ПОСЛЕСЛОВИЕ 3 страница

Осенью 1575 г. Иван IV совершил поступок, который поразил современников едва ли менее, чем введение опричнины в 1564 г.: он передал свой титул «великого князя всея Руси» служилому татарскому хану Симеону Бекбулатовичу, а сам, как рассказывает летопись XVII в., «назвался Иваном Московским и вышел из града и живяше на Петровке и весь свой чин царский отдаде ему, Симеону, а царь Иван Васильевич ездил просто, что боярин, в оглоблях, человек; и как приедет к царю Симеону, и ссажался с царева места далече, з бояры» (Этот неизданный летописец находится в Рукописном отделе Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (пит. по: П. А. Садиков, ук. соч., стр. 42). Помещенное в настоящем издании послание «Иванца Московского» Симеону Бекбулатовичу является непосредственным следствием этой неожиданной реформы, а вместе с тем оно в значительной степени и объясняет эту реформу. Иа «челобитной Иванца Московского» (тщательно копирующей стиль подлинных челобитных) мы узнаём, что под властью «Иванца» находится какая-то особая территория, к которой он намеревается присоединять «вотчинишки» еще каких-то «людишек», находящиеся пока во владении «великого князя всеа Руси»; из этих вотчинишек он собирается «отсылатьипрочь» тех, которые ему «не надобны». Картина знакомая: «удел Иванца» с неизбежностью напоминает нам «особый двор государев» - опричнину. Как известно, одной из важнейших сторон опричной реформы было разрушение материальной базы родовитого боярства путем создания особой («опричной») территории, принудительного выселения из нее старых владельцев и. передачи их владений новым людям. «Удел Иванца» - это, очевидно, какая-то новая форма опричной территории.

Зачем же Грозному понадобилась эта новая форма и весь политический «маскарад» 1576г.? (П. А. Садиков, отметивший связь назначения Симеона «великим князем» с опричниной, считает, однако, что «объяснение подобного маскарада» следует «искать во внешне-политической конъюнктуре» (ук. соч., стр. 43). Ниже (в комментарии к посланию Симеону, прим. 1) мы указываем, почему это предположение П. А. Садикова не представляется достаточно убедительным.). Ответ на это дают, как кажется,, известия нескольких иностранцев, посетивших Русь как раз в «правление» Симеона Бекбулатовича. Один из них, посол английской королевы Елизаветы Д. Сильвестр, удостоился личной аудиенции у «Иванца Московского» и имел с ним довольно интимный разговор. Во время этого разговора Грозный указывал Сильвестру на фиктивность своего отречения, но объяснял его «опасным положением государей», которые «подвержены переворотам (chaunge)», «что в настоящее время и оправдалось, ибо мы передали сан нашего правительства...в руки чужеродца...Причиной (occasion) этого является преступное и злокозненное поведение наших подданных, которые ропщут и противятся нам; вместо верноподданнического повиновения они составляют заговоры против нашей особы» (Ю. Толстой. Первые 40 лет сношений между Россиею и Англиею. СПб., 1875, стр. 179 - 182.). Сходное объяснение было, очевидно, дано и германскому послу Даниилу Принцу: в своем рассказе о путешествии в Москву в 1576 г. он писал, что царь передал власть Симеону «по причине подлости подданных» (Даниил Принц из Бухова. Начало и возвышение Московии, Чтения ОИДР, 1876, кн. III, отд. IV, стр. 29.). Дополнением к этим известиям могут служить известия иностранцев, писавших несколько позже, - англичан Горсея и Флетчера: по их словам, Симеон Бекбулатович нужен был царю как подставное лицо для проведения каких-то непопулярных, но доходных мероприятий (Горсеи. Записки о Московии. СПб., 1909, стр. 30 - 31; Флетчер. О государстве Русском. СПб., 1905, стр. 50. Относительно конкретного характера этих мероприятий оба источника расходятся: Горсей говорит об уничтожении «прежних долгов» вообще, Флетчер - об уничтожении жалованных грамот монастырям.). Сопоставив известия иностранцев с посланием «Иванца Московского», мы легко сможем понять, в каком именно вопросе Грозный ожидал наибольшего сопротивления «подлых подданных». Пропаганда «крестопреступников» вне и внутри Русского государства и действительные злоупотребления некоторых из «государевых слуг» сделали опричнину непопулярной; в течение многих лет ее существования Грозный объявлял через своих послов, что у него «опричнины нет»; в 1572 г. он и формально пошел на ее отмену. Реформа 1564 г., проведенная Грозным, в значительной степени осуществила поставленную им цель; родовитое боярство в основном было разгромлено. Но мог ли Грозный считать, что враги его полностью обессилены? Из послания Симеону Бекбулатовичу мы знаем, что в 1575 г. царь решил вновь провести «перебор людишек», прибегнув для этого к фиктивному разделению государства на владения «великого князя всея Руси» Симеона и «Иванца Московского». Нам не известны полностью ни формы этого разделения, ни весь объем мероприятий, проведенных с осени 1575 г. по осень 1576 г. (когда «великий князь» Симеон был сведен с престола «всея Руси» и получил «великое княжение Тверское»); мы не знаем также, почему Иван Грозный считал, что «маскарад» 1576 г. меньше взволнует «злокозненных подданных», чем опричнина. Ясно одно: несмотря на неудачи и разочарования 1564 - 1572 гг., царь вновь вернулся к своей прежней политике, «обозрительно» (осмотрительно) «перебирая людишек» и продолжая «носить меч в месть злодеям, в похвалу же добродеям».

