императора: датский король был союзником Габсбургов и энергично добивался их согласия на создание «Ливонского королевства».

1 января 1573 г. русские войска штурмом взяли крепость Пайду (Вайссенштейн), крупнейший (после Ревеля) опорный пункт шведов в Ливонии. Через несколько дней после этого, возвращаясь из завоеванного города, царь отправил шведскому королю свое второе послание, для большей внушительности пометив, что оно написано из «нашей вотчины Лифлянские земли города Пайды». В послании царь заявил, что он не перестанет «доступать» Ливонию, «докудова нам ее Бог даст».

Из шведских владений царю предстояло «доступать» в Ливонии уже немного: из крупных крепостей у шведов оставался, в сущности, один Ревель. Наученный печальным опытом неудачной осады 1570г., Грозный на этот раз не сделал попытки взять эту мощную крепость, а поставил перед своими войсками другую задачу: выйти непосредственно к морю, обойдя Ревель с юга. В 1573 г., эта попытка не удалась; но уже в начале 1575 г. войскам Магнуса удалось овладеть крепостью Салис на берегу Рижского залива (ныне г. Салацгрива Латвийской ССР), а в июле того же года русские войска взяли крупную приморскую крепость Пернов (Пярну). Ливония была окончательно разрезана на две части.

1576 год принес новые успехи. В начале этого года русскими войсками были взяты «Коловерь», «Лиговер», «Апсол» и «Падца» [Лоде, Леаль, Гапсаль (Хапсалу) и Падио] - города в крайней северо-западной оконечности Ливонии. Теперь русские владения выходили не только к Финскому и Рижскому заливам, но непосредственно к Балтийскому морю; в руках Грозного находилось почти все побережье от Ревеля до Риги (в том же году «голдовник» царя, Магнус, завладел крепостью Лемзаль, находившейся верстах в 60 от Риги).

На четвертый год «польского бескоролевья» Грозный мог уже серьезно думать о близком завершении Ливонской войны. Правда, в 1576 г. «польское бескоролевье» окончилось: в Польше появился король - Стефан Баторий. Но на первых порах царю во всяком случае не приходилось опасаться этого нового соседа: он очень хорошо знал, что Баторий избран только частью сейма и что значительная часть страны поддерживает другого кандидата (избранного сенатом) - германского императора Максимилиана II. «Бескоролевье» сменилось междоусобной борьбой, не прекратившейся и после внезапной смерти Максимилиана II в октябре 1576 г.: даже после смерти императора один из важнейших портовых городов Польши - Гданьск - продолжал оказывать неповиновение Баторию, не признавая его королем. Мало того, - по сведениям, полученным Баторием, мятежные гданчане имели «поразуменье» (соглашение) «з Московским и з Макгнусом». Крайне смущенный этим обстоятельством, польский король всячески старался умиротворить «Московского» и уж конечно никак не мог противодействовать ему в Прибалтике.

Такова была обстановка, в которой происходил поход на польскую Ливонию в 1577 г. - один из самых удачных военных походов Ивана IV. Такова была обстановка, в которой возникла группа посланий царя, написанных во время этого похода, - один из наиболее интересных памятников творчества Грозного.

III

Иван Грозный имел основания для того, чтобы, подводя итоги походу 1577 г., писать в одном из своих посланий: «ныне вся Лифлянская земля учинилась в нашей воле». Поход 1577 г. был задуман как последний, завершающий поход Ливонской войны, - отсюда и грандиозные масштабы похода и личное участие в нем Грозного, Симеона Бекбулатовича, недавнего «великого князя всея Руси», и «ливонского короля» Магнуса (ведшего по соглашению с царем военные действия в центральной Ливонии). Обстоятельства подтверждали оптимистические ожидания царя: 13 июля 1577 г. царь со своей армией двинулся из Пскова на юг - в южную Ливонию, захваченную в начале Ливонской войны польским королем, и почти сразу же ливонские крепости, эти «претвердые германские грады», стали одна за другой сдаваться русской армии. Власть польского короля давно уже была непопулярна в Ливонии; пять лет анархии еще больше подорвали ее авторитет. Без сопротивления Грозному сдались города Влех (Мариенгаузен), Лужа (Лудза, Люцен), Режица, Невгин (Двинск). Дойдя до Двины, русские войска повернули на север, - и здесь их ждал почти такой же прием: за исключением небольшого города Чиствина (Зесвегена), который в течение одного дня оказывал сопротивление царю, все остальные города сдавались сразу же.

