Глава 21. Любовь — это бег через препятствия к смерти (с)Рудольф Нуриев

Любовь — это бег через препятствия к смерти
(с)Рудольф Нуриев

-21-

Замок получилось открыть только с третьего раза, настолько я чувствовал себя вымотанным.

Выдохнув с облегчением, вполз в квартиру — целенаправленно в ванную, разуваясь на ходу. Такое ощущение, что просплю не меньше суток, что, впрочем, совсем неудивительно. Но сначала — прохладный душ.

Вцепившись в вентили, открутил, пуская воду шумно бьющей струей, и вяло принялся стягивать грязную одежду.

Да уж… пообтёр я её сегодня везде, где только можно. А, когда-то белая, Ромкина майка уже вряд ли могла претендовать на столь кристально чистый цвет. Кстати, рубашка моя так и осталась в подсобке у Юрика. Как и логан на стоянке у клуба, в котором нас наверняка после сегодняшнего представления внесут в чёрный список…

Плевать. Потом заберу. И машину, и… хотя рубашку можно и подарить на память.

Чуть тепловатый душ освежал, смывая, казалось, многовековую грязь, и я довольно жмурился, с чувством неимоверного облегчения. А вынырнув из-под струй в поисках геля, с удивлением обнаружил неподалёку, подпирающего прикрытую дверь, приятеля…

Я утёр лицо ладонью, смахнув капли воды и отбрасывая назад мокрые волосы, а Королёв пялился на меня непроницаемым взором и молчал. Как молчал всё время пока мы шли домой, следуя рядом неизменной верной тенью…

— Решил потереть мне спинку? — с любопытством поинтересовался я.

А он ехидно усмехнулся.

— Боюсь, что одной спинкой я тогда не ограничусь, — насмешливо. И снова став серьёзным: — Кот, ты полчаса был в отключке. Слегка… ненормально для пустяковой ссадины, не находишь?

Нахожу. Но гораздо вероятнее, что причина в банальной усталости, ибо чувствовал я себя довольно сносно. Особенно теперь. Особенно после душа. И никаких серьёзных признаков сотрясения мозга не ощущал.

Что не меняло того факта, что Ромка всё же беспокоился.

— И сильно я храпел, пока был в отключке? — поинтересовался у него невозмутимо. И присев на бортик ванной, требовательно протянул приятелю руку: — Ром… иди ко мне.

Тот хмыкнул и шагнул вперёд, обнимая, прижимая моё лицо к груди и, словно невзначай, пробежавшись пальцами по мокрому затылку.

— Тебе тоже не помешало бы ополоснуться, — пробормотал я, уткнувшись в мягкую материю толстовки. — Несёт, как от бомжа.

— Потом… лень.

Я просунул руки под Ромкино одеяние, легонько огладив ладонями поясницу и вверх по спине, по выступающим ребрам.

— Если лень, то будешь дрыхнуть на коврике в прихожей. Я тебя такого в постель не пущу, — уведомил непреклонно.

А тот дёрнулся назад в попытке вырваться, чуть не уронив моё многострадальное тело. И снова замер.

— Кот… перестань, — увещевая, произнёс он, вцепившись в мои руки, вытягивая их целенаправленно и непреклонно.

— Не дури, Ромео, тебе надо помыться. Домогаться не буду, обещаю.

И, чуток повоевав с упрямыми ладонями, резко потянул толстовку вверх.

…Синевато-фиолетовые разводы кольцами, полукругами, малиново-набухшими ссадинами. Пятнами. Полосами на ребрах, по бокам, уползая под пояс джинсов…

Придурок…

Значит, «пересрались и все слиняли»? Так? Рома...

Больше всего на спине, сливаясь у лопаток в крупные проступающие чернотой кляксы. И на руках. От кистей, с неповрежденными, мать твою, костяшками, до локтей и выше — по предплечьям. А что творилось на бёдрах, прикрытых джинсами, даже страшно представить…

Чокнутый больной лживый придурок…

— Кот…

И дёрнул свою, столь замечательно маскирующую, шмотку обратно — вниз.

Хрен тебе…

Содрал с него проклятую толстовку одним рывком — через голову, небрежно кинув на кафельный пол. Отмахнулся от мешающих рук, внимательно ощупывая, чуть надавливая, прислушиваясь к ощущениям под кончиками пальцев… отслеживая реакцию приятеля.