Такая настойчивость, способность после временных неудач снова возвращаться к прежней политике, составляет характерную черту Грозного. Эта особенность бросается в глаза при изучении его внутренней политики: она присуща и его внешней политике.

II

Вопросы внешней политики не меньше, чем вопросы внутренней политики, были предметом споров и борьбы между царем и «крестопреступниками».

В 1552 г. войсками Ивана Грозного было завоевано Казанское ханство; в 1556г. к Русскому государству была присоединена и Астрахань. Крымский хан, с начала XVI в. ставший опаснейшим врагом Руси, превратился теперь в непосредственного соседа царя; наступление на Крым стало реальным делом. Но крымский хан был не единственным врагом Руси. Одновременно с войной на Волге войска Ивана IV вели военные действия в Прибалтике - в 1557 г. они нанесли поражение шведскому королю Густаву Вазе. И здесь первоначальные успехи русского оружия можно было развить дальше: невыплата Ливонским орденом дани, установленной еще при Иване III (в 1503 г.), давала повод для нового наступления в Прибалтике.

Каково будет дальнейшее развитие русской внешней политики? С конца 50-х годов вопрос этот стал предметом серьезных разногласий в московских правящих кругах.

В первом послании Курбскому царь говорит об этих разногласиях с достаточной ясностью и определенностью - гораздо яснее, чем о разногласиях по вопросам внутренней политики. С горечью вспоминает он те «словесные отягчения» и «супротивословия», которые ему пришлось выслушать от своих советников - друзей и единомышленников Курбского, в связи с начатой им Ливонской войной. «Како же убо вспомяну, - восклицает он, - о гермонских градех супротивословие попа Селивестра и Алексея и всех вас на всяко время, еже бы не ходити бранию, и како убо, лукавого ради напоминания Датц[к]ого короля, лето цело даете безлепо рифлянтом збиратися?». Говоря об этом «лете» передышки, полученном ливонцами и использованном ими для перехода под власть польского короля, царь имеет в виду перемирие, данное Ливонии по ходатайству короля Датского с марта по ноябрь 1559 г. Сопоставив замечание царя с летописью, мы легко сможем понять, почему Сильвестр, Адашев и другие их единомышленники настояли в этот момент на удовлетворении «лукавого напоминания» короля Дании: как раз в это же время (летом 1559 г.) брат Алексея Адашева Даниил вел военные действия на юге против Крыма и Турции.

О стремлении единомышленников Курбского вести войну именно в южном направлении царь в первом послании говорит столь же определенно, как и об их отрицательном отношении к Ливонской войне. Он иронически называет кратковременные успехи, достигнутые во время экспедиций Даниила Адашева и Вишневецкого на Днепр и Дон, «вашими победами, еже Днепром и Доном»; он всецело возлагает на Курбского и его друзей ответственность за неудачный поход И. В. Шереметева (будущего кирилло-белозерского монаха Ионы) на крымского хана: «еже по вашему злосоветию, а не по нашему хотению случилась такова пагуба православному христианству». Этим бесплодным набегам на Крым царь противопоставляет свою тактику: постепенную колонизацию «пустых мест» на юге, умиротворение «бесерменских» (мусульманских) сил и привлечение их «на помощь православию» в Ливонской войне.