Единственное, что несколько смутило триумфальное настроение царя, было известие (полученное им в конце августа) о самовольных действиях его «голдовника», Магнуса. Согласно приказу, полученному им от царя в Пскове, Магнус, владевший уже в центральной Ливонии крепостями Каркусом, Салисом и Лемзалем, мог несколько расширить свои владения на юг с тем, чтобы южной границей его владений стала река Говь (Гауя); южнее этой реки он имел право присоединить только один город - Кесь (Цесис, Венден - старинную столицу ордена), все остальное должно было принадлежать царю. Магнус же, ободренный своими первыми успехами, сделал попытку овладеть всем побережьем Двины, разослав по городам Подвинья грамоты с предложением переходить под его власть; население этих городов, недовольное польской властью, охотно последовало этому предложению. Возмущенный самовольством «голдовника», Грозный 25 августа послал ему грамоту с энергичным выговором. Грамота эта, сохранившаяся в «разряде» похода 1577 г. (Этот «разряд» издан в «Военном журнале» за 1852 и 1853 гг. (грамота Магнусу - в № 5 за 1853 г., стр. 94 - 96) и стоящая несколько особняком от остальных посланий этого года (Мы не поместили эту грамоту в основном тексте из-за затруднений археографического характера; приводим ее текст здесь), тем не менее весьма характерна для литературной манеры царя:

«Милосердия ради милости Бога нашего, в них же посети нас восток свыше, во еже направити ноги наша на путь мирен, сей убо в Троицы славимаго Бога нашего милостию удержахом скифетры Росискаго царствия, мы великий государь, царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Руси [следует полный титул], голдовнику нашему Арпымагнусу королю Крестьяновичу, отчичу и дедичу Норбецкому, арцугу Слезвицкому, Олченскому, Скорманскому и тех Делмарских, графу Олдньбарскому и Делманскому. Прислали к нам твои люди, а того не ведомо хто имянем писал, твою грамоту; а в твоей грамоте писано, что тебе сдались: город Кесь, город Нитов, город Шкуин, город Зборск, город Голбин, город Чествин, город Тыржин, город Пиболда, город Лавдун, город Барзун, город Канцлов, городок Ерла, городок Фес, городок Леневард, городок Воршевад, городок Суижел, город Роденбжь, городок Какенгауж. И по той по твоей грамоте, сложась с нашими недруги, нашу вотчину отводишь; а которая у них казна, и ты тое казну у нас теряешь; а как еси у нас был во Пскове, и мы тобе тех городов не поступывались, одну есмя тобе поволили доставати Кесь, да те городки, которые на той стороне Гови реки, и ты в те городки вступился неподельно. И ныне мы Божею волею свою отчину Вифлянскую землю очищаем, и Бог нам в руки дал: город Влех, город Лужу, город Резицу, город Навгин, город Круцбор, город Голвин, город Чествин, город Левдун, город Барзун; Анцклава мыза выжжена, а Фелдатыржин мыза в нашей отчине, промеж тех городов, которые есмя взяли. И будет похочешь, и ты их у нас емли, а мы здеся с тобою блиско, и в тех городкех с Божею волею наши воеводы и люди сидят, и тобе о тех городкех печись не пригоже, и без тебя их уберегут. А приставов в твои городки, сколко нам Бог помочи подаст, столко пошлем их, а и сами сколко можем в пристовстве в твоих городкех будем; а денги у нас и сухари, каковы лучились, таковы и везем; и будет не похош нас слушати, и мы наготове, а тобе было нашу вотчину отводить непригоже. А будет тебе не на чем на Кеси и на тех городкех, которые за Говею, сидеть, и ты поди в свою землю Езел да и в Датцкую землю за море, а нам тобя имати нечево для, да и в Казань тобя нам ссылати - то лутчи; толко поедешь за море, а мы с Божею волею очистим свою отчину Вифлянскую землю и обережем».