Навыки, приобретенные в боксерской секции, пригодились сейчас очень кстати. Слава богу, переломов, повреждений внутренних органов вроде бы нет, хотя насчёт трещин в рёбрах не поручусь…

— Кот!

— В больницу тебе надо, Рома, — непреклонно.

— Обойдусь, — мрачно. — Всё нормально…

— Я бы не утверждал так самоуверенно.

— Мда?.. — с любопытством. — Сам-то что-то не особо туда рвешься… и хватит меня щупать, я и так знаю, что всё нормально. Не успели они особо разгуляться — охрана из клуба подоспела. Так что… не переживай. Мелочи всё…

Не рвусь, ага… вот только у меня, кроме ерундовой ссадины на башке, ни единой царапины на теле. Ни единой, твою мать, царапины!

— Ты же запомнил номер машины? — поинтересовался ласково, вновь внимательно изучая кошмарные следы, словно Ромку пинали долго и упорно. Оставляя отпечатки тяжёлой обуви. Раз за разом. — Наверняка запомнил…

И хватит уже дёргаться так упрямо!

— Ни хрена я не запомнил, — со стальными нотками в голосе, но хотя бы притих ненадолго. — И вообще… слушай больше всяких… он сам и позвал секьюрити из клуба. Спаситель, ёмоё…

Угу… может и так. Не сложно выяснить мелкие нюансы, да и мразей тех отыскать наверняка будет проще простого…

Вот только какого хрена на мне нет даже самого пустякового синячка?.. А?!

— Кот…

Ни единого, самого мало-мальски незначительного, нахрен, повреждения на, так долго пребывающим бесчувственным, мать твою, теле!

— Кот, блин!

Он меня собой прикрывал что ли?!

…Целовать, едва касаясь губами кожи, бережно и нежно. Каждый иссиня-багровый след, каждую метку… целовать, согревая дыханием. Словно это чем-то могло помочь, изменить, заглушить острую, терзающую иглами, боль.

Дурак такой… глупый. И молчит.

Снова молчит.

— Перестань… Кот, — бесконечно тоскливым голосом.

— Пусть… — выдохнул, согнувшись, уткнувшись лбом в живот. Придерживая Ромку за бёдра, чуть поглаживая пальцами аккуратной лаской.

— Что?

— Я говорю — пусть, — непреклонно. — Плевать. Вся эта хрень… планы и прочая лабуда… плевать! Не хочешь и не нужно, к чёрту всё. Забудь.

— У тебя что там? Перемешалось всё в башке после удара? — мягко осведомился он. — Что за фигню ты несёшь?

Не знаю… может и так. Главное, что я осознавал… знал сейчас.

И прижавшись губами к слегка дрогнувшей коже:

— Ты прав. Фигня всё. Никому не важная шелуха и штампы. Полная ерунда и рефлексия.

— Кот…

— Единственное чего я хочу… нет. Мне нужно… необходимо быть рядом, когда тебе плохо. Понимаешь? Такая мелочь… но иначе — никак. Иначе нельзя… просто не смогу.

Неудержимая потребность, нужда… страх. Последний особенно сильно разъедал душу, требуя, вопя со всей мочи о том, что нельзя… так. Страх потерять — окончательно и бесповоротно, даже не имея возможности сделать всё, что в моих силах.

— Ну… ты же рядом, разве нет? — уныло.

— Случайность…

И вздохнул, бережно огладив поясницу приятеля — по линии джинсов и чуть вверх, вдоль позвоночника.

Напряженно застывший, закрытый. И… шпионить мне за ним что ли? Или переживать, гадая, подозревая, вытягивая хитростью — не вляпалось ли гордое чудовище в очередные неприятности?

— Кот… ты преувеличиваешь, — он вздохнул с какой-то безысходностью в голосе. — Ну, сам подумай, кому будет легче, если ты будешь в курсе каждой хрени, а? Лишний геморрой только… да я и сам могу решить свои проблемы.

— Можешь…

— Ну, вот и славно. Справлюсь. Тебе-то зачем лишняя головная боль?

— А тебе? — и отстранившись, запрокинул голову.

Заглянуть в нахмуренное лицо, в растерянно-непонимающие глаза, ибо мне действительно стало до крайности интересно — ему-то зачем?