Известия о разногласиях но внешнеполитическим вопросам, содержащиеся в первом послании Курбскому, находят полное подтверждение и в других источниках. Если многие другие обвинения, выдвинутые царем в этом послании, относились, как мы видели, фактически не к Курбскому и его друзьям по «избранной раде», а к «болярам» вообще, то в данном случае царь действительно имел в виду «князя Андрея Курбсково с товарищи». В этом мы сможем убедиться, обратившись к сочинениям самого Курбского: уже после своего бегства за границу «изменник государев» продолжал доказывать, что царю следовало воевать с Крымом и что такую тактику рекомендовали ему «мужи храбрие и мужественные», но карт, ттх пе послушал. В грамотах в Крым, посланных Иваном в начале 60-х годов, царь также указывал, что в предшествующие годы его ссорили с «царем» (ханом) Адашев, Ив. Шереметев и другие лица, на которых он ныне «опалу свою положил».

Известия о разногласиях по вопросам внешней политики, содержащиеся в первом послании Курбскому, не остались неизвестными для историков. Особенное внимание уделили им С. М. Соловьев и Н. И. Костомаров, воскресившие в историографии XIX в. старинный спор XVI в.: какой из двух внешнеполитических путей был правильным? (С. М. Соловьев, ук. соч., стр. 106 - 107; Н. И. Костомаров, ук. соч.. стр. 218 - 239.).

Мнение Костомарова, защищавшего походы на юг и видевшего в Ливонской войне только неудачное продолжение прежних оборонительных войн против прибалтийских рыцарей, конечно не может быть принято. С государственной точки зрения Грозный был, несомненно, прав, ведя войну па западе, а не на юге (на невозможность войны за черноморское побережье в XVI в. справедливо указал уже С. М. Соловьев). Но дело было не только в том, что Иван Грозный лучше понимал интересы государства, чем его противники. Внешнеполитические взгляды его врагов вытекали, очевидно, из их общего мировоззрения, были как-то связаны с их социальной природой. В чем же заключалась эта связь? В исторической литературе нередко можно встретит указания на то, что у виднейших представителей княжья и боярства были специальные интересы на юге, что война с Крымом была нужна им для защиты их южных (заокских) владений (Ср.: П. А. Садиков, ук. соч., стр. 13). Но в сочинениях Курбского речь идет не об обороне юга (сторонником обороны был и Грозный), а о наступлении на Крым. Такое наступление, в случае его удачи, обеспечило бы за Русским государством богатые черноземные территории слободской Украины и «Поля»; территории эти, как всегда бывало с новоприсоединенными к Московскому государству землями, поступили бы в первую очередь в пользование служилым людям. Почему же Курбский и его единомышленники заботились о присоединении этих земель? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сопоставить внешнеполитическую программу этой группы с ее социально-политической программой в целом. Как известно, Курбский и его единомышленники примыкали к «нестяжателям» - сторонникам секуляризации церковных земель. Современная историческая наука объясняет это тем, что «ликвидация церковных владений и превращение церковных земель в государственный фонд были выгодны крупному боярству, так как этим путем вопрос о земле, необходимой государству для испомещения служилых людей, разрешался за счет церковной, а не боярской земли» (История СССР (второе изд.), т. I, М., 1948, стр. 284 - 285. Сходную мысль высказывает и И. У. Будовниц (ук. соч., стр. 93 - 94, 131), но он предполагает, что бояре и «сами непрочь были воспользоваться монастырскими богатствами».). Но если это так, то надо признать, что южные земли, которые можно было бы добыть в войне с Крымом, не в меньшей степени, чем церковные, могли спасти бояр от потери их собственности. Война на западе, напротив, не обещала значительных земельных приобретений, а в случае затяжки грозила серьезными тяготами для государства вообще и для служилых людей в частности. Бояре могли предвидеть, что выход из этих тягот государство найдет в конфискации боярских земель, что, как известно, и случилось во время опричнины.