Самочинные (а по существу, как мы увидим, изменнические) действия Магнуса были тревожным симптомом: выше у же указывалось, что Магнус через своего брата был связан с Габсбургами. Но на первых порах выступление Магнуса не помешало дальнейшему «очищению Вифлянской земли»: Грозный перешел на Двину, сразу же забрал под свою власть города, присягнувшие было Магнусу, - Куконойс (Кокнесе, Кокенгаузен), Ерль (Эрлу) и другие; некоторое сопротивление было оказано только городами, предназначенными первоначально для Магнуса и отнятыми у него в наказание за самовольство, Венденом (Кесь) и Вольмаром; но и эти города (Венден - после жестокого штурма) были заняты Грозным. Вся Ливония по Двину (т. е. вся собственно Ливония - Лифляндия и Эстлян-дия), за исключением только двух городов - Ревеля и Риги, была в руках русских.

Послания 1577 г. представляют собой своеобразный памятник этого похода. Выступая из Пскова, Грозный написал первое из них, адресованное Александру Полубенскому, вице-регенту Ливонии, возглавлявшему в то время польские силы к северу от Двины. Следующие послания были написаны в Двинске (польскому магнату И. Талвашу), в Куконойсе (Радзивиллу и польскому послу Крымскому), в Эрле (в город Ригу) и, наконец, в Вольмаре (Стефану Баторию, Яну Ходкевичу, Курбскому, Таубе и Крузе, Тетерину).

Заслуживает внимания лицо, избранное Грозным для передачи последних пяти посланий. Это - Александр Полубенский, тот самый человек, которому было адресовано первое послание царя. Такое превращение бывшего адресата Грозного в его посланца тем более удивительно, что, как мы можем увидеть из псковского послания, Полубенский в начале похода ни в каком отношении не пользовался благоволением царя. Послание к нему - одно из самых ядовитых произведений пера Грозного: пародируя какую-то из грамот Полубенского, царь называет его «блазнем» (шутом), гетманом «разогнанного и блудящего» рыцарства, сравнивает его с дудкой, пищалкой и другими скоморошескими инструментами. Это и неудивительно: уже задолго до 1577 г. Полубенский был хорошо известен царю, как энергичный враг Москвы; он был близким свойственником Курбского, помогал ему в его незаконных сношениях с русскими землями после бегства за границу; вместе с Тетериным и Сарыхозиным Полубенский захватил обманом (выдав свое войско за опричников) в 1569 г.

Ливонский поход 1577 г.

русскую крепость Изборск. А между тем, когда в конце похода Полубенский, выданный восставшими против него жителями Вольмара, попал в руки Магнуса, Грозный обнаружил по отношению к этому «блазню» необычайную заботливость: велел во что бы то ни стало разыскать его, сказать ему, «чтоб он не опасался ничево», что «царское величество милость ему покажет, пожалует, к королю его отпустит» (Военный журнал, 1853, № 5, стр. 105 - 106.)) и, действительно, выполнил это обещание, милостиво приняв Полубенского, а затем отпустив его со своими письмами. Сходную метаморфозу можно заметить и в отношении патрона Полубенского, «гетмана Лифлянской земли» Яна Ходкевича, - достаточно сравнить одно из посланий 1567 г., адресованное его дяде (от имени Воротынского), с посланием к нему в 1577 г.: в первом случае Ян Ходкевич упоминается как «племянник твой Янко», который хотел «освети Вифлянскую землю» и «кровопролитие християнству учинити», во втором случае он выступает как «муж храбрый и велемудрый и дородный», достойный «начальствовати». Столь явная перемена в обращении с обоими польскими полководцами заставляет нас отнестись со вниманием к сходным известиям двух ливонских источников (Хроника Ливонии Б. Рюссова (Сборник материалов по истории Прибалтийского края, т. III, Рига, 1880, стр. 271 - 272); «ApologiaReliquarium Livoniae», напечатанная (в выдержках) в статье K. Busse «Rembert Geilsheim» (Mittheilungen aus dem Gebiete der Geschichte Liv-, Ehstund Kurlands, B.II, heft III, Riga - Lpz., 1842, 8. 419, 425, Anm. 36, 430, Anm. 40).) о тайных сношениях Полубенского с царем во время похода 1577 г.: согласно этим источникам, Магнус еще в начале похода изменил Грозному, вступив в переговоры с Баторием, но Ходкевич, презиравший ливонцев, открыл его измену Полубенскому, а Полубенский - царю. Насколько это известие верно, сказать трудно; дошедшее до нас официальное донесение Полубенского королю, написанное в форме дневника, во всяком случае никак не помогает решению этого вопроса; донесение это содержит много подозрительных пропусков и умолчаний (Полубенский упоминает измену Магнуса задним числом, ничего не рассказывая о том, как он узнал о ней), числа в нем странным образом перепутаны и т. д. (Донесение Полубенского см.: Труды X Археологического съезда в Риге в 1896 г., т. III, М., 1900. Ср. комментарий к посланию Яну Ходкевичу, прим. 1.). Умалчивает Полубенский и о той, несомненно предосудительной с точки зрения Бато-рия, роли, которую он играл после пленения: как мы узнаём из официальных русских «разрядов», став пленником Грозного, Полубенский помог ему завоевать ливонский город Трикат, написав жителям этого города, чтобы они «государю царю не противили, видя такую моць государя самого, войско и наряды великие» (Текст этой грамоты «его парского величества вязня» Полубенского (из «разряда» похода 1577 г.) - в «Военном журнале» за 1853 г., № 6, стр. 91 - 92. Курляндский хронист Геннинг даже прямо называл Полубенского «человеком» Ивана IV (Scriptores rerum Livonicarum, II Riga - Lpz., 1848, стр. 270).).