— И мне незачем, — Королёв равнодушно пожал плечами. — Да я вроде к тебе и не лезу…

Не лезет он, ага, как же…

— Неужели? — с неудержимо поднимающейся волной злостью. — И что же ты тогда не бросил меня там сегодня?! А?! Наверняка же мог слинять, когда я вырубился… и вполне успешно слинять. А если бы и догнал кто, то сумел бы и защитить себя неплохо, а не так… безропотно принимая каждый удар.

— Ты обалдел?! — он отшатнулся и уставился беспредельно изумленно. — Что за хуйню ты несешь?!

— Это были мои проблемы, а не твои, Рома! — яростно. И острой болью — обида, гнев, беспомощность, — И гопота эта… которую я же и спровоцировал, не ты! И блондинчик ненормальный, да и вообще… по чьей инициативе мы попёрлись в клуб, а? Так какого хрена, спрашивается, ты полез?!

Я вернул ему злой взгляд, ощущая, как снова крутит, выкручивает неимоверно изнутри жестокой болью бешеный гнев. И на него. И на то, что так фантастически глупо всё получилось. И на себя, за то, что не смог… не заметил. Валялся там тупой бесполезной падалью…

Кафель на стене покрылся испариной, а за спиной всё также равнодушно шелестел струями воды душ.

Королёв молчал. Только поднял неспешно с пола свою полупромокшую от влажности толстовку, задумчиво комкая руками.

А вспышка злости растворилась также внезапно, как и нахлынула минуту назад…

— Чёрт! — с чувством глубочайшей моральной опустошенности, я облокотился на колени, спрятав лицо в ладонях. — Забудь, хорошо? — слишком жестоко обвинять и его в собственных ошибках. — Плевать. Ты прав… пусть остается всё как есть, Ром. Проехали. И так замечательно всё…

Не идеально, но… возможно со временем возникнет хотя бы слабое подобие доверия. Хотя бы иногда, хотя бы в чём-то… и, может, нужно лишь немного терпеливо подождать…

— Нет, — заявил он с такой глубокой убежденностью в голосе, что я замер пораженный. — Бля… как же мне надоело-то… — тоскливо. — Ну, и похуй. Похуй на всё. Достало.

…Ледяной поток воздуха мурашками по коже, быстрые шаги и негромкий хлопок входной двери — финальной точкой.

Ушёл.

А я сидел, не в силах поверить.

Ушёл, блин… ушёл?..

Какого хрена?!

Вяло закрутил вентиль, останавливая шумный говорливый поток, и натянул на влажное тело тёплый махровый халат. В открытую дверь в ванной сквозило таким ледяным холодом, что меня затрясло в ознобе. Словно за окном январь и по квартире гуляют морозные январские ветра.

Выполз в прихожую. И на лестничную клетку — постоял в задумчивости, прислушиваясь.

Тишина. Даже лифт не гудит, только стонет свободно гуляющий по лифтовой шахте сквозняк.

Снова сбежал… умотал так решительно и непреклонно, что меня нарастающим отчаянием охватило сильное сомнение, что Ромка на этот раз вернётся. Но… он же всегда возвращается? Правда же?

Я зашёл обратно, прикрыв дверь и, проворачивая ключ в замке, огляделся с каким-то тоскливым чувством обречённости.

Так рвался домой, вымотанный и уставший… вот только отдыхать сейчас не было никакого желания. Лишь натянутой струной застыл неопределенный вопрос.

Чёрт!

И буквально рухнув на софу в прихожей, я пристально уставился на входную дверь. Как будто это чем-то могло помочь… что-то изменить.

Вот и какого хрена он ушёл?! И куда?.. И где он сейчас будет шарахаться, весь избитый, как… чёрт! Дурак…

Я откинулся на спинку дивана, устало закрыв глаза.

Надо бы его догнать. Или найти… и… нет. Не тащить снова обратно силой — хватит. А… хотя бы, убедиться, проверить, что с ним всё в порядке.

Хотя бы — так…

…Яркий свет — вспышкой по векам, и я зажмурился дезориентированный. Выползая из глубин какого-то, словно мёртвого, забытья.

Легкий шорох и стук.

— Кот… Котя, ты чего это?.. Тут, — обескураженный Ромкин голос.

Проморгался, прикрываясь ладонью от электрического сияния лампочки. Щурясь недоуменно — почудилось, что ли?

…Какие-то сумки, свёртки, загромоздившие тесное помещение… Королёв — прижался спиной к входной двери и пялится так внимательно.

Не почудилось.