Грозный не хуже Курбского и его единомышленников знал достоинства южнорусских земель и уж во всяком случае больше Курбского заботился об интересах помещиков. И если он не пошел по пути, предложенному «избранной радой», и решился на войну на западе, то дело было, очевидно, в том, что землям он предпочитал море, которое виднелось ему за прибалтийскими территориями. «Сознательной целью» Грозного «было дать России выход к Балтийскому морю» (К. Маркс, Хронологические выписки, Архив Маркса и Энгельса, т. VIII, 1946, стр. 165.).

Ливонская война началась в 1558 г.; первый год войны был ознаменован рядом блестящих успехов - были взяты Нарва, Юрьев (Тарту, Дерпт) и ряд других городов. Но с 1559 г. положение изменилось - в войну вмешались новые силы. Может быть Грозный и преувеличивал, когда писал (в первом послании Курбскому), что «литаоньский и гофинский язык [Польша и Швеция!» сумели вмешаться в войну по вине Курбского и его единомышленников, т. е. благодаря передышке, полученной ливонцами в 1559 г.; напуганные новым усилением Московского государства соседи Ливонии раньше или позже все равно вмешались бы в эту войну, если бы этого перемирия и не было. Но верно, что именно 1559 год был переломным годом в истории войны - вмешательство польского короля (в сентябре 1559 г. принявшего центральную и южную Ливонию под свой протекторат) сразу чрезвычайно усложнило обстановку. А за польским королем готовились выступить и другие силы - война, начатая против Ливонии, постепенно приобретала международный характер.

Стремительное наступление русских сил в Ливонии произвело большое впечатление на Западе. В исторической литературе часто приводятся слова протестантского публициста Юбера Ланге (из его письма Кальвину), относящиеся к самому началу этой войны: «Если суждено какой-либо державе в Европе расти, то именно этой», - сказал Ланге о Московии. Но если западноевропейские политики проявляли столь тревожное внимание к русскому наступлению в Прибалтике, то и русские политические деятели хорошо понимали, какую роль в ходе Ливонской войны могут сыграть державы Запада и, в частности, то государство, с которым Русь уже с конца XV в, имела постоянные сношения - «Священная Римская» (Германская) империя. Позиция габсбургских императоров, не только номинально считавшихся сеньерами Ливонского ордена, но и фактически связанных с ливонскими «германами», постоянно учитывалась Грозным в его политике, - учитывается она и в его посланиях.

Первая попытка Габсбургов вмешаться в Ливонскую войну относится к 1560 г. Русско-крымские и русско-турецкие столкновения в конце 60-х годов не остались незамеченными в Западной Европе: главные враги султана в Европе - Габсбурги (как германский император Фердинанд, так н его влиятельный родич - испанский король Филипп II) - не менее Курбского и его единомышленников радовались этим столкновениям (См. ниже, в комментарии к посланию Елизавете, прим. 3). Неожиданный поворот в русской политике не мог их не разочаровать, - в 1560 г. император Фердинанд I обратился к Ивану Грозному с просьбой прекратить войну против его вассалов. Ответное послание Грозного, к сожалению, дошло до нас не в подлиннике, а лишь в переводе (латинском и немецком), - иначе оно, несомненно, должно было бы быть помещено в собрании посланий царя. Грозный в этом послании ставил перед собой трудную задачу: он ни в малейшей степени не собирался отказываться от столь успешно начатой войны, но, вместе с тем, он не хотел и излишне раздражать своего влиятельного адресата, прибавляя к списку своих врагов еще одного.