Возможная связь таких польских политических деятелей, как Ходкевич и Полубенский, с царем становится понятной, если мы учтем, что в 1577 г. положение Батория, только что избранного на престол и еще не признанного всей страной, было крайне непрочным; Грозный же еще недавно считался одним из влиятельнейших кандидатов на польский престол и пользовался значительной популярностью в Литве. Что касается царя, то у него во всяком случае не было никаких оснований отвергать услуги этих лиц: теперь, когда «вся Лифлянская земля» учинилась «в его воле», он явно не хотел войны с Польшей, желая только, чтобы поляки признали совершившийся факт «очищения Лифлянской вотчины».

Победа казалась царю достигнутой, - послания 1577 г. должны были подвести итог законченной войне. Послания эти несомненно предназначались царем не только для их формальных адресатов: достаточно сравнить между собой списки XVII в., сохранившие перечисленную выше группу посланий (См. «Археографический обзор», стр. 570.), чтобы убедиться, что они восходили к единому, заботливо составленному сборнику. Можно думать, что сборник этот был составлен еще при Грозном и составлен с определенной политической целью. Специальный характер этого сборника обнаруживается уже из его состава: сюда вошли все грамоты, рисующие блестящие успехи Грозного в 1577 г. (по большей части не включенные в официальные «Дела Польские» Посольского приказа), но не вошла сюда, например, приведенная выше грамота Магнусу (тоже написанная во время похода) и именно потому, что она говорила не об успехах, а о неудаче (хотя и частичной). Очевидно сборник посланий 1577 г. был составлен не для внутренних нужд Посольского приказа, а рассчитан на более широкие круги читателей (Такое соединение документальных памятников в сборники, имеющие определенный политический характер, не является, как известно, редкостью: для XIV - XV вв. это явление доказано на большом числе примеров Л. В. Черепниным в его исследовании «Русские феодальные архивы XIV - XV вв.» (ч. 1, М. - Л., 1948).).

Обращаясь к этим читателям и из «Российского царства», и к другим «многим языцем», царь во всех посланиях 1577 г. повторял одну и ту же тему: о своих законных правах на Ливонию, подтвержденных ныне «Божьим смотрением [провидением]». Тема эта проходит через все послания 1577 г. (отсюда ряд совпадений отдельных мест: о «хотении миру» со Стефаном-королем, о том, что в Ливонии уже нет места, «где бы нашего коня ноги не стояли», и воды, которой бы «не пили есмя», и т. д.), начиная с первого из них - послания Полубенскому. Для этого послания, написанного еще в Пскове в начале похода, царь широко использовал свои прежние сочинения: здесь мы читаем и изложение царской родословной из первого послания Курбскому, и рассказ о происхождении русских государей от Августа-кесаря, - все эти аргументы были мобилизованы царем для обоснования последнего, как он думал, похода на Ливонию. А в заключительных грамотах, написанных в Вольмаре, царь обращался к «крестопрестушшкам», некогда мешавшим и «супротивословившим» ему в начале Ливонской войны, приглашая их самих убедиться («и я таки тебя судию и поставлю»), кто был прав в законченном, наконец, споре.