Вот только, похоже, я уснул и вижу сказочный сон. И просыпаться абсолютно не хотелось, не смотря на то, что тело неумолимо затекло, и каждая мышца ныла глухо и безнадёжно.

— Ромка? — с сомнением.

— Он самый. Не узнал? — обеспокоенно.

— Узнал, конечно, — и хихикнул растерянно. — Забавный сон… Королёв, просачивающийся сквозь запертые двери аки призрак. С вещами…

— Жаль разбивать твои радужные фантазии, — мрачно, — но ты же сам дал мне ключ.

И продемонстрировал последний в качестве неопровержимого аргумента.

Угу, дал. Вот только висел тот тихо-мирно на гвоздике, никому не нужный… до сегодняшнего дня. И когда, спрашивается, Ромка успел его взять?..

Я с силой потёр лицо ладонями, прогоняя остатки туманной бессознательной дымки.

Реалистичный сон какой-то… и Королёв, задумчиво покрутивший ключ между пальцами, прежде чем сунуть его в карман. Пялился на меня угрюмо и молчал. Да и я тоже никак не мог подобрать нужные слова… лишь переводил нихрена не понимающий взгляд с приятеля на сумки и обратно.

— Ром… — аккуратно, словно ступая по тонкому льду, — мог бы сказать мне… я бы помог. С вещами.

— Угу, — хмуро. — И испортить такой красивый жест? — выразительно обвёл руками окружающее.

И, словно очнувшись, уронил их бессильно, сгорбившись и сползая вдоль двери — вниз, обнимая защитным жестом собственные коленки.

— Чёрт! — тоскливо. — Впрочем, ты всё равно меня переплюнул этим своим преданным ожиданием у порога… — прибавил бесконечно мрачным голосом.

— Я просто вырубился. От усталости, — оповестил его я, поёжившись от слегка царапнувшего смущения. — Никаких преданных ожиданий.

— Врёшь, — убеждённо.

Может и вру. Только какая разница?

Я промолчал, вяло размышляя. Как-то всё больше и больше уверяясь, что происходящее вовсе не сон. И Ромка действительно тут — вернулся, дурак такой, не упустив случая обставить собственное возвращение в привычной эффектной манере.

С чего бы вдруг?..

— Ром… — осторожно подбирая слова. — Я конечно безмерно рад, что ты наконец решился, но… не стоило идти на такие жертвы. Правда. Если ты сам не хочешь… и вообще… смысл идти у меня на поводу? Блин! Ну… не нужно было. Всё отлично и так, честно.

— Бля… — уныло протянул он. — Помолчи уже, а? — с отчаянием. — Несешь хрень всякую. Захотел и пришёл, какие жертвы, блин?!

— А раньше не хотел значит?

— Хотел… — мрачно.

— И что же так внезапно изменилось? — осведомился с живым любопытством.

Он уставился в пол, лениво качнув коленками, а тяжелое молчание снова повисло между нами плотным облаком. И странное жутковатое чувство, что вот — вроде бы Ромка и рядом, и в то же время так далеко… непостижимый, недосягаемый. Снова и снова.

— Мне страшно, Кот, — таким тоскливым тоном, что я замер обескуражено. — Как-то… нереально. Всё. И я не уверен ни в чём, да и стоит ли?..

Нереально? О чём он? И что его так пугает?..

Опять я словно в непроглядной тьме блуждаю, пытаясь разобраться… понять — каким извилистым путём скакнули его мысли.

— Ром… я не знаю, — с бесконечно унылым отчаянием, уставившись на него пристально, в попытке поймать ускользающий взгляд серых глаз. — Ты молчишь, а я ничего не знаю, понимаешь? Я не знаю, как дать тебе эту проклятую уверенность… Доказать? Убедить?.. Чёрт! Я ни хрена ничего не знаю, Рома!

— А смысл? Переложить с больной головы на здоровую? Это мои… — он запнулся и замолчал. Но я и без этого с легкостью додумал набившую оскомину фразу.

Чёртову грёбаную фразу — извечной отмазкой на все робкие поползновения понять, помочь, разобраться, наконец. Ибо сколько версий не зарождалось в моей голове — оправданий непонятного поведения, его стремлений закрыться, спрятаться, убежать… от меня. Сколько бы их не было… они все в итоге распались, как безнадёжно ошибочные. Провалились, нещадно потрепав нервы нам обоим.