Послание Грозного Фердинанду I начинается с несколько неожиданного утверждения: царь выражает уверенность, что после его разъяснения император не только откажется от поддержки ливонцев, но сам обратит на них свою «немилость и гнев». Дело в том, что ливонцы совершили величайшее преступление: они «преступили заповедь Божию» и «впали в Лютерово учение». В этом и заключается причина Ливонской войны: царь только потому и начал ее, что потерял надежду на обращение ливонцев «к справедливости и старому закону» (Латинский текст этого послания издан в книге Ciampi «Bibliografia critica delle…corrispondenze… della Italia colla Russia» (Firenze,1834, р. 252); русский перевод с этого латинского текста см. в книге Любич-Романович «Сказания иностранцев о России XVI - XVII вв.» (СПб., 1843). Послание Грозного почти сразу было издано на Западе на немецком языке в виде брошюры («летучего листка»): «Ein ernstlicher Sendbief und gwise Antwurt des Gros. Moscowit. Herrn» (1561). Существует другой немецкий перевод с этой грамоты, тоже сделанной современником [издан в «Копенгагенских актах» Ю. Щербачева (Чт. ОИДР, 1915, т. IV, стр. 147)], но с исправлением резких антипротестантских мест). Легко заметить своеобразие этой аргументации: Иван Васильевич ведь отлично знал, что «старый закон», которого придерживались ливонцы до «впадения в лютерово учение», был католическим «законом». Православный царь, всю жизнь презиравший «латынскую ересь», заявлявший католикам: «вы же сами себя от божественного крещения и любве крестьянские отогнали есте, понеже бысте враги креста Христова», ругавший папу «волком», выступает в качестве католического крестоносца! Впрочем, причину такого неожиданного выступления понять не трудно: Грозный очень хорошо знал, какое место занимала в политике Габсбургов идея католической контрреформации. Фердинанд I много лет воевал против «лютерова учения» в Германии, его племянник Филипп II испанский уже готовился стяжать лавры первого врага Реформации. Выступая против «лютерова учения», действительно очень широко распространившегося в Ливонии, Грозный задевал весьма чувствительную струну габсбургской политики.

Остроумный ответ Грозного, вызвавший большой интерес на Западе, не мог, конечно, примирить Габсбургов с его новой политикой: не вступая прямо в войну, император всячески старался воспрепятствовать русским в Ливонии. Однако даже после ответа царя и после нескольких лет продолжения Ливонской войны, Габсбурги все-таки не потеряли надежды отвратить «Московита» от войны на Западе и обратить его против «Турка». В 1566 г., во время серьезного наступления турок на габсбургские владения (осада Сигета), к Грозному обратился новый император (сын Фердинанда I) Максимилиан II. Формальным поводом для этого обращения было ходатайство за бывшего ливонского магистра Фюрстенберга, попавшего в плен к русским, но одновременно император не упустил случая напомнить царю о желательности возобновления войны против «бешеных псов - турок», с которыми Русь не так давно воевала. Обращение это не явилось для царя неожиданностью: из донесений своих послов в Крыму он знал уже о войне в «Можарской земле» (Венгрии). Грозный опять ответил императору с дипломатической тонкостью: в своем послании (также, к сожалению, дошедшем до нас только в переводе) он заявил, что охотно помог бы «цесарю», особенно теперь, когда тот находится в «весьма опасной распре с турками», но для этого необходимо два условия: чтобы ливонны перестали ему «несправедливо противоборствовать» и покорились и чтобы польский король не беспокоил его «несправедливыми и беспрерывными войнами» (Латинский текст этого послания Грозного (по списку миланской библиотеки) издан М. Крашенинниковым в ЖМНП [1896, кн. 1 (ч. 303), стр. 200]..)Это, конечно, был отказ: Грозный давал понять, что он намерен довести до конца Ливонскую войну и не собирается ради Габсбургов отказываться от этой войны и ввязываться в «опасную распрю» с султаном. По существу у царя не было никаких оснований огорчаться из-за того, что Габсбурги отвлечены от северно-европейских дел войной на юге: одновременно с вежливым отказом императору царь послал крымскому хану (вассалу султана и участнику войны в «Можарах») свои поздравления по поводу крымско-турецких успехов в войне с «цесарем» и выразил пожелание, «чтобы недруги наши под ногами нашими были» (ЦГАДА, Крымская посольская кн. № 12, л. 367 об.).

Третья попытка Габсбургов столкнуть русского царя с султаном, относящаяся к осени 1569 г., вновь возвращает нас к сюжету, затронутому царем в первом послании Курбскому, - к разногласиям можду Грозным и ею прежними «советниками» по вопросам внешней политики. За годы, прошедшие с начала Ливонской войны, многие из этих «советников» успели сойти с исторической сцены, некоторые из них, в первую очередь А. М. Курбский, успели превратиться в «крестопреступников». Но это не значит, что внешнеполитические планы, воодушевлявшие этих «крестопреступников» прежде, потеряли свое значение, - напротив, именно потому, что поворот во внешней политике, происшедший в конце 50-х годов, совпал с разгромом боярства, представители этого класса могли надеяться, что новый внешнеполитический поворот принесет им пользу.