Грозный торжествовал - и торжествовал не только как государственный деятель, добившийся политического успеха. Замечания царя о «Божьем величестве», разрешившем, наконец, его спор с «крестопреступниками», подводят нас к новой, совсем неизученной историками стороне мировоззрения царя - к его философским взглядам. Взгляды эти раскрываются уже в другом, более раннем памятнике - в грамотах 1567 г., посланных Сигизмунду II Августу от имени бояр цитируемое место дословно совпадает в грамотах трех разных бояр и с уверенностью может быть приписано их общему автору - царю). Отвечая на утверждение Сигизмунда II Августа, что «Бог-сотворитель, человека сотворивши, неволи никоторые не учинил и всякою почестью посетил» и что, следовательно, человек по природе свободен, Грозный писал ему:

«А што, брат наш, писал еси, што Бог сотворил человека и вольность ему даровал и честь, ино твоё писание много отстоит от истины: понеже первого человека Адама Бог сотворил самовластна и высока и заповедь положи, иж от единого древа не ясти, и егда заповедь преступи, и каким осуждением осужен бысть! Се есть - первая неволя и бесчестие…». И, приведя затем другие примеры библейских и евангельских «заповедей», царь заключает: «Видиши ли, як везде несвободно есть, и твое писание далече от истины отстоит?».

Трудно сказать, какой конкретно смысл имели рассуждения Сигизмунда II Августа о «свободе» в его не дошедшей до нас грамоте, - отметим только, что догмат о «свободе воли» был как раз в это время орудием католической реакции в борьбе с Реформацией (в 1564 г. этот догмат был утвержден в противовес лютеранам Тридентским собором). Для нас гораздо важнее, что рассуждениям Сигизмунда II Августа о свободе Грозный противопоставлял тезис о необходимости.

Эта же мысль о необходимости, но в несколько ином аспекте, выдвигается царем в посланиях 1577 г. Победа его в Ливонской войне - не случайна, подчеркивал царь, многократно и настойчиво повторяя во всех этих посланиях одну фразу: «Бог дает власть, ему же хощет» (т. е. тому, кому хочет дать). Тринадцать лет тому назад Курбский грозил царю «Божьим судом» после смерти, - Грозный отвечал ему тогда, что он «не отметается» этого суда не только «тамо» - после смерти, «но и зде» - на земле. И вот теперь Божий суд свершился; победа Грозного есть осуществление непреодолимого «Божьего изволения»: «не моя победа, но Божья» - «Смотри, о княже, Божия судьбы, яко Бог дает власть, ему же хощет!».

Перед нами, несомненно, не случайное высказывание царя, а именно выражение его философских взглядов. Чтобы понять смысл этих философских взглядов, следует вспомнить ту оценку, которую давал Энгельс аналогичному «учению о предопределении», развивавшемуся на Западе Кальвином. Энгельс считал, что эта догма Кальвина «отвечала требованиям самой смелой части тогдашней буржуазии» (К. Маркс и Ф.Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 297). На Западе учение о предопределении, давая молодой буржуазии веру в неизбежность («предопределение») ее победы, было орудием в борьбе против феодальной системы в целом. В России же «капиталистического развития еще не было, оно, может быть, только зарождалось, между тем как интересы обороны от нашествия турок, монголов и других народов Востока требовали незамедлительного образования централизованных государств, способных удержать напор нашествия» (И. В. Сталин. Соч., т. V, стр. 34.). Учение о необходимости (предопределении) было здесь использовано самодержавной властью, боровшейся против феодальной раздробленности.

В мировоззрении Грозного это учение о «Божьей судьбе» несомненно занимало весьма важное место, еще более усиливая тот «неповторимый колорит» его писаний, который отмечают исследователи. Если, по справедливому замечанию И. И. Смирнова, «практическая деятельность» подымалась у Грозного «до высоты теории», то успех в этой практической деятельности приобретал в его глазах особый смысл, становясь доказательством правильности его поступков, соответствия их «Божьему смотрению». Если мы учтем это, то согласимся, что, перечисляя Курбскому во втором послании свои успехи, царь действительно делал это, «не гордяся, ни дмяся», а доказывая своим успехом свою правоту. Мы не усмотрим тогда цинизма и в заявлении Грозного польским послам, сделанном несколько месяцев спустя: «Ино ведь кто бьет - тот лутче,. а ково бьют, да вяжут - тот хуже» (Из переговоров (начало 1578 г.) с польскими послами Крыйским и Скуминым [пит. по рукописи Рукописного отдела Государственной Публичной библиотеки им.М. Е. Салтыкова-Щедрина (ГПБ), Q. IV, 33, л. 61.)]. Тот, «кто бьет» (даже если он «бесерменский государь»), бьет ведь по велению «Божьей судьбы», поэтому он и «лутче».