— Ром… хватит, — и вздохнул, с острым чувством безнадёжности. — Расскажи уже. Пожалуйста…

А Королёв бросил на меня быстрый взгляд, и снова внимательно вперился в поверхность пола. Нервно потирая ладонями коленки, он… ну… хотя бы не стал язвить столь обыденно.

— Что именно? — с тяжелым вздохом, понуро уточнил он. — Я, хрен знает, с чего начать, Кот.

— Может, с начала? — ощущая робкую, но такую яростную надежду.

— С начала?.. — задумчиво протянул приятель, наконец-то поднимая глаза и уставившись на меня с превеликим сомнением во взоре.

— С начала, — и утверждающе кивнул.

— Окееей, — и яростно взлохматил свою шевелюру, с каким-то отчаянием. — С начала, так с начала, — пожимая плечами. — Попробуем, — и приветственным жестом протянул в мою сторону руку. — Привет! — воскликнул он жизнерадостно, растягивая губы в широкой дружелюбной улыбке. — Королёв Роман Юрьевич. Можно просто Ромка.

Я остолбенело поизучал этого типа и машинально пожал протянутую руку.

— И ты — гей, ага, — уточнил насмешливо, припомнив подробности нашего знакомства.

— Погоди. Ты торопишься, — бесконечно важным голосом.

И, вцепившись в мою ладонь, потянул к себе мягко, но настойчиво, лишая даже малейшей возможности возражения своим предупреждающе властным взором. А я подчинился покорно, сползая с дивана на пол, на один уровень с этим загадочным чудовищем, опять, похоже, задумавшим очередное фееричное шоу.

— Молчу, — и покивал согласно, многозначительным жестом зажав рот ладонью.

— Так что там дальше? — Королёв, размышляя, взглянул в потолок, лениво скользнув пальцами вдоль моей руки. До локтя и выше — приятной щекоткой. — Ах, да! — воодушевлённо. — Родился третьего ноября восемьдесят шестого года… в нашем неподражаемом великом, старинном городе. И тут же и вырос. С переменным успехом. Мда… Что ещё? Рост? Вес? — и нахмурился сосредоточенно.

— Паспортные данные? Идентификационный номер налогоплательщика? — не удержался я, тихонько хихикая.

— Эй! — возмущённо. И смерил меня царственно-надменным взором. — Такие интимные подробности уточнишь в отделе кадров. Разрешаю, — прибавил благосклонно.

— Благодарю, — я даже умудрился изобразить поклон, что оказалось далеко не просто, учитывая, что мы плотно оккупировали маленький свободный пятачок на полу.

— Обращайся, — по-королевски щедрым жестом. — Так, на чём я остановился? — и лениво усмехнувшись, кончиками пальцев дотронулся до моих губ, незаметно стирая с них улыбку мягкой лаской. Уставившись, на удивление, серьёзным взором.

— На отделе кадров? — предположил аккуратно.

Странная Ромкина речь уже не казалось такой уж веселой, да и на баловство как-то совсем перестала походить. Не знаю почему… возможно, сыграл свою роль чуть неуверенный тон приятеля. Или выжидающий взгляд далеко не радостных серых глаз, с каким-то непонятным вопросом, стынувшим в глубине…

— Ага, где-то там, — покивал задумчиво Королёв. — И вообще… в компанию нашу я попал каким-то чудом. Спасибо Борисычу. Или не спасибо?.. — еле слышным, слегка дрогнувшим голосом вопросил он. — Хрен знает, я ещё не определился с наличием чувства благодарности… потому, что, блин, как последний дурак, влюбился в первый же день, — и цепко обхватил моё лицо прохладными ладонями. — Влюбился глубоко и безнадёжно.

— В первый же день?.. — по идиотски уточнил я, нервно облизнув внезапно пересохшие от осознания губы.

— Угу, — покаянно, — в первый же день. В тебя, Котик… влюбился. В тебя. Ну, не придурок ли?..

…Я целовал его с пронзающей душу нежностью. Касаясь мягких расслабленных губ неспешными прикосновениями собственных. Скольжением по чувствительной коже — пониманием… прощением? Извинением? Ловил тёплый выдох на грани стона, успокаивая, усмиряя… обвести языком чёткий контур приоткрытого рта, наслаждаясь неимоверно вкусной сладостью — скользнуть, напористо и голодно. Прощением за обман, извинением за боль. Верой…

…Что всё будет хорошо.

Обязательно, теперь — всё будет хорошо.

-Конец-

Дата добавления: 2015-07-16