Неизданные до сих пор документы, находящиеся в Венском архиве, раскрывают нам весьма интересный, хотя и совершенно неизвестный русским историкам факт: прямую и непосредственную связь между эмигрантом Курбским и Габсбургами. Через 5 лет после своего бегства из России «изменник государев», недавно принимавший участие в русско-польской войне на стороне Сигизмунда II Августа, обратился к императорскому агенту в Польше с неожиданным предложением: заключить союз между императором и русским государем против султана. Максимилиан II, извещенный о предложении Курбского своим агентом, аббатом Циром, отнесся к этому предложению с полным вниманием: в течение целого года Цир, действовавший, конечно, по инструкциям императора, вел переговоры с «дражайшим (carissimus) Курбским» История этих переговоров излагается автором настоящей статьи в специальной работе (принятой к изданию в «Исторических записках» АН СССР) по материалам Венского архива (Wiener Staats Archiv, Polonica, Berichte Cyrus 26 Nov. 1569-26, July 1570), полученным (в виде машинописных копий) благодаря любезности Р. С. Панина. и систематически информировал об этих переговорах Максимилиана II.

В чем же заключалась цель Курбского, на что он рассчитывал, обратившись к императору с таким предложением? Несмотря на то, что отношения между беглым князем и польским правительством в эти годы явно ухудшились, «князь Ковельский» (как именовал себя Курбский в Польше) занимал, как-никак, определенное общественное положение, был даже допущен в королевскую раду и, конечно, не стал бы затевать такое дело, если бы не имел надежды на его реальное осуществление.

Главное, что давало Курбскому надежду на осуществление его планов, было, конечно, резкое ухудшение русско-крымских и русско-турецких отношений в эти годы. В 1569 г. турецкий султан Селим II попытался изгнать русских с Волги и подступов к Кавказу. Попытка турок перейти с Дона на Волгу и овладеть Астраханью не удалась; однако с 1569 г. Грозный уже никак не мог быть спокойным за свои южные границы: крымский хан, перед лицом явной враждебности своего патрона - султана - к Ивану Грозному, тоже переменил тон, стал требовать территориальных уступок, «поминок» (дани) и угрожать нападением. В кругах «крестопреступников» в Польше не случайно получил распространение специальный рассказ о нападении на Астрахань: (См. в «Археографическом обзоре», стр. 550, 551.) единомышленники Курбского надеялись, что события 1569 г. заставят царя вспомнить «супротивословия» «добрых и мужественных». Как истый боярин, Курбский считал свою измену обыкновенным «отъездом», подобным тем, которые нередко совершались в Литовской, да и в Московской Руси (до Грозного), и не были бесповоротным актом. Заключив для Русского государства в трудный момент турецко-татарского нападения соглашение с одним из сильнейших государств Западной Европы, Курбский, по его мнению, мог рассчитывать на почетное возвращение в Россию.

План совместного нападения на Турцию, частично изложенный Курбским Циру (полностью изложить свой план Курбский соглашался только лично императору, для чего просил под каким-нибудь предлогом пригласить его к императорскому двору), несомненно весьма привлекал Габсбургов: после войны 1566. г. император непрерывно ожидал турецкого нападения и готовился к войне. Но можно ли было рассчитывать на сочувствие этому плану со стороны Ивана IV? Нет необходимости доказывать, что «посредник», с которым имели дело Габсбурги, никак не мог быть доверенным царя. Грозный еще менее склонен был снисходить к «отъездам», чем его предки, уже с XV в. начавшие войну с этим пережитком феодальной раздробленности. И в 1569 и в 1571 г., отправляя своих послов в Польшу, царь неизменно наказывал им: «с Курбским, ни с ыными которыми изменники никоторых речей не говорити, а молвити с изменниками которого ся доброго дела договорити?» (Сб. РИО, т. 71, стр. 543 и 778.) Но неудачны были не только личные планы Курбского. План союза против Турции в целом тоже был весьма сомнителен. Конечно, после 1569 г. Грозный не мог быть спокоен за свои, южные границы и принужден был думать о возможной войне с Крымом и Турцией. Но отказываться ради этой войны от Прибалтики, на приобретение которой было затрачено столько сил, он не желал: как мы помним, на просьбу о помощи против турок, посланную императором в 1566 г., царь ответил, что может оказать эту помощь только при условии прекращения «противоборства» со стороны Ливонии и польского короля.