Но как ни величественна была эта теория, она, несомненно таила в себе серьезную опасность. Представление, что «Бог дает власть, ему же хощет», так ободрявшее Грозного в 1577 г., превращалось в оружие против него, стоило только «Божьей судьбе» повернуться в другую сторону.

А поворот этот произошел очень быстро. Вероломный «голдовник» Магнус, попытавшийся, как мы видели, изменить царю в 1577 г. и окончательно изменивший в 1578 г., правильно понял изменившуюся ситуацию. Избранный на польский престол как ставленник султана, Стефан Баторий, вопреки опасениям Габсбургов, сумел избавиться от турецкой зависимости. А тем самым он терял свою одиозность в глазах католических сил: папский нунций, энергично поддерживавший Габсбургов во время бескоролевья, вступил теперь в дружескую связь с польским королем; Баторий завел непосредственные сношения и с могущественнейшим государем католической Европы - Филиппом II испанским, обещая ему помощь против турок, нидерландских «еретиков» и т. д. При всем своем нерасположении к сопернику, германские Габсбурги тоже не могли теперь помышлять о войне с ним. Гданьск, дольше всех отказывавшийся признавать Батория, принужден был уступить силе и дипломатическому воздействию.

Освободив руки на Западе, Баторий мог обратить все свои силы на Восток. Быстрый и решительный перелом, которого ему удалось здесь добиться, может, в сущности, служить косвенным доказательством правоты Грозного, начавшего эту войну для приобретения морских путей на Запад. Польский король, тесно связанный, в отличие от русского царя, со всей Западной Европой, «поднял» на Русь, по меткому выражению царя, «всю Италию» (католическую Европу). Войне против «Московита» Баторий сумел придать вид почти общеевропейского (по крайней мере, общекатолического) крестового похода. Бесчисленные авторы «летучих листков» начали прославлять польского короля; на рождество 1579 г. папа прислал ему освященные эмблемы - шлем и меч. Армия Батория и впрямь была собрана по всей Европе: основу ее составляли профессиональные воины - немецкие, венгерские и другие наемные ландскнехты. Русские же войска были измотаны двадцатилетней войной. Это быстро оказало свое действие. В Западной Руси были потеряны Полоцк, Сокол и Великие Луки; в Ливонии русские войска оставили Двински Венден (Кесь). За какие-нибудь два года были потеряны завоевания многих лет.

В этой-то трагической обстановке и было написано послание царя Баторию - последнее из помещенных в настоящем издании посланий. «Божья судьба» отвернулась от Грозного,- насмешливые слова: «кто бьет - тот лутче, а ково бьют, да вяжут - тот хуже», можно было теперь адресовать к нему самому. Мы сделали бы, однако, очень большую ошибку, если бы предположили, что царь, увидевший волю провидения в своих победах 1577 г., перед лицом неудач 1578 - 1581 гг. должен был обнаружить фаталистическую покорность судьбе. Учение о предопределении у Грозного, как и у «торговых мужиков» XVI в. (Ср.: Г. В. Плеханов. К вопросу о роли личности в истории. М., 1941, стр. 5, 6, 8 (прим.).), никак не означало отказа от практической деятельности и безмолвной покорности «Божьему смотрению». Наоборот, неуклонная вера в «милость» к нему «благоутробия божия» (и, следовательно, в конечный успех своих поступков) побуждала царя к самой энергической деятельности: «поразительная уверенность в себе» (P. Pierling. La Russie et le Saint-Siege, t.II, 1897, р. 69), которую с удивлением замечают историки в его послании Баторию, имела своей основой не только надежду на «силу животворящего креста», но и вполне реальные дипломатические планы.

Дата добавления: 2015-07-16