На что же рассчитывал сам Грозный? Какую политическую линию противопоставлял он планам императора и «крестопреступников»? Всеми мерами стараясь сохранить status quo на южной границе Руси, убеждая султана и хана (даже после 1569 г.), что между ними и Русским государством «ныне всчинается недружба неведомо за что» (Крымская посольская кн. № 13, л. 207 - 208 об; Турецкого Двора кй. № 2, л. 1 - 9.). Грозный понимал вместе с тем, что для успешного ведения Ливонской войны ему надо иметь союзников в Европе. Габсбурги были враждебны русскому продвижению в Прибалтике - необходимо было найти какие-то силы, враждебные им или по крайней мере независимые от них.

И Грозному удалось найти такие силы. Новый шведский король (сын Густава Вазы) Эрик XIV не менее Грозного испытывал политическое одиночество в тогдашней Европе. В войне с Данией, начатой им в 1563 г., симпатии Габсбургов были явно на стороне его соперника - датского короля. В 1565 г. император объявил о блокаде Швеции по образцу объявленной им за несколько лет до этого блокады русской Нарвы. Эти обстоятельства не могли не заставить Эрика XIV пересмотреть традиционную враждебную политику своих предков в отношении Москвы; несмотря на соперничество в Ливонии (Эрик XIV взял под свою власть Ревель - Таллин) шведский король в 1564 г. пошел на перемирие с Иваном IV, а в 1566 г. предложил русскому царю заключить союз. В 1567 г. в Александровской слободе был заключен договор о союзе и взаимной помощи между обоими государствами (Ливония должна была быть поделена, причем большая часть ее доставалась Русскому государству); Иван добился также включения в договор пункта о свободном проезде иностранных мастеров на Русь. Для окончательной ратификации этого договора летом 1567г. в Швецию было послано русское «великое посольство» во главе с И. М. Воронцовым.

Швеция была не единственным государством, с которым Иван IV пытался завязать дружбу в те годы. Английская королева Елизавета, вступившая на престол в 1558 г. (одновременно с началом Ливонской войны), еще менее Эрика склонна была ужасаться «нашествию варваров-московитов» на далекую Ливонию. Занявшая вскоре после своего вступления на престол самостоятельную позицию в отношении Габсбургов, английская королева охотно содействовала выгодной для Англии торговле с Московией и, вопреки увещеваниям императора и польского короля, не соглашалась поддержать блокаду Нарвы. У Ивана Грозного, естественно, возникла мысль, что экономическое содружество может быть превращено в политический союз. Условия этого союза, предложенного царем Елизавете, не могут не показаться нам сходными с только что перечисленными условиями союза с Эриком: Иван предложил Елизавете, «чтобы ее величество была другом его друзей и врагом его врагов и также наоборот», и потребовал свободного проезда иностранных мастеров на Русь. Дата этого выступления также примечательна: Иван IV вызвал к себе Дженкинсона осенью 1567 г., т. е. как раз в то время, когда московские послы, отправленные в Швецию, вели переговоры об окончательной ратификации русско-шведского союза. Нет ли связи между этими двумя проектами? Пробелы в русских источниках (В «Шведских делах» Посольского приказа отсутствуют как раз дела за 1562 - 1568 гг. (см. комментарий к первому посланию Иоганну III, прим. 8); «Английские дела» Посольского приказа начинаются только с 1581 г.) не дают возможности доказать (или опровергнуть) это предположение; но косвенное подтверждение его можно найти в иностранных материалах. Из них мы узнаем, что Эрик XIV тоже в течение многих лет стремился к союзу с Елизаветой, и что у него уже в 1561 г. возникал план шведско-русско-английского союза (Ср.: Г. В. Форстен. Балтийский вопрос в XV - XVII вв., т. I, СПб., 1893, стр. 354 - 355.)

Итак, в 1567 г. Иван IV сделал попытку вступить в союз с двумя государствами Западной Европы. Союз этот, несомненно, мог бы помочь ему при ведении Ливонской войны. Но осуществить этот союз ему не удалось.

Дата добавления: 2015-07-16